Пахучий дух опилок и щепы ощущался в воздухе, когда Шеф и его спутники, хорошо выспавшиеся после долгого путешествия из Уинчестера, спустились к верфи. Хотя солнце лишь недавно высветлило восток, сотни людей уже трудились – правили терпеливыми волами, влекущими огромные телеги со строевым лесом, теснились у круглых кузнечных горнов, сновали у канатнопрядильных станков. Стук молотков и визг пил несся со всех сторон, смешиваясь со свирепыми приказами десятников – но ни хлопка бича, ни вскрика боли, ни одного рабского ошейника.
Бранд, обозревая открывшуюся картину, оторопело присвистнул и покачал головой. Ему только-только разрешил вставать с постели его врач, коротышка Хунд, не переставший, впрочем, наблюдать пациента. До сих пор Бранд не видел всего, что было сделано за долгую зиму. И действительно, даже Шеф, который лично или через помощников каждый божий день проверял ход работы, с трудом верил своим глазам. Как будто бы он открыл запруду для накопившейся энергии, а не сам вкладывал ее в дело.
В эту зиму он не переставал удивляться, что все его желания сбываются.
По окончании в прошлом году войны в его распоряжении оказались богатства целой страны. Первейшей и неотложнейшей задачей было обеспечить защиту своего неокрепшего королевства. Шеф раздавал приказы, и его воеводы старались изо всех сил – строили боевые машины и тренировали их расчеты, сколачивали будущие непобедимые полки из освобожденных рабов, викингов Пути и английских танов, которые воинской службой отрабатывали аренду земли. Управившись с этим, Шеф обратился ко второй своей задаче – пополнению королевской казны. Его не устраивала замшелая традиция полагаться лишь на память в юридических делах, и он велел священнику Бонифацию составить точные списки земельной собственности и пошлин, долгов и налогов. С указанием завести во вновь присоединенных графствах те же порядки, что Шеф устанавливал в Норфолке. Это требовало времени и умения, но результаты уже сказывались.
А третью задачу Шеф мог доверить только самому себе: нужно было построить флот. Не вызывал сомнений печальный факт, что все битвы последних двух лет происходили на английской земле и за них было заплачено жизнью англичан. Способ усилить оборону, о котором думал Шеф, заключался в том, чтобы остановить врагов, и особенно викингов, не принадлежавших к Пути, там, где они царили безраздельно, – в море.
Опираясь на общую казну и налоговые прибыли Восточной Англии и Восточной Мерсии в придачу, Шеф немедленно приступил к постройке флота.
Ему остро не хватало опыта и помощи. Викинги Пути, среди которых было много искусных корабелов, за соответствующую мзду охотно делились своими знаниями и умениями. Торвин и его собрат, жрец Пути, заинтересовались до крайности и с головой погрузились в работу, как будто в жизни своей ни о чем другом и не мечтали – что, в общем-то, было верно. Они никогда не отступали от своего правила всеми способами стремиться к новому знанию, кормиться самим и поддерживать свою религию только благодаря владению ремеслами. Кузнецы, плотники и возницы со всей Восточной Англии стекались в то место, которое Шеф избрал для своей верфи на северном берегу Темзы. Новый военный порт располагался на его земле, через реку от владений короля Альфреда, чуть ниже по течению от Лондонского торгового порта, в деревеньке Крикмаут, и предназначался для защиты – или для угрозы – на стратегических направлениях и к Английскому каналу, и к Северному морю.
Некого было поставить во главе этих людей. А требовалось удержать искусных и опытных работников в подчинении, чтобы осуществить план, который был разработан Шефом, но противоречил всему их жизненному опыту.
Сначала возглавить верфь было предложено Торвину, но тот отказался, пояснив, что в любой момент может уехать, если потребуют дела его веры. Тогда Шеф вспомнил про Удда, бывшего раба, который почти без посторонней помощи сконструировал арбалет и изготовил опасную катапульту с крутильным механизмом. Что, по мнению некоторых, и явилось причиной поражения Ивара Рагнарссона, завоевателя Севера, а через несколько недель – Карла Лысого, короля франков, в том сражении, которое стали называть битвой 866 года при Гастингсе.
Но Удд не справился и вскоре был смещен. Выяснилось, что, будучи предоставлен самому себе, этот человечек способен интересоваться только тем, что сделано из металла. А командовать у него получалось даже хуже, чем у раздувающего мехи мальчонки, все из-за природной скромности. Удд был переведен на гораздо более подходящую для него работу – узнавать все, что только можно, о различных сталях.
