– Еще одну минутку, сэр, мне нужно послушать вот тут… – доктор весь обратился в слух, пытаясь определить, есть все же камень в мочевом пузыре или нет.
И вдруг… нет, он не ослышался, внутри что-то откровенно булькало! С изумлением отстранившись от пациента, хирург понял, что не получил повреждение рассудка или слуха, лорд Сефтон, которого обследовал хирург, попросту хохотал.
Что могло быть смешного в осмотре по поводу камней в мочевом пузыре? Может, пациенту просто щекотно? Хирург готов извиниться за доставленное неудобство, но лорд замахал на него руками:
– Нет-нет, я смеюсь из-за полученного письма, извините, если помешал вам своим поведением, – лорд Сефтон показал листок, который держал в руках.
– Что вы, ничуть. Я рад сообщить, что пока никакой угрозы не обнаружил. Но вам следует быть как можно осторожней, ведь то, чего нет сейчас…
Доктор еще долго объяснял необходимость соблюдать все: режим, диету, умеренность в питье, физических нагрузках, развлечениях и даже сне. Лорд слушал, время от времени кивая, но врач прекрасно видел, что он лишь вежливо изображает внимание, попросту не слыша ни слова, мысли лорда Сефтона были далеко от собственного мочевого пузыря.
Откланявшись, врач вышел, размышляя нал тем, что же такого узнал из письма лорд, что заставило его потерять интерес даже к собственному здоровью.
Письмо действительно оказалось занятным. Оно было из Брюсселя от величайшего сплетника в Европе мистера Чарльза Криви, служившего источником закулисных знаний всем и обо всем.
Мистер Криви пересказывал содержание своей беседы с четвертым сыном короля Англии Георга III герцогом Кентским. Казалось бы, какое дело мистеру Криви и лорду Сефтону до сидевшего спокойно в своем имении Аморбах герцога? Однако дело было, потому что кроме проблем с собственным здоровьем, то бишь сумасшествия, королю Георгу страшно не везло с наследниками, у него категорически не было внуков, вернее, их было более чем достаточно, но все бастарды. Семеро сыновей короля никак либо не могли произвести на свет законного наследника или хотя бы наследницу, потому что жили вместо собственных жен с кем попало, либо вообще не были женаты. Не лучше обстояло дело и с дочерями, две замужние из пяти были бездетны, а три остались старыми девами и надежды не только родить, но и вообще обратить на себя внимание противоположного пола не имели.
Сам король Георг давно неизлечимо болен, его приступы порфирии участились и привели к полной слепоте, а затем и полному безумию. Пока билось сердце безумного короля, регентом при нем назван самый беспокойный из сыновей Георг Август Фредерик. Хуже выбора сделать невозможно, но Георг Август – старший из сыновей короля, его право быть регентом. Ни парламент, ни англичане в восторге от такого наследника не были, потому как он образцом для подражания отнюдь не являлся, напротив, отличался распутством, пьянством и мотовством. Понимать, что деньги страны улетают на любовниц Георга и его попойки не слишком приятно.
Единственная законная внучка короля Георга III дочь принца-регента Шарлотта совсем недавно умерла при родах. Теперь законных наследников в третьем поколении у сошедшего с ума короля Георга просто не имелось. Единственным выходом оказывалась срочная женитьба младших сыновей, потому как надеяться, что старший сын еще раз осчастливит нацию наследником или наследницей не приходилось.
Узнав о смерти племянницы, четвертый сын Георга Эдуард Август герцог Кентский решил «принести себя в жертву», то есть сочетаться династическим браком, чтобы дать, наконец, жизнеспособное королевское потомство несчастной Англии. Но содержать супругу на собственные доходы не представлялось возможным, и хитрый герцог Кентский решил при посредничестве мистера Криви намекнуть парламенту, что при соответствующем материальном обеспечении он готов «поработать» во славу королевства и даже подобрал кандидатуру в супруги.
Что же показалось смешным в этом сообщении лорду Сефтону?
Просто он слишком хорошо знал, что представляет собой потомство сумасшедшего короля Георга. Ни один из его сыновей склонностью к тихой семейной жизни не отличался, напротив, каждый в меру сил и, главное, средств, пристрастился к разврату, и даже будучи женатыми, принцы жили с женами врозь, отчего дети, как известно, не рождаются, заводили любовниц и плодили незаконных отпрысков. Младшие принцы вообще не были женаты, несмотря на далеко не юный уже возраст. Того же герцога Кентского затащить под венец не представлялось возможным, ни быть привязанным к семейному очагу, ни содержать жену с детьми он просто не мог.
