Я думала, что моя связь с Крэнфордом оборвется после смерти мисс Дженкинс, по крайней мере, это коснется переписки, хотя она могла заменить живое общение, как альбомы высушенных растений, которые я иногда просматривала, живые цветы на тропинках и в лугах. Поэтому я была приятно удивлена, получив письмо от мисс Пол (к ней я всегда приезжала на недельку погостить после окончания ежегодного визита у мисс Дженкинс) с предложением приехать и остановиться у неё, а затем, через пару дней после моего согласия, пришло письмо от мисс Матти, в котором она с обиняками застенчиво писала, какое удовольствие я ей доставлю, если проведу с ней недельку или две до или после того, как побываю у мисс Пол, и добавляла: «С тех пор, как умерла моя дорогая сестра, я прекрасно осознаю, что моё предложение вряд ли привлекательно, и только благодаря доброте друзей я остаюсь в их обществе».
Конечно, я обещала приехать к моей дорогой мисс Матти сразу же, как закончу визит у мисс Пол; и через день после моего приезда в Крэнфорд я пошла навестить её, с трепетом думая, как теперь там без мисс Дженкинс, и немного побаиваясь этих изменений. Мисс Матти заплакала, как только увидела меня. Очевидно, она нервничала, ожидая моего прихода. Я успокоила её, как могла, и поняла, что лучшим утешением были искренние добрые слова о мисс Дженкинс, которые исходили из самого сердца, когда я говорила об её кончине. Мисс Матти медленно кивала головой всякий раз после того, как я отмечала каждое достоинство, присущее её сестре, не сдерживая накопленных за долгое время одиночества слез, закрыв лицо носовым платком и громко всхлипывая.
– Милая мисс Матти! – сказала я, взяв её за руку. Я не могла выразить, как мне жаль её, оставшуюся одинокой во всем мире. Она отложила свой носовой платок и сказала:
– Дорогая моя, не называйте меня Матти. Ей это не нравилось; я, боюсь, делала много такого, чего она не одобряла, а теперь её нет! Моя родная, если вам не трудно, не могли бы вы называть меня Матильда?
Я искренне обещала ей это и начала называть её так все время, пока гостила у мисс Пол, поэтому желание мисс Матильды вскоре стало известно всему Крэнфорду; мы все старались употреблять семейное имя, но почти безуспешно, и вынуждены были отказаться от этой попытки.
Мой визит к мисс Пол закончился. Мисс Дженкинс так долго была законодательницей светских правил в Крэнфорде, что сейчас, когда её не стало, никто не знал толком, когда можно устраивать вечеринку. Преподобная миссис Джеймсон, к которой мисс Дженкинс всегда выказывала большое уважение, была толстой и инертной и во многом зависела от своих старых слуг. Если они решали, что она может провести вечеринку, они напоминали ей о необходимости это сделать, если нет, то она ничего не предпринимала. Большую часть времени я слушала воспоминания о былом мисс Пол, когда она сидела за рукоделием, а я шила рубашки моему отцу. Я всегда брала в Крэнфорд часть запланированного шитья, потому что мы не так уж много читали и гуляли. У меня оставалось много времени заниматься этой работой. Один из рассказов мисс Пол был связан с давнишней любовной историей, о которой смутно догадывались или подозревали много лет назад.
Наконец подошло время, когда я перебралась в дом мисс Матильды. Она суетилась, не зная, как удобнее устроить меня. Я уже давно распаковала вещи, когда она вернулась и начала разжигать камин. Он плохо горел, и угли приходилось часто шуровать.
– У вас, милая, достаточно тёплое белье? – спросила она. – Я не знаю, как моя сестра с этим справлялась. У неё были свои особые методы. Я уверена, что она за неделю научила бы служанку разжигать огонь как следует, а ведь Фанни служит у меня уже четыре месяца.
