Однако уломать бывшую подругу оказалось не так легко, как старика Закряжского. Цепкая Маришкина память хранила пространный перечень обид, когда-либо нанесенных разными людьми, среди которых Софье отводилось почетное место. Шутка ли: прилюдно продемонстрировать презрение к ней, милому и доброжелательному человеку! Еще вчера они весело проводили время на пляже у залива, а на следующий день эта стерва просто прошла мимо, как будто она пустое место. А ведь Мариша окликнула подругу и даже шагнула навстречу, вытянув губы для дружеского поцелуя! И все, абсолютно все видели, как она стояла потом, сгорая от неловкости!
Такое вообще прощать нельзя! Особенно если ты ничем не заслужила подобного обращения!
Софья застала подругу одиноко сидящей за столиком с поджатыми губами и глазами, подернутыми влагой незаслуженных обид.
– Привет, Мариша! Прекрасно выглядишь! Сколько не виделись, а ты ничуточки не изменилась! – с ходу запела коварная Софья, разглядывая подругу с преувеличенным восторгом. – Признайся, ездила на Мальдивы? У тебя дивный средиземноморский загар!
Никакого средиземноморского загара на Мальдивах, находящихся в Индийском океане, быть не могло, но Софья не сомневалась, что Маришка об этом не догадывается.
– А похудела как! – продолжала она заливаться сладкоголосой сиреной. – Поделись диетой. Я растолстела ужасно! Влезаю только в пятидесятый, представляешь?
Это тоже было враньем, но чем не пожертвуешь ради достижения благой цели!
Маришка слушала, приподняв брови и глядя вроде бы с недоверием, но Софья была уверена: зацепило! С ходу отдать сопернице лавровый венок победительницы – ничто так не тешит женское тщеславие!
Софья подозвала официанта, чтобы сделать заказ, а сама исподволь поглядывала на меняющее выражение лицо Шармановой. Еще минута, и лед тронется. Она решила сделать финишный рывок и, глубоко вздохнув, призналась, что всегда завидовала Марининой фигуре.
– У тебя классические песочные часы, самая выигрышная форма. Не то что у меня. Живот уже прет вовсю!
Маришка наконец разлепила губы.
– Конечно, мышцы следует держать в тонусе. Тебе нужно регулярно заниматься на тренажерах. Мне, знаешь, тоже не даром все дается. Разумеется, такой нужды, как у тебя, у меня нет, но ходить на фитнес приходится не реже трех раз в неделю.
Софья проглотила «нужду» не моргнув глазом и печально вздохнула.
– Тебя все равно не переплюнуть. Да теперь и стимула нет.
– Неужели? – тут же трепыхнулась Шарманова. – А Кириллу разве все равно?
– Ты не в курсе? Мы разошлись.
Официант принес заказ и задержался у столика, расставляя блюда. Софья исподтишка кинула взгляд на подругу. Переваривает. Вон даже щеки вспыхнули. Значит, Кирилл еще в цене.
Давай, Соня! Куй, пока горячо!
Чередуя кислую мину с обиженной физиономией и подергивая как бы в волнении ворот скромной серой водолазки, Софья рассказала, что расстались они по причине вдруг возникшей у Кирилла непонятной холодности. Произошло это – ну ты помнишь? – после пикника на заливе. Она тогда была в таком стрессе, что ничего и никого вокруг не замечала. Неужели он влюбился в другую? Все у них было нормально, а тут муж стал холоден как лед и задумчив, представляешь?
Маришка отлично представляла. Так вот, значит, что тогда произошло! Кирилл в самом деле влюбился, и ей отлично известно в кого. Ведь тогда на заливе с ними была именно она. Непонятно только, почему за два года Кирилл ни разу не позвонил. Конечно, скандалы, развод, раздел имущества, но как-то обозначиться мог! Неужели испугался быть отвергнутым? Конечно, после расставания с этой стервой ему понадобилось время, чтобы прийти в себя. И что теперь делать, звонить первой? Так сказать, выразить сочувствие и предложить дружескую помощь? Вариант вполне светский. Заодно можно прощупать, каковы его намерения и готов ли он к новым отношениям.
Софья наблюдала за пробегающими по хорошенькому личику Маришки мыслями, и ей было немного грустно. Ведь она считала эту профурсетку близким человеком, советовалась с ней, доверяла…
Однако сейчас надо думать о другом.
– Знаешь, Кирилл сложный человек, – задумчиво произнесла она, помешивая чай ложечкой. – К нему нужен подход. Хотя мы расстались, я желаю ему счастья, пусть и с другой.