Неразбериха росла, и Шефу пришлось задуматься, кто же ему действительно нужен: человек, знакомый с морем и кораблями, умеющий руководить другими, но не настолько независимый, чтобы изменять приказания начальства, и не настолько консервативный, чтобы ухитриться не понять их. Таких людей Шеф почти не знал. Единственно возможной кандидатурой оказался рив рыбацкой деревеньки Бридлингтон, Ордлаф, захвативший два года тому назад Рагнара Мохнатые Штаны, за что Англия подверглась возмездию Рагнарссонов. Сейчас он подошел приветствовать Шефа.
Шеф переждал, пока Ордлаф не преклонит колени и не поднимется. Прежние его попытки обойтись без официального ритуала приветствия вызывали недоумевающие и обиженные взгляды английских танов.
– Я кой-кого привел посмотреть на работы, Ордлаф. Это мой друг и бывший шкипер Вига-Бранд. Он с далекого севера, из Холугаланда, и он плавал побольше многих. Я хочу услышать, что Бранд думает о наших новых кораблях.
Ордлаф ухмыльнулся:
– Господин, сколько бы ни ходил под парусом твой друг, сейчас у него глаза полезут на лоб. Таких штуковин раньше никто не видел.
– Верно – вот прямо здесь штуковина, какой я никогда не видел раньше. – Бранд указал на яму в нескольких ярдах.
Находившийся в ней человек тянул на себя рукоятку шестифутовой пилы. За другую рукоятку держался работник, стоявший наверху, на огромном бревне. Отпиливаемые от бревна доски тут же подхватывали помощники.
– Как они это делают? На моей памяти доски всегда вытесывались скобелем.
– И я тоже не наблюдал подобного, пока не оказался здесь, – ехидно ответил Ордлаф. – Секрет заключается в двух вещах. Во-первых, особые зубья у пилы, которые сделал мастер Удд. А во-вторых, пришлось научить этих остолопов, – (в этот момент остолопы ухмыльнулись), – не толкать пилу, а просто по очереди тянуть ее на себя. Сберегает уйму материала и сил, – закончил он нормальным голосом.
Доска отделилась от бревна и была унесена подручными, а пильщики поменялись местами; тот, что побывал внизу, вытряхивал из волос опилки. Пока работники переходили, Шеф заметил у одного на шее амулет в виде молота Тора, который носило большинство рабочих, а у другого – едва видный христианский крест.
– Но это еще цветочки, – говорил Ордлаф. – То, чем король действительно хочет похвастаться, – это его краса и гордость, десять кораблей, построенных по его замыслу. И один из них, господин, мы уже готовы показать тебе, мы его закончили, пока ты был в Уинчестере. Ты увидишь его вон там.
Он вывел Шефа и Бранда через ворота в высоком частоколе к полукругу пирсов, выдающихся в тихую речную заводь. Глазам открылось десять кораблей, на которых трудились люди; ближний выглядел уже достроенным.
– Вот, любезный Бранд. Видел ты что-нибудь подобное по эту сторону от Холугаланда?
Бранд задумчиво разглядывал огромный корпус. Потом он медленно покачал головой:
– Отродясь не видывал такой громадины. Говорят, самый большой корабль в мире – флагман Змеиного Глаза, «Франи ормр», «Сияющий червь», на котором пятьдесят гребцов. Этот не меньше. И все остальные под стать. – В его глазах появилось сомнение. – Из чего сделан киль? Вы что, соединили торцами два бруса? Если так, это может сгодиться на реке или вблизи берега при хорошей погоде, но на глубокой воде…
– Каждый киль из цельного бревна, – перебил его Ордлаф. – Ты, должно быть, забыл, господин, так я позволю себе напомнить: у вас на Севере приходится работать с тем лесом, который можно достать. И хотя, как я вижу, люди там вырастают высокими и крепкими, этого нельзя сказать о деревьях. А у нас есть английский дуб, и про него я могу сказать, что не встречал стволов прочнее или длиннее.
Бранд снова принялся разглядывать корабли и качать головой:
– Ладно-ладно. Но какого дьявола вы сотворили с мачтой? Она не на своем месте. И торчит вперед, точно елда у восемнадцатилетнего! С такой мачтой далеко уплывет ваш громадный корабль? – В его голосе звучало разочарование.