И вдруг такое рвение… Даже готовность немедленно и без шума (какие же будут нужны отступные?!) порвать с многолетней любовницей. Понятно, для того, чтобы немедленно родить наследника (или наследницу, что тоже сойдет) и получить пожизненное содержание от парламента.
Было над чем посмеяться, между младшими братьями начиналась гонка: кто раньше женится и произведет потомство. Конечно, Эдуарда Августа герцога Кентского запросто может обскакать герцог Кларентийский, но рискнуть стоило. Главное – найти крепкую и способную произвести столь же крепкое потомство особу королевской крови. Неужели нашел? Сообразив, кого имел в виду герцог Кентский, лорд Сефтон снова рассмеялся, наверняка, сестру принца Леопольда, супруга только что умершей Шарлотты, Викторию. Вдовушка свою способность рожать здоровых младенцев доказала, у нее двое симпатичных детишек, нрав не легкомысленный, зато весьма строга, как все немки. Ну не все, конечно, но многие…
Что ж, в сообразительности герцогу Кентскому не откажешь, особа вполне подходящая для производства наследника английской короны. Браво!
Только парламент вряд ли выделит на содержание новой семьи деньги, достаточные для покрытия долгов, сделанных Эдуардом герцогом Кентским. Кто знает, что еще выйдет из его брака, а оплачивать долги королевской семьи Англии уже надоело.
И все-таки он рискнул! А сестра принца Леопольда Виктория Мария Луиза дочь Френсиса герцога Сакс-Кобург-Салфилдского согласилась. Собственно, вдове с двумя детьми выбирать особенно не приходилось, но сначала семья герцога Кентского попросту бедствовала и тридцатидвухлетняя новая герцогиня вполне ощутила прелести нового замужества. Но невысокая, крепенькая, кареглазая и розовощекая брюнетка не унывала, она всегда была оживленной, приветливой и умела держать себя даже в недорогих нарядах по-королевски.
Оставалось только родить наследника. За этим дело не встало, довольно скоро Виктория Мария Луиза определенно могла сказать супругу, что ждет ребенка.
Герцог Кентский не сразу принял решение немедленно ехать в Англию, то ли не до конца верил в то, что сможет стать отцом, ведь у него-то побочных детей не было, то ли просто не имел средств на переезд. Но все же ехать пришлось, потому что ребенок обязательно должен родиться в Англии и быть англичанином, иначе позже могли возникнуть проблемы с наследованием престола (герцог ни на мгновение не сомневался, что это будет!) из-за рождения ребенка за пределами страны.
– Ваша задача, мадам, не родить по пути. То, что у вас в животе, должно целым добраться до Лондона или хотя бы до побережья Англии и только тогда появиться на свет.
Эдуард Август герцог Кентский выговаривал это своей беременной супруге, устраивая ее и ее четырнадцатилетнюю дочь от первого брака Феодору в наемной карете. Ни герцога, ни Викторию Марию Луизу герцогиню Кентскую не смущало отсутствие возницы на облучке, притом, что внутри кареты было полно служанок, нянек и домашней живности вроде маленьких собачек и клеток с канарейками, а следом тащится еще десяток экипажей и возов с придворными, прислугой и всякой всячиной. Герцог Кентский суров и требователен, он был настоящим бравым воякой, привыкшим сам и приучившим остальных к жесткой дисциплине. Никто не сомневался, что не родившийся ребенок тоже подчинится требованиям отца и родится только в Кенсингтонском дворце, даже если для этого придется задержаться на пару месяцев.
Единственный разлад, который имелся в мыслях герцога, касался пола ребенка. Некогда, еще в его бытность в Гибралтаре, цыганка предрекла, что герцог умрет вполне счастливым, а его единственная дочь станет королевой Англии и будет править долго. Со счастливым финалом собственной жизни герцог был вполне согласен, как и с тем, что его дитя станет править Англией, но вот дочь… да еще и единственная… Хотелось бы сына и не одного.
