Серебряная брошка с алой каплей драгоценнейшего корунда… Юлия происходила из семейства знатного и богатого, как и подобает ближайшей подруге принцессы. Будь я знатоком хроник, наверняка мог бы рассказать о панах Готвянских во всех неинтересных подробностях. Наверное, мне следовало бы поинтересоваться, думаю я, хотя бы отцом Юлии. Пожалуй, наведаюсь вечером к брату библиотекарю. Может, и Ожье упоминается в хрониках? А впрочем, навряд ли. Что хронистам до захудалого дворянчика, вынужденного искать счастья в королевской гвардии…
Юлия и Ожье. Сомневаюсь я, чтобы король дал высочайшее свое соизволение на столь неравный брак. Помнится, брат библиотекарь упоминал панночку Юлию, рассказывая мне о замужестве принцессы Марготы. Принцесса и так не была в восторге от навязанного мирным договором замужества, а необходимость следовать обычаю, о коем упоминал Ожье во вчерашнем моем видении, удручала ее не в меру. И перед свершением свадебного ритуала она умолила короля Андрия, будущего своего супруга, разрешить ей не в горьком одиночестве покинуть отчий дом.
Король Андрий уважил слезную просьбу невесты. Юная королева Двенадцати Земель уезжала из родной страны вместе с любимой подругой.
«Вместе с подругой»… Пожалуй, должно быть что-то еще. Ведь и замужество Марготы затронули мы тогда кратко и вскользь: не она волновала нас, а Карел. Маргота покинула Таргалу навсегда, ее сводный брат никогда более не встретится со старшей сестрой. Но не стоит пренебрегать сведениями о соседях Золотого Полуострова, их ведь тоже могли задеть Смутные Времена…
Так думаю я, пытаясь изгнать из памяти тот свет, что играет разноцветными искрами в залитых слезами глазах Юлии. Свет Господень… Юлия, ты нравишься мне все больше, я так хочу, чтобы ты была счастлива, Юлия! Смешно. Они жили так давно. Все уже свершилось и забылось, и быльем поросло. А мне хочется помолиться за них, чтобы Господь благословил их любовь. Хочется так необоримо, что я, вместо того чтобы спуститься в библиотеку, поднимаюсь в часовню. Когда я привыкал к монастырским порядкам, братья поучали меня: не стесняйся молиться в одиночестве, во внеурочное время, буде придет к тебе желание. Ведь такое моление – от сердца, и угодно Господу. И я молюсь. Если всемогущ Господь, значит и время подвластно Ему. Я молюсь за тебя, Юлия: да благословит Господь любовь твою.
Я не замечаю, как проходит время обеда. Но не заметить заполнивших часовню братьев, пожалуй, довольно затруднительно. Урочная служба. Почему-то мне трудно сосредоточиться в предписанных на сегодня молениях. Мысли разбегаются, и я досадливо думаю: пойду после службы к себе. Брат библиотекарь никуда не денется, а Отец Предстоятель пока что не требует от меня отчетов о виденном, дает время вспомнить и привыкнуть, нащупать тонкую нить событий, канувших во тьму времен. Пойду к себе, посижу в тишине до вечерней трапезы, соберусь с мыслями. А после, в преддверии долгой ночи, попробую отыскать принцессу-невесту. Среди принесенных мне вещей – парадная перевязь ее отца, короля Анри Лютого. Пожалуй, она видела и переговоры, и свадебные торжества. И много чего еще…
Король Анри пересекает необычайно людную сегодня большую залу, одаривая встречных то кривой улыбкой, то злой усмешкой. Впрочем, все уже слишком пьяны для того, чтобы обращать внимание на выражение богоблагословленного королевского лика. Но короля это устраивает. И короли устают держаться в рамках приличий! Хотя сегодняшний вечер стоит затраченных усилий. Гости довольны. Отъявленные шалопаи из своих, строго предупрежденные накануне, держатся с отменной вежливостью. Известные всей столице придворные кокетки вовсю строят глазки заезжим кавалерам. Вечер удался. Князь Егорий, любимый дядя и полномочный посланник короля Андрия, удалился на отдых с полчаса назад, оставив молодежь из сопровождающих развлекаться в свое удовольствие. Недвусмысленная демонстрация полного доверия вчерашнему врагу, явственно намекающая на уверенность князя в успехе переговоров. Еще бы ему не быть уверенным, Нечистый его раздери! После разгрома на Волчьем Перевале Таргала еще могла надеяться на реванш, но блокада северного побережья…
Хозяин торжества останавливается у полузадернутой портьеры и еще раз внимательно оглядывает залу. Веселье достигло полной бесцеремонности и стремительно двигается к стадии откровенного бесстыдства. Самое время незаметно удалиться.
