Вечером 7-го мая, на Московском вокзале Санкт-Петербурга, в зале ожидания, тихонько сидел в сторонке дедушка, с медалями на груди. Максим Никифорович Сидорчук отстраненно смотрел на пассажиров, скучающих в ожидании. Он волновался перед поездкой и многое вспоминал.
В августе 1941 года в ленинградской квартире, беспокойно ворочался во сне девятилетний Максимка. Чутко спавшая рядом с ним кошка Мурка, проснулась и придвинулась к мальчишке поближе, чтобы его успокоить. Вечером он послушал по радио тревожные новости с фронтов, и сейчас ему снилось, что он бьётся с фашистами. Почему-то приснился ему под утро страшный и злобный пёс, а собак он жутко боялся. Огромный зверь громогласно лаял и скрежетал острыми зубами, устрашающе наступал и наступал – вот-вот проглотит несчастного мальчишку. До смерти испуганному Максимке очень хотелось, чтобы произошло чудо. Чтобы каким-то счастливым образом рядом появился отец. Он ведь сильный и может защитить от любого страшного чудовища. Мальчик проснулся от испуга. Отца рядом не было. Он уже давно не приходил домой. Только верная Мурка лежала рядом, широко открыв глаза и настораживаясь, будто почуяла что-то. Через минуту Максимка с радостью услышал шум в прихожей. Провернулся ключ в замке и в квартиру вошёл военный, в новенькой форме – рядовой Никифор Сидорчук. Максимка радостно бросился к нему:
– Папка! Вернулся!
Мурка ласково тёрлась об ноги солдата, обутые теперь в армейские сапоги. Они пахли терпким гуталином, дорожной пылью, горелым порохом, металлом и машинным маслом.
Отец и сын долго стояли, обнявшись.
– Папка, где ты был?
– В учебке, – ответил тот с легкой грустью, – из пушки стрелять учился.
– Из настоящей?
– Да, из зенитной.
Глаза Максимки загорелись:
– Ого!
– Меня только на полдня отпустили… – Сидорчук пытался скрыть нарастающую грусть. – Буди, давай, бабушку. Мне скоро уйти надо будет.
Мальчик ещё ничего не понимал:
– А что потом?
– Потом на войну. Нас сегодня уже перебрасывают на фронт.
– Я тоже на войну хочу, – горячился наивный мальчишка.
– Не дай Бог тебе сынок… – Вразумлял его папа.
…В соседней комнате суетилась бабушка Максимки – собирала вещи. Сидорчук пытался объяснять мальчику их нынешнюю семейную ситуацию:
– Давай, Максимка, вот что с тобой сделаем – поезжайте с бабушкой к тётке, в Сталинград. Там безопаснее. А когда война закончится, я туда приеду и вас оттуда заберу. Договорились?
Максимка надулся. Подошла бабушка и принялась тоже его убеждать. Только по-своему:
– Там хорошо на Волге. Купаться можно. И подальше от войны, опять же.
Мальчик пожал плечами, нехотя соглашаясь…
Воспоминания Максима Никифоровича на время прервались – объявили посадку на поезд "Санкт-Петербург – Волгоград".
В сторонке, его жена Глафира Петровна, еще раз подробно инструктировала их двадцатилетнюю внучку Машу:
– У вас там полдня будет. Должны всё успеть. И потом сразу в аэропорт.
– Бабуль, а почему он так решил? Туда поездом, обратно самолетом?
– Да вот, хочет всё вспомнить. В сорок первом он по железной дороге ехал. А я тогда тут осталась. И сейчас вот также.
Дедушка бодро поднялся с кресла. Они дружно подхватили чемоданы, и пошли к поезду.
Возле одной из колонн Глафира Петровна замедлила шаг:
– А знаешь Маша, мы ведь с дедом на этом самом месте познакомились.
Услышав это, Максим Никифорович тепло улыбнулся:
– Да, точно. Здесь. У меня Мурка на руках… дергалась, пугалась. Толпа тут была, шум-гам…
В тот день на железнодорожном вокзале творилось столпотворение и жуткая суматоха. Бабушка Максимки суетливо ходила по вокзалу, выясняла, что да как. Мальчик ждал в сторонке, держа в руках кошку Мурку. Увидел девочку, его одногодку, которая тоже ждала взрослых. Глаша аккуратно держала школьный портфель, в боковой прорези которого блестели любопытные кошачьи глаза.
Мальчик заинтересовался:
– Привет! Вашу кошку как зовут?
– Это кот у нас. Васильвасилич, – улыбнулась девочка.
– А нашу – Мурка… Вы куда едете?
– Мы не едем. Мы пока здесь остаемся, у мамы скоро учебный год в школе начнётся. А папу на войну провожаем. Он только что из госпиталя. Поедет новый самолёт получать.
– Ого! Он лётчик?!
Глаша открыла портфель. Мурка и Васильвасилич любопытно обнюхивали друг друга.
– А вы куда уезжаете? – Поинтересовалась девочка.
