За спиной у Джеба появляется папа. Хотя он на несколько сантиметров ниже моего возлюбленного, именно Джеб кажется маленьким и беззащитным, когда вот так стоит на пороге, как будто сомневается, хотят ли его здесь видеть.
Мама разглядывает подол платья. Кто-то кашляет в палате напротив, по внутренней связи раздается голос медсестры. Единственные звуки, нарушающие неуютную тишину.
– Медвежонок, – говорит папа маме, беря ситуацию в свои руки, – мне кажется, пора выгулять это платье. Как насчет ужина?
Он стискивает плечо Джеба и проходит мимо, погладив меня по лодыжке по пути к окну.
Между папой и Джебом что-то явно изменилось. Они снова стали добрыми приятелями, совсем как раньше.
– Пусть они побудут вдвоем, – просит папа.
Мама начинает возражать, но он смотрит на нее так, что она заставляет себя улыбнуться и берет его за руку. Папа целует ее запястье.
Мама кладет телефон на тумбочку рядом с картонным стаканчиком.
– Если что-то будет нужно, позвони папе, – говорит она, не глядя на нас с Джебом. – Посещения разрешены до восьми, Джебедия.
Джеб заходит в палату, пропуская их. Папа одобряюще хлопает его по спине и закрывает за собой дверь.
Сунув руки в карманы, Джеб смотрит на меня зелеными глазами, полными муки.
– Прости…
Я пытаюсь придумать извинение. Если он слышал мамины слова насчет Страны Чудес, мне придется отвечать на непростые вопросы. Невозможные вопросы.
Джеб качает головой:
– Не тебе надо извиняться.
Он не сводит с меня взгляда. Джеб садится в кресло, где раньше сидела мама, и мы сплетаемся пальцами. Он подносит мою руку к своим теплым, мягким губам.
– Это я должен просить прощения. Я обещал всегда ставить тебя на первое место, но отошел ради какого-то идиотского звонка, а ты чуть не погибла.
Его губы плотно сжимаются, пальцы тоже.
– Нет, Джеб, нет, – отвечаю я, гладя его лицо, нежное как шелк.
Он чисто выбрит и к тому же одет наряднее обычного – серые брюки, черная спортивная рубашка с коротким рукавом. Видимо, пытается завоевать мамино расположение. Единственная дань обычному небрежному стилю – высокие армейские ботинки.
Да уж, Джеб привел себя в порядок. Проблема в том, что маму меньше всего заботит, как он выглядит.
Я провожу пальцем по его подбородку; Джеб внимательно наблюдает за мной. Я задерживаю палец на латунном лабрете под губой. Он размером с божью коровку, но, если присмотреться, у него форма кастета. Я подарила эту штуку Джебу два месяца назад, на день рождения, сказав в шутку, что ему нужно что-нибудь гангстерское, чтобы выглядеть по-настоящему крутым.
Впрочем, Джеб всегда был крут, пусть даже теперь он беззащитен, как маленький мальчик. Как-то раз он отлупил одного парня, который обозвал меня любовницей Мартовского Зайца. Джеб служил мне опорой каждый раз, когда я чувствовала отсутствие мамы. А когда Джеб последовал за мной в Страну Чудес – взял и прошел сквозь зеркало, даже не задумавшись, – он чуть не расстался с жизнью ради моего спасения. Жаль, что Джеб не помнит о своем тогдашнем самопожертвовании, тогда бы он прекратил упрекать себя.
– Ты ни в чем не виноват, – говорю я. – Папа сказал, ты спас меня. Поэтому я должна тебя поблагодарить. Иди сюда.
Я беру Джеба за ворот рубашки, притягиваю ближе и прижимаюсь губами к его губам.
Он опускает длинные ресницы, касается свободной рукой моей шеи, зарывается пальцами в волосы. Этот поцелуй с закрытым ртом болезненно нежен, как будто Джеб боится, что я сломаюсь.