Шеф и Ордлаф разулыбались. На этот раз слово взял Шеф:
– Бранд, вся штука в том, что у этого корабля только одно назначение. Не пересекать океан, не перевозить бойцов с копьями и мечами, не доставлять грузы. Это корабль для боя. Для боя с другими кораблями. Но он не будет сходиться к борту борт и рубиться команда с командой. И даже не будет таранить носом, как древнеримские суда, о которых рассказывал отец Бонифаций. Нет. Он должен утопить чужой корабль вместе с командой, и сделать это надо издали. И для этого мы знаем только один способ. Помнишь метательные машины, которые я собирал той зимой в Кроуленде? Что ты о них думаешь?
Бранд пожал плечами:
– Хороши против пехоты. Не хотел бы, чтобы такой камешек попал в мое судно. Но как тебе известно, для попадания нужно точно определить дистанцию. Когда оба корабля в движении…
– Согласен, не попасть. А что скажешь насчет копьеметалок, которые мы использовали против конницы Карла?
– Могут убивать людей по одному. Корабль им не потопить. Копье пробьет дыру, да само же ее и заткнет.
– Остается последнее оружие, то, что архидиакон Эркенберт изготовил для Ивара. С его помощью Гудмунд пробил частокол вокруг лагеря под Гастингсом. Римляне называли его онагр – дикий осел. Мы нарекли его мулом.
Моряки по сигналу стащили просмоленную рогожу с приземистой прямоугольной конструкции, установленной точно в центре беспалубного корпуса.
– Ну, что скажешь?
Бранд задумчиво покачал головой. Он лишь однажды видел онагр в действии, и то издали, но запомнил, как телеги разлетались на куски и целые упряжки волов размазывало по земле.
– Этого никакой корабль не выдержит. Один удар – и рассыплется весь корпус. Но вы зовете его мулом, потому что…
– Он взбрыкивает при отдаче. Идем, покажу, что мы сейчас делаем.
Все поднялись по сходням, чтобы взглянуть на новое оружие вблизи.
– Смотри, – объяснял Шеф. – Он весит тонну с четвертью. Так нужно. Видишь, как устроен? Крепкий трос идет к нижней раме, там вал с двумя рукоятками. Двое наматывают трос на вал и слева и справа одновременно. При этом опрокидывается этот метательный рычаг. – Шеф похлопал по вертикально стоящему пятифутовому бревну, с конца которого свисала широкая кожаная петля. – Он ложится назад, ты его крепишь железным ключом и закручиваешь вал до отказа. Потом выбиваешь ключ. Рычаг устремляется вперед, взбрасывая петлю с камнем…
– И бьет по отбойной перекладине. – Ордлаф дотронулся до поперечного бруса на массивной раме, прикрытого тюфяком с песком. – Рычаг останавливается, а камень летит вперед. Бросок получается пологий и сильный, этак на полмили. Но ты уже знаешь, в чем загвоздка. Мул приходится делать тяжелым, чтобы выдержал отдачу. Он должен стоять строго по длинной оси судна, поэтому рама закреплена прямо над килем. А поскольку он такой увесистый, мы были вынуждены поставить его посередине между носом и кормой.
– Но ведь там должна быть мачта, – возразил Бранд.
– Нам пришлось ее передвинуть, – сказал Шеф. – Об этом тебе Ордлаф расскажет.
– Понимаешь, любезный Бранд, – заговорил Ордлаф, – у меня на родине строят лодки, похожие на ваши, с высокими штевнями, обшивают досками внакрой и все такое. Но они нам нужны для лова рыбы, а не для дальнего плавания, поэтому мы их оснащаем по-другому. Ставим мачту спереди и еще наклоняем ее к носу. И по-другому кроим паруса. Не прямоугольные, как у вас, а косые.
Бранд фыркнул:
– Знаю. Если отпустишь рулевое весло, твое судно развернется по ветру и нипочем не встанет бортом к волне. Рыбацкий трюк. Достаточно безопасно. Но скорости нет. Особенно со всем этим грузом. Как быстро ходит этот корабль?
Шеф и Ордлаф переглянулись.
– Совсем не быстро, – признался Шеф. – Гудмунд устроил гонки, еще когда тут не было тяжелого мула, и на своем корабле носился вокруг нас кругами. Но видишь ли, Бранд, нам не нужно никого догонять! Если встретим в открытом море флот и он пойдет на нас, мы будем стрелять! Уйдет противник назад, и ладно, для нас важнее всего защитить берег. Если прорвется, мы развернемся и потопим его, не позволив высадиться. Это не грузовое судно, Бранд, а корабль для боя.
– Военный корабль, – согласно кивнул Ордлаф.
