Королева секретов. Роман об Анне Клевской - читать онлайн

Глава 1

1530 год

Анна смотрела из окна гейтхауса[1] на катившую внизу карету. Девушка радовалась, что на ней красивое новое шелковое платье, и понимала, чего ждут от нее родители. В четырнадцать лет она должна была знать все домашние премудрости и уметь произвести впечатление на гостей своими добродетелями.

Каждое лето отец, известный подданным как герцог Иоганн III, перебирался с женой и детьми сюда, в Шваненбург – огромный дворец, построенный на крутом каменистом холме, который возвышался над могучим Рейном и славным городом Клеве. Сегодня к ним ненадолго приехали погостить дядя Отто фон Вилих, добродушный владыка Геннепа, и тетя Элизабет, никому не позволявшая забывать, что она дочь герцога Иоганна I. Они наверняка везли с собой Отто, дядиного побочного сына. Хотя двор Клеве имел репутацию места, где строго блюдут правила морали, бастардам здесь не отказывали в милостях. Дед Анны со стороны матери, герцог Иоганн II, имел тридцать шесть незаконнорожденных детей; не зря его прозвали «делатель детей». Умер он, когда Анне было шесть лет, так что помнила она его весьма смутно, тем не менее живые подтверждения дедовской необузданной плодовитости встречались ей при дворе и в домах клевской знати на каждом шагу. Казалось, она в родстве почти со всеми в находившихся под властью отца объединенных герцогствах и графствах Клеве, Марк, Юлих, Берг, Равенсберг, Зютфен и Равенштайн.

Герцог Иоганн, как обычно, был одет роскошно, когда вышел приветствовать гостей, карета которых подкатила к гейтхаусу. Темные волосы коротко подстрижены, челка и борода аккуратно расчесаны, мощная фигура облачена в алый дамаст. Анна смотрела на отца с восторгом. Да, герцог любил покрасоваться, выставить напоказ свое великолепие. По распоряжению Иоганна его жена и дети надели дорогие шелка и украсили себя золотыми цепями. Анна стояла в одном ряду с младшими братом и сестрой, Вильгельмом и Амалией, которую в семье любовно называли Эмили.

Отцу и матери не пришлось напоминать детям, что нужно поклониться, так как придворные правила вежливости отпрыскам герцога внушали с колыбели. Не позволяли забывать и о том, что они были потомками королей Франции и Англии, а также кузенами великого императора Священной Римской империи Карла V, повелителя их отца. Сознание этого должно было проявляться во всех поступках детей.

Когда юный Отто фон Вилих ступил на землю, сердце Анны едва не остановилось. Ей этот внебрачный кузен, двумя годами старше ее, казался Божьим даром, снизошедшим на мостовую. О, как он был красив! Непослушные каштановые кудри и высокие скулы, точеный подбородок, полные губы и веселые глаза. Да, Отто был прелестен! Когда он приветствовал всех, выражая должное почтение хозяину и хозяйке, в нем почти не наблюдалось неуклюжести, свойственной молодым людям его возраста. Поклонившись Анне, он выпрямился, и улыбка его была такой милой, что сердце юной девы буквально разрывалось на части.

Анна была помолвлена, а значит, все равно что выдана замуж, в одиннадцать лет. Обращаясь к ней официально, люди называли ее мадам маркиза, потому что будущим супругом принцессы Клеве был Франциск, маркиз Понт-а-Муссон, старший сын Антуана, герцога Лоррейнского. Жених и невеста никогда не встречались. Анна не видела даже портрета своего суженого, и хотя ей постоянно напоминали о ее великом предназначении, перспектива замужества казалась почти нереальной. Часть приданого уже была выплачена, и Анна ожидала, что свадьба состоится в этом году, как только Франциск достигнет брачного возраста – четырнадцати лет.

Она была слишком юна, чтобы выражать свою волю в момент помолвки. Ее согласие подразумевалось контрактом, который подписал отец. Анна беспрекословно приняла выбранного для нее мужа, так как ей с детства внушали, в чем состоит долг дочери герцога. Но теперь, видя Отто фон Вилиха, Анна впервые пожалела, что желания были высказаны за нее старшими. Глаз от чарующей улыбки юноши было не оторвать.

Пока Анна боролась с собой, силясь не выдать нескромных чувств, хотя мир вокруг нее рушился, отец вел гостей через Рыцарский зал. Его серьезное грубоватое лицо оживлялось, когда он показывал дяде Отто скульптуры.

– Говорят, этот зал был создан Юлием Цезарем, – заявил герцог Иоганн.

– Ах, какие здесь устраивали церемонии! Я их прекрасно помню, – отозвалась тетя Элизабет.

Они медленно шествовали через парадные залы. Анна ничего не замечала, кроме Отто, который шел рядом и не сводил с нее глаз.

– Мы обставили эти апартаменты на манер великолепных французских замков Луары, – похвалялся отец, обводя унизанной кольцами рукой красивую мебель и гобелены.

Анна заметила, как дядя и тетя обменялись завистливыми взглядами. Мать выглядела безмятежной. Все это великолепие было для нее чем-то вполне естественным, ведь она богатая наследница и принесла отцу обширные земли и титулы. Герцогиня Мария украшала собой двор Клеве по-королевски, но со скромностью, проявляя почтительность к супругу, как и подобает женщине. И она, и отец – оба были строги в соблюдении сложного этикета, установленного для герцогов Клеве их бургундскими предками. Уже почти сотню лет в том, что касается придворных манер и стиля, двор Бургундии задавал тон в христианском мире. Мать и отец перенимали новые идеи от великолепного французского двора, находившегося неподалеку, к западу от Клеве, а также из Италии, откуда новшества проникали на север благодаря заезжим визитерам, путешествовавшим по Рейну. Иногда Анна чувствовала, что отцовский двор на вкус матери был слишком утонченным и свободомыслящим; он казался гораздо более либеральным, чем двор Юлиха. Но мать никогда не критиковала происходящее в Клеве.

Когда они достигли личных апартаментов, подали вино, игристый «Эльблинг», который отцу регулярно доставляли вверх по реке с виноградников на Мозеле. Дядя Отто и тетя Элизабет с готовностью приняли кубки. Благо вечер еще не наступил: правила при дворе были строгие, и все вино, даже герцогское, гофмейстер, очень серьезно относившийся к своим обязанностям, запирал на ключ в девять часов.

Потягивая напитки из кубков тончайшего венецианского стекла, взрослые вели беседу, сперва довольно скованно, потом постепенно расслабляясь, а дети молча слушали. Анна ни на миг не забывала, что рядом с ней сидит Отто.

– У вашего отца чудесный дворец, – сказал он.

– Надеюсь, вам удастся познакомиться с ним получше. – Она почувствовала жалость к своему кузену, поскольку у Отто не было никакой надежды унаследовать приличный дом, хотя не его вина, что он родился бастардом. – Но я уверена, вам живется хорошо в Геннепе.

– Не так, как вам здесь, Анна, – ответил он и снова одарил ее обворожительной улыбкой, а она затрепетала, услышав из его уст свое имя. – Но мне повезло. Мой отец и мачеха относятся ко мне как к своему законному сыну. Ведь других детей у них нет, понимаете?

– А друзья у вас есть?

– Да, к тому же я учусь, и у меня очень добродушный наставник. Ведь мне придется самому прокладывать себе путь в жизни, может быть, на службе Церкви.

– О нет! – воскликнула Анна, не успев удержаться. – То есть вы могли бы иметь более счастливую жизнь, занимаясь чем-нибудь другим.