Маришка поерзала, сгорая от желания узнать, какой именно подход нужен к Кириллу, а Софья продолжала:
– Нам обоим нужна поддержка в этот непростой период. Скажи, я могу на тебя рассчитывать?
От неожиданности Маришка, не жуя, проглотила кусок огурца. Рассчитывать? Софье? Вот уж чего ей меньше всего хочется! Если кто и может на нее рассчитывать, это только Кирилл. Впрочем, отвергать Софью сейчас глупо. Бывшая жена может быть полезной. Ведь не зря она упомянула про особый подход к наполненному сложными переживаниями Кириллу.
Что ж, будем делать вид, что мы по-прежнему подруги. Но лишь до тех пор, пока Кирилл не окажется в ее объятиях.
– Вы встречаетесь? – равнодушно спросила Маришка, запивая огурец апельсиновым фрешем.
– Изредка, – соврала Софья. – Я сейчас слишком занята. Новое жилье, надо обустроиться… Ну, ты понимаешь.
– А Кирилл?
– Он все там же.
– А… – протянула Маришка, и ее глаза вспыхнули охотничьим азартом.
Софья это заметила и тут же сказала:
– Кстати, Мариш, не поможешь мне в одном деле? Это по твоей специальности.
Подруга сразу сделала скучное лицо.
– Это для тебя несложно, – усиливая просительную интонацию, снова запела Софья. – Ты же химик с большой буквы.
– Тебе нужен химический анализ?
– Точно. Помоги мне узнать, что было завернуто в… платок.
Маришка вытаращила голубые глаза.
– Что?
– Не пугайся. Ничего особенного. Просто одну вещь сначала завернули в платок, а потом вынули. А платок остался.
– Ничего не понимаю. Это какой-то криминал?
– Что ты! Откуда? Нет! Совершенно бытовая история! – воскликнула Софья, глядя на подругу наивными глазами.
– Настолько бытовая, что тебе понадобился профессиональный химик?
Софья вздохнула. Жаль, что Маришка не круглая дура. Впрочем, круглая дура не была бы первоклассным химиком.
– Мариш, поверь, никакого криминала. Да и откуда криминал в музее?
– Так тебе по работе нужно?
– Ну да! Причем срочно! А у нас, ты же знаешь, официальным путем идти слишком долго.
Маришка еще немного покочевряжилась, давая понять, что заставить ее забыть прошлые обиды не так легко, да и вообще бесплатно она не работает, но Софья стелила все мягче и мягче…
Что было делать доброй подруге? Она согласилась и обещала позвонить, когда будет результат.
Обрадованная Софья отдала пакетик с платком и, расчувствовавшись, даже предложила как-нибудь – на днях или раньше – сходить вдвоем в их любимый ресторанчик с видом на Фонтанку.
– Помнишь, мы часто там зависали?
Маришка мило улыбнулась и подумала: если она с кем и пойдет туда, то уж точно не с Софьей.
Когда они наконец распрощались, Софья чувствовала себя где-то посредине между основоположником науки манипулирования Никколо Макиавелли и Виктором Люстигом, который, как известно, умудрился продать Эйфелеву башню. Во всяком случае, Шарманову она обработала довольно ловко. А что было делать? Никаких других способов получить нужные сведения у нее нет, а если кто-то считает, что она поступила непорядочно, манипулируя чувствами наивной бабы, то и наплевать! Шарманова заслужила!
Убедив себя в правоте, Софья стряхнула неприятные ощущения от встречи с бывшей подругой и поспешила к станции метро.
Теперь можно смело отправляться на ужин к Закряжским и попытаться выяснить, мог ли платок, принадлежащий революционерке Рейснер, оказаться в печке на Моховой улице.
По отдельности супруги Закряжские воспринимались совершенно обычными людьми, но в совокупности представляли собой комичное зрелище. Большая и корпулентная Фаина Ростиславовна со стороны казалась важной и даже величавой, этакой Екатериной Великой. Рядом с ней вечно заискивающий перед женой Бенедикт Фомич напоминал измученного нарзаном коллежского асессора.
Впрочем, вместе они появлялись не слишком часто. Бенедикт пропадал в архиве или на кафедре, а величественная Фаина подвизалась на педагогическом поприще в близстоящей гимназии и тоже была постоянно занята: то педсоветы, то внешкольные мероприятия, то елки. В целом, несмотря ни на что, Закряжские были весьма гармоничной парой. Поэтому и «гостевать» у них всегда приятно.
К Софьиному приходу ужин был готов, стол накрыт и хозяева принаряжены – Фаина надела кружевной воротничок, а Бенедикт – бабочку, которая довольно необычно смотрелась на клетчатой фланелевой рубашке.
