Георг IV был королем, по сути, с 1811 года, когда здоровье его отца короля Георга III стало настолько плохим, что пришлось назначать регента. Георг III страдал страшным заболеванием – порфирией, приведшей к полной слепоте, а до этого еще и к приступам умопомешательства. Георг-младший, воспитанный родителями в строгости и умеренности, стоило ему вырваться на свободу, пустился во все тяжкие. Бесконечные любовницы с огромными тратами на них, постоянными скандалами и попойками отнюдь не добавляли популярности наследнику престола и весьма раздражали короля, вынужденного оплачивать долги сына. Став совершеннолетним, Георг-младший переехал в свою собственную резиденцию Карлтон-Хаус, где безобразный образ жизни приобрел такой размах, что не хватало не только выделенной парламентом огромной суммы в 50 000 фунтов стерлингов в год, но и денег, добавляемых отцом.
Оплатив в очередной раз громадный долг сына, король поставил условие, что будет содержать его только при условии, что наследник престола женится, причем на немке. Зря Георг III надеялся, что супруга-немка сможет упорядочить жизнь его безалаберного отпрыска.
Свободных приличных германских невест не нашлось, после некоторых поисков вспомнили о Каролине Брауншвейгской, которой было 26 лет и давно пора замуж. У Георга-младшего была уже не просто любовница, а тайная жена, с которой пришлось развестись ради новой супруги, и еще одна любовница, потому он махнул рукой и дал согласие, не глядя, о чем потом серьезно пожалел.
Даже нарочно задавшись целью подобрать совершенно неподходящую для Георга супругу, более точно выбрать было бы невозможно. Каролина олицетворяла все, что терпеть не мог ее будущий муж. Она была толста, груба и крайне неопрятна. Упитанная, точно дворовая девка, невеста наследника имела и облик под стать, была краснощека, красноноса и толстозада. Вопиющее отсутствие вкуса во всем, начиная от манеры одеваться во что попало до привычки болтать без умолку и хохотать грубым голосом, повергло жениха в такое уныние, что тот явился на собственное бракосочетание в стельку пьяным, а первую брачную ночь проспал одетым, упав в, к счастью, незажженный камин.
Бедная Каролина была невиновата в том, что у собственных родителей до дочери попросту не доходили руки, все время тратилось на ссоры. Девушка росла, как сорная трава в «здоровом» обществе прислуги, да еще и рядом с буйно-помешанными братьями (семейство Брауншвейгских славилось умственными расстройствами).
Будущую королеву приучили мыться ежедневно, менять белье и носить наряды, подходящие по цвету, научили больше молчать, смеяться, только когда смеются остальные, и не использовать румяна, поскольку собственные щеки и без того были ярко-красными.
Но, даже отмыв, переодев и причесав, не смогли изменить натуру, для этого требовался муж совсем не такой, какой ей достался. Каролина была объектом насмешек всюду, где бы ни появлялась, она оставалась чужой, не удосужившись нормально выучить английский язык и разговаривая на нем с немыслимым количеством ошибок. Но главное, для чего ее привезли в Англию – рождение ребенка – выполнила. Девочку назвали Шарлоттой. Это тоже был никому не нужный ребенок.
Георг ненавидел жену, называя гнуснейшей заразой из всех, какими когда-либо был проклят этот мир. Они разъехались по разным домам и жили врозь, когда Каролина решила, что если мужу можно иметь любовниц, то почему же ей нельзя любовников? И отплатила Георгу-младшему той же монетой сполна, принц оценил, каково это быть рогатым. Скандал следовал за скандалом, принцесса натворила много чего и, в конце концов, была обвинена в рождении незаконного ребенка. Это давало Георгу повод с ней развестись.
Но проведенное расследование вины Каролины не обнаружило, а самой принцессе надоела Англия, и она укатила людей посмотреть и себя показать всей Европе. В следующие годы Европа немало насмотрелась, вернее, надивилась на будущую английскую королеву, ведь развод-то так и не состоялся. Каролина вернулась в Лондон, как только узнала, что вообще-то является женой короля, но короноваться ей просто не позволили, а чуть позже женщина как-то уж очень своевременно вдруг скончалась, притом что всегда отличалась завидным здоровьем и отменным аппетитом.