– А сможешь ты его развернуть? – спросил Бранд. – Я про мул. Удастся ли прицелиться в другую сторону? Помнится, твои копьеметалки разворачивались.
– Над этим мы работаем, – ответил Шеф. – Попробовали установить машину на поворотный круг, но слишком тяжело было поворачивать, и отдача ломала ось. Удд предлагал крепить мул на железном шаре, но… В общем, пока можно стрелять только прямо по курсу. Зато мы додумались поставить с другой стороны второй рычаг, вал с тросом и прочее. Отбойная перекладина, конечно, только одна. Но мы теперь запросто можем стрелять и вперед, и назад.
Бранд снова покачал головой. Он чувствовал, как корабль покачивается под ногами, это в тихой-то речной заводи, а что будет в открытом море? Весит мул тонну с четвертью, и он установлен довольно высоко, чтобы стрелять поверх планшира. Тяга паруса прилагается далеко от центра корабля. Рея длинная, так что парус можно сделать очень широким, отметил он. Но управлять им сложновато. Бранд не сомневался, что рыбак свое дело знает. И конечно же, выпущенный мулом камень способен натворить бед. Вспомнив о хрупких судах, на которых он когда-либо плавал, – доски даже не были прибиты, а просто привязаны веревками из звериных сухожилий, – Бранд с легкостью вообразил, как конструкция разлетается на куски, а команда – все пятьдесят бойцов Сигурда Змеиный Глаз – барахтается в воде.
– Как вы хотите его назвать? – вдруг спросил он, машинально коснувшись висящего на груди молоточка. – Для удачи.
Ордлаф вытянул из-под рубахи свою пектораль – серебряную лодку Ньёрда.
– У нас десять военных кораблей, – сказал Шеф. – Я хотел назвать их в честь богов Пути – «Тор», «Фрейр», «Риг» и так далее, но Торвин не позволил. Он сказал, что мы накличем беду, если будем вынуждены говорить: «„Хеймдалль“ на мели» или «„Тор“ застрял на песчаной банке». И тогда было решено назвать каждый корабль именем одного из графств моего королевства и по возможности набрать для него команду из этого графства. Вот этот – «Норфолк», там – «Суффолк», дальше – «Остров Или», «Букингем»… Что скажешь?
Бранд колебался. Как и все моряки, он суеверно почитал удачу и не хотел неосторожным словом накликать порчу на замыслы своего друга.
– Скажу, что ты опять придумал что-то новенькое и, может быть, твои «Графства» строем пройдутся по морям. И уж точно я не хотел бы столкнуться с одним из них в бою, а ведь меня не назовешь самым робким из норманнов. Глядишь, однажды править морями станет король Англии, а не король Севера. Скажи мне, – продолжал он, – куда ты хочешь пойти в первый рейс?
– Через Английский канал к немецкому берегу, – ответил Шеф. – Вдоль береговой линии за Фризские острова и в датские воды. Это главный пиратский маршрут. Мы будем топить всех встреченных пиратов. С этих пор каждый, кто захочет напасть на нас, должен будет идти из Дании открытым морем. В конце концов мы разрушим их базы, достанем их в их собственных гаванях.
– Фризские острова, – пробормотал Бранд, – устья Рейна, Эмса, Эльбы и Айдера. Что ж, я скажу тебе одну вещь, юноша. Там везде сложное судоходство. Понимаешь, о чем я? Тебе понадобится лоцман, который знает проливы и берега, а когда не видно ни зги, сможет провести корабль с помощью слуха или нюха.
Ордлаф заупрямился:
– Да мне всю жизнь хватало лота, впередсмотрящих и лага. И непохоже, что удача изменила с тех пор, как я бросил хозяев-монахов и нашел себе богов Пути.
Бранд фыркнул:
– Я ничего не имею против богов Пути.
И снова они с Ордлафом одновременно коснулись своих амулетов, и на этот раз смутившийся Шеф тоже полез за своим необычным украшением в виде лесенки – символом его покровителя Рига.
– Спору нет, от богов бывает польза. Лот, лаг и впередсмотрящие – тоже хорошее подспорье. Но за Бременом вам понадобится нечто большее. Это говорю вам я, Бранд, первый среди мужей Холугаланда.
Трудники столпились их послушать. Те, кто впервые видел короля, подталкивали друг друга, показывая на незнакомый амулет Рига.
