Краткая история. Монголы - читать онлайн

Введение От изгнания до абсолютной власти: падение и взлет Тэмуджина (Чингисхана)

Политическую трансформацию, сопровождавшую первый на планете опыт глобализации, часто ставят в заслугу одному человеку – Тэмуджину[1], великому хану Чингису. Захват власти среди тюрко-монгольских племен Евразии, а позднее ловкая игра на слабостях соседних империй позволили ему зажечь искру революции, которая буквально захлестнула полукочевые общества тюрков, изысканные, но уязвимые города Китая, погрязшие в междоусобицах общины исламского мира, практически беззащитные земли на границах Европы.

В пропаганде Чингисидов XIII века монгольское завоевание – всегда неминуемый разгром и безжалостное истребление. Приукрашенный друзьями и союзниками (а также врагами и жертвами), этот образ Чингисидской империи господствует и поныне. Но он слабо связан с реальностью. В сердце Азиатского континента от Восточной Европы до Восточной Сибири, от Японского моря до Эгеиды, от Сирии до Кашмира и от Вьетнама до западных берегов Черного моря правили энергичные, многонациональные ханства. От иранского Тебриза, столицы государства Хулагуидов, до Ханбалыка, столицы империи Юань, где правил объединенным Китаем величайший император мира – хан Хубилай, монгольские Чингисиды поражали весь мир изысканностью и богатством своих городов и караванов. А изменения климата, раздоры в среде недальновидных элит, изветшавшие, коррумпированные империи и застарелые, выхолощенные идеологии – всё это умело обратил себе на пользу вдохновенный авантюрист и охотник за удачей, которому удалось изменить мир и обеспечить своей семье богатство и безопасность, которых сам он в юности был лишен.

Чингисхан. Мраморная арка, Лондон. Скульптор: Даши Намдаков

© Halcyon Gallery, 29 Bond St, W1J 6NP

Тэмуджин рос обездоленным юношей, чей взгляд на жизнь сформировался под влиянием жестокого детского опыта. После того как его отец был вероломно убит, юный Тэмуджин, изгнанный из клана вместе с матерью, братьями и сестрами, глубоко впитал в себя подозрительность, решимость и холодную безжалостность – чтобы выжить. За пределами узкого семейного круга в его напористости рано распознали угрозу, и лишь нежный возраст уберег от стального клинка его шею, взамен познавшую тяжесть деревянной канги. Тэмуджин был вынужден сражаться, чтобы спасти семью; превозмогать одну за другой множество бед, дабы отомстить за несправедливость, причиненную его отцу, матери и ближайшим родственникам. К тому моменту, когда он достиг вершины могущества в своем замкнутом мире степи, он уже очень хорошо понимал, что слабость живет не только в сердцах людей, но и в обществе, в совокупности общественных связей. И он не колеблясь насаждал свое видение окружающим, в том числе любому, кто мог бы осмелиться помешать его планам.

Не обращая внимания ни на семейно-клановые связи, ни на социальный статус, Тэмуджин собрал вокруг себя тех, чья преданность была испытана и не вызывала сомнений. Горький опыт научил его разбираться в слабостях, влечениях и движущих силах человеческого духа, а потому даже в пучине боли и отчаяния он никогда не позволял страху и сомнениям поглотить себя. В 1206 году Тэмуджин разгромил, покорил или привлек на свою сторону большинство тюрко-монгольских племен Евразийской степи[2]. Объединенные племена провозгласили его своим вождем и принесли клятву верности; вера в его лидерство была непоколебимой, в подтверждение чего он и получил прозвище Чингисхан: могучий хан всех ханов [1]. Тэмуджин вознаграждал тех, чья вера в его предназначение совпадала с его собственными взглядами, когда дело доходило до назначения на почетные и влиятельные должности. Но он ясно дал понять, что устанавливает в степи новый порядок: власть принадлежит достойным, награды достаются наиболее способным, доблесть находит признание, умения используются должным образом, а профессионализм ведет к повышению статуса.