Однако пока он собственноручно погонял лошадей, стараясь, чтобы колеса кареты не попадали в ямы не столько из-за удобства пассажирок, сколько из опасений, что экипаж развалится и придется искать новый, а это потеря времени и, главное, средств, которых категорически недоставало. Герцога не оскорбляла даже необходимость лично работать кнутом, по дороге к престолу Англии он готов был идти и пешком, но боялся опоздать до рождения ребенка.
Они добрались до Англии и даже до Кенсингтонского дворца, где 24 мая 1819 года на свет появилась девочка, получившая имя Александрина-Виктория. Ее крестными были названы в том числе принц-регент и император Российской империи Александр I. На что рассчитывал герцог, выбирая в крестные своей дочери правителя далекой страны? Прежде всего он рассчитывал на исполнение пророчества гадалки. Пока оно сбывалось – у него дочь, и он в Англии.
У гадалки было еще одно пророчество: что в следующем году в королевской семье умрут двое, и это сильно повлияет на судьбу девочки. Двое из королевской семьи могли быть только теми, кто пока загораживал дорогу к престолу самому герцогу – несчастный король Георг ну и либо принц-регент, либо его супруга, которая снова беременна и переносит свое положение тяжело. Герцог вспоминал умершую во время тяжелых родов Шарлотту, после чего началось его движение к английской короне, и… Нет, он не желал герцогине Кларентийской или своему брату ничего плохого, но ведь кто-то же должен покинуть этот бренный мир и перейти в иной?
Старый король просто развалина, за ним дело не станет, кто мог быть вторым? Его собственная супруга Виктория Мария Луиза герцогиня Кентская здоровьем крепка, родившаяся девочка тоже, сам герцог отличался не только силой духа, но и тела. Оставались только члены семьи регента.
В январе во время долгой пешей прогулки, совершаемой ради укрепления здоровья (ведь ему предстояло долгое правление Англией, в чем сомнений не было), герцог Кентский основательно промочил ноги. Конечно, он погрелся у камина, но вот чулки сменить поленился. Уже к вечеру у герцога поднялась температура и был такой кашель, что, казалось, содрогаются стены дома, доктор Стокмар в ужасе констатировал воспаление легких, лечить которое не очень получалось.
Герцог сгорел быстро, уже 22 января он отдал Богу душу, выполнив половину страшного пророчества гадалки. Герцогиня Кентская осталась вдовой с детьми, массой родственников королевской крови и огромнейшими долгами мужа, а маленькая Александрина-Виктория сиротой.
Через шесть дней сбылась вторая половина цыганского пророчества – за герцогом последовал и старый король, но это мало помогло вдове. Средства на содержание семьи были выделены минимальные, потому что по-прежнему надеждой престола оставалась герцогиня Кларентийская, дети которой, однако, не отличались жизнеспособностью. Ее вторая дочь умерла, едва протянув три месяца.
Зато Александрина-Виктория отличалась крепким здоровьем и телосложением.
Вдова герцога Кентского могла бы вернуться в свой Аморбах и жить с дочерьми там, но она предпочла биться до конца. Серьезную поддержку сестре оказал принц Леопольд, у него были далеко идущие планы по поводу малышки Дрины, как Александрину-Викторию называли близкие.
В коридорах Кенсингтонского дворца крики и восторженный детский визг – это маленькая Дрина радовалась тому, что удалось ускользнуть из рук нянек и старшей сестры Феодоры. Ребенок носился, ловко уворачиваясь от взрослых и крича, пока, наконец, одной из фрейлин не удалось поймать непослушное дитя. Теперь вопли перешли в другой разряд, это уже не был восторженный визг, девочка топала ногами, требуя немедленно ее отпустить!
Баронесса Шпэт не смогла удержать строптивицу, и та снова вырвалась, но почти сразу попала в руки матери. Герцогиня Кентская относилась к дочери строго, упрекая остальных в том, что ее дитя просто портят своей снисходительностью. Сама Виктория Мария Луиза была немыслимо требовательна к маленькому ребенку, стараясь воспитать в ней те качества, которые обязательно должны быть у добропорядочной немецкой женщины.
