Через несколько дней пришло письмо от мистера Холбрука, в котором он просил нас, обращаясь к нам обеим в официальном старомодном стиле, провести день в его доме – долгий июньский день, потому что сейчас был июнь. Он сообщил, что также пригласил свою кузину, мисс Пол, так что мы можем вместе приехать в пролётке, которую он вышлет за нами.
Я ожидала, что мисс Матти обрадует это предложение – но нет! Мисс Пол и я с огромным трудом уговорили её поехать. Ей казалось это неприличным, и она была даже рассержена, когда мы совершенно отвергли мысль о неприличии в поездке с двумя другими дамами. Затем возникли ещё более серьёзные трудности. Она не знала, понравилась ли бы её поездка Деборе. Это стоило нам полдня тяжёлых уговоров, но потом, когда возражения иссякли, я воспользовалась подходящим моментом, написала и отправила от её имени согласие, указав день и час, так что все было решено.
На следующее утро она спросила меня, не могу ли я сходить вместе с ней в магазин; в магазине после больших колебаний мы выбрали три чепца и отослали их домой, чтобы там примерить и выбрать лучшие, которые подойдут нам для визита в четверг.
Весь путь до Вудли она молчала и волновалась. Она, очевидно, никогда не бывала там ранее, хотя у неё была такая мечта, ведь я знала кое-что об этой давнишней истории. Я чувствовала, что она вздрагивает при одной мысли, что увидит место, которое могло стать для неё домом и с которым, возможно, были связаны её невинные девические мечты.
Это была длинная прогулка по мощёной тряской дороге. Когда наше путешествие подходило к концу, мисс Матильда сидела очень прямо и задумчиво глядела в окно. Деревня выглядела такой тихой и спокойной. Вудли был расположен среди полей; там был старомодный сад, где розы и кусты смородины сплетались друг с другом, где перья спаржи служили прекрасным фоном для гвоздик и седых левкоев; мощёной дорожки к двери не было. Мы вошли в небольшие ворота и прошли прямо по окаймлённой тропинке.
– Думаю, мой кузен мог бы сделать дорожку, – торопясь, сказала мисс Пол. Она боялась простудить уши, так как на ней был только чепец.
– А мне нравится, – сказала мисс Матти с мягкой печалью в голосе почти шёпотом, и сейчас же мистер Холбрук появился в дверях, радушный и весёлый. Он ещё более, по моему мнению, был похож на Дон Кихота, чем прежде, но сходство было чисто внешнее. Его почтенная экономка скромно стояла в дверях, приглашая нас войти; и пока она увела старших дам, предложив им подняться в туалетную комнату, мне захотелось осмотреть сад. Моя просьба явно была приятна старому джентльмену, он повел меня по всем местам, даже показал двадцать шесть коров, названных по буквам алфавита. Во время прогулки он удивил меня повторением уместных к случаю цитат из поэтов, легко переходя от Шекспира и Джоржа Херберта к современным поэтам. Он делал это так естественно, как будто думал вслух и их искренние и прекрасные слова были лучшим выражением его мыслей и чувств. Он называл Байрона «мой лорд Байрон» и произносил имя Гёте, прямо согласуясь с английской фонетикой: «Как сказал Гэсе, „эти вечно зеленеющие дворцы“» и так далее. В общем, я никогда не встречала мужчину, который прожил бы такую долгую жизнь уединенно в глухой сельской местности с вечно возвышенным чувством восторга перед красотой ежедневных и ежегодных изменений в природе.
Когда мы с ним вернулись, то обнаружили, что обед вот-вот будет подан в буфетную – думаю, так называлась эта комната, она была обставлена дубовыми буфетами, они располагались в стороне от печи, небольшой турецкий ковёр занимал середину вымощенного плиткой пола. Комната легко превращалась в красивую столовую-гостиную из тёмного дуба, если удалить печь и другие кухонные принадлежности, которые явно никогда не использовались, и пища готовилась явно в другом месте. Комната, в которую мы должны были перейти после обеда, была старомодно обставленным уродливым помещением, а рядом была, как её назвал мистер Холбрук, контора, где он выдавал своим работникам еженедельную зарплату у большой конторки около дверей. Эта приятная небольшая гостиная, выходившая окнами во фруктовый сад, осенённая танцующими тенями деревьев, была заполнена книгами. Они лежали на полу, покрывали стены, были разбросаны на столе. Мистер Холбрук был немного смущён, но явно гордился экстравагантностью своих причуд. Среди книг преобладали разные стихи и таинственные истории. Он, конечно, выбирал книги согласно собственным вкусам, а не потому, что это была классика или эти книги предпочитались обществом.