– Вы думаете об удовольствиях, которых я буду лишен, – усмехнулся Отто, и Анна зарделась. – Поверьте, я тоже о них думаю. Но у меня нет наследства, Анна. После смерти отца все перейдет моему кузену. Что еще мне остается?

– Мой отец найдет вам место здесь или доктор Олислегер, его главный советник. Я уверена!

– Как вы добры, Анна, – пробормотал Отто. Глаза их встретились, и она прочла в его взгляде ответ на все свои надежды. – Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем возможность остаться при дворе Клеве. Тогда я смог бы чаще видеть вас.

От его слов у Анны перехватило дыхание.

– Значит, я попрошу за вас, – пообещала она и заметила, что ее мать наблюдает за ними, слегка хмурясь.

Отец переключился на свою любимую тему, и герцогиня не сомневалась: скоро прозвучит имя Эразма. Великий ученый-гуманист был кумиром отца; герцог восхищался им, как никем другим, и советовался с ним по религиозным вопросам.

– Эразм говорит, Церковь – это не папа, епископы и клир, – произнес герцог Иоганн. – Это весь христианский люд.

Тетя Элизабет выглядела озадаченной, герцогиня сохраняла непроницаемое выражение лица. Анна знала, что в отношении религии мать с отцом не согласна. Набожная, словно монахиня, она, вероятно, внутренне морщилась, слыша, как о Святом отце, сидевшем в Риме, отзываются уничижительно, будто он какая-то мелкая сошка.

– Эразм проповедует всеобщий мир и терпимость, – продолжил отец, ничего не замечая. – Нет и не может быть более высокого идеала. Он вдохновляет меня жить так, как я живу, как управляю своим герцогством и своим двором, как воспитываю своих детей.

– Это высокий идеал, но опасный, – заметил дядя Отто. – Даже если Эразм и не имел такого намерения, он исподволь подстрекает людей к нападкам на Церковь. Отсюда один шаг до ереси Мартина Лютера.

– Лютер во многом говорит разумные вещи, – возразил отец. – В Церкви действительно творятся ужасные вещи, и она нуждается в очищении.

– Милорд запретил труды Лютера, – быстро проговорила мать.

– Да, дважды, – подтвердил герцог. – Но некоторые обвинения, выдвинутые им против Церкви, справедливы. Никто не должен платить священникам за отпущение грехов и спасение от Чистилища; неправильно, что князья Церкви живут в роскоши, когда наш Господь был простым плотником. Но отрицание пяти таинств – это уже чистая ересь.

– Ваш зять не согласился бы с этим, – сказал дядя Отто.

– Курфюрст Саксонии держится радикальных взглядов, – с болью в голосе ответил отец, – и я боюсь, Сибилла заразилась ими, ведь жена обязана следовать за своим мужем. Курфюрст призывает меня вступить в его Шмалькальденскую лигу германских лютеранских принцев, но я никогда этого не сделаю.

– И тем не менее вы породнились с ним благодаря браку дочери, – не уступал дядя Отто. – Вы связаны с лигой, нравится вам это или нет.

Настал черед матери принять страдальческий вид: замужество дочери с протестантом шло вразрез со всеми ее убеждениями. Казалось, разгорается ссора, но тут колокол на вершине башни Йоханнистурм во внутреннем дворе пробил четыре раза, и герцогиня Мария ухватилась за открывшуюся возможность избежать дальнейших пререканий. Анна полагала, матери не хотелось, чтобы ее отпрыски слушали разговоры, направленные против Церкви и истинной веры, в которой она их взрастила.

– Дети, – бодро проговорила герцогиня, – почему бы вам не показать кузену Отто остальную часть замка?

Все повскакивали на ноги. Анна втайне возликовала.

– Мы с удовольствием сделаем это, – честно признался тринадцатилетний Вильгельм. Анна понимала, что скоро Отто прослушает лекцию об архитектуре Шваненбурга и славной истории Клеве, и не ошиблась. Пока они шли назад через парадные залы, Вильгельм, наделенный всеми добродетелями, кроме чувства юмора, гуманности и сочувствия к другим, разглагольствовал о том, что родился здесь, в Шваненбурге, и похвалялся богатством и процветанием герцогства Клеве.

– Нашего отца прозвали Иоганн Миролюбивый, потому что он правит весьма мудро, – хвастал Вильгельм. – Когда он женился на нашей матери, она принесла ему Юлих, Берг и земли, которые тянутся на четыре сотни миль. Став герцогом Клеве, я унаследую все это и буду таким же мудрым, как мой отец.

Анна увидела, что Отто подавляет улыбку.

– Отто приехал сюда не затем, чтобы выслушивать все это, Bruder[2]. Сегодня такой прекрасный день, и вас освободили от послеобеденных уроков. – Она повернулась к Отто и почувствовала, как ее бросило в жар. – Хотите подняться на Шванентурм? Оттуда открывается прелестный вид, и я расскажу вам легенду о Лоэнгрине.

– Слишком жарко ползти туда по всем этим ступенькам, – надув розовые губки, капризно проговорила Эмили.

– Какая же вы лентяйка, сестрица, – вздохнула Анна.

– Но я очень хотел бы полюбоваться видами, – сказал Отто, не сводя сверкающих глаз с Анны, – и физическая нагрузка пойдет нам на пользу.

– Думаю, Отто больше понравится осмотреть Шпигельтурм, – вмешался Вильгельм, как будто Отто ничего не говорил. – Архивы герцогства – это самое интересное.

– О Вильгельм, вы всегда настаиваете на своем! – воскликнула Эмили.

– Вы можете сводить туда Отто позже, – твердо сказала Анна. – Но сперва он хочет подняться на Шванентурм.

– Тогда ведите его сами, – начальственно заявил Вильгельм. – А я пойду и поищу то, что хочу показать ему.

– Я пойду с вами, – присоединилась к брату Эмили. – Помогу искать.

– Просто вам лень подниматься наверх, – хмуро пробурчал Вильгельм, вовсе не обрадовавшись тому, что двенадцатилетняя сестрица решила составить ему компанию.

– Пойдемте. – Анна протянула руку Отто. – Оставим их, пускай препираются.

И она решительно повела своего кузена к башне. Вильгельм не успел остановить ее. Вот повезло!

Вся жизнь Анны строилась вокруг правил, ритуалов, бесконечного шитья и проходила под строгим материнским надзором. Возможность провести немного времени наедине с прекрасным юношей превосходила любые ее самые буйные фантазии. Невероятно, что все сложилось так легко, без всяких усилий с ее стороны. Это была эскапада, которую мать наверняка не одобрила бы, ведь она неустанно твердила, что юная леди никогда не должна оставаться наедине с мужчиной, чтобы не скомпрометировать свою репутацию. Хотя ни разу не объяснила, что именно может произойти, впрочем, было ясно: речь шла о чем-то ужасающем. Но ведь Отто не в счет, правда? Он член семьи и ненамного старше Анны.

Могучая башня Шванентурм возвышалась над ними, на мощеный двор падала ее квадратная черная тень. Анна остро ощущала, что по пятам за ней идет Отто. Она радовалась, что надела новое красное шелковое платье с золотым лифом, расшитым петлями из жемчуга. В этом наряде и с распущенными по спине светлыми волосами Анна чувствовала себя красавицей. Сибилла, изображенная на портрете с раскосыми глазами и длинными золотистыми локонами, которые пленили курфюрста, считалась главной красоткой в семье, все соглашались с этим, но сегодня Анна упивалась мыслью, что тоже может выглядеть прелестно.

Стражники у дверей взяли на караул при их приближении.

– Эту башню построил мой предок, герцог Адольф, – сказала Анна, налегая на тяжелую дверь.

– Позвольте мне, – вмешался Отто и тоже приложил силу.