Для Кенсингтонского дворца начала девятнадцатого века это были весьма непривычные требования. Ставший королем Георг IV своих привычек к разгульному образу жизни не бросил, его супруга, много лет прожившая на континенте и вернувшаяся в Англию, и сама образцом поведения мягко говоря не являлась, к тому же скоро умерла, сдерживать королевские загулы стало и вовсе некому, остальные родственники тоже не считали себя обязанными вести монашеский образ жизни. Вся королевская семья была просто образцом того, как не следует себя вести и жить. Поведение герцогини Кентской и воспитание ею дочери резко контрастировали с остальным двором и сразу обратили на себя внимание.
Особенно внимательно к малышке Дрине присмотрелись, когда умер и Георг IV, естественно, не оставив потомства, а у новой королевы бывшей графини Кларентийской детей быть уже просто не могло. Единственным законнорожденным ребенком в огромном королевском семействе вдруг оказалась маленькая дочь герцогини Кентской!
К этому времени у Дрины появилась новая воспитательница…
Девочка скакала на одной ножке, категорически отказываясь выполнять требование баронессы де Шпэт:
– Не буду, не буду, не буду, не буду! – Она остановилась и, блестя своими большими голубыми глазами, повторила еще раз: – Не бу-ду!
Бедная баронесса, была не в состоянии справиться со строптивицей, которую, впрочем, все просто обожали, потому что не любить живого, румяного, по натуре доброго и ласкового ребенка было невозможно. Ее характер портили только вот такие приступы строптивости, после которых Дрина плакала, просила прощения, но делала все равно по-своему. Это сочетание доброжелательности и своенравия приносило немало проблем, и справиться с капризами ребенка пока не удавалось никому. А ведь ей только пять, что же будет дальше, невозможно же постоянно жаловаться строгой матери?
Вдруг дверь распахнулась и в комнату вошла сама герцогиня Кентская в сопровождении пожилой дамы.
– Что вы не будете, Александрина-Виктория?
Так называла малышку только мать, остальные обходились простым «Дрина».
За девочку ответила баронесса:
– Мисс не желает учить алфавит.
Мать всего лишь приподняла бровь, что означало неудовольствие, девочка опустила глаза, но все равно упрямо помотала головой:
– Нет.
В другое время последовало бы наказание, но сейчас у герцогини были другие интересы:
– Мы поговорим об этом позже. А сейчас подойди и познакомься с фройлен Лецен. Это твоя новая воспитательница.
Дрина вскинула на Луизу Лецен большущие голубые глаза, явно пытаясь что-то вспомнить. Да-да, конечно, это бывшая гувернантка старшей сестры Феодоры! Видно мать решила, что подходящим образом воспитать маленькую принцессу сможет только настоящая немка.
Дрина присела в легком книксене, но глаз не опустила, любопытство было слишком велико. В этот момент в комнату вбежала сама Феодора и, на ходу присев перед матерью, бросилась к фройлен Лецен:
– Добрый день, фройлен Луиза! Как я рада вас видеть!
– Я тоже очень рада видеть вас, мисс.
По тому, как они пожимали друг дружке руки и как блестели глаза девушки и женщины, было понятно, что они очень дружны и дорожили этими отношениями. Несколько мгновений Дрина разглядывала эту сцену, склонив головку к плечу, а потом вдруг решительным шагом направилась к Лецен и схватила ее за руку, ревниво возразив:
– Это теперь моя гувернантка!
– Это очень хорошо, Дрина. Тебе понравится заниматься с фройлен Лецен, и ты легко выучишь алфавит.
Зря Феодора упомянула камень преткновения Дрины с предыдущими наставницами, девочка топнула ножкой:
– Ничего я учить не буду! Я не буду учить ваш противный алфавит!
На мгновение установилась тишина, но герцогиня не успела открыть рот, чтобы сделать выговор младшей дочери, положение спасла сама фройлен Лецен. Гувернантка неожиданно согласилась:
– Хорошо, ты не станешь учить алфавит. Просто я научу тебя читать. Принцесса должна быть грамотной.
Девочка немного посопела молча, возражать, когда с тобой соглашаются, нелепо, а потом вдруг потащила свою новую наставницу к столу, за которым обычно занималась:
– Пойдемте учиться читать, фройлен Лецен.
Присутствующие дамы облегченно вздохнули, а Феодора даже рассмеялась. Контакт между гувернанткой и строптивой принцессой был налажен.
Дрина была доброй и ласковой девочкой, к тому же очень ответственной и любящей правду. Солгать ее ничто не могло заставить, даже угроза серьезного наказания. Это сильно облегчало задачу воспитания и матери, и гувернантке.