Он отстраняется и прижимается ко мне лбом, так что мы соприкасаемся носами.
– Я никогда в жизни так не боялся, Эл. Никогда. Даже когда мой отец…
Он замолкает. Но Джеб может и не договаривать. Я знаю, что ему пришлось перенести. Нельзя жить в двухквартирном доме и не быть в курсе соседских проблем. Разве что ты сознательно их игнорируешь.
– Так что случилось в трубе? – спрашиваю я, держа его за руку. – Я не помню ничего после того, как хлынула вода.
Джеб опускает голову.
– Когда гирлянда обвилась вокруг твоих ног, я тоже в ней запутался. Она связала нас вместе. Я плыл на спине, пока не оказался у выхода из трубы, где воды было меньше, потом подтянул тебя. Но ты…
Он вздрагивает и бледнеет.
– Ты была вся синяя. И не приходила в себя. Не двигалась. Не дышала.
Голос Джеба обрывается. Он смотрит на наши руки, всё еще сцепленные.
– Я пытался сделать искусственное дыхание, но это не помогло. Я никогда так не пугался…
На самом деле Джеб просто не помнит. Был один случай, когда я чуть не утонула… и тогда он попросил меня никогда больше так его не пугать. В другое время, в другом месте.
– Я теперь всё время это вижу, – негромко произносит он. – Как страшный сон, от которого не могу очнуться.
Сон.
– Подожди, – перебиваю я. – Я не понимаю. Ты не терял меня в воде? Я никуда не пропадала, а потом не возвращалась к тебе?
– Я всё время тебя видел. – Джеб замолкает, и челюсти у него словно сводит судорогой. – И зачем только я заставил тебя прибираться? Если бы ты не осталась одна в туннеле, то не запуталась бы…
– Джеб, перестань. Ты меня не заставлял.
Он внимательно разглядывает мое лицо, словно отмечая, пункт за пунктом, все ли его черты остались прежними.
– Ты, наверно, ударилась головой, когда хлынула вода. Твоя одежда вздулась и держала тебя на плаву… – Джеб с трудом сглатывает. – Но ты продолжала тонуть. Я не выпускал провод…
Он смотрит на меня еще пристальнее.
– Ты это понимаешь? Я бы ни за что тебя не выпустил.
– Понимаю, – отвечаю я, тычась лицом ему в ладонь.
Значит, то, что произошло со мной и Морфеем, было просто сном. Ну конечно. Он не в силах передвинуть кроличью нору. Никто этого не может. И я не воспользовалась ключом, чтобы отпереть портал. Я без сознания бултыхалась в воде. Мне померещилось, что я вошла в Страну Чудес.
А значит, то, что я видела, неправда. Значит, дела не так плохи, как пытался представить Морфей.
А главное, он соврал, и его нет в моем мире.
В кои-то веки я радуюсь, что Морфей врет. Я не обязана чувствовать себя виноватой. Потому что всё это ложь.
«Твоя мозаика лжет?» – всплывает на поверхности моего сознания вопрос Морфея. Мои работы – тоже ложь, да? Он каким-то образом стоит и за ними?
Я слышу, как поворачивается дверная ручка. Джеб, очевидно, тоже это слышит, потому что откидывается на спинку кресла. Входит медсестра, привлекательная молодая женщина с каштановыми волосами, в очках, украшенных стразами. Вместо халата на ней белое платье, похожее на маскарадное, только не такое короткое и облегающее. Я впервые вижу в реальности такую униформу. Если бы не брошка с американским флагом на лацкане, это была бы воплощенная мужская фантазия, помесь строгой библиотекарши и шаловливой медсестры. Она пишет свою фамилию на дощечке и представляется приятным голосом.
Мы с Джебом переглядываемся и улыбаемся.
– Ванну? – шепотом спрашивает он, поигрывая бровями.