Анна пошла вперед, приподняв пышные юбки, чтобы удобнее было подниматься по ступенькам.

– Старая башня рухнула лет сто назад, – продолжила она, пытаясь спрятать свою нервозность за стеной фактов. – Герцог Адольф сделал ее выше прежней.

– Да, она и правда высокая! – поддакнул Отто. – Эти ступеньки, наверное, никогда не закончатся. Давайте немного передохнем.

Анна повернулась и поймала на себе восторженный взгляд юноши.

– Вы очень милы, – сказал Отто, – и это платье вам к лицу.

Глаза его совершили путешествие от ее стройной талии к выпуклостям груди под бархатным лифом.

Затрепетав от похвалы, Анна улыбнулась, просто не могла удержаться. Она знала: нельзя позволять ему говорить такие интимные вещи, а себе – принимать комплименты. Но ее так и распирало от радости; она не могла сдвинуться с места, уйти и испортить этот момент.

Оба они слегка запыхались, когда преодолели последний лестничный пролет, который вел к туррету[3] наверху башни, и вошли в узкую, почти ничем не обставленную комнату с окнами в каждом торце. Турецкий ковер в свое время, наверное, обошелся предкам Анны в целое состояние, но теперь был потертым. Девушка подошла к окну с видом на реку. Внизу перед ней простирался город Клеве – лоскутное одеяло из красных крыш и шпилей.

Отто остановился сбоку от нее.

– Прекрасный вид, – сказал он, глядя поверх ее плеча. Анна чувствовала его дыхание, оно нежно касалось уха. – Так поведайте же мне о Лоэнгрине. – Голос Отто был как ласка.

Анна попыталась сосредоточиться на легенде, которую обещала рассказать, но разум ее был переполнен этим странным, головокружительным чувством. Неужели это любовь? Она видела, как сильно любят друг друга ее родители, и знала, наслушавшись болтовни фрейлин и горничных, что любовь иногда бывает похожей на помешательство и толкает людей на глупые поступки, как будто они лишились рассудка. Любовь способна сделать человека невероятно счастливым или бесконечно несчастным. И теперь, стоя в этой пыльной комнатушке, впервые оказавшись наедине с молодым человеком, Анна поняла, что такое сильное влечение к кому-то. Чувство было восхитительное, но и пугающее, словно ее тянуло к чему-то грандиозному и опасному, и она не знала, как остановить себя.

Но она должна! Скоро ей предстоит стать замужней женщиной, и Анна научена хранить верность своему будущему супругу.

– Вы знаете, почему эту башню называют Лебединой?[4] – спросила она у Отто, заставив себя собраться с мыслями и продолжить разговор. – Не думаю, что в Лимбурге вы слышали легенды, которые известны в Клеве.

– Когда я был маленьким, мать рассказывала мне разные истории, но я почти все забыл.

– Над нами, наверху туррета, есть золоченый флюгер, – сказала Анна, слегка задыхаясь. – На нем сидит лебедь, которого в старину изображали на своих гербах графы Клеве в честь Рыцаря Лебедя, загадочного Лоэнгрина. Взгляните сюда. – Она повернулась и вытащила из-под лифа эмалевую подвеску. – Это моя личная эмблема. Два белых лебедя обозначают невинность и чистоту.

Отто взял руку Анны в свою и наклонился, чтобы рассмотреть, что лежит у нее на ладони. И вдруг легонько поцеловал ее запястье. Анна вздрогнула от удовольствия.

Она еще не обезумела – пока нет. Была научена, что добродетельная женщина не должна позволять мужчине целовать себя, пока не станет его нареченной невестой. Анна отдернула руку, и Отто выпрямился.

Слегка дрожащим голосом она продолжила рассказ:

– Два белых лебедя направляли лодку Лоэнгрина, когда он плыл по Рейну давным-давно, чтобы посетить графиню Клеве по имени Эльза. Она пребывала в большой печали, потому что ее супруг умер и какой-то деспот пытался занять его место, принудив несчастную вдову выйти за него замуж. Лоэнгрин пришел на помощь. Он сверг тирана и женился на Эльзе.

Отто во все глаза глядел на Анну.

– Если она была так же красива, как другая принцесса Клеве, которую я могу назвать, тогда я снимаю перед Лоэнгрином шляпу. – Голос его звучал немного хрипло.

Анна вдруг ощутила жар на щеках. Она понятия не имела, как реагировать на такой комплимент.

– Он был знаменитым героем, – вновь заговорила Анна, стараясь сохранить спокойствие. – Но на следующий день после свадьбы он взял с Эльзы обещание никогда не спрашивать, как его зовут и кто его предки. Неизвестный ей и никому другому, он был рыцарем Святого Грааля и часто отправлялся выполнять секретные поручения. Эльза согласилась, они жили счастливо, и у них родилось трое прекрасных сыновей, которые стали моими предками.

– Сейчас вы скажете, что все закончилось плохо, – высказал предположение Отто.

– Да. Эльзе очень хотелось узнать, получат ли ее сыновья большое наследство от отца. Она не смогла удержаться и задала ему вопрос, которого поклялась никогда не задавать. Когда она это сделала, Лоэнгрин испытал невыразимую муку. Вырвался из ее объятий и покинул замок – этот самый замок. И там, на реке, его ждали два лебедя с лодкой, на которой он прибыл в Клеве. Он уплыл на ней, и больше его никто не видел.

Отто качал головой, не отрывая глаз от Анны:

– И что стало с Эльзой?

– Ее охватила такая печаль от этой утраты, что она умерла. Ведь она очень любила Лоэнгрина.

Впервые Анне стало ясно, как ужасна была потеря Эльзы. Вероятно, на ее лице отразилась печаль, потому что Отто без всяких предисловий шагнул к ней и обнял ее, прижав к себе. Не успела Анна остановить его, как он прикоснулся губами к ее губам и лизнул ее язык своим. Это было чрезвычайно странно, приятно и вместе с тем отвратительно. Она и представить себе не могла, что поцелуи могут быть такими, но знала: так делать нельзя, это плохо. Что подумают о ней родители?

– Нет, – сказала Анна, отстраняясь.

Отто крепко держал ее в своих объятиях.

– Да! – выдохнул он. – Прошу вас, не лишайте нас этого удовольствия! В этом нет ничего дурного. Не нужно бояться.

– У меня может быть ребенок, – запротестовала Анна и удивилась, когда Отто засмеялся. – Может, – предостерегающим тоном повторила она. – Матушка Лёве говорила, что от поцелуев появляются дети.

– Кто такая матушка Лёве? – спросил Отто, а сам при этом терся носом о ее нос, пока она вполсилы пыталась высвободиться.

– Моя няня.

– Ничего-то она не знает! Ребенка от поцелуев у вас быть не может. Это безвредно. И вам понравилось, я точно знаю. – Он продолжал крепко держать ее и так соблазнительно улыбался, что у Анны стали подкашиваться колени.

Как же страшно говорить о таких вещах с мужчиной!

Отто снова поцеловал ее, на этот раз мягко и нежно, а потом потянул на ковер, целуя ее полузакрытые глаза и гладя по щекам. Руки его блуждали повсюду, и восхитительное ощущение, которое он пробуждал в ней, затмило звучавший в голове тревожный колокольчик. Он сказал, тут нечего бояться, и она ему поверила. Он был гостем в доме ее отца – благовоспитанный молодой человек, который, она могла на это рассчитывать, знал, как следует себя вести. И в нем нарастало захватывающее дух возбуждение, которое было таким заразительным.

– О Анна! – тихо воскликнул Отто, не отрывая от нее глаз и наматывая на пальцы локон ее волос; дыхание его становилось все более частым и прерывистым. – Позвольте мне любить вас! Я не причиню вам вреда.