Больший ущерб авторитету монархии, чем эти двое, нанести было просто невозможно. Развратный пьяница, не вылезающий из долгов, и распутная грубая баба без мозгов в голове едва ли могли стать популярной королевской четой. При одном упоминании о королевской семье многие англичане начинали либо плеваться, либо отпускать крайне неуважительные шуточки. Авторитет монархии упал до нижнего предела.
Свою лепту внесли и братья Георга, особенно отличился Эрнст Август герцог Камберлендский, про которого говорили, что он убил собственного лакея и сожительствовал с сестрой. При мысли, что в будущем королем может стать одноглазый Эрнст (он потерял левый глаз на войне с Наполеоном), страна приходила в шоковое состояние. Пожалуй, самым безобидным из братьев был отец Дрины Эдвард Август, столь рано умерший. Лишь он не замечен в буйных попойках или разврате, любовницу, конечно, имел, но только до женитьбы и постоянную, что сродни супруге.
От неудачного брака у Георга осталась дочь Шарлотта и стойкое отвращение к германским принцессам. Дочь нравом отчасти удалась в мать, а потому доставила отцу немало беспокойства. Она то и дело влюблялась и даже дала согласие на брак, но потом помолвку расторгла, на ее и англичан счастье, принцесса все же вышла замуж по любви за принца Леопольда Саксен-Кобургского, немыслимого красавца и боевого генерала русской армии, чей портрет не зря красовался в Военной галерее Зимнего дворца в Санкт-Петербурге.
Но принцессу, конечно, привлекали не военные заслуги принца, а его внешность и обаяние, даже Наполеон Бонапарт говорил, что более красивого молодого человека он не встречал. Шарлотта была влюблена, а потому стала послушной. К чести принца, он сумел взять в руки свою взбалмошную супругу, и пара была очень популярной в Англии. Но счастье длилось недолго, первые двое детей оказались нежизнеспособны, а, не родив третьего, Шарлотта скончалась.
Вот и получилось, что Георг IV в старости оказался одинок, болен и несчастен. А его наследницей кроме бездетных братьев получалась только племянница – дочь Эдуарда Августа герцога Кентского Александрина-Виктория. Но то, что она племянница и Леопольда (герцогиня Кентская была сестрой принца), не добавляло девочке приятности в глазах короля. Александрина-Виктория дочь принцессы из Брауншвейгского рода, этим все сказано. Наверное, Георг и сам не смог бы объяснить, чем провинилась перед ним маленькая девочка, но видеть ее мать просто не желал, и, пока мог, этого предпочитал не делать, как бы герцогиня Кентская ни старалась попасться на глаза.
Король стоял у окна Виндзорского замка и любовался видами. В то утро у Георга было прекрасное настроение, бок почти не колол, во рту не горчило, голова не трещала, просто случилось так, что в предыдущий день он почти не пил, да и всю неделю тоже. Необычно, конечно, но надо же дать отдых своему потрепанному организму.
Вдруг на глаза ему попалась собственная сестра Мария герцогиня Глостерская, держащая за руку симпатичного ребенка. Очаровательная девочка была маленькой, упитанной и похожа на ангелочка.
– Кто это?
Леди Каннингем, бывшая в то время любовницей короля, удивленно пожала плечами:
– Герцогиня Глостерская.
– Нет, ребенок! Что это за ребенок?
Выглянув в окно, леди Каннингем рассмеялась:
– Ваше величество, это ваша племянница и наследница престола Александрина-Виктория.
– Что вы говорите? Приведите-ка ее сюда.
Подивившись чудачествам короля, еще вчера старательно не замечавшего племянницу и ее мать, леди все же распорядилась, чтобы одна из дам позвала девочку, конечно, вместе с герцогиней Глостерской.
Король успел отойти от окна к своему креслу, а потому не видел, что к дочери подошла и ее мать герцогиня Кентская, не то, возможно, успел бы отменить свое приказание.