Ядро империи Тэмуджина сформировалось в тот период, когда он переживал свои худшие времена. В попытке найти выход из сложившегося положения он, поверженный, обманутый, скрывающийся среди холмов, собрал вокруг себя тех, кто остался предан ему. Именно тогда, в момент знаменитой Балджунской клятвы, самые верные его сторонники заявили о своей вечной преданности. Тем не менее соратники Тэмуджина представляли собой не правящую тюрко-монгольскую элиту, а пестрое и разномастное сборище. Среди них было трое христиан-кереитов, меркит[3], двое буддистов-киданей, а также трое мусульман (вероятно, купцов). Достоверно неизвестно, была ли Балджуна рекой, озером, прудом, вади[4] или долиной; но в этой местности «было несколько маловодных родников, недостаточных для них и их скота. Поэтому они выжимали воду из грязи и пили [ее]»[5] [2]. Это краткое описание знаменитого инцидента в вади Балджуна содержится в персидской хронике, повествующей о ранней истории иранского государства Хулагуидов. История передана почти в библейских выражениях и служит подходящим прологом к надвигающемуся перевороту.

Ранние рассказы о Тэмуджине говорят о событиях в вади Балджуна, вблизи границ Китая. Легенда гласит, что его сторонники продвигались без еды несколько дней, прежде чем одному из них удалось подстрелить пустынного воробья. Птицу приготовили и поднесли предводителю, но Тэмуджин приказал разделить ее поровну на 70 частей, взяв себе долю размером не больше любой другой. Справедливость и желание разделить со своими людьми их невзгоды – вот причины, по которым люди шли за ним, боготворили его и были готовы отдать за него душу [3].

Многие считают, что рано свалившиеся невзгоды и трудное детство Тэмуджина были предвестниками его позднейшей жестокости и беспощадности. Якобы убийство отца и отвержение, постигшее его мать и ее детей, стали источником порока, который подобно раковой опухоли отравил его кровь, распространился в душе и пропитал настроения его людей. Сформировавшийся образ рисует безликого врага, который внезапно появляется из темноты, осыпает злодеяниями беспомощное население и исчезает, оставляя за собой крики истерзанных жертв.

Позднейший персидский источник так обобщает нашествие монголов: «Они пришли, они напали, они жгли, они убивали, они грабили, и они ушли»[7] [4]. В это же время арабский хронист Ибн аль-Асир (1160–1233) оплакивал сам факт своего рождения:

Сильные слова, хоть и сказанные человеком, который лично никогда не встречал монголов и не видел ни одного из их опустошительных набегов.

Однако именно такой «варварский» образ культивировал и поощрял Чингисхан. Он видел в нем важное оружие, необходимое для продолжения завоевательных походов и сохранения при этом боеспособной армии своих тюрко-монгольских соплеменников. Пока люди верили в непобедимую дикость и ненасытную жажду крови его воинов и братьев монголов, редели и армии противников на его пути. Немногие пожелали бы встретиться лицом к лицу с такими адскими ордами, которые (а в это верили повсеместно) вышли прямо из ада или Тартара и были воплощениями самих Гога и Магога.

Монгольские стрелки. Первые же слухи о приближении монгольских всадников вселяли ужас в местное население

На самом деле Чингисхан на протяжении всей своей жизни искал и находил союзников. Он был политиком и дипломатом, скреплял политические сделки и союзы как кровью, так и вином и чернилами. Он вел в бой очень успешную армию, и его победы были важнейшим фактором, привлекавшим все новых солдат. Чингисхан твердо придерживался ясы, строгого степного закона предков, распространял ее ограничения на себя, своих последователей и тех, над кем правил. Этот неписаный кодекс быстро продемонстрировал на практике разумную степень гибкости и адаптивности к новым условиям: чем дальше Чингисиды уходили от степи, тем слабее становились ограничения Великой Ясы и тем свободнее были ее интерпретации. По мере того как росли ряды армий Чингисхана и появлялись зачатки администрации, то же происходило с тактикой и амбициями по расширению и развитию империи.