Его губы вновь сомкнулись на ее губах с большей горячностью, а потом он протянул руку вниз, задрал ей юбку, сорочку и – к изумлению Анны – начал нежно трогать ее потайные места. Она не сопротивлялась: ее слишком сильно захватили чувства и ощущения, о которых Анна никогда даже не мечтала.

– Как у вас есть губы здесь, – прошептал он, нежно водя по ее рту языком, – так же есть они и здесь, для тех же целей.

Пальцы его двигались ритмично, исследовали ее все смелее, и Анна почувствовала нараставшее внутри исключительно приятное ощущение. Она не испугалась, но удивилась, как мало знала свое собственное тело, и никакого стыда не было. Вот оно, безумие, о котором шептались женщины! Жила ли она вообще до этого момента?

То, что случилось дальше, было невероятно прекрасно, и Анна отдалась этому, ни о чем больше не думая, потому что просто не могла мыслить разумно. Несильная боль, а потом она вознеслась на Небеса. Удовольствие нарастало, и она почувствовала, как тело Отто содрогается в спазмах. Он вскрикнул и стал медленно расслабляться, лежа поверх нее и внутри нее, прижимая ее к себе и бормоча бессвязные слова любви, а ее накрыло волной безудержного экстаза, который все усиливался и усиливался, пока она не подумала, что вот-вот потеряет сознание.

Она лежала, совершенно ошеломленная, а он повернул к ней голову и улыбнулся:

– Вам понравилось, как мы целовались, Анна?

Девушка кивнула, думая, какие же красивые у него глаза.

– О милая Анна, – проворковал Отто, снова касаясь ее губ губами, – вам понравилось, правда? Я вижу.

– Да. Я и не представляла, что бывают такие удовольствия. – Анна лежала в его объятиях, чувствуя себя невероятно счастливой, и ей хотелось, чтобы это мгновение длилось как можно дольше.

– Вот для чего Бог создал мужчину и женщину! – Отто улыбнулся.

– Так делать было нельзя, да?

Здравомыслие возвращалось к ней, и вместе с ним явилось осознание того, что она участвовала в чем-то запретном.

– Конечно нет. – Он отпустил ее и, сев, стал зашнуровывать рейтузы. – Но пусть это будет нашим секретом. Родители этого не поймут. Они считают, такие удовольствия доступны только в браке, но я не вижу ничего дурного в том, чтобы наслаждаться ими и раньше.

Анна ощутила чувство вины. Унесенная потоком безумия, она нарушила заповеди, внушенные ей матерью. Но это было так прекрасно! Почему же тогда она чувствует, как в нее заползает страх? Это был страх, что все откроется, – поняла Анна, – и ничего больше. Неужели она станет жалеть о том, что доставило ей такую радость?

– Мы можем пожениться, Анна? – спросил Отто, глядя на нее жадными глазами.

– Мне хотелось бы этого! – с жаром отозвалась она. – Но меня обещали сыну герцога Лоррейнского. – Слова застыли у нее в горле.

Отто молча уставился на нее:

– Я не знал.

Анна покачала головой:

– Я этого не хочу, но мой отец ищет союза с Лоррейном.

Слишком поздно поняла она: то, что сотворили они с Отто, должно было произойти после брака. Они похитили сокровище, по праву принадлежавшее Франциску.

– Помолвку можно расторгнуть, – сказал Отто.

– Сомневаюсь, – покачала головой Анна, почувствовала, как подступают к глазам слезы, и поняла, что на ее лице должно было отобразиться страдание.

Бедняжка встала, привела в порядок платье и направилась к двери.

– Куда вы, Liebling?[5] – с изумленным видом спросил Отто.

– Нам нужно возвращаться. Мы пробыли здесь слишком долго, – ответила Анна.

Он снова обнял ее и поцеловал, долго и страстно, не оставив в ней никаких сомнений по поводу его чувств. Теперь они принадлежали друг другу, и ничто не могло изменить этого: вот о чем говорили ей его губы. Анну захлестнули эмоции. Ей хотелось, чтобы этот момент длился вечно, но она заставила себя отстраниться, не смея оставаться наедине с ним еще хоть на миг дольше.

– Я люблю вас, Анна, – услышала она шепот Отто.

Не обращая внимания на болезненное ощущение между ног, она стала торопливо спускаться по лестнице. Ей нужно поскорее добраться до своих покоев, где можно будет излить в слезах свою печаль. Там есть чистая вода, мыло и полотенце, чтобы смыть с себя следы греха, и она снимет платье, которым так гордилась, но которое теперь замарано пятнами ее морального падения. Отто прав. Произошедшее между ними нужно держать в секрете; к тому же у Анны просто не имелось в запасе слов для описания случившегося. Если родители узнают, ее станут винить. Начать с того, что она не должна была оставаться наедине с Отто, тем более позволять ему целовать себя и ложиться рядом с собой. Они скажут, что он обесчестил ее, принцессу Клеве, находясь гостем в доме ее отца. Но все же было не так! Она легла с ним по своей воле – и была в полном восторге. Отто сказал, что любит ее, и завел речь о браке, хотя никогда им не принадлежать друг другу. Глаза Анны вновь наполнились слезами. Она вышла из башни, молясь про себя, чтобы стражники не заметили ее отчаяния.

– Анна! – крикнул у нее за спиной Отто. – С вами все в порядке?

– Шпигельтурм там! – срывающимся голосом крикнула она в ответ. – Они будут ждать вас. Скажите им… скажите, что у меня разболелась голова и я пошла прилечь.

Оставив Отто стоять столбом, Анна быстро пошла в свои покои. К счастью, там никого не было. Матушка Лёве, по своему обыкновению, наслаждалась послеобеденным сном.

Заливаясь слезами, Анна расшнуровала лиф и рукава платья и сбросила его на пол, потом налила воды из кувшина в таз. Обмывая себя, она заметила кровь на батистовой сорочке. Были ли это месячные гости, о появлении которых предупреждала мать? Когда Анна спросила, почему у женщин должна течь кровь, мать просто ответила, что такова воля Божья и она узнает об этом больше ближе к свадьбе. Анна задумалась, имеет ли эта кровь отношение к тому, что случилось сегодня.

Она поменяла сорочку, а испачканную положила отмокать в таз с водой. А что делать с платьем? На его подкладке тоже была кровь. Анна взяла влажную тряпку, которой мыла себя, и принялась оттирать пятна. Вскоре они стали почти незаметными; если специально не искать, ничего и не увидишь. Сырое платье было засунуто в сундук, а надето другое, из кремового шелка с алой отделкой. Потом Анна посмотрела на себя в зеркало, чтобы проверить, не приметит ли кто, что она плакала. Глаза слегка покраснели, но объяснить это можно, сославшись на головную боль. А голова у нее и правда побаливала от груза любви, вины и отчаяния, который она теперь несла.

Когда башенный колокол позвал всех к ужину, Анна быстро спустилась по лестнице и прибыла в столовую вовремя. Отец терпеть не мог опозданий.

Отто уже был там с дядей Отто и тетей Элизабет. Анне хотелось броситься к нему в объятия, но вместо этого она заставила себя не смотреть на него, понимая, что он жадно ищет ее взгляда. Никто не должен догадаться, что у них есть тайна.

– Как ваша голова? Лучше? – спросила тетя Элизабет.

– Гораздо лучше, благодарю вас, – ответила Анна.

– Вы сменили платье, дитя мое, – заметила мать.

– В том было жарко. – Она молилась, чтобы Отто не выдал их каким-нибудь случайным словом или взглядом; мать иногда бывала очень наблюдательной.