Разговоры о служанках были постоянно полны жалоб, и это понятно, поскольку джентльмены были редки, почти не существовали в «благовоспитанном обществе» Крэнфорда. Зато мужчины и их неотъемлемая часть – красивые молодые люди – имелись в большом количестве в низших классах. У хорошеньких, опрятных девушек-служанок был выбор желанного «дружка» в то время, как их хозяйки, включая мисс Матильду, не имея выбора кавалеров, испытывали благоговейный трепет перед мужчинами и супружеством, а это заставляло их слегка тревожиться о том, чтобы головы их миловидных служанок не вскружил какой-нибудь столяр, или булочник, или садовник, которых иногда приходилось вызывать в дом и которые, к несчастью, как правило, были красивые и неженатые. Дружки Фанни, если они у неё были – а мисс Матильда подозревала, что у неё их много, раз она такая хорошенькая, а я сомневаюсь, чтобы у неё был хоть один, – постоянно тревожили её хозяйку. Фанни было запрещено и она обещала не знаться с парнями, однако простодушно пыталась возразить хозяйке. Подрубая свой передник, Фанни как-то сказала: «Так, мэм, у меня никогда и не было больше одного кавалера». Мисс Матти запретила и одного. Но в кухне можно было спрятать дружка. Фанни уверяла меня, что это была моя фантазия или ещё что-нибудь, когда я, проходя вечером с поручением в кладовку, увидела промелькнувшие в буфетную фалды мужского пальто; и в другой вечер, когда наши часы остановились, я пошла взглянуть на часы возле кухни, мне было очень странное видение, однозначно молодого человека, сжавшегося между часами и открытой кухонной дверью: Фанни поспешно подняла свечу, чтобы скрыть тень на часах, при этом уверяя меня, что сейчас на полчаса раньше, чем было на церковных часах. Но я не стала добавлять тревоги мисс Матти своими подозрениями ещё и потому, что Фанни сказала мне на следующий день, что в кухне были какие-то странные тени и она боялась там оставаться. «Чтобы вы знали, мисс, – добавила она, – я не видела ни одного живого существа после шестичасового чая до тех пор, пока не позвонил колокольчик хозяйки на молитву в десять часов».
Однако чувствовалось, что Фанни что-то скрывает; мисс Матильда попросила меня остаться и помочь ей найти новую служанку; я согласилась после того, как узнала, что мой отец не настаивает, чтобы я возвращалась домой. Новая служанка была грубой, простой деревенской девушкой, которая до этого жила только на ферме, но мне понравился её вид, когда она пришла наниматься, и я обещала мисс Матильде научить её вести дом. А мисс Матильда думала только о том, одобрила ли бы это умение вести хозяйство её сестра.
Как много домашних правил и норм при жизни мисс Дженкинс было предметом жалоб шёпотом мне на ухо! Но сейчас, когда её не стало, я не думаю, чтобы даже я, которая была любимицей, отважилась бы предложить что-нибудь другое, не как при жизни мисс Дженкинс. Вот пример: мы постоянно придерживались часов приёма пищи, как когда-то в «доме моего отца-священника». Следуя этим правилам, после обеда у нас всегда подавались вино и десерт: но в графинах были остатки вина со времени последней вечеринки, мы к ним редко притрагивались, хотя перед каждой стояла пара рюмок. Графины наполнялись только тогда, когда случался следующий весёлый повод. После остатки вина осматривались на семейном совете. Остаток часто отдавался бедным: но при случае, когда остаток был большим, его оставляли до следующей вечеринки (через пять месяцев или около того), когда он добавлялся в несколько новых бутылок, принесённых из погреба. Мне кажется, что даже бедный капитан Браун не очень любил вино, я заметила, что он никогда не заканчивал свою первую рюмку, после вечеринки вино всегда оставалось. К нашему десерту мисс Дженкинс собственноручно собирала чёрную смородину и крыжовник; я иногда думала, что лучше есть свежие ягоды прямо с куста, но мисс Дженкинс говорила, что летом такой десерт лучше всего. По сему мы себя чувствовали очень благовоспитанными с двумя нашими рюмками, блюдом крыжовника и чёрной смородины в середине и бисквитами по бокам, а также с двумя графинами в конце стола. Как-то раз, когда появились апельсины, произошёл курьезный случай. Мисс Дженкинс не нравилось разрезать фрукт, ей казалось, что сок весь вытечет неизвестно куда; высасывание (только, я думаю, она использовала бы более завуалированное слово) было фактически единственным способом насладиться апельсинами, но это вызывало неприятные ассоциации со звуками, часто производимыми маленькими детьми; и поэтому в сезон апельсинов после десерта мисс Дженкинс и мисс Матти поднимались, молча брали каждая по апельсину и забирали его в свою комнату, чтобы в уединении получить удовольствие, высосав их.
Один или два раза, когда была жива мисс Дженкинс, я попыталась уговорить мисс Матти остаться, и это мне удалось. Я, по её просьбе, заслонилась и не смотрела, а она старалась не производить неприятных звуков; но сейчас, оставшись в одиночестве, она была совершенно шокирована, когда я умоляла её остаться со мной в тёплой гостиной и насладиться апельсином любым приятным ей способом. И так во всём. Недостатком мисс Матильды была её мягкость и нерешительность. Я слышала, как Фанни по двадцать раз за утро возвращалась к разговору об обеде, предлагая ей выбор, как маленькой девочке. Иногда я думала, как она умудрялась из-за нерешительности мисс Матильды, сбивавшей её с толку, дать хозяйке ощущение власти над умной служанкой. Я решила, что останусь до тех пор, пока не выясню, что из себя представляет Марта; и, если окажется, что Марта заслуживает доверия, я научу её не беспокоить хозяйку такими ничтожными проблемами.