Король нетерпеливо откидывает тяжелые бархатные складки, кивает отсалютовавшему парадной алебардой гвардейцу и стремительным шагом направляется к южной галерее. Мысли его возвращаются к завтрашним переговорам. Что ж, дело оборачивается не так уж плохо. Замужество Марготы или перспектива скорой и неизбежной капитуляции – есть же разница! Вполне пристойное, кстати, замужество, жених по всем меркам завидный. И все же, все же… Широкие ладони короля сжимаются в кулаки, сочные губы зло кривятся. Все же он унижен. Разве не унижение – отдавать врагу любимую дочь платой за мир? Марго, Марго…
Принцесса, легка на помине, выбегает навстречу из галереи. Марго ушла сразу после оглашения помолвки, припоминает король, не осталась праздновать. Значит, караулила, когда уйдет и он.
– Отец, я хочу говорить с тобой!
– Я ждал этого, Маргота.
– Отец!
«Господи, как же ты хороша, дочь моя! Как прекрасна…»
– Не здесь, Маргота. Идем ко мне. – Король галантно подает дочери руку и шепчет: – Придержи пока свой гнев, Марго!
Южная галерея пуста, пуст и новомодный зимний сад, отделяющий парадную часть дворца от жилой.
– Мне будет не хватать этого, – нарушает молчание принцесса. – Двойного эха от шагов, и запаха мяты и гиацинтов, и… и тебя, отец.
В голосе принцессы – еле сдерживаемые слезы, и король предпочитает не отвечать. Здесь не место для откровенного разговора. Королевский кабинет куда лучше защищен от нескромных ушей.
Королевский кабинет и для разговоров приспособлен куда лучше. Для серьезных разговоров, разумеется, а не пустого словоблудия. Особенно, если рявкнуть дежурному кавалеру:
– Не впускать никого!
Мягкое кресло для принцессы, король же предпочитает массивный дубовый табурет.
– Ну что ж, дочь моя, скандаль. Теперь можно. Кричи, топай ножками, вазу вон разбей…
– Так значит… Ты решил, отец? Окончательно?
– Мне кажется, Марго, ты вчера еще знала, что так будет.
– Да, конечно, – шепчет Марго. – Но я не хотела верить. Отец, это ужасно, ужасно!
Король возражает резко и сурово:
– Это лучшая из всех возможных для тебя партий, Маргота. – И усмехается криво: – Андрий, король Двенадцати Земель, и Маргота, его королева!
– Он такой же варвар, как все его подданные, и к тому же вдвое меня старше! Ты платишь мною за неумение воевать! Продаешь меня за политическую выгоду! Или не так?!
– Так, – грустно соглашается король Анри. – Такова судьба всех принцесс, дочь моя. А чего ты хотела? Красивого, молодого, голоштанного карьериста вроде этого вашего Ожье? Чтобы его давно обнищавший род вел начало от самого Карела Святого, чтобы он носил тебя на руках и претендовал на мою корону? Нет, дочь моя! Ты станешь королевой Двенадцати Земель. Этот брак принесет мир нашим границам… Что же касается твоего будущего супруга, так вот тебе мой совет – роди ему законного наследника, а после развлекайся, как сможешь. Повторяю, Марго, из всех возможных мужей этот лучший не только для Таргалы, но и для тебя. Или ты предпочла бы стать женой кнеза Ольва? Он тоже ищет союза со мной. Что же ты молчишь, дочь моя?
– Я думаю, отец мой… думаю, сколь печальна участь королей! Они покупают себе жен и продают своих дочерей. Вы дали мне жестокий совет, отец мой король.
– Именно так поступала твоя мать.
«Ох, Марго… и когда ты выучилась так обжигать взглядом?!»
– Я слыхала об этом, отец мой король. Ваш двор обожает сплетничать.
