В эту ночь в гостинице «Великий моряк» мы встретились с Жаном Рибо, и все устроилось так, как и предсказывал Мартин.
Капитан Рибо был прямой, словоохотливый человек с мужественным, открытым лицом. Он приветствовал меня и уверил, что нуждается в людях, хорошо владеющих шпагой, каковым я – сын известного ему лично отца – должен быть. Он восхищался моим поведением во время дуэли, о которой ему рассказал Мартин. Когда мы оставили гостиницу, он предупредил нас, что мы обязаны быть на шлюпке на следующий день, сейчас же после восхода солнца.
Рано утром мы уже были готовы. День обещал быть ясным. Перед тем как мы направились к гавани, пришел Николай для получения последних распоряжений от своего господина. Глаза его были печальны, хотя лицо оставалось тупым, как всегда. Мартин дружески простился с ним и щедро его одарил. Он сказал ему, что через год мы вернемся обратно, если только нас не убьют в той дикой стране, куда мы теперь направляемся.
– О, месье Мартин, этого никогда не может быть, – сказал Николай своим монотонным голосом, высказывая этим свою наивную веру в силы своего господина.
Когда Николай стал спускаться по улице с нашими лошадьми, а затем и совсем скрылся от нас, для нас как бы исчезла вместе с ним последняя связь со старой жизнью. Мы стали свободными странниками вокруг света.
– Я буду чувствовать его отсутствие, – прервал Мартин мои размышления. – В течение двадцати лет он был мне искренне предан.
У мола нас уже ожидала шлюпка, и вскоре мы очутились на борту судна. На верху лестницы в низком шкафуте мы нашли капитана Рибо, который принял нас любезно и указал нам каюту на корме судна. Он представил нам команду судна, включая и тех, кто добровольно сопровождал эту экспедицию. Между последними находился Роне де Лодоньер – человек хорошего сложения с красноватым лицом, слывшим опытным и способным мореплавателем; позже он играл видную роль в Новом Свете. Здесь были также де Жонвиль – высокомерный и фатоватый молодой человек, старше меня на несколько лет; его всегда находили в наиболее опасных местах; он обладал надменными манерами, женственным лицом и жгучими, черными глазами. Несмотря на то что он был блестящим и храбрым фехтовальщиком, он мне не нравился за свое высокомерие. Кроме них были еще д’Улли – человек средних лет, спокойного вида; де Бодьер – угрюмый, некрасивый старый вояка времен короля Франциска; де Легранж – болтун, не заслуживающий доверия, и, наконец, капитан Альберт де ла Пьерра – человек лет сорока, воинственного вида и жестокого, непреклонного характера, за что он впоследствии дорого поплатился.
В то время когда я и Белькастель стояли и болтали со всеми этими лицами, я заметил, к моему удивлению, впереди одной группы безобразную фигуру в полинявшей синей одежде; его единственный глаз был устремлен на меня, и, когда наши взгляды встретились, он низко мне поклонился.
Я пошел через палубу по направлению к нему.
– Месье, – сказал я саркастически, приблизившись к нему, – я хотел бы знать, почему вы за последние четыре дня проявили такой живой интерес ко всем моим делам и откуда вы знаете мое имя?
– О, месье, вы ошибаетесь, – сказал он, пожимая плечами, как человек, оскорбленный несправедливым подозрением. – Что же касается вашего имени, то я вас сразу узнал, так как вы точное изображение вашего знаменитого отца – очень храброго и способного капитана, под начальством которого я имел честь служить в армии герцога д’Ангьена. Ваш отец был очень любим своей ротой, месье, поэтому мне так хотелось видеть вас, чтобы узнать о своем командире, которым мы все восхищались. Не так ли, Пьер? – спросил он тут же стоявшего необыкновенно высокого и худого человека с черными, как бусинки, глазами и костлявым желтым лицом.
– Не стану этого отрицать, – сказал худой человек. Он громко выругался по-итальянски. – Мы совершили несколько славных походов под начальствам нашего уважаемого капитана, а, Мишель? Какой благородный был человек, месье…
– Мой брат, месье, – сказал толстый Мишель, махнув рукой по направлению к говорившему. – Он также имел честь служить под начальством вашего отца. Кстати, могу я спросить, как здоровье вашего родителя, которого я так уважаю?
Эти слова возмутили меня своей неискренностью, так как мне казалось, что обилие слов было только средством скрыть какой-то затаенный смысл его интереса ко мне. Но я решил установить наконец истинную причину этого проявления интереса и заговорил с ним мягко.
– Ваше имя? – спросил я его.
– Мишель Берр, месье де Брео, старый солдат, который надеется пользоваться вашим покровительством ради вашего знаменитого отца.
Все это было сказано очень кротким, елейным голосом, но искренность опровергалась насмешливой иронией, появившейся в его единственном черном глазу.
Я заметил приближавшегося Мартина Белькастеля и, подавив в себе сильное желание выдрать за уши этого толстого насмешника, сказал ему, что отец мой умер месяц тому назад. Подошедший Мартин взял меня под руку, и мы возвратились к группе лиц, находившихся на шкафуте.
В то время как я был занят таинственным Мишелем, приготовления быстро подвигались вперед как на «Тринити», так и на двух небольших судах. На палубе происходила большая суета. Два матроса стояли наготове у румпеля, а впереди раздавалось громкое бряцание цепей и блоков: поднимали якорь. Наконец, паруса надулись, и выстрел из одной из медных пушек, находившихся на приподнятом носу судна, известил о нашем отплытии. Из всех судов, стоявших в гавани, последовали ружейные ответы. Наши суда-спутники заняли места по бокам. На фок-мачте распустилось рыцарское знамя адмирала де Колиньи, а на грот-мачте развевался флаг его величества Карла IX. Так, направляя наши суда в неведомые, туманные дали Атлантики, мы направились в неизвестность.