– Правда, – сказал он, – мы, фермеры, не должны так много времени посвящать чтению, но до сих пор у меня этого не получается.
– Какая милая комната! – сказала мисс Матти вполголоса.
– Что за приятное место! – сказала я громко, почти одновременно с ней.
– Ну что же! Хорошо, если она вам нравится, – ответил он. – Но, может быть, вы присядете на те большие кожаные треугольные стулья? Мне тоже здесь нравится больше, чем в гостиной, но я подумал, может быть, леди предпочтут парадную комнату.
Парадная комната была похожа на большинство парадных комнат, которые всегда бывают не совсем уютными; в то время, пока мы обедали, служанка вытерла пыль и вымыла стулья в гостиной, и мы провели там весь день.
На обед нам подали говяжий пудинг. И мне показалось, что мистер Холбрук собирается заняться воспоминаниями, когда он начал:
– Я не знаю, нравятся ли вам новомодные привычки.
– О, совсем нет! – сказала мисс Матти.
– И мне тоже, – сказал он. – Моя экономка собирается завести здесь новую моду, а я говорю ей, что, когда я был ещё молодым человеком, мы всегда держались правила моего отца: «Нет мясного бульона, нет силы; нет силы без говядины», – и всегда начинали обед с мясного бульона. Затем у нас был пудинг с почечным жиром, приготовленный в бульоне с говядиной, затем само мясо. Если мы не пили бульон, у нас не было сил, так необходимых для работы. Последней подавалась говядина, и её получал тот, кто отдал должное мясному бульону и набрался сил. А сейчас люди начинают со сладостей и выворачивают свой обед шиворот-навыворот.
Когда была подана утка с зелёным горошком, мы посмотрели в смятении друг на друга; у нас были только двузубые вилки с чёрными ручками, правда сталь сияла, как серебро, но что нам было делать! Мисс Матти подбирала свой горошек одну горошину за другой, накалывая их зубцом вилки, как Амина ела свои зёрнышки риса после пира с вурдалаком.4 Мисс Пол, вздыхая, деликатно отодвигала горошины на край тарелки, не попробовав: они проскакивали между зубцами. Я посмотрела на хозяина: горошек, подхваченный большим широким закруглённым ножом, легко уходил в его широкий рот. Я попробовала делать так же и осталась в живых! Мои подруги, несмотря на мой пример, не смогли набраться храбрости сделать такую грубую вещь, и, если мистер Холбрук не был бы так искренне голоден, то, возможно, заметил бы, что такой прекрасный горошек оказался почти нетронутым.
После обеда была принесена глиняная трубка и плевательница, он попросил нас, если нам не нравится табачный дым, перейти в другую комнату, а он вскоре присоединится к нам. Он отдал свою трубку мисс Матти и попросил набить её. В его представлении это был комплимент леди, но вряд ли это было уместно, потому что мисс Матти была приучена своей сестрой относиться к любого рода курению с отвращением. Но, если это и было потрясением для её благовоспитанности, ей было приятно быть избранной, поэтому она изящно положила крепкий табак в трубку, затем мы удалились.
– Это был очень приятный холостяцкий обед, – мягко сказала мисс Матти, когда мы расселись в гостиной. – Я только надеюсь, что это не неприлично.
– Как много у него книг! – заметила мисс Пол, оглядывая комнату. – И какие они пыльные!
– Я думаю, это похоже на комнаты великого доктора Джонсона, – отозвалась мисс Матти. – Какой превосходный человек, должно быть, ваш кузен!
– Да! – сказала мисс Пол. – Он много читает, но, боюсь, его неуклюжие манеры связаны с жизнью в одиночестве.
– О, неуклюжие – слишком сильно сказано, я бы назвала его эксцентричным, очень умные люди часто такие! – отозвалась мисс Матти.
Когда мистер Холбрук вернулся и предложил прогулку в поля, то обе старшие дамы испугались сырости и грязи, у них были очень неподходящие к случаю туфли, к тому же, они были утомлены. А я опять составила ему компанию в обходе, который, как он сказал, надо обязательно сделать, чтобы присмотреть за своими людьми. Он широко шагал, как будто совсем забыл о моем существовании, или наслаждался в молчании своей трубкой, а это уже было не просто молчание. Он шёл передо мной стремительной походкой, скрестив руки за спиной, и, если деревья, или облако, или мимолётные впечатления от окрестных пастбищ обращали его внимание, он сам себе цитировал стихи, произнося их громким, звучным голосом, очень выразительно, с искренним чувством и пониманием. Мы подошли к старому кедру, который в одиночестве стоял в конце дома.