– Это чистая правда, дочка. Как и то, что слыхала ты обо мне. – Король яростно скалится и щурит глаза, становясь на краткий миг неуловимо похожим на злобного дикого кота. – Ведь слыхала, а?
Принцесса вспыхивает и поспешно опускает глаза. А король смеется страшным, коротким и хриплым смехом, а потом говорит ей тихо и почти нежно:
– Мы с твоей матерью с самого начала не питали иллюзий. Королевские браки – это политика и только политика. Смирись, дочка, и забудь своего Ожье.
Тут уж смеется Марго:
– Ох, да не мой он, отец! Мы просто напускали туману! Ожье любит Юлию, а пан Готвянский… ты же понимаешь, да? Он мигом окрутил бы ее с каким-нибудь богатым соседом… совсем как ты меня… – Принцесса хмурится было, но тут же задорно улыбается. – Однако ты никогда не запрещал мне строить глазки кавалерам, отец мой король!
– Когда и повеселиться от чистого сердца, как не в девичестве, – задумчиво говорит король. – Именно так говаривала твоя мать, признаваясь мне в прошлых проказах. Мы с ней неплохо ладили, Марго. Понимать друг друга куда полезнее для короля и королевы, чем любить. Запомни это, дочка. Так твоя Юлия, значит, тоже любит этого Ожье?
– Отец, ты ведь не скажешь пану Готвянскому?
Король хохочет:
– Хитра ты, дочка! Прекрасно ведь знаешь, как зол я на пана с того дня, как Готвянь пригрела аббата Витаса! Э, уж не рассчитываешь ли ты, что я выдам панночку Юлию замуж в пику ее чванливому папаше?
– Отец! – Марго вскакивает и хлопает в ладоши. – Это замечательно! Как ты угадал!
– Однако же для такого выкрутаса нужен повод, дочь моя! Даже король не вправе распоряжаться самочинно дочерьми своих подданных!
– Вот еще! – Марго высокомерно поводит острым подбородком, презрительно морщит носик. – Уж ты-то, отец мой король, можешь не рассуждать передо мной о праве. Все твои подданные давно, кажется, уяснили, что высшее право Таргалы – твое королевское слово.
– Добавь еще, что пан Готвянский – почти что мятежник!
– Но ведь он и впрямь прогневил тебя? – невинно уточняет принцесса, словно не заметив насмешки в словах отца.
И король тает. Он и так, верно, не привык отказывать дочке, а уж сегодня…
– Марго, ты ведь пришла поплакаться о собственной свадьбе? С чего вдруг пошли хлопоты о чужой?
– Разве плохо, когда хоть кто-то рядом с тобой счастлив? – печально отвечает принцесса. – Я ведь не дура. Я прекрасно понимаю, что скандалить глупо, что лучше Андрий, чем Ольв, что мир с восточниками стоит большего, чем счастье бедной девушки, которую угораздило родиться дочерью короля… Ах, отец! Почему, почему жизнь так несправедлива?!
– Поплачь, дочка, – вздыхает король. – Поплачь, пока мы вдвоем здесь. Завтра ты должна хотя бы казаться счастливой. Девочка моя, короли не вольны в своей судьбе. Такова плата за власть над судьбами других.
– Отец, отец…
– Смирись, Марго. Твоей матери тоже пришлось когда-то смириться, да и я брал ее за себя не с легким сердцем.
– А Нина? – недобро спрашивает Маргота.
– А что Нина? – Король пожимает плечами, и в голосе его – одно лишь усталое равнодушие. – Нина – это наследник. Не будь Карела, на мою корону претендовали бы твой муж и сынок твоей тетки Оливы. Два одинаково сомнительных наследника – это смута, понимаешь?
– Конечно, отец. Я говорила уже, что я не дура и совсем не это имела в виду. Пришлось ли смириться матери наследного принца?
– Ну, я не очень-то ее ограничиваю. Ты и про нее кое-что слыхала, а?
– Более чем, – презрительно чеканит принцесса.
– Карел – мой сын, и Нина достаточно любит его, чтобы быть образцовой матерью. Мне этого довольно. Ты успокоилась, дочка?
– Наверное…
– Тогда ступай. И, пожалуй… да, пришли мне Юлию.
– Сразу же, отец! – Марго убегает, подхватив пышную парадную юбку, и легкое эхо ее шагов быстро затухает.