Требование Георга IV привести к нему племянницу, привело герцогиню Кентскую в состояние близкое к обмороку. Быстро оглядев дочь и поправив несколько складочек на ее далеко не новом платье, герцогиня почти потащила дочь к входу во дворец, на ходу напоминая:
– Ты должна… ты не должна… не забудь… не вздумай…
В ответ слышалось привычное:
– Да, мама…
Конечно, семилетняя девочка, увидев короля вблизи, забыла почти все наставления матери, но вышколенная и привыкшая всегда и во всем сдерживаться, она невольно повела себя «правильно».
У короля все же было великолепное настроение, даже появление вместе с Александриной-Викторией ее матери герцогини Кентской положения не испортило. Георг протянул принцессе руку:
– Дай мне свою лапку.
Для ребенка, привыкшего к строгим правилам приличного обращения, такая вольность со стороны монарха была подобна грому среди ясного неба. Она впервые видела такое сочетание превосходных манер и свободного обращения. Дрине и в голову не приходило, что она для короля, по сути, никто, потому и так естественно его поведение. Наследница? Как сказать… Да и какая разница, кто будет ему наследовать, когда его самого уже не будет на свете. К тому же принцесса была наследницей второй очереди, первым стоял брат короля герцог Йоркский, потом герцог Кларенский, за ним еще были братья и сестры, хотя парламент назвал следующей за Вильгельмом герцогом Кларенским эту малышку, это мало что пока значило.
Рука у короля была полная, мягкая, но достаточно крепкая.
– Поцелуй меня…
Король поставил семилетней племяннице щеку. Девочка обняла дядюшку-короля за шею и прикоснулась к его щеке губами. Он неловкого движения ее руки парик чуть съехал, но ни Георг, ни она сама не заметили.
Парик пах пылью, вблизи стало заметно, что он уже весьма потрепан, даже слишком потрепан, чтобы это было приличным, а щека короля замазана толстым слоем румян. Кроме того, и щека, и шея, и вообще весь король был мягким, оплывшим, каким-то студенистым… Двойной подбородок просто колыхался в пределах высокого воротника, мешки под глазами вблизи стали особенно заметны.
Но девочке не до того, только много позже она вспомнит этот запах пыли и грима, а тогда манеры короля, его чувство собственного достоинства, его доброта очаровали Дрину. Тем более за поцелуем последовал щедрый дар – леди Каннингем по его просьбе принесла и приколола принцессе крошечную миниатюру с портретом короля, украшенную бриллиантами и голубой лентой.
Герцогиня замерла, такой дар означал, что король признает ее дочь принцессой и принимает в число своих близких.
Король что-то спрашивал, Дрина отвечала, ее ответы вызывали улыбку и новые вопросы Георга. Герцогиню не пригласили ближе, сколько ни прислушивалась, ничего разобрать не удавалось, потому приходилось довольствоваться только тем, что видела.
Наконец, король дал знак, что принцесса может идти.
Низкий столько раз репетированный реверанс пришелся кстати. Рядом с растянутыми уголками губ приседала мать…
Стоило им выйти из помещения, как герцогиня зашипела:
– Ты недостаточно низко присела сразу, когда вошла в дверь… к чему было обнимать его величество за шею, ты сбила ему парик… я просила тебя не улыбаться широко, это неприлично…
Но как бы ни выговаривала мать, она понимала одно: девочка понравилась королю своей естественностью, и заслуга дочери в том, что король был так мил.
На следующий день они прогуливались с матерью неподалеку от дворца. Герцогиня решила, что это место прогулок крайне полезно не столько для здоровья, сколько для будущего дочери, а значит, и ее собственного. Герцогиня Кентская была права, когда их догнал роскошный фаэтон с сидевшими в нем королем и Мэри Глостерской, король приказал остановиться и попросил мать подсадить дочь в карету. Уголки губ герцогини привычно изобразили улыбку, Дрина взлетела на подножку, а потом уселась между тетей и дядей и отправилась дальше, едва успев помахать матери рукой. И вдруг герцогине пришло в голову, что ее ребенка могут просто похитить. Что мешает королю высадить Дрину где-нибудь посреди парка так же, как он посадил малышку в карету? Мысль была глупой, все же Дрина сидела рядом с герцогиней Глостерской, которая крепко держала девочку за плечи. Конечно, ребенка вернули обратно в целости и просто счастливой.