Чингисхан не был чрезмерно очарован степью и обычаями своего народа, которые определенно ему не подходили. В 1206 году, приняв титул великого хана Чингиса, Тэмуджин начал настоящую революцию, которую охотно поддержали как его соплеменники и прочие кочевники степи, так и враги, которых он покорил или уговорил встать на свою сторону, – все они провозглашали непоколебимую веру в его превосходство и руководство. По мере того как успехи следовали за триумфами, революция набирала силу, и слава о ней распространялась все шире. Каждая победа служила подтверждением праведности и непобедимости великого хана, и многие были уверены, что рука бога простиралась над ним и что его триумф неизбежно будет продолжаться.

Когда Чингисхан вышел за пределы степи и обрушился на города и селения Северного Китая, ему в этом помогали кидани – изгнанные из своих земель и ставшие оседлыми тюрко-монгольские племена. Они только приветствовали атаки на ненавистных им чжурчжэней, которые заняли их прежние земли[11]. Когда монголы впервые вторглись в Дар аль-ислам, их приветствовали местные мусульмане. Они знали, что помощь Чингисидов необходима им, чтобы положить конец угнетениям со стороны ненавистного найманского князя Кучлука, а сотрудничество с монголами предоставит их торговцам как доступ к землям Востока, так и поддержку при продвижении торговли на Западе. Когда Чингисхан начинал поход против хорезмшаха Мухаммеда II (ум. 1220(1222), претендовавшего на роль защитника ислама, плацдармом ему служили земли Восточного Туркестана – едва присягнувшие на верность империи Чингисидов и населенные преимущественно мусульманами. Когда внук Чингисхана Хулагу вел многочисленные имперские войска в сердце Ирана, ряды его армии пестрели местными персидскими воинами. Они искренне желали помочь в изгнании еретиков-исмаилитов, свержении Арабского халифата (который по-прежнему властвовал над их соседями в Иране) и в возрождении персидского государства, исчезнувшего с карты мира в VII веке, после разрушения империи Сасанидов «презренными» арабами. Покуда ширились ряды войск Чингисхана, покуда копыта их татарских коней топтали все больше и больше земель, всегда находились те, кто приветствовал их продвижение, и многие стремились извлечь выгоду, став частью этой победоносной армии.

Несмотря на то что последствия учиненных монголами разрушений и опустошений преуменьшать не следует, их необходимо оценивать в контексте политической, социальной, культурной и, возможно, даже духовной революции, огромных глобальных потрясений, следствиями которых они также являлись. Чингисхан инициировал первый в мире опыт глобализации. Движения и миграции, принудительные вначале, но позднее добровольные и приветствуемые, новые, крепкие контакты и союзы преобразили мир и оживили мировую экономику. Французские серебряных дел мастера выделывали изысканные питьевые фонтанчики в первом городском центре монгольской степи. Персидские поэты расписывали надгробия в портовых городах на китайских морях. Немецкие солдаты маршировали с монгольскими армиями через степные земли Востока. Европейские монахи дискутировали с армянскими священниками, тибетскими буддистами, арабами-мусульманами и тюркскими шаманами, просвещая и наставляя монгольских военачальников…

Марко Поло побывал в столице мира, наслаждался ее великолепием и утонченностью. Когда он вернулся, его соотечественники поражались его рассказам, но сомневались в правдивости чудес, о которых он сообщал: настолько они казались невиданными и неправдоподобными. А за два десятка лет после его возвращения в Венецию появились путеводители и купеческие инструкции с советами для авантюристов, искателей приключений и торговцев по практическим аспектам восточных путешествий, в которых описывались трудности международного сообщения в Средневековье.