Я закатываю глаза и сдерживаю хохот. Если Джеб дразнится, это хороший знак. Значит, он пытается простить себя.
Сестра Терри подходит к кровати. За стеклами очков я вижу серые глаза. В них грусть, которая вселяет в меня желание сделать что-нибудь, чтобы приободрить ее. И вскоре я уже встаю. Пол холодит босые ступни. Каждая мышца ноет после борьбы с потоком. Ноги дрожат, и я придерживаю края больничной рубашки, волнуясь за трубки, которые торчат из руки. Джеб подмигивает и выходит в коридор, чтобы поискать бесплатный телефон.
Когда он уходит, я отправляюсь в ванную и отваживаюсь взглянуть на себя в зеркало. Отчасти я боюсь, что в отражении позади меня окажется Морфей. Но его там нет, и я чувствую огромное облегчение, пока не замечаю рыжую прядь, которая, точно пламя, выделяется на фоне моих платиново-светлых волос. Это единственное напоминание о воздействии Страны Чудес на мою жизнь, которое мама не в силах игнорировать. Мы пытались обесцветить прядку, но напрасно. Срезбли, но она отрастала, оставаясь такой же яркой. И мама, в общем, смирилась.
Но она не в состоянии принять мою эмоциональную связь со Страной Чудес. Принять, что даже теперь я иногда скучаю по хаотическому подземному миру. Если я скажу маме об этом, она сойдет с ума от беспокойства.
В моей груди оживает чувство вины. Возможно, Морфей и пытался одурачить меня, показывая гибнущую Страну Чудес, но это не значит, что там правда не происходит чего-то очень плохого. Я не могу просто взять и отказаться от волшебного мира; не могу позволить ему погибнуть под пятой Червонной Королевы. Не могу покинуть тех, кто мне дорог там. Я не знаю, как следовать одной стороне своей натуры, не отринув другую.
Я плещу себе в лицо холодной водой.
«Поправляйся скорей, выйди из больницы и узнай правду». Тогда я решу, что делать.
Когда я возвращаюсь в постель, сестра Терри приносит пригоршню травяных леденцов от кашля. Я сую один в рот не колеблясь, просто чтобы увидеть ее улыбку. Ваниль и вишневая свежесть успокаивают горло.
Она берет у меня немного крови для анализа. Я задерживаю дыхание, боясь, что моя темная сторона оживет, как во время работы над мозаикой. Но сестра Терри без проблем наполняет и закупоривает три пластмассовые колбочки, и я выдыхаю. Она обещает скоро прийти и принести мне бульон и печенье.
Пока я жду возвращения Джеба, снаружи поднимается ветер. Я слышу его завывания сквозь стекло – к этому звуку все в Техасе привыкли, но сегодня он тревожит меня. Я смотрю на свою руку и наблюдаю за тонкой красной струйкой крови, которая течет по прозрачной пластмассовой трубке. Струйка дрожит, как бечевка воздушного змея. Я уже собираюсь нажать кнопку вызова медсестры и спросить, когда из меня вынут иголку, но тут входит Джеб.
– Привет еще раз, – говорю я.
– Привет, – отвечает он и закрывает дверь.
Сев, Джеб берет меня за руку и опирается локтем о подушку. Свободной рукой он перебирает мои волосы, разметавшиеся по простыне. Измученное тело испытывает несомненное удовольствие. Мне нравится безраздельно пользоваться вниманием Джеба – настолько, что я не сразу решаюсь задать следующий вопрос. Но все-таки я должна знать.
– Как там твое интервью?
– Перенесли, – отвечает Джеб.
– Но двухстраничный разворот… это серьезно.
Джеб жмет плечами, хотя очевидно, что его беспечность напускная.
Я прикусываю губу и пытаюсь сменить тему. Найти что-нибудь позитивное.
– А вы с папой помирились.
Джеб вздрагивает.
– Да… но твоя мама меня просто ненавидит.
Я смотрю в окно у него за спиной.