Трапеза оказалась тяжелым испытанием. Анна старалась вести себя как обычно и съесть отборного карпа и жареную свинину, которые ей положили. Она не смела вспоминать о случившемся в башне, чтобы не залиться краской и не выдать себя. Это было нелегко, когда Отто, такой красивый, сидел в опасной близости от нее, и живот у Анны сжимался от любви и желания. Ей потребовалось собрать все внутренние силы, чтобы не подавать виду. Но, кажется, никто не заметил в ее поведении ничего необычного.

После ужина пришли музыканты с трубами, лютнями и арфами. Мать предпочла бы всегда слушать только арфу, свой любимый инструмент, если бы это было в ее власти. Когда отзвучала последняя нота, герцогиня одарила музыкантов улыбкой, что случалось с ней нечасто.

– Мне хотелось бы потанцевать, – задумчиво проговорила Эмили, – или спеть.

Мать нахмурилась:

– Мое дорогое дитя, вам известно, что женщине неприлично танцевать и петь на людях.

– Знаю, – мрачно буркнула Эмили, – но я так люблю музыку и танцы.

Тетя Элизабет неодобрительно посмотрела на нее.

– Она унаследовала от меня любовь к музыке, – объяснила мать.

Элизабет понимающе улыбнулась. Мужчины говорили о политике.

– Император амбициозен. Он хочет получить графство Гелдерн, – сказал отец. – Но оно отойдет жениху Анны. – Анна увидела, как помрачнел Отто, а герцог Иоганн продолжил как ни в чем не бывало: – Герцог Карл бездетен, и Франциск, как его внучатый племянник, станет наследником. У меня у самого есть виды на Гелдерн, но я отказался от них по условиям брачного контракта. Я удовлетворюсь тем, что моя дочь станет герцогиней Гелдерна.

Анна с трудом сохраняла спокойствие. Ей, разумеется, вовсе не улыбалась такая перспектива. В ее воображении Франциск превратился из обходительного, улыбчивого юноши во вздорного, подозрительного мужчину.

– Но у императора тоже есть притязания на Гелдерн, разве нет? – спросил дядя Отто.

– Да, через его мать, – ответил герцог Иоганн. – Но если он будет настаивать, мы готовы к этому. Клеве, может быть, и является частью Священной Римской империи, но, кроме того, это одно из мощнейших германских княжеств. Мы не позволим императору диктовать нам свои условия. Мы защитим свою независимость. У нас есть свои суды и собственная армия, и я контролирую нашу внешнюю политику.

Вильгельм жадно слушал отца.

– Но Карл очень силен. Возникнет распря, – заметил дядя Отто.

– Ах, но он будет занят войной с Англией, если король Генрих продолжит попытки развестись с теткой его императорского величества Екатериной, чтобы жениться на куртизанке. Я рассчитываю, что Карл, скорее, озаботится этим да еще турками, которые посягают на его восточные границы, так что ему будет не до Гелдерна. Я способен собрать сильную армию. – Герцог замолчал, ожидая, пока слуга заново наполнит вином его кубок. – Один раз я встречался с королем Генрихом, вы знаете. Восемь лет назад, когда посещал его королевство в свите императора.

– И каков он, отец? – спросил Вильгельм.

– Красив. Высокопарен. Горд своим новым титулом. Папа только что назвал его Защитником Веры за книгу, которую король написал против Мартина Лютера.

Беседа тянулась бесконечно. Никакой возможности перемолвиться с Отто хотя бы словечком, ведь между ними сидели Вильгельм и Эмили. Ровно в девять часов явился гофмейстер, чтобы убрать вино, и это был сигнал: пора расходиться. При дворе запрещалось засиживаться дольше за игрой в карты, выпивкой или просто разговорами, и отцу нравилось подавать в этом добрый пример.

Все пожелали друг другу спокойной ночи. Когда Анна покидала зал, то почувствовала, как кто-то сзади взял ее за руку и вложил что-то ей в ладонь. Она обернулась и увидела с тоской смотревшего на нее Отто. К счастью, кажется, никто ничего не заметил. Выходя из столовой, Анна получила родительское благословение и взбежала по лестнице в свою комнату.

Только там она раскрыла ладонь. На ней лежал крошечный сверток из кусочка дамаста, а внутри него – кольцо, украшенное красной эмалью. К нему была приложена записка: «Милая Анна, прошу вас, примите этот знак моего глубокого почтения. На фамильном гербе моей семьи изображено красное кольцо, так что это для меня особый символ. Надеюсь, вы будете носить его и вспоминать добрым словом своего верного слугу».

Он преподнес ей такую вещь! Ах, если бы это было обручальное кольцо! Но все равно, как бы там ни было, а оно символизировало вечную любовь.

Анна не посмела сохранить записку. С болью в сердце она разорвала ее на мелкие кусочки и выбросила в окно. А кольцо спрятала под неприколоченной доской в углу своей спальни.

Через два дня фон Вилихи уехали. Анна разрывалась между грустью оттого, что пришлось распрощаться с Отто, и облегчением. Больше не нужно защищаться от его настойчивых попыток тайком переговорить с ней. Раз он уехал, забрав с собой страх разоблачения, Анна могла расслабиться и сказать себе, что не должна больше о нем думать, чтобы не сойти с ума. Не смела она и попросить отца о месте для Отто, чтобы ее явный интерес к делам этого молодого человека не вызвал неудобных вопросов. И все же было невероятно трудно вернуться к обыденной жизни, а ведь они с Эмили бо́льшую часть времени проводили в апартаментах матери в кругу женщин и редко оставались одни, за исключением ночи, которую проводили вдвоем с сестрой в их общей спальне.

Вильгельму повезло больше. С семилетнего возраста он получал образование под руководством ученого советника отца герра Хересбаха, которого порекомендовал сам Эразм. Брат без конца хвастал, что Эразм посвятил ему, пятилетнему мальчику, книгу. Теперь он бегло изъяснялся на латыни и французском, тогда как Анна и Эмили говорили только по-немецки. Мать не верила в необходимость образования для женщин, помимо обучения их чтению и письму.

– Знатным дамам неприлично быть образованными, – часто говаривала она. – Вам, девочки, не нужно говорить ни на каком другом языке.

Анна не могла представить, чтобы ее мать когда-нибудь поддавалась такой страсти, какую испытала она сама. Матушка, внешнее сходство с которой Анны все отмечали, в других отношениях (с грустью понимала дочь) была слишком степенной, слишком спокойной, слишком набожной. Она следила за дочерьми почти непрерывно. Даже когда Анна и Эмили выходили на улицу немного погулять, мать была тут как тут – шла сзади вместе со своими дамами.

– Мы всегда у нее под рукой! – ворчала Эмили, видя, что мать следит за ними, пока они обходят сад.

Анна заметила, что стала еще больше раздражаться из-за этой постоянной материнской бдительности.

– Герцогиня – мудрая женщина, – с укоризной говорила им матушка Лёве, когда, вернувшись домой, сестры жаловались ей на заведенные матерью порядки. – Это редкость – встретить мать, которая так строго следила бы за своими детьми.

Няня тоже была дамой весьма достойной, несмотря на полноту, румяные щеки и туго закрученные вокруг ушей косицы. Анна и Эмили не сомневались в ее любви к ним, но она в один голос с матерью внушала им необходимость быть скромными, целомудренными и покорными. Все, чему они научились от матери и няни, было направлено на то, чтобы сделать из них добродетельных будущих жен для принцев; и если они отклонялись от намеченного для них узкого пути или начинали предаваться несбыточным мечтам, что ж, тогда мать и матушка Лёве быстро находили им занятие и отвлекали от глупостей молитвами или шитьем. «Не дай Бог, – думала Анна, – чтобы они когда-нибудь узнали, как далеко я уклонилась от их предписаний!»