Солнце, проникая через высокие окна библиотеки кафедрального собора в Кёльне, освещало страницы манускриптов, разложенных на массивном аналое. Дьякон Эркенберт, из-за малого роста едва дотягивающийся до его верхнего края, застыл в задумчивости. Библиотекарь, зная, что архиепископ благоволит к Эркенберту и поощряет его штудии, позволил дьякону работать самостоятельно – даже с огромной драгоценной Библией, на которую пошли шкуры восьмидесяти телят.
Эркенберт сравнивал тексты. Могла ли фантастическая история, недавно рассказанная архиепископом Римбертом, оказаться правдой? Тогда, на встрече, в нее поверили все: и архиепископы, и их советники. Но ведь она льстила их гордости, льстила патриотическим чувствам народа, постоянно отвергаемого и недооцениваемого могучим Римом. Эркенберт не разделял этих чувств – во всяком случае, пока не разделял. Англичане, помня историю своего обращения в христианство благословенным папой Григорием, долгое время хранили верность Риму. И чем Рим отблагодарил их? Если рассказанное Римбертом – правда, то, возможно, пришло время для верности… кому-то другому.
Итак, тексты. Главным среди них был тот, который Эркенберт хорошо знал, мог бы цитировать, будучи разбужен посреди ночи. Тем не менее не грех взглянуть снова. Четыре евангельские повести о распятии Христа слегка отличались друг от друга – лишнее доказательство их подлинности, ибо кто же не знает, что четыре свидетеля события всегда запомнят каждый свое? Но Иоанн… Иоанн сказал больше других. Переворачивая огромные жесткие листы, Эркенберт нашел нужное место и стал перечитывать его, негромко проговаривая латинские слова и мысленно переводя их на родной английский.
– «…Sed unus militum lancea latus eius aperuit. Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра».
Копьем, подумал Эркенберт. Римским солдатским копьем.
Эркенберт лучше многих знал, как выглядит оружие римских воинов. В доме близ великого Йоркского собора, где он жил когда-то, немало сохранилось от Эборакума – казарм Шестого легиона. Легион ушел из Британии четыреста лет назад, метрополия отозвала его для участия в гражданской войне, но бо́льшая часть арсеналов осталась, и много нерастащенного и неиспорченного оружия лежало в подземельях. Не знающие износу бронзовые детали катапульты, которую Эркенберт собрал для язычника Ивара, были подлинной старинной работы, такой же доброй, как и те времена. Железо ржавеет, но все-таки Эркенберт видел сверкающую и вычищенную, как на парад, полную экипировку римского легионера: шлем, панцирь, короткий меч, наголенники, щит и, конечно, копье с длинным железным наконечником – пилум, называемый также lancea.
Да, подумал Эркенберт, это может быть правдой. И нет сомнений, что Святое Копье, которое пронзило грудную клетку Сына Господня, могло сохраниться в своей материальной сущности. Ведь я сам видел и держал в руках оружие, которому не меньше лет.
Но кому пришло бы в голову сохранить такую вещь? Тому, кто понял значение этого оружия в тот самый миг, когда оно было использовано. Иначе копье вернулось бы в казарму и затерялось среди тысяч себе подобных. Кто мог сохранить этот пилум? Судя по тому, что говорил архиепископ, это не был набожный Иосиф из Аримафеи, которого евангелист Иоанн упоминает четырьмя стихами ниже.
Такой человек, тайный ученик Христа, вполне мог выпросить у Пилата разрешение похоронить тело, мог сохранить чашу, которую Иисус благословил для учеников на Тайной вечере, – хотя Иоанн о том не упоминает. Но он не сумел бы завладеть казенным оружием римлян.
А вот центурион… Эркенберт задумчиво листал страницы, переходя от одного Евангелия к другому. Центурион упоминался в трех из них, и во всех трех сказано очень похоже. У Луки – «истинно Человек этот был праведник», у Марка – «истинно Человек сей был Сын Божий», у Матфея – «воистину Он был Сын Божий». А в четвертом Евангелии, от Иоанна, не мог ли автор упомянуть центуриона как «одного из воинов»? Если центурион, выполняя свои обязанности, пронзил грудь Иисуса, а затем увидел чудо или ощутил Божественное присутствие – что было бы для него естественней, чем сохранить свое копье?
А что было с центурионом после казни Иисуса? Эркенберт повернулся к другой книге, небольшой, потрепанной, без обложки, – по-видимому, сборнику писем с рассуждениями о землях, кредитах и долгах, написанными в разное время разными людьми, – к книге, которую большинство библиотекарей давно решило бы отскоблить для повторного использования.