Софья, не стесняясь, села к столу, наложила себе полную тарелку вкусностей и принялась их с аппетитом уминать на радость хозяйке.
За столом о делах не говорили, больше о погоде и природе. Была еще одна запретная тема – Софьина мама. И на это имелись веские причины.
Нынче к погоде и природе добавился грядущий юбилей Бенедикта. Тема увлекла всех, и Софья совершенно потеряла счет времени.
Первым спохватился Бенедикт Фомич.
– Фаиночка, ты не против, если мы побеседуем с Софьей в кабинете? – чудно вывернувшись всем телом, спросил он.
В ответ жена дернула бровью и повела плечом. Видимо, этот жест означал согласие, потому что Закряжский сразу радостно засуетился, вскочил и распахнул перед гостьей соседнюю дверь. Спрятав улыбку, та прошла и села на привычное место – в кресло у окна. Наполненный снедью желудок тут же уперся в солнечное сплетение. Ужас!
– О Ларисе можно рассказывать часами, – пристроившись на диване, начал Бенедикт Фомич. – Она, как говорил Мойша Фридлянд, известный в широких кругах писатель Михаил Кольцов, была редким, отборным человеческим экземпляром. Я заинтересовался ее личностью, когда занимался Троцким. Лариса работала с ним и, говорят, состояла в довольно близких отношениях.
– А я думала, вы поклонник ее поэтического таланта, – не удержалась Софья.
– Поверьте, дорогая Софа, поэзия – далеко не все, чем могла удивить эта женщина.
– Насчет того, что она была прототипом главной героини в пьесе Вишневского «Оптимистическая трагедия», я в курсе.
– Слышу в вашем голосе некую пренебрежительную нотку и спешу вас разубедить. Балтийцы ее действительно обожали! Вы только представьте себе! Когда на царской яхте обнаружился целый гардероб нарядов, она устраивала показ мод для матросов! И они были в восторге! Ей вообще прощали все! И вовсе не за дамские прелести, хотя она была поразительно красива! За смелость, за отвагу, за, как говорит мой внук, абсолютную безбашенность! Кстати, одним из тех матросов был Всеволод Вишневский.
– То есть она была абсолютно великолепной, абсолютно прекрасной и абсолютно бесподобной!
– Она была разной. И бесподобной тоже, – совершенно серьезно ответил Бенедикт. – Она жила на всю катушку, это так. Ездила на шикарной машине, принимала ванны из шампанского, забирала себе дорогие трофеи.
– Из домов бывших знакомых?
– И это тоже. Рейснер участвовала в сохранении сокровищ Эрмитажа, так говорили, что после этого ее пальцы украсились роскошными перстнями. Ходили слухи, что она нарочно устраивала приемы, приглашая тех, кого собирались арестовывать. Ну… чтобы сподручнее было. Всех скопом, так сказать.
– Вот сволочь!
– Однако, узнав, что Ахматова голодает, привезла ей мешок продуктов. А когда вступила в партию большевиков – это было в восемнадцатом году, – вскоре оказалась в должности комиссара Волжской военной флотилии. Именно там она встретила Ильина, известного как Федор Раскольников.
– Они были женаты официально?
– Да, но это отнюдь не мешало ей коротать время в личном вагоне наркома по военным делам Льва Троцкого.
– Та еще штучка!
– Ну… из песни слова не выкинешь. Именно к этому времени относятся легенды о ее военных подвигах. Например, о том, как где-то под Казанью Лариса ходила в разведку, переодевшись крестьянкой, и сбежала из-под ареста. Кажется, от японцев.
– А у нас под Казанью были японцы? – удивилась Софья.
– Да черт их знает! Это сам Троцкий написал в мемуарах. Впрочем, кажется, там были не японцы, а белочехи. А еще она вместе с Львом Давидовичем открыла в Свияжске памятник Иуде Искариоту.
– Господи! А этому за что?
– Как первому революционеру! Богоборцу!
– Ужас!
– Это что! Говорили, однажды она въехала на какую-то конференцию на коне.
– Отчаянная баба!
– А я о чем?
– Что же потом?
– Потом был Петроград, где в двадцатом году Раскольникова назначили командующим Балтийским флотом, а Лариса привычно стала комиссарить. Представляете, Софочка, они тогда жили прямо в Адмиралтействе и буквально купались в роскоши!
– Милая парочка.
– Ну что вы! Федор был красавцем, а Лариса… О ней и говорить нечего! Стройная, с каштановыми косами. Огромные глаза. Напоминала потомков нибеллунгов. Она из немецких дворян. Поэтому, наверное, ее звали валькирией, а еще – Мадонной революции!