– Вы должны быть как монахини, – снова завела речь о своем мать. Она имела склонность давать им наставления, пока они работали иглами. Прошла неделя после отъезда гостей, и Анна с легкой тревогой размышляла, заметила ли мать ее реакцию на Отто. – Вы должны научиться строго следить за своими глазами. Никогда не позволяйте им заглядываться туда, куда не нужно. Будьте скромны в жестах и выражении лица.

«Даже если заметила, то не могла знать всей правды», – заверила себя Анна, подавляя угрызения совести, которые не давали ей покоя. Ее продолжало удивлять, что она так беспечно отнеслась к наставлениям матери. Строго следить за глазами? Да она вообще ни за чем не уследила! «Я не достойна стать чьей-нибудь женой, – с горечью в душе твердила себе Анна. – Не достойна любви родных. Если бы они знали, какова я на самом деле, то отвергли бы меня, и поделом».

Она ничего никому не говорила о своих страданиях. Нужно было держать в секрете и радость, и печаль, и чувство вины. Это стало ее наказанием.

Теперь Анне хотелось иметь больше разных занятий, чтобы отвлечься. Дни тянулись томительно скучно, похожие один на другой: все тот же неизбывный круговорот из молитв, шитья, вязания, готовки и наставлений о том, как управлять большим хозяйством. Однако игры и пение были запрещены в Клеве как непристойные. Эмили хитро обходила этот запрет. Среди разных вещей, в беспорядке засунутых под ее кровать, имелась лютня, на которой она тихонько играла по ночам или в те редкие моменты свободы, которые ей удавалось улучить. И еще Эмили записывала слова песен, которые сочинила. Но Анне не хватало дерзости на такое безрассудство, к тому же она не умела играть ни на каком инструменте и петь тоже, конечно, даже не пробовала.

Казалось, ее мир вечно будет ограничен пределами замка и церкви, хотя иногда им с Эмили позволяли развлекать за ужином гостей вместе с герцогом и герцогиней, потому что в Клеве родители воспитывали своих дочерей так, чтобы те могли быть радушными хозяйками. Гости, которых специально подбирали, были неизменно или ученые-гуманисты, или церковники, или советники, которых хотел приветить отец. Они хвалили очарование и грацию Анны, а мать одобрительно взирала на это, убеждаясь, что сделала все очень хорошо, вырастив своих дочерей такими добродетельными.

Мать держала детей в строгости, но, несмотря на это, Анна любила ее. Она была камнем, на котором покоилось основание их мира, и становилась путеводной звездой, когда жизнь разлаживалась. От одного вида ее бесстрастного лица, звука ее спокойного голоса возникало ощущение благополучия и безопасности. А вера ее вдохновляла.

Как и отец, мать дружила с учеными-гуманистами, но те, которых принимали в ее круг и сажали за стол, держались с ней одного мнения в неприятии учения Мартина Лютера. Мать искала утешения у своего духовника отца Герехта, приора картезианского монастыря в Кантаве, неподалеку от ее родного Юлиха. Он был монахом ордена картезианцев, отличавшегося большой строгостью, и тем не менее, хотя вел затворническую аскетическую жизнь за монастырскими стенами, не утратил сострадания и любви к живущим в миру несчастным душам и каждую неделю приезжал ко двору. Он написал два трактата против Лютера, но не питал к нему ненависти. Анна любила слушать проповеди отца Герехта, потому что говорил он в них только о любви.

– Никогда не упускайте из виду любовь Господа к людям, – говорил монах, благосклонно улыбаясь ей и Эмили, сидевшим за столом с матерью. – Вы христианские принцессы и должны нести перед собой Святое Сердце Господне как объект особого почитания и подражания.

Анна пыталась следовать его советам, но по мере взросления обнаруживала, что мир предлагает слишком много вещей, отвлекающих от этого, и бо́льшая часть из них была для нее под запретом.

Мать, разумеется, не опускалась до мирских развлечений. Ее задачей было вырастить своих детей добрыми католиками.

– Я всегда напоминаю им семейный девиз: «Candida nostra fides» – «Наша вера чиста», – сказала она, делая небольшой глоток вина. – Так и должно быть. Двор моего супруга – школа этого Нового Учения. Верно, что мы можем многое узнать из этих заново открытых текстов Древней Греции и Рима, и все же я боюсь, они подвигнут людей на то, чтобы подвергать сомнению учения Церкви.

– Изучение античных трудов казалось замечательным делом несколько лет назад, – заявил отец Герехт, когда подали фрукты, – но ваша милость правы, это оказалось опасным, так как действительно привело к тому, что люди стали задаваться вопросами по поводу веры и религиозных доктрин. – Он выглядел расстроенным. – Некоторые считают, что Писание должно быть доступно для чтения всем.

Монах не упомянул Эразма, да это было и не нужно: все они знали, что Эразм – сторонник перевода Писания на язык народа и сам занимается этим. К тому же герцог Иоганн поддерживал идею реформатора.

Мать ни за что не стала бы критиковать супруга или открыто перечить ему. А так как герцог любил Эразма, она и его не подвергала критике.

Герцогиня Мария просто сидела и с задумчивым видом изящно резала еду.

Отец Герехт покачал головой:

– Если мирянам будет позволено читать Писание, они, того и гляди, начнут хвастаться, что разбираются в нем лучше церковников, которые обучены толковать его и рукоположением в сан наделены духовной силой для этого.

Вильгельм, с интересом слушавший разговор, вдруг заговорил:

– Простите меня, отец, но, говорят, не все священники достаточно образованны для толкования Святого Писания своей пастве, и некоторые объясняют его избирательно, сообразуясь со своими нуждами.

– Вильгельм! – воскликнула шокированная мать.

Старый монах улыбнулся:

– Ваша милость, в юном возрасте вполне естественно задавать вопросы, и если молодой человек слышал такое, значит ему нужно услышать и о том, что подобные случаи крайне редки. Продажные души есть везде, чем бы люди ни занимались, даже среди священников, к сожалению. Но большинство набожны и честны в своем призвании. Такой ответ удовлетворяет вас, мой юный господин?

– Да, отец. – Вильгельм не выглядел убежденным.

– Я надеюсь на это, – строго сказала мать.

Сын повесил голову.

Оставалось совсем немного времени до пятнадцатого дня рождения Анны. Он приходился на сентябрь, Эмили родилась в октябре, и отмечали оба праздника всегда вместе. Обычно устраивали небольшой торжественный ужин с родителями и несколькими приглашенными гостями, которые приезжали с поздравлениями и подарками. По крайне мере, это был повод нарядиться.

Анна стояла в сорочке посреди своей комнаты и рассматривала красивую одежду, разложенную на ее кровати. Эмили юлила вокруг, уже одетая в зеленое как мох платье с широким черным бархатным поясом и тщательно отделанными разрезами на узких рукавах.

– Черный бархат – это слишком мрачно, Анна.

– Да, но это мое самое дорогое платье. – Анна наклонилась над копной алого бархата. – Я надену это. И наверное, мой новый Stickelchen, из-под которого будут видны косы. – Она взяла в руки расшитый бусинами головной убор с декоративной золотистой вуалью.

– Весьма уместно, мадам маркиза, – прокомментировала матушка Лёве, деловито вошедшая в комнату со стопкой чистого белья, которое собиралась положить в сундук под кроватью. – Теперь, когда вы почти уже солидная леди пятнадцати лет, нужно и выглядеть соответственно! Но это алое не сочетается с вашим головным убором. Наденьте лучше красный шелк.