– Ты же знаешь, это гиперопека.
– Только не надо лгать в мою защиту. Я слышал, что ты сказала.
Я хмурюсь.
– А что ты слышал?
– Ты прикрыла меня. Сказала, что я оказался там не по своей воле. Но мы с тобой оба знаем, что это я всё устроил. Я привез тебя туда, даже не подумав про дождь – и про то, что может случиться.
Я стискиваю его руку, отчасти от безысходности, отчасти от облегчения.
– Она злится не поэтому.
– А почему тогда?
Я смотрю на мягкие игрушки на окне – медвежонок, огромный клоун в клетчатой шляпе на затылке, коза, жующая жестянку с надписью «Поправляйся скорей!». Клоун выглядит зловеще знакомым, но я решаю, что это из-за неверного света молний. В палате царит полумрак, и кажется, что у игрушек не хватает глаз, рук или ног. Я вспоминаю кладбище Страны Чудес и вздрагиваю.
– Эл, – говорит Джеб, слегка подталкивая меня. – Ты не хочешь рассказать, почему вы с мамой ссорились, когда я вошел?
– Мама хочет, чтобы я думала о своей карьере и не отвлекалась. Она считает, что потеряла талант фотографа после того, как побывала в лечебнице. Дело не в тебе. Просто ей кажется, что я должна реализоваться, но мне что-то мешает.
Я тереблю край одеяла. Лгать отчего-то до отвращения легко.
Джеб кивает.
– Но я же не мешаю, а помогаю. И я не меньше, чем твоя мама, хочу, чтобы ты добилась успеха.
– Знаю. Просто она смотрит на вещи по-другому.
– Сегодня я встречусь с Розой и получу столько денег, что нам хватит на первое время в Лондоне. Это будет доказательство того, как сильно я хочу тебе помочь.
Моя рука вздрагивает в его ладони. Вот почему Джеб побрился и нарядился. Чтобы произвести хорошее впечатление на богатую клиентку. В памяти всплывает мамино предупреждение о предательстве, но я отгоняю эту мысль. Я знаю, что могу доверять Джебу. И все-таки, прежде чем я успеваю спохватиться, с моих губ срывается:
– Ты бросишь меня ради работы в первый же вечер, после того как я вышла из комы?
В моем голосе звучит такое отчаяние, что самой тошно.
Джеб накручивает мои волосы себе на пальцы.
– Твоя мама сказала ясно. Я должен уйти до восьми. Роза в городе, поэтому я с ней встречусь и покажу картины, чтобы она могла выбрать. Она нечасто здесь бывает. Надо пользоваться такой возможностью.
– Но сегодня выходной. Разве галерея не закрыта? Мистер Пьеро ждет тебя там?
– Нет. Но он дал мне ключ от выставочного зала.
Я поджимаю губы. Мне не нравится, что Джеб пойдет туда один, хотя ума не приложу почему. Может быть, дело в моей темной стороне. Недаром эмоции кажутся одушевленными… телесными. Темный, слепой инстинкт, размывающий узы доверия, которые мы выковали за минувший год.
Джеб мой. Мой, мой, мой.
Губы искривляются в злой усмешке, но я ее подавляю. Да что со мной такое?
Игрушечный клоун с металлическим лязгом падает на пол, и мы с Джебом оба подскакиваем.
– Хм, – говорит Джеб, подняв клоуна и усадив его на подоконник.
Он щупает причудливую клетчатую шляпу.
– У него в голове что-то железное. Вот он и опрокинулся.
– От кого эта игрушка? – спрашиваю я.
– От одного парня, который помог мне в пятницу, когда я вытащил тебя из трубы. Я пытался сделать тебе искусственное дыхание, а он появился как будто из-под земли… сказал, что видел в конце улицы «Скорую помощь» и помахал ей, чтобы она подъехала. Мобильник я потерял в трубе. В общем, он сделал то, что не смог сделать я.