– В Сталинград. Он на Волге. Раньше назывался Царицын.
– Я знаю, у меня по географии пятерка… и по истории…
– И по всем остальным предметам? – Без зависти уточнил мальчик.
– Ага, – подтвердила Глаша.
– А у меня только по физкультуре отлично.
– И значок ГТО есть?
– Есть, а что толку? Называется "Готов к труду и обороне", а на самом деле, на войну идти не разрешают.
– Это вы нам, взрослым, оставьте, – услышали дети голос статного мужчины в лётной форме. Это подошел Брусилов, с женой – Зинаидой. Он взял Глашу на руки. – Дочка, мне пора. А к тебе у меня большое поручение. Твоя задача – хорошо учиться. Что бы ни происходило…
Максим Никифорович уже сидел на своём месте, в купе, и сквозь окно рассматривал праздничный стенд, посвященный Дню победы.
На платформе "провожающая" Глафира Петровна продолжала инструктировать Машу:
– Присматривай за ним внимательно. Всё-таки не мальчик он. Вдруг ему плохо станет…
– Может, надо было и обратно поездом поехать, а не самолетом? – девушка и правда опасалась подвести любимого деда.
– Да что ему самолет? В тепле и в комфорте… Лишь бы он не переволновался там, в Волгограде, возле дерева… – Глафира Петровна вздохнула. – Если вдруг что, сразу валидол ему дай и "скорую" вызывай. У него и раньше там сердце прихватывало…
Они вошли в вагон, Глафира Петровна обняла Максима Никифоровича:
– Ну, ты там от всех нас передай ей привет.
Он кивнул:
– Хорошо. Передам.
Проводница пошла по вагону, напоминая, что провожающим пора выходить. Глафира Петровна, напоследок, приобняла Машу и поспешила на выход.
…Тогда, в августе 1941-го, Максимке и его бабушке повезло – поехали не в товарном поезде, не в "телячьем" вагоне, а в пассажирском. Да ещё и в одном купе с офицером, с лётчиком Брусиловым.
Когда поезд тронулся, за окном Зинаида и Глаша, прощально махали руками. Брусилов махал им в ответ. Все грустили, но старались бодриться. Максим тоже помахал рукой Глаше. Хорошая девочка. Хотелось бы свидеться с ней ещё раз. Но даже он своим детским умом понимал – не то сейчас время, чтобы что-то загадывать наперёд. Война всё по-своему повернёт.
Замелькали деревья и проносились мимо придорожные посёлки. Повсюду виделись следы недавних бомбёжек. Разрушенные домики путейцев, исковерканные вагоны, разбитые и сгоревшие строения. Некоторые до сих пор дымились. Ещё тревожнее стало, когда увидели лежащий под откосом сгоревший состав. От разбомбленных вагонов электрички остались только железные остовы, словно чёрные скелеты.
В это самое время, по лесу, возле небольшой железнодорожной станции, шло на марше подразделение МЗА (малокалиберной зенитной артиллерии). Уже почти подъехали к железной дороге. Видели спешащие по ней поезда. И тут к колонне зенитчиков подбежал отчаянно кричащий связист:
– Тревога! Положение номер один!
Молоденький лейтенант тут же повернулся к своему боевому расчету:
– Слышали? Быстро-быстро, разворачиваем!
Колонна остановилась. Никифор Сидорчук торопливо расчехлял зенитную пушку. Только что обученные, ещё ни разу не побывавшие в бою, зенитчики спешно вспоминали, что они должны делать для приведения установки из походного положения в боевое. Они отчаянно старались поскорее развернуть орудия и дать бой, но всё-таки не успели…
Немецкие бомбардировщики уже делали первый заход над железнодорожной станцией.
Рыжая кошка забеспокоилась, заметалась – в неба нарастал гул подлетающих небесных птиц. Их натужное, устрашающее гудение приближалось.
Люди, расслышавшие звук тяжелых самолетов, разбегались в панике – бросились врассыпную, прижимались к земле. Все, кроме зенитчиков. Они спешили, как могли – торопливо готовились к своему первому бою. Преодолевая страх, они делали всё так, как их учили.
Рыжая кошка бегала туда-сюда – по одному оттаскивала своих котят, прятала их в нишу под поленницей. Оставила последнего рыжего котёнка одного возле колодца. Смертельно напуганный несущимися с неба звуками, маленький пушистик отчаянно и жалобно мяукал, трясся от страха.
Зенитное орудие привели в боевое положение. Наводчики, прицельные и заряжающий запрыгнули на платформу, торопливо вертели маховики и штурвалы – наводили прицел на пикирующий с высоты "Юнкерс". Сидорчук успел хорошо разглядеть нарисованного на его боку страшного зубастого дракона.
Буквально нескольких секунд им не хватало, чтобы достойно принять бой. Бомбардировщик успел ударить первым – дал очередь из пулемётов. Фонтаны песка от пуль стремительно приближались к зенитной батарее.
К гулу налетевших самолётов добавился свист падающих бомб. Повсюду вокруг начали раздаваться взрывы. Вокруг месиво разлетающихся осколков. Рушились и загорались дома.