Анна заколебалась. Она не притрагивалась к этому наряду с июня, не хотелось ей делать этого и сейчас. На платье остались едва заметные пятна – напоминания о том, что произошло между ней и Отто, если кто-нибудь присмотрится хорошенько.

– Нет, я лучше надену черное, – быстро сказала она. – Золотой пояс с большой пряжкой хорошо будет смотреться с ним.

Матушка Лёве зашнуровала на ней платье.

– Хочу заметить вам, миледи, что вы поправились. В прошлый раз я затягивала его туже.

– Это потому, что она слишком налегает на Kuchen[6], – съехидничала Эмили.

Анна не засмеялась. Она вовсе не ела пирожных больше, чем обычно, и тем не менее замечала, что грудь у нее в последние недели увеличивается как-то слишком быстро и живот округлился. Все это означало, что она превращается в женщину. Анна это понимала, но ей не хотелось стать толстухой.

Она надела пояс. И правда: талия ее стала шире.

– Мне нужно последить за диетой.

– Для юных леди вашего возраста поправляться – это обычное дело, – утешила ее матушка Лёве. – Если вы будете меньше есть, все это уйдет, помяните мое слово.

Но ничего никуда не уходило. Через месяц, когда вокруг башен начал завывать ветер, камни на мостовой стали скользкими от прилипших к ним осенних листьев и все в замке занялись приготовлениями к отъезду в Дюссельдорф, как делали каждую зиму, Анне уже было не отмахнуться от того факта, что ее живот и груди определенно раздулись. Может, она больна, хотя чувствует себя прекрасно? И какое же заболевание проявляется таким образом?

Ужасная возможность открылась ей. Когда замужние женщины двора ее матери были enceinte[7], их животы увеличивались в размерах. Дамы эти отправлялись на несколько месяцев в свои поместья, потом снова появлялись при дворе стройные как тростинки и без конца трещали о своих младенцах. Но она не может быть enceinte. Начать с того, что она не замужем, и Отто уверял ее, что поцелуи, даже более интимного свойства, безвредны. Матушка Лёве говорила, что это не так, дабы отвратить своих воспитанниц от желания целоваться с любым молодым человеком, который им понравится.

Но что, если Отто ошибался? Что, если поцелуи вовсе не так безвредны, как он говорил?

Глава 2

1530–1531 годы

Наступивший ноябрь принес с собой туманы. Подготовка к отъезду почти завершилась. Завтра они покинут Шваненбург.

Ночью Анна лежала без сна, держа руки на животе. Он явно стал толще, и ей часто приходилось бегать в клозет. Она встала и опустилась на колени рядом с кроватью. Приподняв доску пола, вытащила кольцо Отто. Оно должно поехать с ней; она ни за что не оставит его здесь. Кроме этой драгоценности, у нее больше ничего не осталось от любимого.

Анна вернулась в постель, но сон ускользал от нее. Посмеет ли она посоветоваться с одним из отцовских врачей? Доктора дают клятву не разглашать тайны своих пациентов, но не посчитает ли доктор Шульц более обязывающим с точки зрения морали долг верности своему господину? И как Анна сможет подобрать слова, чтобы объяснить ему, чем они занимались с Отто?

Но ей нужно понять, что с ней происходит, иначе она могла умереть или, не дай Боже, заиметь ребенка, а это еще хуже. Держать в секрете симптомы «болезни» больше не представлялось возможным. Ей уже приходилось затягивать пояса так туго, как только она осмеливалась, и надевать на себя самые широкие сорочки до того, как утром приходила матушка Лёве, чтобы помочь ей одеться. Вскоре сама няня наверняка заметит неладное.

Анне не удалось обмануть матушку Лёве. На следующее утро эта уважаемая дама вплыла в комнату прежде, чем ее воспитанница успела встать с постели.

– Торопитесь, мадам маркиза! – сказала нянюшка. – Нас ждет путь в сотню миль, и ваш батюшка хочет выехать как можно скорее, чтобы успеть за день проехать как можно больше. Я сейчас налью вам теплой воды и положу сорочку поближе к печке, чтобы согрелась.

Анна выскользнула из постели. Еще недавно ее совсем не беспокоило раздевание и мытье на глазах у няни. Повернувшись к ней спиной, Анна спустила ночную рубашку до талии, взяла чистую тряпицу и стала намыливать лицо и руки, молясь, чтобы матушка Лёве не заметила, как изменилось ее тело.

– Анна, взгляните на меня! – Матушка Лёве назвала ее по имени, как в детстве, и строгость команды не оставила у воспитанницы никаких сомнений в том, что ее тайна раскрыта. На лице матушки Лёве изобразился такой ужас, что Анна похолодела. – Вы ничего не хотите мне сказать, дитя? – запинаясь, проговорила няня. – Mein Gott[8], я догадывалась, но сказала себе, нет, только не моя Анна, это невозможно. Она хорошая девочка и невинна в таких делах. Анна ничего подобного не сделает. Скажите мне, что вы не опозорили нас всех!

Анна бросилась в слезы.

– Я не знаю! – прорыдала она. – Он сказал, ничего плохого не будет.

Рука матушки Лёве подлетела ко рту.

– Он? Лучше расскажите мне все! – Няня силилась совладать с собой, но то, что она в шоке, было очевидно.

Анна повесила голову и приготовилась встретиться лицом к лицу с последствиями своего безумства, зная, что матушка Лёве тут ничем ей не поможет. И все же, по мере того как история вываливалась из нее отдельными кусками, с дрожью и использованием неуклюжих эвфемизмов, ей становилось легче, она будто снимала с плеч невыносимо тяжелую ношу.

Пока Анна говорила, матушка Лёве дрожащими руками одевала ее. «Эта история плохо скажется на няне», – поняла воспитанница. Мать решит, что та недостаточно хорошо следила за своей подопечной и не внушила ей должным образом правила приличия. Но это будет несправедливо, потому что мать сама предложила Анне, Эмили и Вильгельму показать Отто замок. Она не сказала, что они должны взять с собой матушку Лёве, так как знала, что та спит. И мать сама втолковывала Анне, что необходимо быть целомудренной, а значит, она тоже не преуспела в выполнении своего долга, потому что не объяснила Анне, от чего ей нужно защищать себя и воздерживаться.

– Он точно был внутри вас? – сурово спросила матушка Лёве, и щеки у нее порозовели.

– Да, – прошептала Анна. – Он сказал мне, что это поцелуй и он безвреден.

– Безвреден, как же! Этим мужчина и женщина занимаются, чтобы завести ребенка. И кажется, у вас он завелся, бедная овечка. – Няня тяжело вздохнула. – Что теперь делать, я даже не знаю. Нужно сказать вашей матушке.

– Нет! – крикнула Анна, вдруг разозлившись на Отто за обман – неужели он сделал это намеренно? – и страшась испуга матери, ее разочарования и гнева, который наверняка за этим последует.

– У меня нет выбора, – твердо заявила матушка Лёве. – Герцогиня должна знать и решить, что делать. Но предоставьте это мне, я скажу ей сама, по-своему, чтобы она поняла: хотя вы повели себя глупо и недостойно, вашей неопытностью воспользовался юный проходимец, которому следовало бы дважды подумать, прежде чем решаться на такое!

Анна дрожала. Она хотела возразить, что нет, все было не так! Но не посмела. Ей нужна была поддержка матушки Лёве.

– Как вы думаете, что она скажет? – прошептала бедняжка.

– То, что сказала бы любая мать, услышав такую новость! – отрезала няня. – И вы должны принять ее праведный гнев. Но думаю, я достаточно хорошо ее знаю: когда госпожа успокоится, она поступит по справедливости.

– Вы скажете ей прямо сейчас? – запинаясь, проговорила Анна.