Марта была грубовата. С другой стороны, она была проворна и старательна, но очень невежественна. За неделю до того, как она начала работать, мисс Матильда и я были удивлены, получив однажды утром письмо от её кузена, который уже двадцать или тридцать лет находился в Индии и который позже, как мы узнали из «Военного листка», вернулся в Англию, привезя с собой больную жену, которую она раньше никогда не видела. Майор Дженкинс писал, что по пути в Шотландию они с женой предполагают провести ночь в Крэнфорде в гостинице, если мисс Матильде будет неудобно принять их в своём доме, в таком случае, они надеются провести с ней как можно больше времени днем. Конечно, сказала она, это должно быть ей удобно, весь Крэнфорд знает, что спальня её сестры свободна, но я уверена, что ей хотелось бы, чтобы майор оставался в Индии и забыл про своих кузин навсегда.
– О, как же мне поступить? – беспомощно спрашивала она. – Если бы Дебора была жива, она бы знала, что делать с гостями-джентльменами. Нужно ли мне положить бритвы в его туалетную? Боже! Боже! Я ничего не умею. Дебора все это умела. А ночные туфли, щётка для одежды?
Я предположила, что вполне возможно, все это он привезет с собой.
– А после обеда, откуда мне знать, когда нужно встать и оставить его с вином? Дебора все это делала так хорошо, для неё это все было элементарно. Как ты думаешь, захочет ли он кофе?
Я взяла на себя приготовление кофе и сказала ей, что должна научить Марту уметь прислуживать, в чем, нужно признать, она совершенно не смыслит, и что, без сомнения, майор и миссис Дженкинс не осудят ту скромную жизнь, которую ведет дама в провинциальном городе. Но мисс Матильда переживала и волновалась. Я взяла пустые графины и принесла две новых бутылки вина. Мне не хотелось, но она присутствовала, когда я учила Марту, и вставляла противоречивые указания, которые вызывали путаницу в голове у бедной девушки, которая стояла с открытым ртом, слушая нас обеих.
– Обнеси овощи по кругу, – говорила я (это было глупо, я теперь вижу, все должно было быть проще и спокойнее), а тогда, глядя на неё, сбитую с толку, я добавила: – Возьми овощи, обойди всех людей и дай им возможность взять самим.
– И не забудь в первую очередь подойти к дамам, – вставила мисс Матильда. – Всегда, когда тебя зовут, сначала иди к даме, затем к джентльмену.
– Я так и сделаю, как вы сказали, мэм, – сказала Марта, – но мне парни больше нравятся.
Мы почувствовали себя неуютно и были шокированы заявлением Марты, однако я не думаю, что она имела в виду что-то неприличное. В целом все было хорошо, она прислуживала, помня наши указания, только один раз, обнося всех блюдом с картофелем, подтолкнула локтем майора, когда он замешкался, прежде чем взять картофель.
Майор и его жена оказались скромными, непритязательными людьми, несколько вялыми, какими, мне кажется, бывают все люди, приехавшие из Восточной Индии. Мы были несколько испуганы тем, что они привезли с собой двух слуг, камердинера-индуса для майора и крепкую пожилую служанку для его жены; однако слуги ночевали в гостинице и, кроме того, сняли с нас большую часть хлопот, сами позаботившись о комфорте своих хозяев. Марта, конечно, не переставала пучить глаза на восточноиндийский белый тюрбан и тёмный загар индуса, я заметила, что и мисс Матильда старалась не смотреть на него, когда он прислуживал за обедом. Когда они ушли, она спросила меня, не напоминает ли он мне Синюю Бороду. В целом визит прошёл нормально, и даже сейчас мы с мисс Матильдой иногда вспоминаем о нем, а в то время это сильно взволновало Крэнфорд, и даже апатичная почтенная миссис Джеймсон проявила интерес, когда я зашла навестить и поблагодарить её за добрые советы, которые она соблаговолила дать мисс Матильде по устройству туалетной джентльмена, советы, которые, должна признаться, миссис Джеймсон давала в манере скандинавских пророчиц: «Оставьте меня, оставьте меня в покое».
А сейчас я перехожу к истории о любви.