На следующее утро герцогиня наблюдала интересную картину, подавшую ей надежду, что теперь будет кому справиться со строптивой дочерью.
– Мисс, пора вставать, – голос фройлен Лецен мягок и тверд одновременно, кажется, не подчиниться невозможно.
Но принцесса продолжала спокойно валяться в постели.
– Вы меня не расслышали?
– А вы разве не знаете, что я непослушный и неуправляемый ребенок?
Фройлен Лецен понадобилось усилие, чтобы сохранить спокойствие, тем более мать девочки предпочла не вмешиваться в разговор, что, наверное, к лучшему, ведь решалось, найдет ли гувернантка подход к маленькой строптивице.
– Я не собираюсь вами управлять, просто знаю, что до завтрака нужно успеть умыться и одеться, иначе останетесь голодной.
При этом женщина спокойно протягивала руку девочке, чтобы помочь подняться, а второй рукой подзывала ее няню:
– Миссис Брук, скорее, помогите мисс одеться, не то она может опоздать к завтраку.
Дрин подчинилась, но во время умывания и потом одевания нашла повод, чтобы закатить скандал. Герцогиня, слушая, как за дверью в их общей с младшей дочерью спальне, привычно скандалит ее дитя, только вздохнула: кажется, даже спокойствие Луизы Лецен не исправит положение. То ли еще будет, ведь после завтрака Дрин предстоял урок фортепьяно, которое та ненавидела. Почему девочке, у которой был и прекрасный слух и голос, не давалась игра на инструменте, не понимал никто.
Добродушный толстяк Луиджи Лаблаш, учивший малышку вокалу, зачем-то поинтересовался, хорошо ли она вела себя с утра. Герцогиня вздохнула:
– Принцесса была похожа на ураган.
Дрин вскинула на мать глаза и со вздохом поправила:
– На два урагана, мама. Это были целых два урагана.
Пухлые щеки мсье Лаблаша заколыхались от смеха, он обожал этого ребенка и был просто не в состоянии сердиться на Дрину, хотя ему-то сердиться было не на что, вокалом девочка занималась с удовольствием.
А вот учиться игре на фортепьяно терпеть не могла, когда возмущенная ее нежеланием серьезно трудиться над гаммами баронесса Шпэт заметила ей, что в таком деле не бывает королевских дорог и принцесса должна трудиться так же, как и остальные, Дрина возмущенно фыркнула:
– Ничего я никому не должна!
Луиза Лецен наблюдала за Луиджи Лаблашем, пытаясь понять, почему ему удается так легко ладить с принцессой. Луиджи был очаровательным толстяком, из-за короткой шеи воротник всегда упирался ему в загривок и щеки, густые седые волосы стояли дыбом, массивный нос был красен, а кустистые брови сурово сведены к переносице. Но уж суровостью Лаблаш не отличался вовсе, напротив, он любил посмеяться, при этом золотая цепочка от карманных часов уморительно подскакивала на его объемистом животе. Больше всего Луиджи любил бельканто и за хороший голос и слух мог простить что угодно, а уж строптивость очаровательному ребенку тем более.
Луиза Лецен, кажется, поняла, чем же берет свою ученицу Лаблаш, он ее просто любил всей душой, а дети всегда чувствуют любовь и отвечают взаимностью.
Фройлен Лецен была права, малышка Дрина очень любила тех, кто любил ее, – своего дорогого дядю Леопольда, брата матери, баронессу Шпэт, миссис Луи, служанку Феодоры, которая все чаще прислуживала ей самой, свою няню миссис Брук, дорогую сестрицу Федору, ну и конечно, свою мать герцогиню Кентскую. Но у Луизы Лецен закралось подозрение, что мать Дрина любит, потому что обязана это делать.
В самой Луизе очень счастливо сочетались исключительная строгость и требовательность с умением понять и развлечь ребенка. К тому же гувернантка тоже полюбила свою не всегда послушную, но такую живую и очаровательную воспитанницу. Девочка ответила ей тем же, Дрина на долгие годы сохранила привязанность и уважение к своей гувернантке, а в детстве и вовсе боготворила ее.
