Это случилось, когда прошло еще несколько недель и мы проехали еще несколько сотен миль.
А началось все в три часа дня в субботу: точно знаю, что в субботу, потому что каждую субботу в полдень по тихоокеанскому времени я, кровь из носу, звоню своей бабушке. Какая бы ни стояла погода, в какую бы глушь нас ни занесло, я звоню бабушке, и мы болтаем о том о сем.
Вообще-то Родео противно даже смотреть на мобильные телефоны, а к нам в автобус было бы непросто провести стационарный телефон, а потому, само собой, это я должна звонить бабушке, а не она мне. Это значит, что каждую субботу около одиннадцати утра по тихоокеанскому времени я начинаю высматривать телефон-автомат. Теперь, когда у всех в карманах мобильники, найти телефон-автомат ой как непросто. Нужно отыскать нетипичную заправку – обычно старую, с мигающими невпопад светильниками, деревянным прилавком и пыльными консервными банками с перцем чили на полках. Если найти телефон-автомат не удается, мне приходится просить незнакомых людей: «Дайте, пожалуйста, мобильник позвонить». Это не так трудно, как вам, возможно, кажется, – просто надо знать, кого просить. Найдите старушку с добрым лицом, с морщинками от улыбок вокруг рта, и спросите: «Извините, пожалуйста, не дадите ли вы мне свой мобильник позвонить бабушке?», и почти всегда услышите «да». Не забудьте говорить: «Извините за беспокойство» и «мэм» – это действует безотказно. Они чуть не падают в обморок от восторга, торопливо достают из своих огромных старых кошелок мобильники, и каждая вторая потом показывает тебе фотографии своих внуков.
Именно это я и проделала в ту субботу, когда мой привычный мир сошел с ума. В пятницу мы остановились на ночлег уже поздно вечером, и в субботу днем я прилегла поспать, а потом с трудом проснулась, так что, когда мне все-таки повстречалась женщина, которая согласилась дать мне на минуточку мобильник, меня одолевала зевота, ноги подкашивались.
– Привет, бабушка! – заорала я, чтобы хозяйка мобильника знала, что я ее не обманываю.
– Привет, зайка! – ответила бабушка добрым, солнечным голосом. – Как же я рада слышать твой голос! – Эти слова она говорила каждую субботу, но всякий раз у меня начинало сладко покалывать в груди.
– Где вы на этой неделе? – спросила она.
– Э-э… Секундочку, – я прикрыла телефон ладонью, спросила у его хозяйки: – Простите, мэм. Где мы сейчас находимся?
– Недалеко от Неаполя, дорогая, – ответила женщина, энергично кивая и улыбаясь во все свои морщинки.
– Ага-а… Это во Флориде, да? – Когда я в последний раз присматривалась к дорожным указателям, мы ехали по Алабаме, так что вопрос был резонный.
Улыбка дамы на секунду погасла, брови сдвинулись:
– Да, конечно.
– Спасибо, – проговорила я и отвернулась, чтобы поговорить без свидетелей.
– В Неаполе, штат Флорида, – сказала я бабушке.
– И как там?
– Жарко, – ответила я. Огляделась по сторонам: – На заправке есть душ, и это классно. Родео давно пора было помыться.
– М-м-м. А как там твой папа?
– Родео? У него все в порядке, – ответила я вежливо, но твердо. Я люблю бабушку до беспамятства, но она отказывается называть Родео «Родео», а я думаю, что это никуда не годится – не называть человека тем именем, которое ему больше нравится. – Ну, по его меркам, в порядке.
– М-м-м, – сказала бабушка. Она знала Родео и знала, что я имею в виду. – А как там маленький Айван?
– Уже не маленький! – сказала я. Я взялась иногда отправлять бабушке фотографии Айвана, вроде как открытки. – С тех пор как ты его последний раз видела, он здорово вырос. Он уже скорее кот, чем котенок. Высокий, стройный, с королевской осанкой и умный во всех отношениях. Ты бы в него влюбилась.
Бабушка тихо рассмеялась мне в ухо:
– Да, лапочка моя, не сомневаюсь. Может быть, однажды ты сможешь вернуться в наши края, и у меня будет возможность с ним познакомиться.
Она говорила это почти каждую субботу, а мне почти каждую субботу приходилось уворачиваться от этих ее слов. Она знала так же хорошо, как и я, что этого никогда не случится.
– Ну ладно, может, когда-нибудь. А пока я его опять сфотографирую и завтра отошлю тебе по почте.
Бабушка вздохнула, даже не таясь, и сказала:
– Хорошо, золотко мое. Буду очень рада. Но я так по тебе скучаю, деточка.
Это она тоже говорила каждую субботу. В ее голосе зазвучала такая знакомая мне грусть, такая привычная тоска по прошлому, что я поняла – пора закругляться.
Я набрала в грудь воздуха – для решительности, несколько раз моргнула, а потом иронично выгнула бровь. Бабушки иногда как-то даже чересчур дают волю чувствам.