Оказывается, у мисс Пол был двоюродный или троюродный брат, который много лет назад сделал предложение мисс Матти. Сейчас этот кузен жил в четырёх или пяти милях от Крэнфорда в собственном поместье, но его средства были недостаточными, чтобы занимать более высокое положение, чем фермер, и тем более изображать «гордость, прикидывающуюся скромностью»; он отказался перейти, как это делали многие, из своего класса в ряды помещиков. Он не разрешал звать себя «Томасом Холбруком, эсквайром»; он даже отсылал назад письма, надписанные таким образом, объясняя крэнфордскому почтальону, что его зовут мистер «Томас Холбрук, фермер». Он отказывался менять что-либо в порядках своего дома, дверь его дома была всегда раскрыта настежь летом и плотно закрыта зимой и не была снабжена ни молотком, ни колокольчиком. Чтобы войти в дом, если дверь была на замке, он стучал кулаком или набалдашником трости. Он отвергал всякую тонкость обхождения, которая не имела таких глубоких корней в человеческой природе, как, например, как доброта и благородство. Если рядом не было больных, он не видел необходимости понижать голос. Он в совершенстве говорил на местном диалекте и постоянно использовал его в разговоре, хотя мисс Пол (которая рассказала мне все это) тут же добавляла, что так прекрасно и с чувством читать не умел никто другой, кроме покойного священника.
– Отчего же мисс Матильда не вышла за него? – спросила я.
– Право, я не знаю. Возможно, не очень хотела. Но, скорее всего, кузен Томас не был достаточно джентльменом для её отца и мисс Дженкинс.
– Да ладно! Но не им же было за него замуж выходить, – возмутилась я.
– Нет, конечно, но они не хотели, чтобы мисс Матти выходила замуж за человека ниже себя по положению. Вы же знаете, что она была дочерью священника, и каким-то образом они были в родстве с сэром Питером Арли; мисс Дженкинс всегда помнила об этом.
– Бедная мисс Матти! – сказала я.
– Впрочем, я точно не знаю, я только знаю, что он получил отказ. Возможно, он не нравился мисс Матти, а мисс Дженкинс никогда не говорила ни слова против – это только моё предположение.
– С тех пор она никогда не виделась с ним? – спросила я.
– Да, думаю, что так. Знаете, Вудли, дом кузена Томаса, находится на полпути между Крэнфордом и Мислтоном; я знаю, что он, получив отказ, стал ездить торговать в Мислтон и с тех пор приезжал в Крэнфорд не больше одного-двух раз. Как-то мы прогуливались с мисс Матти по Хайстрит, и вдруг она бросилась от меня в переулок. А через несколько минут я увидела кузена Томаса.
– Сколько ему лет? – спросила я, размечтавшись о несбыточном.
– Думаю, моя дорогая, ему должно быть сейчас около семидесяти, – сказала мисс Пол, развеивая мои мечты в прах.
Очень скоро после этого – по крайней мере во время моего продолжительного визита у мисс Матильды – мне представилась возможность увидеть мистера Холбрука и увидеть его неожиданную встречу со своей прежней любовью после тридцати или сорока лет разлуки.
Я помогала мисс Матти решить, какой из нового ассортимента цветных шелков, только что полученных магазином, подойдет к серому и чёрному муслину, когда высокий, тонкий, похожий на Дон Кихота старик вошёл в магазин за шерстяными перчатками. Я никогда раньше не видела этого человека (а он был довольно приметен), и я внимательно наблюдала за ним, пока мисс Матти слушала продавца. Незнакомец был одет в голубое пальто с медными пуговицами, грязноватые желто-коричневые бриджи, гетры и барабанил пальцами по прилавку до тех пор, пока не привлек к себе внимание. Когда он отвечал продавцу на вопрос «Что я могу иметь удовольствие показать вам сегодня, сэр?», я увидела, как мисс Матильда покачнулась, а затем вдруг села, и я моментально догадалась, кто этот джентльмен. Наш продавец обратился к другому продавцу:
– Мисс Дженкинс хочет чёрный подкладочный шёлк по два пенса за ярд.
Мистер Холбрук услыхал имя и в два шага пересек магазин.
– Матти – мисс Матильда – мисс Дженкинс! Господи, благослови мою душу! Я не узнал вас. Как вы поживаете? Как вы? – Мистер Холбрук схватил и тряс её руку, было видно, как он тепло относится к ней. – Я не узнал вас! – Эта романтическая встреча заставила меня склониться к совершенно другому мнению, несмотря на его манеры.
Он разговаривал с нами все время, пока мы были в магазине, затем махнул продавцу с принесёнными перчатками: «В другой раз, сэр! В другой раз!» – и пошёл проводить нас до дому. Я счастлива сказать моим читателям, что мисс Матильда покинула магазин в весьма смущённом состоянии, так и не выбрав, какой ей нужен шёлк, зелёный или красный. Было очевидно, что мистер Холбрук полон искренней ликующей радости от встречи со своей старой любовью; он коснулся изменений, которые произошли; он даже помянул мисс Дженкинс: «Ваша бедная сестра! Ну-ну, все мы ошибаемся», – и высказал нам на прощанье надежду вскоре увидеться с мисс Матти опять. Она прошла прямо в свою комнату и не возвращалась, а когда вышла к чаю, я подумала, что она плакала.