Суета на судне так привлекла мое внимание и возбудила такой живой интерес, что я возвратился с палубы только к обеду. Морской ветерок возбудил во мне аппетит, и я усердно принялся за еду в компании Мартина и других. Время от времени я замечал, что Мартин наблюдает за мною со странным блеском в задумчивых глазах и с еле заметной улыбкой, но тогда я не придавал этому значения. Часа через три, когда мы вышли в открытое море и встретились с настоящими волнами, мне казалось, что я уже никогда больше не буду думать о еде, и для меня стал понятен насмешливый взгляд Мартина. В течение двух дней каждый час казался мне уже последним моим часом, но на третий день я себя почувствовал лучше, и с тех пор я никогда не страдал морской болезнью.
В течение двух недель была прекрасная погода с благоприятными ветрами, и мы успешно подвигались вперед. Я как-то передал Мартину свой разговор с Мишелем Берром, и он похвалил меня за мою предосторожность.
– Если бы вы обошлись с ними грубо и рассердили их, – заметил он, – вам ничего не удалось бы узнать, и они могли бы напасть на вас врасплох. Но теперь, – продолжал он шутливо, – они не могут называть вас Красным Петушком, потому что вы сразу достигли благоразумия орла. Эти плуты никогда не служили под начальством вашего отца. Я был помощником Жерве де Брео во время итальянской кампании, и я узнал бы этих людей, если бы они были в его отряде, но, насколько мне помнится, я их никогда не видел. Будем прислушиваться и присматриваться, может быть, нам и удастся что-нибудь выяснить.
В те дни, когда море было бурным, мы играли в одной из кают в карты или кости; а в солнечные дни, когда море было тихо и можно было спокойно ходить по палубе, мы с Мартином упражнялись в фехтовании, и это дало мне возможность изучить чудесные приемы моего друга. То, что я до сих пор видел, было ничто в сравнении с его искусством. Его приемы были своеобразны, очевидно, без системы и правил, но были им так усовершенствованы, что могли наносить смертельные удары. В добавление к своей своеобразной манере, он обладал стальной кистью и безошибочным глазом, и в результате противник никак не мог попасть в него в то время, как он наносил удар за ударом, куда хотел.
В этих небольших развлечениях протекали наши дни в течение нескольких недель. Но вот однажды ночью с севера налетел на нас сильный шторм, и, не будь мы тогда под спущенными парусами, погибла бы вся экспедиция. Волны поднимались так высоко, что разбивались о нижние палубы и затопляли лошадей и рогатый скот, находившиеся в трюме. Нашим двум небольшим судам было очень трудно бороться со штормом, их почти покрывали громадные волны. Но наш флот доказал свою прочность и пригодность к морской службе. Шторм продолжался два дня, а на третий мы попали в густой туман, который, как объяснил мне капитан Рибо, произошел от встречи теплого течения с более холодным. Он заметил, что это хороший признак, так как теплое течение проходит обычно близко от берега, который мы теперь разыскиваем. Он также указал на то, что воздух становится теплее, и предсказал, что через неделю мы увидим землю. После этого матрос постоянно дежурил на верхушке мачты, чтобы немедленно известить нас при виде земли.
Воздух становился теплым и благоухающим. Дни были солнечные, а ночи звездные. В одну такую ночь я сидел у подножия грот-мачты в тени, отбрасываемой от большого паруса, находившегося надо мною – твердого, как железо, когда он надувался свежим ветерком, – и прислушивался к заглушенному смеху, раздававшемуся из кают на корме, к скрипу реек и к унылому гудению ветра сквозь снасти. Волны, нагоняя друг друга, мелодично ударялись о нос «Тринити». Мысли мои были далеко. Они совершили длинное путешествие обратно, в тихий сад Парижа. Думает ли она так же часто обо мне, как я о ней? Или, может быть, в этой гордой головке мысль обо мне никогда и не появляется?
Внезапно донесшийся до меня шепот прервал течение моих мыслей.
– Все в свое время, Пьер, – зашептал чей-то голос, – не давай своему жадному сердцу отступиться от нашей цели.
Я тихо повернулся и посмотрел на мачту. Там обрисовался круглый силуэт человека, возле которого возвышалась, забавная в своем контрасте, невероятно высокая, угловатая фигура. Братья Берр!
– Но, Мишель, – начал грубым голосом Пьер, – мы должны…
– Все в свое время, мой друг, – прервал его другой. – Ничего не надо делать второпях. Мы это должны провести правильно, не то нас постигнет неудача. Ведь наша цель получить сведения, а не удары. Вы любите получать удары, Пьер? – спросил Мишель голосом, полным иронического презрения. – Только помните, – продолжал он, – этот Белькастель настоящий демон, а мальчик едва ли…
Они стали спускаться по лестнице к своим местам на носу судна, и я ничего больше не мог расслышать.
Мартин, выслушав мой новый рассказ о братьях Берр, посоветовал молчать и продолжать свои наблюдения.
На следующее утро мы увидели стаю чаек, а после полудня часовой на мачте, к нашей общей радости, крикнул: «Земля!» Через несколько минут мы отчетливо увидели синюю линию берега.