Эркенберт занялся письмом, о котором говорил Римберт. Оно выглядело достаточно прозаично. Письмо римского времени, написанное на латыни – на плохой латыни, с интересом отметил Эркенберт, рукой человека, знающего только команды и незнакомого с откровениями грамматики, – в заголовке извещало, что послано каким-то Гаем Кассием Лонгином, центурионом Тридцатого легиона Victrix, то есть Победоносного. С благоговением живописующее распятие бунтовщика в Иерусалиме, оно было отправлено центурионом на родину для… Имени не разобрать, но определенно что-то германское, не то Бинген, не то Зобинген.
Эркенберт выпятил нижнюю губу. Подделка? Письмо явно переписывалось несколько раз, но за столько-то веков и не могло быть иначе. Если бы переписчик старался подчеркнуть важность документа, стал бы он делать такую убогую копию, выводить буквы жутким почерком? Что касается самой истории, Эркенберт не сомневался, что в году от Рождества Господа нашего тридцать третьем центурион легиона в Иерусалиме мог быть родом из Рейнской земли. Или из Англии, если угодно. Разве сам великий Константин, сделавший христианство официальной религией империи, не был объявлен императором в родном для Эркенберта Йоркском соборе?
Главным текстом был третий, современный, созданный, как Эркенберт определил по стилю, не ранее чем лет тридцать назад. Это было описание жизни и смерти императора Карла Великого, чьи выродившиеся – по мнению архиепископа Гюнтера – потомки ныне бездарно правили Западом. Многое было уже известно Эркенберту: войны императора, его покровительство учености. Как ни на минуту не забывал Эркенберт, Карл призвал Алкуина, тоже жителя Йорка, тоже скромного английского дьякона, управлять судьбами и просвещением всей Европы. Алкуин был человек большой учености, это так. Но учености книжной, а не практической. И он не был арифметикусом, как Эркенберт. Нигде не сказано, что арифметикус не может быть так же велик, как поэт.
Но в этих хрониках Карла Великого было нечто такое, о чем Эркенберт не слышал, пока Римберт не подсказал ему. Не о том, как император умер, что было общеизвестно, но о предвестивших смерть знамениях. Эркенберт переложил книгу под яркий солнечный свет и углубился в чтение.
Император Карл Великий, говорилось в книге, в возрасте семидесяти лет возвращался со своей сорок седьмой победоносной войны, против саксов, в полном здравии и силе. Однако на вечернем небе сверкнула комета. Cometa, подумал Эркенберт. То, что мы называем волосатой звездой. Длинные волосы – это знак святости короля. Именно поэтому предшественники Карла публично стригли королей, которых свергали. Волосатая звезда упала. И когда она упала, утверждает хроника, конь императора заблажил и сбросил его. Сбросил так яростно, что перевязь меча оторвалась. А копье, которое Карл держал в левой руке, вырвалось и улетело за много ярдов. В это самое время в императорской часовне в Ахене слово «принцепс» – или «принц» – навсегда исчезло с надписи, которую император заказал в свою честь. Карл умер через несколько недель, сообщалось в книге, и до самого конца настаивал, что эти знамения вовсе не означают, будто бы Бог отвернулся от него. И все же самым грозным из них было падение копья, каковое император всегда носил с собой, – ведь это, утверждал хронист, было не что иное, как beata lancea, Святое Копье германского центуриона Лонгина. В юности Карл забрал его из тайника в Кёльне и не расставался с ним во всех своих многочисленных походах и войнах.
Тот, кто держит это Копье, говорила хроника, вершит судьбы мира. Но ни один мудрец не знал, куда оно подевалось, потому что графы Карла Великого после его смерти разыграли Копье в кости и никому не открыли, кто тогда выиграл.
А если верить Римберту, никто не знает и до сих пор, подумал Эркенберт, отрываясь от книги. По сведениям архиепископа, Святое Копье было увезено графом Регинбальдом в Гамбург и хранилось там как реликвия, украшенное золотом и драгоценными камнями. Но двадцать лет назад северные язычники разграбили Гамбург, и оно исчезло. Было украдено каким-нибудь варварским царьком или ярлом. Может быть, уничтожено.
Хотя нет. Раз это святая реликвия, Провидение должно охранять ее. А если Копье украшено золотом и самоцветами, даже язычники будут его ценить.
Значит ли это, что какой-нибудь вождишка святотатцев станет повелителем Европы, новым Карлом Великим? Вспомнив Рагнара Мохнатые Штаны, которого он сам отправил в змеиную яму, и его сыновей Убби, Хальвдана, Ивара и сущее чудовище по прозвищу Змеиный Глаз, Эркенберт съежился от страха.