Король Анри Грозный опускает голову на стиснутые кулаки и тяжко вздыхает; тихий голос его полон боли:
– Марго, Марго… воистину ты дочь матери своей, Маргота…
Ночь опускается на мир. Умолкает дневной шум, а неспешные вечерние разговоры глушит камень стен. Тишина… когда-то я любил ее. Но с некоторых пор тишина давит на меня, как могильный камень. Истончается, исчезает мир вокруг, наваливается пустота небытия, и нет от нее спасения. Страшно…
Но ведь мне есть куда укрыться от могильной ночной тишины, от исчезнувшего мира! Да, всякое может случиться в видении – но, пожалуй, не в том, где оставил я короля Анри Лютого.
Здесь, в королевском кабинете, ночь тиха. Здесь можно забыть о гудящем в большой зале празднике. Забыть… разве можно забыть! Этот праздник – поражение Таргалы, поражение и позор, и платить за позор приходится лишь ему, королю! Платить собственной дочерью! И при этом рассыпаться в любезностях, блистать пышным гостеприимством, казаться вполне довольным и даже счастливым! Что ж, Марго всегда была умницей, она поняла. И ее просьбу, последнюю просьбу дочери, а не королевы Двенадцати Земель, он выполнит! Ее Юлия выйдет за Ожье, и пусть пан Готвянский только посмеет выказать недовольство!
– Благородная панночка Юлия просит позволения говорить с королем. – Дежурный кавалер возник в дверях ненавязчивой тенью, готовый сию секунду исчезнуть и турнуть вон посетительницу.
– Пусть войдет, я ждал ее.
Тонкие руки, золотые локоны. Глубокий реверанс, глубокие серые глаза, вскинутые на короля с отчаянной надеждой.
– Вы плакали, Юлия?
– Мой король, я… – Юлия сжимает задрожавшие губы, на короткий миг прикрывает глаза. – У меня выдался печальный день, мой король.
– Что же опечалило вас, любезная моя панночка?
– Не гневайтесь только, мой король! Свадьба Марго совсем меня не радует.
– Почему же?
– Мой король…
– Только не ври своему королю, девочка. Не надо уверений в преданности и громких слов о долге подданного. Чем эта свадьба мешает тебе?
– Мне хорошо рядом с Марго, мой король. Мы ведь не только по протоколу подруги… а теперь она уедет, и никогда больше мы не увидимся.
– И все?
Долгий, прерывистый вздох больше похож на стон.
– Еще с одним человеком придется мне проститься навсегда в тот день, когда покину я двор.
– Кто же он, панночка Юлия?
– Один из ваших гвардейцев, мой король.
– Всего лишь? Дочь пана Готвянского – и какой-то гвардеец? Двор не поймет вас, любезная моя панночка!
Юлия вскидывает голову, и яркий румянец заливает белую кожу северянки:
– Что мне до двора! Мой Ожье стоит их всех!
– Так это Ожье вскружил вашу прелестную головку, панночка? Это о нем плакали вы?
Юлия кивает, и король, усмехнувшись чуть заметно, задает главный вопрос:
– И вы мечтаете стать женой королевского гвардейца, панночка Готвянская?
– Да, – еле слышно отвечает Юлия.
Король Анри молча и пристально разглядывает стоящую перед ним девушку. Он не назвал бы Юлию такой уж красивой – ну что ж, о вкусах не спорят. Марго ярче, выразительней. Его Марго, так похожая на мать… Марго, однако, любит показать норов, а Юлия мила и нежна. Удивительное дело, как такие разные девушки становятся подругами? Юлия, первая невеста королевства после Марго, и гвардеец Ожье…
– Прошу, присядьте. – Король встает и, галантно поддерживая Юлию за кончики пальцев, подводит ее к тому креслу, что недавно занимала Марго. – Я хочу поговорить с вами серьезно.
– Я вся внимание, мой король.
Король Анри тратит пару секунд, пытаясь подобрать слова помягче. Он предпочитает прямоту, но как сказать этой милой девочке, что ее любовь, быть может, всего лишь желанный приз для голоштанного карьериста? Оскорбится! И, быть может, правильно сделает. Для короля Ожье – лишь один из четырех сотен гвардейцев, не худший, надо признать, но, что у него за душой, король знать не обязан. Достаточно того, что король знает все о его семье, а вот знает ли будущая невеста? Что ж, с этого и начнем, решает король.