– «Кедр раскинул прохладу темно-зелёных ветвей». Главное слово – ветви! Чудесный человек!
Я не знала, обращается он ко мне или нет, но я согласилась: «Чудесный», хотя я не знала, о ком речь. Но я устала от того, что меня не замечали, и от постоянного молчания.
Он резко повернулся.
– Ах, вы можете сказать только «чудесный». А почему, когда я услышал стихи Блеквуда, я за час прошагал семь миль до Мислтона (на лошадях тогда было не проехать) и заказал их? Ну, скажите-ка мне, какого цвета почки ясеня в марте?
«Он сумасшедший, – подумала я. – Как он похож на Дон Кихота».
– Какого они цвета, говорю я? – повторил он горячо.
– Я уверена, что не знаю, сэр, – сказала я, признавая своё невежество.
– Я уверен, что не знаете. Но знал ли я – старый дурак! – до тех пор, пока этот молодой человек не пришёл и не сказал мне: «Чёрные, как ясеневые почки в марте». Я всю свою жизнь прожил в деревне, и мне тем более стыдно было этого не знать. Чёрные: они блестящие чёрные, мисс. – И он снова зашагал, покачиваясь в такт мелодии рифм, которые были у него в голове.
Когда мы возвратились, никто не заставлял его, но он должен был прочесть нам стихи, о которых говорил, и мисс Пол поддержала его стремление. Думаю, для того, чтобы, как она шепнула мне, услышать его прекрасное чтение, которым она гордилась, но потом она говорила, что поддержала его желание потому, что у неё была сложная часть в вязании, и она хотела посчитать петли, не отвлекаясь на разговоры. Во всяком случае, он предполагал, что это будет приятно для мисс Матти, хотя она начала засыпать через пять минут после того, как он начал читать длинное стихотворение под названием «Локсли холл», и незаметно дремала до тех пор, пока он не закончил; наступившая тишина разбудила её, и она сказала, чувствуя, что от неё чего-то ждут, особенно мисс Пол:
– Какие славные стихи!
– Славные, мадам! Они прекрасные! Действительно прекрасные!
– О, да! Я имела в виду – прекрасные! – сказала она, испугавшись его неодобрения.
– Это так похоже на чудесные стихи доктора Джонсона, которые когда-то читала моя сестра, я забыла их название. Как они назывались, дорогая? – повернулась она ко мне.
– Какие вы имеете в виду, мэм? О чем они были?
– Я не помню, о чем они, я совершенно забыла, как они назывались, но они были написаны доктором Джонсоном и очень похожи на то, что прочитал нам сейчас мистер Холбрук.
– Я не помню таких, – сказал он задумчиво. – Но я не знаю хорошо стихотворений доктора Джонсона. Я должен почитать их.
Когда мы собрались возвращаться, я слышала, как мистер Холбрук говорил, что хотел бы вскоре навестить нас, и спросил, когда мы принимаем, и было видно, как польщена и взволнована мисс Матти. Однако после, когда мы потеряли из виду старый дом среди деревьев, её чувства по отношению к его хозяину постепенно поглотились неожиданной тревогой, не нарушит ли Марта своё слово и не воспользуется ли отсутствием хозяйки для свидания с «дружком». У Марты все получалось хорошо, она была спокойна и достаточно рассудительна, когда приходила помогать нам, всегда была предупредительна к мисс Матти, но вот в этот вечер неудачно высказалась:
– Как, дорогая мэм, подумать только, вы поехали вечером в такой тонкой шали! Она не теплее, чем муслиновая. В вашем возрасте, мэм, вы должны быть осторожны.
– В моем возрасте! – воскликнула мисс Матти. Обычно очень добрая и спокойная, она неожиданно рассердилась. – Мой возраст! Сколько мне лет, по-твоему, что ты говоришь о моём возрасте?
– Просто, мэм, я хотела сказать, что вам под шестьдесят; но иногда люди выглядят старше, чем на самом деле, поверьте, я не хотела вас обидеть.
– Марта, мне ещё нет пятидесяти двух! – холодно подчеркнула мисс Матти. Возможно, сегодня воспоминания о молодости были так ярки, что она была огорчена напоминанием, что это золотое время ушло навсегда.