В Кенсингтоне ребенку скучно, неимоверно скучно, даже старшая сестра Феодора мечтала о том, чтобы вырваться оттуда на волю. Приученная к строгому распорядку и ответственная с малых лет, Дрина все же была живым ребенком, ей очень хотелось хоть каких-то развлечений, а играть, кроме как с Феодорой (но та намного старше) и своими многочисленными деревянными куклами, больше не с кем, вокруг только взрослые и однообразная, расписанная по минутам жизнь, в которой изредка бывали хоть какие-то развлечения.
– Феодора! – голос девочки звенел от восторга. – Феодора! Нам разрешили поехать к дяде Леопольду в Клермонт!
Радоваться было отчего, мать дома задерживали какие-то дела, и она решила отправить девочек только под присмотром Луизы Лецен. Ехать к любимому дяде да еще и самостоятельно… это ли ни повод для восторга?!
Когда, получив тысячу и одно наставление, как себя вести, а Луиза Лецен, как не допустить ничего неприличного, все уселись в карету, и та покинула пределы Кенсингтоского парка, Дрина вдруг отчетливо произнесла:
– Когда вырасту взрослой, буду ездить куда захочу, у меня будет своя софа и своя комната… и я не буду есть на обед баранину…
Вид у девочки был столь решительный, что фройлен Луизе стало смешно, но она сумела удержаться даже от легкой улыбки, потому что это вызвало бы огромную обиду ее подопечной.
Сама герцогиня в это время смотрела вслед удалявшейся карете и думала, что дочь пора так или иначе показать другому ее дяде – королю Георгу. В конце концов, никого другого из наследников второй очереди у короля нет и уже не будет, он просто обязан заботиться о девочке, ну и ее матери, естественно.
Король так не считал, о племяннице он и не вспоминал, а о ее матери слышать не хотел вовсе!
И все же, поговорив с Джоном Конроем, главным своим советчиком, герцогиня решилась на отчаянный шаг, она сама повезла дочь в королевскую резиденцию в Карлтон-Хаус. Этому предшествовала серьезная подготовка.
– Нет-нет, дорогая, реверанс должен быть куда глубже, ведь это король, а не твой учитель танцев. Пожалуйста, еще ниже.
У Дрины уже болели ноги, потому что присесть в глубоком реверансе один раз и даже десять это одно, а заниматься приседаниями полдня – совсем другое. Но девочка старательно держала спину, не подавая вида, как ей тяжело, и вовсе не капризничала. Она понимала, что предстоит что-то сверх важное, к чему обязательно нужно хорошо подготовиться.
Когда мать, наконец, удовлетворил сделанный реверанс и его повторили еще раз пять, принцессу отпустили привести себя в порядок. Герцогиня Кентская обернулась к баронессе Шпэт:
– Мне кажется, у Дрин получается. У нее можно воспитать изящные манеры.
– Они уже воспитаны, дорогая. Малышка держится так, словно знает о предстоящем будущем.
– Нет-нет, только не это! Я всем, даже брату Леопольду запретила говорить Дрин о надеждах на престол, нельзя, чтобы она раньше времени думала об этом, иначе мы еще хлебнем с ней горя.
– Это посоветовал Джон?
– Да, конечно, и я с ним согласилась, вокруг слишком много опасностей, если с малышкой что-то случится или у нее испортится характер, я не переживу.
Дальше последовали наставления о том, что можно и чего нельзя говорить при его величестве, как себя держать, как улыбаться:
– Дрин, пожалуйста, только уголки губ вверх, ты смеешься совершенно неприлично! Еще раз. Нет, не так. Вот, смотри. – Мать слегка растягивала рот, приподнимая вверх уголки губ, отчего улыбка совсем переставала выглядеть естественной и превращалась в вымученную. Дочь с тоской пыталась повторить, к счастью, это просто не удавалось.
– И еще, не вздумай проявлять инициативу сама, после приветствия только отвечай на вопросы. Это будет куда лучше, а то вдруг королю не понравится то, что ты скажешь.
Бедной Дрин уже вовсе не хотелось идти ни к какому королю, что она робко предложила матери. Герцогиня Кентская пришла в неописуемый ужас:
– Дитя мое, я столько лет бьюсь здесь в Англии, хотя могла бы спокойно жить в Аморбахе, только потому, что хочу, чтобы ты… – Она почти закусила губу, едва не сказав: «Стала королевой», – чтобы ты могла предстать при дворе! Как можно не желать быть принятой королем?!