Из ведра, стоящего на краю колодца, расплескалась вода. Опрокинутое взрывной волной, оно упало и накрыло собой одинокого рыжего котёнка. И все-таки пушистому повезло – мелкие обломки скрежетали по металлу, но его не пробивали. Три осколка даже прошили ведро насквозь, но рыжика не задели.
Паровоз на полной скорости тащил пассажирский состав мимо станции. Люди с тревогой смотрели в небо, Максимка и Брусилов даже высунулись в открытое окно. Видели немецкие бомбардировщики, начинающие бомбометание и прочесывающие станцию пулеметным огнем. "Юнверсы" пошли на следующий заход. Лётчик прекрасно понимал, что за манёвр выполняют вражеские самолеты:
– На нас заходят, сволочи.
И, чуть поодаль, на проселочной дороге виднелись только что развёрнутые зенитки. Максимка издали узнал отца:
– Папка?… Давай, папка, бей их!
Но зенитка почему-то молчала. Брусилов высунулся в окно. Вырвал из кобуры табельный пистолет и с отчаянным криком стрелял из пистолета навстречу летящим железным громадам. Понимал, что бессмысленно – палил просто от отчаяния. Что ещё он мог сделать?
Рядом с дорогой вздымались взрывы. Ещё мгновение и поезд накроет бомбами.
Подносчик вскрыл ящик с боеприпасами. Заряжающий, наконец, подал обойму с патронами. Стреляющий подал команду:
– Огонь!
– Есть огонь! – Наводчики одновременно надавили на рычаги ножного спуска.
Зенитка заскрежетала очередью. Била в подлетевшие немецкие самолёты. Они спешно сворачивали в сторону – атака на поезд не получилась. Сбрасывали бомбы куда попало. Часть из них падала на железнодорожную станцию.
Растерзав придорожный посёлок, немецкие стервятники улетели. Зенитки смолкли. Сидорчук обеспокоенно всмотрелся вдаль – там по железной дороге, поднимая клубы пара, бежал поезд. Целый, не разбомбленный.
Солдат облегченно выдохнул, потом осмотрелся вокруг:
– Эх, беда… Знать бы хоть на полминуты раньше.
Всюду разрушения. Колонна размётана, станция сожжена. От горящих цистерн распространялся удушливый дым. Испуганные люди метались по округе. Некоторые раненые могли только ползти. Истошно вопили дети. Повсюду крики, просьбы о помощи. Битый кирпич и осколки стекла вокруг. Лохмотья одежды на телеграфных проводах.
К разбитой автоколонне возвращались люди. Перевязывали раненых. Принялись чинить разбитую технику.
Поезд, спасённый от вражеской бомбёжки, уносился вдаль. В наступивших сумерках, Брусилов осмотрелся в полутемном вагоне. Почти все вокруг спали. Прижимая к себе Мурку, на верхней полке сопел Максимка. На нижней полке устало уснула его бабушка. До Сталинграда им предстояло ехать, с пересадками, ещё две недели. А Брусилову поручено послезавтра, под Москвой, получить только что собранный самолет. Несколько дней ему дали на то, чтобы освоить машину и понемногу сработаться со штурманом-новичком. А потом на фронт, и даже за линию фронта придётся летать.
Скорый поезд прибыл в Волгоград около пяти часов утра, 9-го мая. На выходе из железнодорожного вокзала, Максима Никифоровича и Машу встретил местный таксист. На заднем стекле его автомобиля красовалась патриотичная наклейка: "Спасибо деду за победу! ".
Таксист приготовился задать нужный адрес в свой навигатор:
– Куда едем?
– К элеватору, – сразу ответила Маша.
– Это понятно, а точный адрес какой?
– Там на месте, найдём… – заметно волнуясь, добавил Максим Никифорович.
Всю дорогу дед заинтересованно озирался по сторонам, осматривая празднично оформленный город:
– Снова так много поменялось.
Вдали виднелся величественный памятник "Родина-мать". Ехали к элеватору. К тому, что сохранился ещё со времён войны.
Таксист хотел разговором отвлечь пожилого пассажира от тревожных мыслей:
– А вы воевали тут, наверное? В Великую Отечественную?
Дед ответил скромно:
– Особо много не навоевал – я тогда ещё совсем мальчишкой был. Но и в стороне остаться не получилось.
– Моя мама тоже в войну где-то здесь в развалинах выжила. Ещё совсем маленькая тогда была и болела сильно. А её какой-то наш солдат спас. Отдал её матери, бабушке моей, свой паёк фронтовой… – В зеркальце заднего вида таксист видел, что старик всё сильнее волнуется и продолжал тараторить. – Тот солдат с Чукотки был, или откуда-то оттуда. Лицо у него было такое… "северное". Очень разные люди тогда за Родину воевали…
– И не только люди. – Задумчиво добавил Максим Никифорович. – Война, это такое дело… страшное… все воюют… и люди, стар и млад… и даже животные…