Но она никогда не рассказывала о прошлом более близком знакомстве с мистером Холбруком. Она, видимо, встретила так мало сочувствия в своей первой любви, что вырвала её из своего сердца. Правда, это были только мои домыслы, которые у меня не могли не появиться после доверительного разговора с мисс Пол. Я видела, что преданное, бедное сердце мисс Матти было наполнено печалью.
Она привела мне несколько правдоподобных причин для того, чтобы каждый день надевать свой лучший чепец, и, несмотря на ревматизм, все время сидела возле окна так, чтобы незаметно наблюдать за улицей перед домом.
И он пришёл. Он сидел, широко расставив ноги и положив ладони на колени. После того, как мы ему ответили, что наше возвращение домой прошло благополучно, он, насвистывая, склонил голову на бок. И вдруг он вскочил:
– Ну, дамы! Что привезти вам из Парижа? Я собираюсь туда на пару недель.
– В Париж! – воскликнули мы хором.
– Да, мадам! Я никогда не был там, а всегда хотел съездить, думаю, если не соберусь сейчас, то уже не поеду никогда. Итак, как только я получу небольшую сумму денег, перед уборкой урожая отправлюсь в путь.
Мы были так изумлены, что у нас не возникло никаких пожеланий.
Он вышел за дверь, но сразу вернулся:
– Благослови, Господи, мою душу, мадам! Я совсем забыл, что привез для вас стихи, которыми вы так восхищались в тот вечер в моем доме. – Он сорвал обёртку с пакета, который вынул из кармана пальто. – До свидания, мисс, – сказал он. – До свидания, Матти! Береги себя. – И ушёл, но он подарил ей книгу и назвал её Матти, как тридцать лет назад.
– Я не хочу, чтобы он уезжал в Париж, лягушатники вряд ли будут ему рады; когда-то он был очень сдержан в своих порывах, что очень необычно в таком энергичном молодом человеке, каким он был.
Вскоре после этих событий я попрощалась и уехала, приказав Марте приглядывать за госпожой и дать мне знать, если ей покажется, что с мисс Матильдой не все в порядке; в таком случае я приеду к моей старой подруге, только пусть Марта ничего не говорит ей заранее об этом.
Таким образом, время от времени я получала извещения от Марты, а где-то в ноябре я получила письмо со словами, что госпожа «очень подавлена, плохо себя чувствует и отказывается от пищи». Это сообщение так взволновало меня, что, хотя Марта и не требовала моего приезда, я упаковала вещи и поехала.
Меня встретил тёплый приём, несмотря на суматоху, вызванную моим неожиданным приездом. Мисс Матильда выглядела совершенно больной, и я приготовилась ухаживать за ней и оберегать её.
Предварительно я поговорила с Мартой.
– Сколько времени уже госпожа так больна? – спросила я, стоя на кухне перед очагом.
– Ну, я думаю, сейчас ей лучше, чем две последние недели, так, я думаю; это случилось в один из четвергов, когда приходила мисс Пол, после её ухода она начала хандрить. Я думала, она устала и все пройдет, когда она выспится, но нет! С тех пор все так и продолжается, и я подумала, что должна написать вам, мэм.
– Ты была совершенно права, Марта. Как хорошо знать, что у неё рядом есть преданная служанка. Я надеюсь, вы довольны своим местом?
– Да, мэм, миссис очень добра, здесь хватает еды и питья, работы немного, и я с ней легко справляюсь, – но… – Марта заколебалась.
– Но что, Марта?
– Почему хозяйке так трудно разрешить мне встречаться с молодым человеком? В городе так много молодых людей, и многие из них хотят водить дружбу со мной. Но мне ведь никогда не найти опять такого хорошего места, и мне приходится отказываться от хороших предложений. Многие девушки, я знаю, делают это без ведома хозяйки, но я дала слово и держу его; миссис ведь знает, если они придут в её дом, кухня такая просторная – в ней так много тёмных углов – я могла бы спрятать кого-нибудь. В прошлый воскресный вечер – не буду отрицать, я плакала, потому что была вынуждена закрыть дверь перед носом Джема Хирна, а он очень хороший молодой человек, нравится многим девушкам, только я дала слово миссис. – Марта высказала все и заплакала опять; я подумала, что не могу ей ничем помочь, потому что знала, по прошлому опыту, с каким ужасом обе мисс Дженкинс смотрели на молодых людей, и в теперешнем нервном состоянии мисс Матти нежелательно было подвергать этому испытанию.
На следующий день я отправилась навестить мисс Пол, это было для неё сюрпризом, потому что она не виделась с мисс Матильдой два дня и не знала, что я приехала.