Есть что-то такое в этом клоуне. Помимо того, что он выглядит странно знакомым… и что он больше других игрушек. Он кажется почти живым. Я всё время жду, что он сейчас шевельнется.
Клоун смотрит на меня, и выражение его лица как будто меняется. Вместо улыбки – злобная ухмылка. Даже виолончель в руках не делает его добродушнее.
Минутку.
Моя подозрительность тянет за еще одну нитку. Виолончель – единственный инструмент, на котором я умею играть и к которому не притрагивалась с прошлого лета. Откуда незнакомцу это известно?
Джеб сказал – он появился как из-под земли…
Я чувствую внутреннюю дрожь.
– Как зовут того парня?
– Не знаю, – отвечает Джеб. – На открытке написано: «Надеюсь, ты скоро станешь такой же, как прежде». Без подписи. Мы всех расспросили – никто из наших знакомых ее не посылал. Так что, наверное, это он.
Черные глазки-бусины, похожие на тараканов, смотрят на меня.
– Такой, как прежде, – бормочу я. – Странное пожелание от незнакомца, тебе так не кажется?
Джеб жмет плечами.
– Ну, может быть, в Англии так принято говорить.
Мое сердце начинает отбивать бешеный ритм.
– В Англии?!
– Да. Когда «Скорая» уехала, этот чувак помог мне вытащить из воды мотоцикл. Он приехал по обмену, будет учиться в нашей школе. По-моему, как-то бессмысленно приезжать на одну последнюю неделю. Но его родители настояли.
Ноги у меня слабеют.
– Он сам сказал, что он англичанин?
– Зачем? Я и так понял, по акценту.
Угроза Морфея звучит в памяти в полный голос. «Когда они найдут твое тело, я уже буду там».
С колотящимся сердцем я отбрасываю простыни.
– Я должна выбраться отсюда!
– Эл!
Джеб пытается уложить меня обратно. Но я хватаюсь за его руку и использую ее как рычаг для того, чтобы подняться.
– Пожалуйста, Джеб, мне надо домой!
– Что? Нет, нет. Тебе будет хуже. Лучше ляг.
Он удерживает меня; я начинаю кричать – и выдергиваю трубку из вены, прежде чем он успевает что-либо предпринять. Кровь течет по тыльной стороне руки, капает на одеяло и простыню, пачкает пальцы Джеба, который пытается остановить ее и одновременно жмет кнопку вызова медсестры.
Приходят мама и папа. Мама бледнеет при виде окровавленных простынь и бросается к Джебу.
– Уйди, – приказывает она.
Я кричу:
– Нет!
На самом деле я хочу сказать, что моя паника никак не связана с Джебом, что всё дело в некоем подземце, который сыграл ключевую роль в том, что мама оказалась в лечебнице двенадцать лет назад.
– Никому не надо уходить, – вмешивается папа.
Это голос разума посреди хаоса.
Приходит сестра Терри, и ее печальные серые глаза внушают мне, что надо быть паинькой.
Они с папой укладывают меня в постель. Сестра Терри говорит что-то про запоздалую реакцию на шок и трехдневную кому. Она вставляет трубку на место и вкалывает дозу успокоительного.
Я смотрю на иглу, пронзающую прозрачную трубку, и хочу уже попросить сестру не оставлять меня беспомощной во сне. Или по крайней мере унести этого жуткого клоуна. Но язык заплетается, а мысли бешено несутся.
Через пять минут я начинаю задремывать. Джеб целует мне руку, говорит: «Я тебя люблю» – и уходит. Мама гладит меня по голове, собирает вещи и идет в ванную. А потом, несмотря на все свои усилия держать глаза открытыми, я их закрываю.
Не знаю, в котором часу я просыпаюсь. Я радуюсь, что вообще проснулась.