Этого нельзя допустить. Если реликвия находится в руках язычников, ее необходимо вызволить, к чему так страстно призывал и Римберт. Вызволить и передать новому императору, кто бы он ни был, чтобы снова объединить христианский мир. Но где гарантии, что вся эта история о копье, распятии и германском центурионе не окажется вымыслом, мифом?
Оставив книги, Эркенберт подошел к окну и засмотрелся на мирный весенний пейзаж. Он наведался в библиотеку, чтобы заглянуть в документы, и остался удовлетворен результатом. В рассказанных евангелистами историях концы с концами сходятся. Более того, он понял, что это правильные истории. Хотелось поверить в них. И он знал, почему хочет этого.
«Вся моя жизнь, – думал Эркенберт, – отдана в руки бездарей». Неумехи архиепископы вроде Вульфхера, неумехи-монархи вроде Эллы или его безмозглого предшественника Осберта, тупые таны, малограмотные попы, получившие свои места только благодаря какому-нибудь родству с сильными мира сего. Англия – злосчастная страна, где все его планы рушились, как замки из песка.
Но все обстоит по-другому в стране германских князей-архиепископов. Здесь царит порядок. Советников выбирают за ум и образованность. Практические вопросы решаются безотлагательно, и того, кто способен в этом помочь, всячески поощряют. И природные ресурсы здесь гораздо богаче. Эркенберт знал, почему удостоился величайшего внимания Гюнтера, – он всего лишь распознал в деньгах архиепископа серебро высокой пробы и спросил, где оно добывается. В новых рудниках, ответили ему, в горах Гарц. Ну а люди, умеющие отделять серебро от свинца и других примесей, здесь всегда в цене.
«Да, – подумал Эркенберт. – Мне нравятся эти священники. Я хочу, чтобы они приняли меня как своего».
Но примут ли?
Эркенберт уже понял, что они кичатся своим происхождением и языком. А он здесь чужак. Он невысок, да еще и темноволос, а они ценят высокий рост и светлые волосы, считая их своим отличительным признаком. Где взять уверенность, что его судьба – здесь? Эркенберту нужен был знак.
Лучи послеполуденного солнца неумолимо ползли по аналою и полкам с книгами. Отвернувшись от окна, Эркенберт увидел их сияние на открытой странице. Поблескивал обильно украшенный инициал, выполненный в виде фантастического рисунка: сплетенные змеиные тела, сверкающие золотом, серебром и рубинами.
Это английская работа, подумал Эркенберт. Он заново осмотрел гигантскую Библию, которую прежде листал, интересуясь только текстом, а не ее оформлением или происхождением. Определенно английская работа, и притом из Нортумбрии. Может быть, и не из Йорка, а из Уирмута или Джарроу, из скриптория самого Беды Достопочтенного, – из тех времен, когда еще не пришли викинги разорять монастыри. Как эта Библия попала сюда?
Как до этих земель добралось христианство? Для Карла Великого Гамбург и Бремен были языческими городами. Веру принесли сюда английские миссионеры, люди одной с Эркенбертом крови, блаженные Виллиброрд, Винфрид и Виллибальд, ниспровергатель идолов. «Мои соотечественники передали им великий дар, – сказал себе Эркенберт в приступе гордости. – Христианское учение и понимание того, как ему следовать. Я напомню об этом, если кто-нибудь попрекнет меня происхождением».
Эркенберт аккуратно вернул драгоценные книги на полки и вышел. Арно, советник архиепископа, сидел на скамье во дворике. При появлении низкорослого дьякона он поднялся:
– Ну как, брат мой? Ты удовлетворен?
Эркенберт улыбнулся в приливе уверенности и энтузиазма:
– Полностью удовлетворен, брат Арно. Можешь считать, что преподобный Римберт обратил в свою веру первого иностранца. Благословен тот день, когда он рассказал мне об этой величайшей из реликвий.
Арно тоже улыбнулся, возникшее было напряжение спало. Он уважал маленького англичанина за ученость и проницательность. И в конце концов, разве англичане не разновидность тех же самых саксов?
– Ну что ж, брат, не заняться ли нам богоугодным делом – поисками Святого Копья?
– Да! – с чувством откликнулся Эркенберт. – А потом займемся делом, ради которого Копье было послано, – поисками истинного правителя, нового римского императора на Западе.