– А сейчас мне придётся пойти вместе с вами, дорогая, потому что я обещала дать знать мисс Матильде о самочувствии Томаса Холбрука; мне жаль это говорить, но его экономка прислала человека сообщить мне, что он долго не проживет. Бедный Томас! Это путешествие в Париж было слишком трудным для него. Его экономка сказала, что ему даже тяжело стало приглядывать за своими полями, и он сидит все время, положив руки на колени в своей гостиной, не читая и вообще ничего не делая, только говорит, каким чудесным был город Париж! Может ответить этот Париж, почему он убил моего кузена Томаса, лучшего человека, который когда-либо жил?
– Мисс Матильда знает о его болезни? – спросила я. Это пролило свет на причину её нездоровья.
– Дорогая, конечно, знает! Разве она не рассказала вам? Я сообщила ей неделю назад, когда впервые услышала об этом. Странно, что она вам ничего не рассказала!
«Вовсе нет, рассказала», – подумала я, но промолчала. Я почувствовала себя почти виноватой, что была слишком любопытна и вторглась в это нежное сердце, и я не собиралась рассказывать о его тайных секретах, доверенных мне мисс Матти, никому на свете. Я ввела мисс Пол в маленькую гостиную мисс Матильды, а затем оставила их одних. Я не удивилась, когда Марта пришла в мою спальню звать меня спуститься вниз и обедать в одиночестве, потому что у миссис сильно разболелась голова. Она вышла в гостиную только к чаю, но было видно, каких усилий ей это стоило; и, если не считать нескольких упрёков своей старшей сестре, мисс Дженкинс, которая была причиной её горя, нескольких упрёков, в которых она сразу раскаялась и все время после полудня рассказывала мне, какой доброй и умной была Дебора в молодости, как только она когда-то могла решить, какие платья они будут надевать на званые вечера (тусклый, призрачный образ мрачных званых вечеров, таких далёких, когда мисс Матти и мисс Пол были молодыми!), и как Дебора и мать помогали бедным, обучая девушек готовить и планировать семейные расходы; и как Дебора однажды танцевала с лордом; и как она когда-то гостила у сэра Питера Арли и постаралась навести такие же порядки в доме священника, как в Арли Холле, где было целых тридцать слуг; и как она ухаживала за мисс Матти во время долгой, долгой болезни, о которой я никогда раньше не слышала, но которая, я теперь думаю, была связана с отказом мистеру Холбруку. Так мы тихо и спокойно провели за беседой тот долгий ноябрьский вечер.
На следующий день мисс Пол принесла нам весть, что мистер Холбрук умер. Мисс Матти выслушала новости спокойно; на самом деле, учитывая его вчерашнее состояние, только этого и можно было ожидать. Мисс Пол задержалась, желая услышать от нас слова сожаления, то и дело повторяя, не печально ли это, потом сказала:
– Подумать только, что в такой приятный день в прошлом июне он чувствовал себя так хорошо! И он бы мог прожить ещё несколько лет, если бы не отправился в этот нечестивый Париж, где они вечно устраивают революции.
Она сделала паузу, чтобы мы могли продемонстрировать своё участие. Я видела, что мисс Матти не может говорить, её всю трясло от переживаний, тогда я высказала сожаления, которые обуревали меня; через некоторое время гостья ушла. Не сомневаюсь, мисс Пол подумала, что мисс Матти приняла новости очень спокойно.
Мисс Матти делала огромные усилия, чтобы скрыть свои чувства, она таила их даже от меня, она больше никогда не упоминала мистера Холбрука, хотя книга, которую он принёс ей, лежала вместе с Библией на маленьком столике около её кровати. Она думала, что я не слышала, когда она попросила модистку Крэнфорда сделать её чепцы чем-то похожими на чепцы преподобной миссис Джеймсон, а та возразила:
– Но она же носит вдовьи чепцы, мэм?
– О! Я только имела в виду сделать что-нибудь в таком стиле, не вдовий, конечно, но похожий на чепец миссис Джеймсон.
Усилия скрыть свои чувства сказались на её здоровье. С тех пор я стала замечать, что у мисс Матти иногда трясутся голова и руки.
Вечером того дня, когда мы услышали о смерти мистера Холбрука, мисс Матильда была очень молчалива и задумчива; после молитвы она подозвала Марту, потом помолчала, не зная, с чего начать.
– Марта, – сказала она наконец, – ты молода, – потом она сделала такую долгую паузу, что Марта, чтобы напомнить ей, о чем она начала говорить, сделала реверанс и сказала:
– Да, с вашего разрешения, мэм, мне будет двадцать два тридцатого октября.