У Дрины на глазах даже выступили слезы, она не просто не хотела быть принятой королем, она боялась этого до смерти. Но девочка только вздохнула, поняв, что ничто, даже самый жуткий скандал или истерика с топаньем ногами, не избавят ее от этой экзекуции. Оставалось воспринимать будущее представление его величеству как жестокое, но совершенно неизбежное наказание.
– Ты должна…
– Да, мама.
– Ты не должна…
– Да, мама.
– Не вздумай…
– Да, мама.
– Не забудь…
– Да, мама.
– Ты не слушаешь меня?!
– Слушаю, мама.
– Повтори, что я сказала.
– Я должна… я не должна… я не вздумаю… я не забуду…
Герцогиня чуть смутилась, ее дочь была куда толковей и даже взрослей, чем ей казалось. Все же Джон, видимо, прав, отсутствие детей благотворно влияет на воспитание девочки.
– Хорошо, давай еще раз повторим слова приветствия королю, которые ты произнесешь, когда он обратится к тебе.
Дрин повторила без запинки. Мать чуть призадумалась, но все же заметила:
– Не произноси слова деревянным тоном, ты должна говорить с чувством, душевно. Попробуй еще раз.
После десятого повтора получилось, по мнению матери, с достаточным чувством.
– Не забудь: только после того, как он сам к тебе обратится! Присесть как можно ниже и приветствовать, не поднимая глаз. Забудь о своей привычке глазеть на взрослых и вообще по сторонам.
Это было ужасно! Если можно, то Дрина проплакала бы всю ночь, но плакать тоже было нельзя, иначе завтра будут красные глаза и нос.
Феодора успокоила, что это все не так страшно, она уже бывала на королевских приемах, там так много людей, что король не успевает поговорить со многими, поэтому все пройдет достаточно быстро, а потом их угостят сладким. Такую приятную новость девочкам сообщила баронесса Шпэт.
Но даже обещание сладкого не утешило бедную Дрину, тем более мать сказала, что никакой толпы придворных на приеме не будет, она нарочно выбрала день, когда людей мало, чтобы, если дочь опозорится, позор не был прилюдным. Такое предположение задело девочку, и она упрямо вскинула головку:
– Я не опозорюсь, мама. Обещаю.
Мать только вздохнула.
И вот они с матерью и Феодорой в Карлтон-Хаусе. Придворных в тот день действительно было немного, но Дрине все равно казалось, что гудит целый рой пчел, однажды она слышала такой гул.
– Его величество! – шепот матери с оттенком ужаса, она быстро окинула взглядом своих девочек, видно, осталась довольна и растянула губы в той самой «приятной» по ее мнению улыбке – уголки губ вверх, но зубы закрыты. Бедные принцессы последовали ее примеру.
Король шел в окружении нескольких придворных, но Дрине не удалось ничего увидеть, она присела, упустив глаза вниз в ожидании, когда его величество соизволит обратиться, чтобы ответить душевно и скромно. Мысленно девочка повторяла слова своего ответа, уговаривая сама себя не бояться и ничего не перепутать.
По тому, как живей зашелестели вокруг юбки дам, стало ясно, что король приближается. У девочек уже болели ноги и спина от долгого и уж очень низкого реверанса, но они терпели. Шаг, еще шаг… и вот его величество уже рядом, совсем рядом… сейчас… еще мгновение, и он обратится… тогда надо чуть вскинуть глаза, потом скромно опустить и, снова присев поглубже (куда ж еще?!), ответить…
Ну… ну же! Она так долго стоять в неудобном положении не сможет… вот юбки зашелестели снова… Дрина рискнула чуть приподнять глаза и с изумлением увидела, что приветствует уже не короля, а идущих за ним придворных. Это же делала мать, пока не сообразила, что король прошел мимо, не только не поинтересовавшись своей племянницей, но и не заметив их.
Когда они выпрямились и чуть отошли в сторону, девочки услышали, как мать прошипела по-немецки: «Слепая развалина…». Герцогиня решила, что король либо отвлекся, либо просто сослепу не узнал свою невестку и племянницу. Положение срочно требовалось исправлять, поэтому герцогиня Кентская сделала еще две попытки нарочно попасть на глаза королю, во время третьей стало слишком заметно, что его величество избегает встречи с вдовой брата и ее дочерьми.