Шеф лежал на спине, отдыхал, временами проваливаясь в полудрему. Флот должен отправиться в плавание следующим утром, и, судя по рассказам Бранда о трудностях морской жизни, спать следует при каждой возможности. Но вечер выдался трудным. Шеф обязан был принять всех своих шкиперов, десять англичан-шкиперов, которых с трудом подобрал, чтобы командовать военными кораблями, и сорок с лишним викингов Пути, которым поручил вести его обычные суда. Пришлось произнести много тостов и никого не обделить добрым словом.
Когда же Шеф от них отделался, он решил доверительно потолковать с Брандом, но оказалось, что выздоравливающий друг пребывает в дурном настроении. Он не согласился идти с Шефом на «Норфолке», предпочтя свой собственный корабль и команду. Бранд утверждал, что не будет удачи, раз так много людей во флотилии не знают haf – слов, помогающих морякам поминать женщин, кошек или священников, которые, как известно, приносят беду. Обнаружив, что покинут даже Торвином, который собирался плыть на «Норфолке», Бранд снова взялся пересказывать мрачные легенды своей родины, в основном о невиданных морских тварях, русалках и марбендиллах – людях, которые разгневали эльфов из шхер и были превращены в китов, – а под конец о нечестивце и безбожнике, чья лодка исчезла в морской пучине, схваченная длинной рукой, покрытой седым волосом.
На этом Шеф прервал беседу. Сейчас он лежал, со страхом ожидая, что ему привидится во сне.
Когда пришел сон, Шеф сразу понял, где очутился. Он попал в Асгард, обитель богов, и стоял как раз перед самым большим тамошним зданием, Валгаллой, домом Одина и героев.
В отдалении, хотя и в пределах Асгарда, виднелась обширная равнина, на которой разыгрывалась какая-то хаотическая битва без линии фронта; бой, в котором каждый бился против всех, сраженные то и дело падали, обливаясь кровью.
День шел, а люди валились и больше не вставали. Бой распался на ряд поединков. Побежденный умирал, победитель находил себе нового противника. Под конец остался один-единственный человек, жестоко израненный и опирающийся на огромный окровавленный топор. Издалека доносились выклики.
«Хермот! – с трудом разобрал Шеф. – Хермот!»
Мертвые стали подниматься, отсеченные руки и ноги прирастали к телам, зияющие раны затягивались. Помогая друг другу, бывшие враги со смехом вспоминали, как они только что рубились. Постепенно тысячи бойцов образовали длинную колонну по двенадцать человек и строевым шагом двинулись к огромному зданию. Во главе шел воин с огромным топором. Они обогнули Валгаллу, пройдя в нескольких футах от незамеченного Шефа, свернули влево и, не смешав рядов и не сбавив шага, влились в здание через двустворчатую дверь, сейчас распахнутую настежь. Дверь захлопнулась. Свет мерк – надо же, даже в Асгарде бывает ночь. Изнутри доносился шум пира.
Тут к дверям проковылял человек в грубой одежде. Глядя на него, Шеф понял, что только в Асгарде такое существо могло бы жить. Туловище было разорвано надвое, и верхняя половина раскачивалась без всякой связи с ногами. Ребра были выпростаны наружу, талия расплющена, словно растоптанная громадным зверем. Из-под одежды торчали развороченные внутренности.
Калека дошел до ворот Валгаллы и уставился на них. Внутри раздался один из тех могучих голосов, которые Шеф слышал раньше: недовольный и циничный голос его собственного патрона – или отца? – бога Рига, друга ловкачей и обманщиков. Нет, голос был холодный и скрежещущий. Это хозяин дома, подумал Шеф. Это сам могучий Один.
– Кто прислал тебя, человечишка?
Шеф не мог услышать глухой ответ, но владелец голоса услышал.
– А, понятно. Узнаю его работу. Среди моих героев для него найдется местечко. Когда придет время.
Калека заговорил снова. И снова беззвучно.
– Ты? – сказал могучий голос. – Для подобных тебе здесь нет места. Кто ты такой, чтобы занять место в строю и выступить против отродья Фенрира, когда мне понадобятся воины? Убирайся! Ступай на кухню. Может быть, моему управляющему Тьялфи нужен еще один блюдолиз.
Калека повернулся и похромал вокруг здания, в направлении, противоположном тому, откуда пришло войско. На его лице было беспросветное отчаяние, какого Шеф надеялся никогда больше не увидеть.
Ему даже смерть не принесла упокоения, подумал Шеф. Почему боги допускают такое зло? Что заставляет их быть столь жестокими?