Если внезапное возвышение Чингисхана и можно объяснить особенностями его психологии и удачным стечением обстоятельств, то полная картина его свершений – воистину глобального масштаба – не поддается такому простому истолкованию. На протяжении всей истории симбиотических отношений между степью и земледельческими народами были периоды, когда хрупкое спокойствие нарушалось и полчища всадников обрушивались на сельские общины и укрепленные города своих оседлых соседей. Такие вторжения, как правило, были кратковременными и прекращались в тот момент, когда источники добычи и богатства иссякали, а их создатели бежали или организовывали успешное сопротивление. Но набеги Чингисидов были иными: всадники великого хана не поворачивали назад, даже насытившись грабежом. И хотя многое из этого мы сможем объяснить личностью Чингисхана, другие факторы также необходимо учитывать.

Например, в 1974 году климатолог Гарет Дженкинс представил данные, наглядно демонстрирующие, что «в период с 1175 по 1260 год в Монголии наблюдалось резкое и устойчивое снижение среднегодовых температур». Дженкинс утверждал, что эти климатические изменения были столь глубокими и так повлияли на экосистему степи, что могли сыграть решающую роль в стремлении племен к объединению и в дальнейшем крупномасштабном и продолжительном вторжении в земли оседлых народов. Он утверждал, что «серьезный климатический сдвиг в значительной мере способствовал прекращению междоусобной борьбы и кровной мести среди монгольских кланов и сделал возможной их реорганизацию под военной властью Чингисхана» и что «их стремление к завоеваниям могло подпитываться поражениями в борьбе с изменениями климата у себя на родине» [5]. Определенно масштабные потери скота и пастбищных угодий, вынужденные перемещения больших масс людей и, как следствие, жестокая конкуренция за власть и лидерство обеспечили идеальные условия для возвышения харизматического вождя, достаточно прозорливого и энергичного для реализации своей мечты.

После двух очень засушливых десятилетий с 1180 года, в первые десятилетия XIII века погода улучшилась, и особенно в период кампаний Чингисхана против чжурчжэней Северного Китая и державы хорезмшахов[12]. Разумеется, повышение влажности положительно сказывалось на тучности кормовых угодий, а следовательно, и на продовольственном обеспечении постоянно растущей ненасытной армии. Каждый монгольский солдат шел в поход с пятью лошадьми, поэтому влажность климата оказывала сильное воздействие на производство продуктов питания, а значит, и на моральный дух и боеспособность армии.

На протяжении веков тюрко-монгольские племена сражались друг с другом в предсказуемом и, казалось бы, неизбежном круговороте междоусобной борьбы, позволяя высокомерным соседям манипулировать собой. Джувейни сообщает, что «[Монгольские племена] не были едины, и между ними не стихали войны и не прекращалась вражда… Хан китаев взимал с них дань и забирал их товары»[13] [6]. Киданьские вожди стравливали одно племя с другим, так же поступали и их преемники: чжурчжэньская династия Цзинь и даже могучая династия Сун на юге[14]. В длинном перечне мелких правителей, которые возносились и низвергались в хаосе воинственной степной политики или по прихоти своих хозяев, есть и предки Чингисхана, например Хайду (ок. 1040–1100) и Хабул (ок. 1100–1148). Тюрко-монгольские племена евразийской степи ждали, чтобы кто-то или что-то нарушило этот круговорот, и резкие изменения климата вполне могли послужить катализатором, который совпал по времени с возвышением Тэмуджина и накаленной политической обстановкой в разобщенном Китае.

Чингисхан был умелым стратегом и проницательным знатоком человеческой природы. Он ловко взошел на арену политической борьбы и искусно балансировал на ней, но в конце концов просто оказался в нужное время в нужном месте, и его беспрецедентный успех стал возможен лишь благодаря политическим обстоятельствам вкупе с резкими изменениями климата.