– Я видела в Интернете портрет. Холодная красота.
– Верно, но именно этим она и завораживала. Представляете, в нее был влюблен не только Гумилев! Ей делали предложение Есенин, тогда еще начинающий поэт, знаменитый художник Натан Альтман, Мандельштам и Всеволод Рождественский. Вот Блока, правда, ей соблазнить не удалось.
– Не повелся на холодные глаза?
– Догадался, наверное, что она просто хочет перетянуть его на сторону большевиков, вот и отбрыкался. А она его выгуливала, дорогим коньяком поила.
– Они долго жили в Петрограде?
– Отнюдь. Руководство Балтийским флотом у Раскольникова не заладилось, закончилось все Кронштадтским мятежом.
– Ух ты! Слышала о нем. Ужас просто!
– Да уж, веселого мало. Мятеж поставил под угрозу существование республики. Это вам, как говорит мой внук, не мелочь по карманам тырить.
Софья прыснула в кулак.
– Это не внук, а Хмырь сказал.
– А Хмырь – он кто?
– Бенедикт Фомич, вы совсем темный? Это же из «Джентльменов удачи»!
– Не знал. Но это неважно. Главное, что оплошности Раскольникову не простили и отправили послом в Афганистан.
– Жена, разумеется, тоже поехала?
– Поехала, но продержалась там недолго.
– Уехала?
– Сбежала!
– От мужа, как я понимаю.
– Ильин ей надоел, – кивнул Бенедикт Фомич. – А ведь как любил! Звал Ларуней, мышкой, ласточкой и даже пушинкой!
– Пушинкой? Она что, очень худая была?
– Как раз нет. В качестве первой посольской дамы Лариса быстро раздобрела. Просто… любовь. А она бросила его, как ветошь, сказала, что любовь – пьеса с короткими актами и длинными антрактами.
– Циничная эта ваша Лариса.
– Времена такие были.
– Ой ли? А кто говорил, что времена всегда одинаковые и пенять на них нечего?
Бенедикт поджал тоненькие губки.
– Я просто хотел убедить вас, что Лариса Рейснер была сложным, но отнюдь не самым плохим человеком.
– Наверное не самым, но сейчас меня волнует другое. Где она жила после возвращения из Афганистана?
– Она уехала в Германию уже с новым возлюбленным. Карл Радек собирался на Неметчине организовать революцию. В успех предприятия, кроме него, никто не верил, но все же послали, так сказать, в служебную командировку. В Германии они с Ларисой пробыли недолго, вернулись в Москву. Рейснер снова занялась журналистикой, все стало налаживаться, и тут эта нелепая смерть.
– Рейснер умерла в Москве, я правильно поняла?
– Ну да. Ее могила, кстати, затерялась.
– А в Питер она не возвращалась?
– Кажется, нет. Во всяком случае, не жила тут.
– Ну тогда, может быть, Радек или бывший муж?
Бенедикт наморщил лоб, вспоминая.
– Радек умер в лагере где-то в Челябинской области в конце тридцатых, а Раскольников… Если не ошибаюсь, его судьба гораздо трагичнее, чем у Карла, как ни странно это звучит. Раскольников стал невозвращенцем.
– Он же ярый коммунист!
– Как будто коммунистам жить не хочется! Раскольников узнал о готовящемся аресте и остался в Париже. А потом у него случился реактивный психоз, и он окончил свои дни в психиатрической клинике. В тридцать девятом году вроде как.
– То есть и он в Питере жить не мог, – протянула Софья, чувствуя глубокое разочарование.
– Разумеется. А при чем тут Питер?
Она не ответила. Только кивнула невпопад.
Вот тебе и раскрыла тайну! Вот тебе и дедуктивный метод. Вензель, возможно, Ларисин, но получается, что ее платок не мог оказаться там, где его нашел Иван. Остается версия, что платок был подарен тому, кто мог спрятать его в печке дома на Моховой. В качестве обертки был использован чисто случайно, поэтому к содержимому коробки отношения не имеет.
Господи, а она уже поверила, что все получится!
Бенедикт Фомич вгляделся в ее расстроенное лицо.
– Софочка, а не хотите ли тяпнуть крутейшего двенадцатилетнего односолодового вискаря?
– Чего? – не поняла занятая печальными мыслями Софья.
– Вискаря крутейшего, – не моргнув глазом повторил Бенедикт.
– Это ваш внук так выражается?
– В данном случае гораздо важнее, чтобы об этом не узнала Фаиночка, – воровато оглянувшись, прошептал Фомич.
И подмигнул.