В ту ночь плакала не смертельно уставшая Дрина, а ее мать, обещавшая сквозь слезы шепотом и по-немецки, что уедет в Аморбах и увезет единственную наследницу трона… Хорошо, что девочка уже спала и ничего не слышала.
А на следующий день Дрина стала невольной свидетельницей разговора, заметно повлиявшего на ее отношение к Джону Конрою.
Феодора уехала куда-то с баронессой Шпэт и фройлен Луизой, няня миссис Брук ушла к прачкам, Дрина играла со своими куклами в некотором одиночестве, потому что в соседней комнате, дверь в которую была приоткрыта, герцогиня Кентская писала письма. Кукол у Дрины и Феодоры было множество – больше ста тридцати. Они были наряжены в довольно сложные костюмы, часто имитирующие исторические, некоторые даже изображали реальных персонажей. За неимением подруг для игры приходилось делать вид, что дружишь с королевой Елизаветой или королевой Анной, ведешь беседы с королем Генрихом Вильгельмом Завоевателем…
Многие куклы были просто дамами, но их никак не удавалось научить делать реверанс, их деревянные ноги не выдерживали напряжения. Зато у них хорошо получались разговоры о погоде… Куклы весьма натурально ахали при одном подозрении, что завтра снова дождь, правда, делали они это голосом самой Дрины, но для девочки кукольное поведение вполне заменяло жизнь. Дама в левой руке убеждала даму в правой, что не стоит ходить по парку в дождь, потому что могут промокнуть ноги и будет болеть горло. Дрина серьезно кивала и обещала голосом другой дамы, что ни за что не покинет дворец в случае плохой погоды.
Она так увлеклась, что не услышала, как в соседнюю комнату вошел сэр Джон Конрой, обратила внимание, только когда тот стал выговаривать матери за ее неподобающее поведение. Обвинять герцогиню Кентскую в неподобающем поведении?! Дрина с трудом удержалась от вопля изумления. А Конрой действительно почти ругал герцогиню за слабоволие:
– Неужели из-за единственной неудачи вы готовы бросить все?! Возможно, у короля было дурное настроение, болела печень, что часто бывает в последнее время, его кто-то разозлил…
Мать что-то отвечала, оправдываясь, она говорила тихо, потому Дрина не разобрала. Очень хотелось подойти к двери поближе и послушать, но девочка понимала, что если взрослые поймут, что она подслушивает, то рассердятся. Да и вообще это некрасиво – подслушивать. Но прислушиваться не прекратила.
Сэр Джон обещал посодействовать через принцессу Софью, сестру короля, которую тот просто обожал.
Принцессу Софию Дрина знала, эта сестра короля жила в Кенсингтонском дворце, только в другом его крыле. Джон Конрой почти открыто распоряжался всеми финансами Софии и ее большими домами, будучи неофициальным представителем принцессы повсюду, помогал воспитывать незаконнорожденного сына, удерживая того от неблаговидных поступков. Дрина слышала, как об этом однажды говорили меж собой баронесса и сама сестра короля. Тогда еще подумалось, что за неблаговидные поступки могут быть у Гарта? Наверное, он ел слишком много сладкого, отказывался от баранины и плохо мыл за ушами.
Дрине было все равно, какие там неблаговидные поступки Джон Конрой мешал совершать ее незаконнорожденному двоюродному брату, но тон, которым сэр Джон разговаривал с матерью, возмутил. Герцогиня оправдывалась, словно тоже совершила неблаговидный поступок. Вот еще!
Неизвестно, во что бы вылилось возмущение девочки, но пришла ее няня с выстиранными и выглаженными кукольными платьями, подслушивать больше не получалось, да и сама Дрина тоже отвлеклась. Но осадок остался, как и убеждение, что Джон Конрой плохо относится к ее матери.
Принцесса София чем могла помогла своему дорогому Конрою, но это было совсем не то, чего ждала герцогиня Кентская. Просто фройлен Луизу Лецен произвели в баронессы Ганноверские, а сам Джон Конрой стал рыцарем Ганноверского ордена. Об аудиенции у короля речи снова не шло. Но новый рыцарь не позволял герцогине опустить руки, он был настойчив.
И все же вовсе не его настойчивостью встреча короля и маленькой племянницы состоялась. Вмешался случай, как часто и бывает в жизни.