– Любезная моя панночка, я удивлен и разочарован. Вы, с вашей красотой и вашим высоким происхождением, при богатстве и влиянии вашего отца, можете рассчитывать на самую блестящую партию. И вдруг – младший сын барона Мишо! Юлия, вы видели барона Мишо? Нет? Скотина непристойнейшая, не при даме будь сказано. Только и умеет, что ужраться до свинского состояния и заваливать в сено смазливеньких поселяночек. Именье в упадке полнейшем. Хозяйством после смерти баронессы занимается капеллан, милейшей души человек и набожный исключительно, однако же к мирским делам не приспособлен. А наследник весь в папашу, и я, как сюзерен, решительно не одобряю ваше желание, благородная панночка Готвянская, связать судьбу с таким семейством… фу!
– Ох, мой король, – Юлия с ответом не медлит. – Поверьте, я тронута вашим участием! Но мне, право же, нет дела до барона Мишо! Я люблю Ожье, он любит меня. И он, счастливец, может не заботиться о родительском благословении!
– Это еще почему? – хмурится король.
Юлия несмело улыбается:
– Барон Мишо, провожая младшего сына в столицу, благословил его разом на всю оставшуюся жизнь и повелел в дальнейшем не обременять отца и брата своим обществом. Ожье свободен от любых обязательств, кроме службы вам, мой король, его родным нет дела ни до него, ни до его будущей супруги. Чего не скажешь о моем отце, и надежда наша только на королевскую волю!
– Ваш отец, панночка, примет королевскую волю, но не смирится с ней. А в последствиях я не волен! Юлия, вы рискуете остаться не только без приданого, но и без наследства.
– Что за дело мне до наследства!
– Да? – ехидно щурится король. – А если твоему Ожье есть до этого дело? Девочка, я пожил поболе твоего. И, что ты ни говори, а не верю я в бескорыстную любовь голоштанных младших сыновей к богатым невестам вроде тебя.
– Ох, нет!
– Нет? Хорошо, если нет, а вдруг да? Вы с Марго стоите друг дружки, две романтические дурочки! И кто позаботится о вас, скажи? Кому по силам тот ветер, что выдувает из влюбленных головок последние остатки рассудка? – Король спохватывается, машет рукой. – Ладно, панночка моя. Ты ведь знаешь, где сейчас твой Ожье? Пусть он расскажет королю о любви к панночке Готвянской!
– Мой король… – Юлия смущена и растеряна. – Он в карауле эту ночь. Его пост у спальни принца Карела. Мой король, ответьте, молю вас, могу я хотя бы надеяться?
– Не знаю, Юлия. Сначала я поговорю с Ожье. Ступай к Марго и предоставь мне остальное.
– Мой король! Позвольте мне пойти с вами. Я не могу больше мучиться неведением! Я должна знать…
Что-то отвлекает меня. Холод… чьи-то холодные ладони на моих висках. Голоса… голова кружится.
– Где же брат лекарь?
– Анже, очнись! Слышишь, Анже?
Слышу я, слышу…
– Хвала Господу, он очнулся!
Что значит «очнулся», силюсь я возразить, с чего весь этот шум, со мной же все в порядке! Однако мне и рта раскрыть не дают, усаживают, кутают в теплую накидку, суют сладкое подогретое вино…
– Отец Предстоятель, – шепчет кто-то рядом со мной.
– Что с ним?
– Я мимо шел и услышал шум. Вроде стон и стук какой-то. Когда я вошел, Анже лежал на полу. Без сознания. Белый весь и холодный.
Я вдруг понимаю, что и впрямь не в меру слаб. Но я ведь не был без сознания? У меня было видение. Я помню! Но, пожалуй, и столпившимся вокруг братьям не могло привидеться… Взгляд мой скользит по белым пятнам лиц и останавливается на парадной перевязи короля Анри. Она валяется на полу бесхозной тряпкой, и я тянусь подобрать. Но кто-то из братьев успевает раньше.
– Ты пропустил сегодня обед, Анже. Мне сказали, ты молился. Рвение заслуживает похвалы, однако вечерняя трапеза скудна, а твой дар требует сил.