С этого дня началось возвышение Дрины. Она вела себя просто прекрасно, с одной стороны, сказывалось строгое воспитание матери и постоянные ее напоминания о правилах приличия, с другой – выглядеть деревянной куклой, зажатой этими самыми правилами, не позволяли возраст и природный темперамент.
Король просил называть его дядюшкой, приглашал маленькую племянницу на прогулки в карете, на большую разукрашенную баржу, с которой удили для развлечения рыбу, в зоопарк Сэндпит-Гейт, на выступления танцоров, предлагал своему духовому оркестру исполнить ее любимую мелодию…
Дрина сидела со своими куклами, шепотом пересказывая им произошедшее за день и одновременно прислушивалась к разговорам взрослых. По требованию матери девочка ни на минуту не оставалась одна, кроме того, вечерами она присутствовала на вот таких посиделках дам, когда те обсуждали события и высказывали свое мнение. То ли герцогиня Кентская считала, что так прививает дочери умение вести светские разговоры, то ли просто не задумывалась, что ребенку вовсе не стоило бы слушать все подряд, но от девочки ничего не скрывали, хотя, собственно, скрывать было нечего.
Теперь обсуждали преимущественно саму Дрину и отношение к ней короля.
Леди Гастинг, любимая придворная дама матери, восторженно ахала:
– Ах, дорогая, только вы могли воспитать у своей дочери такое чувство такта и находчивость! Ответить королю, что ее любимая мелодия «Боже, спаси короля»… До этого не всякий взрослый догадался бы!
Дамы активно поддержали миссис Гастинг в ее уверенности и принялись охать и ахать каждая на свой лад. Герцогиня скромно опустила глаза, признавая столь явные успехи в воспитании дочери. Она и сама удивилась, узнав, какую мелодию заказала Дрина «дядюшкиному оркестру». Пожалуй, эта малышка хитрее, чем кажется.
А сама Дрина осторожно прислушивалась и удивлялась, чему удивляются другие. Ничего она не придумывала, ей действительно очень нравилась эта мелодия, и никакая хитрость здесь ни при чем.
Но всему хорошему приходит конец, наступила осень, прогулки в карете и на барже стали невозможны, пребывание в Виндзорском замке подошло к концу, вечно терпеть герцогиню Кентскую рядом с собой король не собирался. Одно дело привечать маленькую племянницу и совсем другое – допустить в свое общество ее мать. Георг хорошо помнил, какими бывают немки, и хотя герцогиня ни в малейшей степени не походила на его бывшую супругу Каролину, неприязнь оставалась.
Снова потянулись крайне скучные и однообразные дни в Кенсингтонском дворце.
Герцогиня Кентская чувствовала себя просто несчастной, она погрязла в долгах, но не потому что была, как нынешний король, крайне расточительной, напротив, а потому что жить просто не на что. Конечно, правительство выделяло средства на содержание принцессы, оставшейся без отца, но этого было так мало… К шести тысячам фунтов, определенным парламентом, свои три тысячи добавлял дядя Дрины принц Леопольд, но вес равно хватало едва-едва.
Позже Виктория вспоминала, что новые платья шились только тогда, когда старые становились неприлично коротки, а наставлять их подолы кружевами было уже невозможно. Что на обед обязательно ели суп из дешевой баранины, да и то в очень ограниченном количестве. Сладости не позволялись совсем, а ни единого ковра, не затертого попросту до дыр, во дворце не существовало. Королю Георгу, которому не хватало на любовниц пятидесяти тысяч фунтов стерлингов, в голову не приходило, что вдова не может жить с двумя дочерьми на сумму в несколько раз меньшую.
Хорошо еще помогал принц Леопольд, но его помощь герцогиня Кентская принимала со все большей осторожностью. Леопольд несколько пал в глазах сестры.