Запах дезинфекции напоминает мне, где я. В палате темно. Свет не пробивается сквозь жалюзи, не сочится из коридора. Наверное, мама заложила щель под дверью скатанными полотенцами. Она лучше спит в замкнутом пространстве – эта привычка появилась у нее в лечебнице. Каждый вечер мама проверяет все уголки и щелочки, от пола до потолка, в поисках насекомых. Убедившись, что никого нет, она затыкает щель под дверью наволочкой.
Жарко. От горячего воздуха у меня начинается одышка. Нужно убрать полотенце из-под двери, чтобы был приток воздуха. Я отбрасываю одеяло и потихоньку двигаю ноги к краю кровати, но вдруг замираю, не успев сесть.
Ветер трясет раму… громче, чем раньше. Этот жуткий вибрирующий гул похож на пение. Даже растения и цветы на подоконнике молчат, точно прислушиваются. Палату озаряет внезапная вспышка света. Я не сразу понимаю, что это молния. Но дождя не слышно. Наверное, электрическая буря.
Вспышка вновь освещает всё вокруг. Я вижу, что толстая паутина тянется от изголовья кровати к подоконнику и дальше к потолку, как будто гигантский паук устроил здесь ловушку.
Я сажусь, и клейкие нити прилипают к моему рту. Еще одна вспышка – и они делаются толще, душат меня. Я срываю паутину и кричу, зовя маму, но не вижу ее; слишком густое плетение разделяет нас. Тогда я выдергиваю трубку и спрыгиваю с постели.
Из моей руки снова течет кровь, но не так, как раньше. Она поднимается вверх толстой струей и превращается в пламенеющий алый меч. Инстинктивно я хватаю его и рассекаю нити, прорубаясь сквозь липкое волокно к маминой кровати. Ее тело завернуто в плотный кокон из паучьего шелка.
Красное сияние, исходящее от моего меча, озаряет мягкие игрушки и кукол, которые висят на блестящих нитях вокруг. Игрушек в палате стало больше, чем раньше. Они хватают меня за волосы, кусают, царапают, пока я прорубаюсь к маме, закутанной в кокон. За секунду до того, как я успеваю к ней приблизиться, на пляшущей ниточке передо мной повисает клоун. Он играет на виолончели, смеется, дразнится. То, что я слышала раньше, не было воем ветра… Это пела виолончель.
Своим кровавым мечом я бью клоуна, и он падает к моим ногам. Музыка затихает, хотя его руки продолжают водить смычком по онемевшим струнам.
Наконец я добираюсь до кокона и рассекаю белые нити. Страшно заглянуть внутрь. Паутина раздвигается, но передо мной вовсе не мамино тело.
Это Джеб, который смотрит на меня мертвыми глазами.
Серое лицо, покрытое ранами. Рот, который открывается и издает вопль.
Я кричу в унисон, и наши голоса, соединившись, звучат так пронзительно, что мне приходится зажать уши.
Наступает тишина, и в моем сознании раздается чей-то бесплотный шепот: «Всё закончится именно так, если ты не будешь бороться. Займи свое место. Проснись и сражайся. Сражайся!»
Я просыпаюсь, судорожно глотая воздух. Волосы облепили лицо. Я убираю их, чтобы видеть хоть что-то. Сквозь жалюзи сочится лунный свет. Никакой паутины в палате нет.
Мое сердце начинает биться ровнее, когда я вижу маму, которая спокойно спит в своей кровати. Игрушки сидят на подоконнике – все, кроме одной. Клоун смотрит на меня с тумбочки. Его рука медленно водит смычком по струнам в такт ветру, завывающему за окном.
Я издаю приглушенный стон и сбрасываю массивную игрушку на пол. Она падает со странным бряканьем и остается лежать неподвижно, однако намек ясен: Морфей здесь, в мире людей, и все, кого я люблю, в опасности, если только я не найду его, не заявлю о своих правах на трон и не сражусь с разгневанной Червонной Королевой за Страну Чудес.