Я склоняю голову. Конечно, Пресветлый прав. Никогда еще мои видения не оканчивались обмороками, но и столь длинных видений не было у меня никогда. Рваные, иногда почти бессмысленные обрывки… Воистину, порученное мне деяние угодно Господу! Это знак… знак, что я не должен больше бояться смотреть в прошлое.
– Нельзя пренебрегать заботой о себе, Анже.
– Простите мою беспечность, Пресветлый Отец, – бормочу я. – И вы простите, братья. Простите, что встревожил вас.
– Ты должен отдохнуть, – с мягкой укоризной велит Отец Предстоятель. – Мы не будем тебе мешать, но брат лекарь побудет с тобой до утрени. Ложись.
Отец Предстоятель выходит, следом тянутся братья. Надо же, сколько народу я всполошил…
– Согрелся? – спрашивает брат лекарь.
– Д-да. – Я смотрю на стол. Брошка панночки Юлии манит меня оттуда, я слышу словно воочию: «Не могу больше мучиться неведением»… Юлия, как я понимаю тебя! Видение еще не ушло окончательно, оставшись лишь новой памятью. Я знаю, нужный момент придет сам, и придет быстро. Это, правда, будет прямым ослушанием… но, видит Господь, я должен знать! Я решаюсь. – Брат, нельзя ли раздобыть мне чего-нибудь съестного? Я знаю, это против правил, но хоть пару сухарей?
– Конечно, – соглашается брат лекарь. – Не думай о правилах, сейчас они не ко времени. Я принесу чего-нибудь, а пока выпей вот это.
Брат лекарь капает в чашку с водой темную, остро пахнущую настойку. Я пью, и с каждым глотком в меня вливается странная усталая бодрость – словно пришел с долгой прогулки, утомительной и приятной. Брат лекарь выходит, я ставлю опустевшую чашку на стол и на ощупь прихватываю со стола брошку. Видение накрывает меня почти сразу.
– Как это так, Ожье? Что ты за мужчина, если позволяешь девице ходатайствовать за тебя?
– Мой король, я… Юли?
– Ох, Ожье! Я не собиралась, я только рассказала Марготе! Так получилось, Ожье…
Юлия, позабыв приказ держаться позади, делает несколько быстрых шагов к Ожье, и король останавливает ее резким, почти грубым жестом:
– Гвардеец, с тобой говорю я!
– Мой король, – преклоняет колено гвардеец. – По праву вассалитета я умоляю своего сюзерена даровать мне руку панночки Юлии, что стоит сейчас рядом с вами, мой король, и готова подтвердить свою благосклонность к моей смиренной просьбе.
– Ты просишь о неравном союзе, Ожье. Достойно ли простого гвардейца искать руки дочери владетельного пана? Ее отец сочтет, что корыстный расчет движет тобою.
– Потому и не пытался я просить Юлию у пана Готвянского, потому и решился молить о королевской милости. – Ожье опускает голову и тихо, вразрез со строгой официальностью разговора, добавляет: – Люблю я ее, мой король.
– Любишь… – Кривая улыбка трогает губы короля. – Ты отцовское проклятие на нее навлекаешь. А как вы жить будете? На твое жалованье гвардейца?
– А разве не на него живу я вот уж седьмой год? Мой король, в столице достаточно олухов, оттачивающих шпагу на ваших гвардейцах, и еще больше – болванов, готовых заключать пари на исход схватки.
– Уж об этом-то я прекрасно знаю, – довольно ухмыляется король. И гнусавит, довольно похоже передразнивая беглого аббата Витаса: – Ибо безобразие сие творится с королевского попустительства.
– Тогда вы знаете и то, мой король, что ваши гвардейцы дорого берут за уроки. Пока я могу держать в руках шпагу, семья моя не будет нуждаться.
– И ты, Юлия, согласна на такую жизнь? – резко спрашивает король.
– С Ожье – да! – решительно отвечает панночка Готвянская. И опускает глаза, залившись жарким румянцем.
– Что ж… – Сочные губы короля Анри вновь кривит ухмылка. – В конце концов, все вассалы равны пред сюзереном. Благословляю вас, дети мои, жить в любви и согласии, да будете вы с этой минуты женихом и невестой, а о дне свадьбы спросим после утрени нашего аббата.