– Ну ладно, бабуль, я больше тебя не отвлекаю. Здесь жарко, как в пекле, и Родео рвется в путь, чтобы мы могли опустить стекла и немного охолонуть.
– Хорошо, детка. Смотри, обязательно пришли мне фотографию Айвана.
– Пришлю, – сказала я, возвращаясь к пожилой даме, которая терпеливо дожидалась, пока я верну мобильник.
– Ой, погоди, милая, – быстро проговорила бабушка. Мне показалось, что она просто хочет затянуть разговор. И, знаете, я ничего против этого не имела. – У меня есть одна грустная новость про твой район.
– Про мой район?
Мы уже столько лет катались по стране безо всякой цели, что мне было странно думать про какой-то район, что это «мой район». Было странно даже подумать про любое место, что это место – «мое», назвать «моим» что угодно, кроме нашего автобуса, бородатого чудика, а теперь еще и выдающегося кота.
– Да-да. Помнишь тот маленький парк в конце квартала? Сэмпсоновский парк?
– Конечно. – Я не видела его пять лет, но, даже не закрывая глаз, могла бы увидеть его во всех подробностях: столы для пикников, старые ржавые качели, а особенно дальний, заросший деревьями уголок с нестриженой травой – джунгли, да и только.
– В общем, милая, боюсь, его скоро не будет, – сказала бабушка, печально цокнув языком.
Все замерло. Все внутри меня и все снаружи. Я уставилась на окурок, который только что заметила, – он все еще дымился на раскаленном асфальте прямо у моих босых ног. Мои легкие онемели, не завершив вдоха. Пальцы одеревенели, мертвой хваткой вцепившись в телефон. Я забыла о старушке, которая смотрела и притворялась, что не подслушивает; перед глазами у меня все расплывалось.
– Что? – мой вопрос прозвучал как хриплое карканье.
– Его вырубят, весь, целиком, – сказала бабушка с сожалением, но как-то несерьезно, словно это ерунда, словно это не самые страшные слова, которые я слышала за последние пять лет. – Там строят новую развязку, расширяют улицу, что-то в этом роде. С тех пор как ты уехала, выстроили столько новых домов, машин сильно прибавилось. – Она продолжала что-то бубнить, а во рту у меня пересохло, как после черствых пончиков.
– Весь? – еле-еле выговорила я, думая об этих маленьких джунглях в дальнем закоулке парка, об этом лоскутке зеленой тенистой чащи, который хранит тайны, воспоминания и волшебство.
– Боюсь, что да, весь.
– Когда? – прохрипела я.
Бабушка вздохнула:
– На следующей неделе. Его уже огородили, пригнали бульдозеры и разные другие механизмы: они стоят наготове. Установили щиты с объявлениями. В среду все деревья выкорчуют.
– В среду?!
Бабушка помедлила. Наверно, ее слегка огорошил мой панический крик, но мне было не до тактичности, не до дипломатии – в таком-то состоянии.
– Да, милая. Что такое, тебе нехорошо?
– Как они посмели!
Бабушка снова помедлила.
– Они все могут, детка. Это никого не радует, но парк принадлежит городу, а город растет, так что…
– Я возвращаюсь, – сказала я. Даже не знаю, кто из нас двоих больше удивился моим словам.
Снова ненадолго воцарилось молчание, и в этой тишине все звуки мира, который был вокруг меня, ринулись мне в уши: шум машин, хлопанье дверей, визг тормозов, гомон голосов, – но мне они были по барабану. Я подняла глаза, и вместо окурка передо мной предстал Родео, сидящий на подножке автобуса в полутора десятках метров от меня: он с блаженным видом уплетал банан и гладил Айвана, сидящего у него на коленях. Я знала в точности, слово в слово, что он мне скажет, но это мне тоже было по барабану. Мой подмерзший было мозг оттаял, и на секунду я задумалась о том, что мы-то находимся во Флориде, а тот парк – далеко на севере, в штате Вашингтон, и я прикинула, сколько миль отделяет нас от парка и сколько часов остается до среды, но и это мне было по барабану.
Все это промелькнуло в моей голове за то время, пока бабушка быстро, ошалело вздохнула.
– Что? Что ты сказала, дорогая? – голос у нее был удивленный, испуганный, и в нем сквозили нотки чего-то, чего я давно уже в нем не замечала, – счастья.
Я набрала полную грудь воздуха, а потом выдохнула, раздув ноздри. У меня всегда раздуваются ноздри, когда я настроена решительно или перепугана до смерти, а там, на той парковке, ноздри раздулись вдвое больше обычного. Я опустила глаза и растоптала босой пяткой дымящийся окурок.
– Я сказала, что я возвращаюсь, – повторила я, снова глянув на бедного, ничего не подозревающего Родео, который спокойно посиживал в компании моего кота.
А потом я сказала то, чего уже больше пяти лет не говорила ни разу:
– Я возвращаюсь домой.