– Нет, дитя. – Матушка Лёве сняла с крючка накидку Анны. – Нам нужно ехать. Лучше подождать, пока мы не доберемся до Дюссельдорфа.

– Но на дорогу уйдет три дня! – воскликнула Анна.

– И в пути трудно будет поговорить с глазу на глаз. Нет, мы должны подождать приезда, и мне нужно обдумать, как подступиться с этим к вашей почтенной матушке.

Никогда еще поездка не казалась Анне такой долгой. Прошла целая вечность, но вот наконец вдалеке показались окутанные туманом стены, шпили и купола столицы герцогства.

Анна родилась здесь, во дворце с видом на Рейн, и отсюда Сибилла уехала, чтобы выйти замуж за курфюрста Саксонии. Но сегодня возвращение домой, обычно такое приятное, не радовало Анну. Ее слишком сильно угнетал страх. Спустившись из кареты и ступив во двор, она думала только о том, что сегодня вечером решится ее судьба. Анна не могла представить, какой она будет. Расторгнут ли помолвку? Отправят ли ее саму в монастырь доживать дни в стыде? Или еще хуже, вдруг родители лишат ее наследства? Или – и она принялась лелеять в душе золотой огонек надежды – заставят Отто жениться на ней? Может быть, в конце концов все обернется к лучшему.

Отец слезал с коня, удовлетворенно окидывая взглядом две башни по бокам от выхода с просторного двора, каждая была увенчана куполом. Мать отдавала распоряжения фрейлинам, чтобы те занялись ее багажом.

– Девочки, идите в свои комнаты, – сказала она дочерям. – А вы, Анна, постарайтесь принять более веселый вид. Скоро Рождество.

– Да, миледи, – ответила Анна, вымученно улыбнулась и быстро отвела глаза, чтобы мать не заметила блеснувшие в них слезы. К Рождеству ее могут изгнать из семьи.

Анна пошла к лестнице, Эмили держалась следом, и они вместе поднялись в свои комнаты на втором этаже. Личные покои по приезде всегда заново поражали Анну роскошью, но сегодня не произвели на нее никакого впечатления. Она закрыла за собой дверь и, давясь слезами, опустилась на резной деревянный ларь. Горничная постучалась к ней, спрашивая, нужно ли разбирать вещи, но Анна отослала ее.

Она сильно нервничала и не могла взяться ни за чтение, ни за вышивку, а вместо этого встала у окна и устремила взор на крытые серой плиткой крыши галереи и лоджии, которые находились внизу и выходили на ту сторону, где располагалась пристань. В апартаментах под ней обустраивается мать, не подозревающая, что ее мир вот-вот рухнет. При мысли об этом Анна снова заплакала.

Ужин для детей герцога, как обычно, подали в их собственных покоях. Анна только взглянула на поставленную перед ней тарелку с Sauerbraten[9] и жареным шпинатом и отослала все это обратно на кухню. Ее тошнило.

– Я не голодна, – сказала она горничной.

Ее лихорадило от тревожного ожидания: поговорила матушка Лёве с матерью или еще нет? Только когда колокол пробил семь раз, няня пришла к ней в комнату с мрачным лицом.

Анна встала, вся дрожа, не в силах произнести ни слова. Горло у нее сжималось. Она пошла впереди матушки Лёве вниз по лестнице через общие комнаты к двери, которая вела в покои матери; ноги у нее подкашивались. Стражники взяли на караул, подняв скрещенные пики. Вперед выскочил церемониймейстер и открыл двери.

– Мадам маркиза де Понт-а-Муссон! – объявил он.

Анна прошла за ним. Делая реверанс, она тревожно вглядывалась в лицо матери.

Герцогиня была одна, сидела в своем привычном кресле. По ее кивку двери за Анной и матушкой Лёве закрылись. Анна пришла в ужас, увидев, что мать недавно плакала, чего не случалось с ней никогда. Она делилась своими тяготами с Господом, уверенная в Его помощи. Но, очевидно, в этом испытании, уготованном ей дочерью, на поддержку Всевышнего рассчитывать не приходилось.

– Садитесь, Анна, – произнесла мать, указывая на стул, и ее голос дрогнул. – Вы знаете, зачем вас сюда позвали. Повторять сказанное матушкой Лёве слишком тяжело, так что не будем на этом задерживаться. Вам нужно исповедаться, пройти покаяние и примириться с Господом. Меня тревожит то, что происходит сейчас… Матушка Лёве считает, вы где-то на пятом месяце… – Она невольно вздрогнула.

– Да, миледи, – прошептала Анна. – Мне так жаль.

– В этом я не сомневаюсь. – Голос матери был резким. – Думая о том, сколько раз я взывала к вашей добродетели, меня тянет к слезам. Если бы вы прислушивались к моим словам должным образом, мы сейчас не вели бы этот разговор. Но сделанного не исправишь, как бы это нас ни печалило. И матушка Лёве сообщила мне, как сильно огорчены вы тем, что вам придется жить с последствиями своего греха. Я держу в уме ваши юные годы и вашу невинность. Мне хочется думать, больше согрешили против вас, чем вы сами. Кажется, так и было.

Анна наклонила голову. Она не заслуживает такого понимания и будет вечно благодарна матушке Лёве за то, что та представила ее проступок в таком вызывающем сочувствие свете.

Настал момент молить о своем будущем.

– Миледи, – осмелилась подать голос Анна, – мы поступили очень плохо, но мы любим друг друга. Отто хочет жениться на мне!

Мать уставилась на нее:

– Вы в своем уме, девочка? Вы действительно думаете, что ваш господин и отец отдаст вас замуж за бастарда?

Анна никогда не слышала, чтобы мать говорила с такой горячностью.

– Но это позволит нам избежать позора, миледи, – прошептала она.

– Для этого есть другие способы! – Герцогиня покачала головой, как будто приходя в отчаяние. – Анна, послушайте меня. Никто не должен знать, что вы ждете ребенка. Вы кому-нибудь говорили?

– Нет, мадам. Но разве не нужно сообщить Отто?

Глаза матери округлились от удивления.

– Ни в коем случае! Его следовало бы выпороть за то, что он сделал с вами, но лучше ему пребывать в неведении относительно того, какие это имело последствия. И ваш отец тоже ничего не должен знать. Это разобьет ему сердце… как разбито мое. – Голос герцогини снова дрогнул.

Анну переполняло раскаяние – и негодование. Она причинила боль матери, и все же та вела себя очень неразумно.

– Итак, – мать снова заговорила оживленно, – мы скажем, что вы больны, у вас несварение желудка. Матушка Лёве обратила внимание, что в последнее время вы мало едите, может быть, и другие это заметили. Вы отправитесь в Шлоссбург, где воздух здоровый, и там к весне, по милости Божьей, полностью поправитесь. Матушка Лёве поедет с вами, она же пригласит повитуху, которая поможет в должное время. Когда… когда все закончится, вы сможете вернуться ко двору, как будто ничего не случилось, и никто ничего не узнает.

– Да, матушка, – безучастно ответила Анна.

Наказание оказалось не таким уж и строгим, мать могла вовсе отказаться от нее, лишить своей любви, но неужели она не способна проявить больше понимания и использовать свое заметное влияние на отца, чтобы убедить его: пусть позволит Анне выйти замуж за Отто! Какое это было бы счастье! А теперь…

– Что будет с ребенком? – спросила несчастная, разыгрывая свою последнюю карту. – Ему нужен отец.

Мать поджала губы:

– Вам следовало думать об этом раньше! Младенца отдадут кормилице и вырастят. Кто его родители – останется тайной. Матушка Лёве, вы организуете это, пока находитесь в Золингене.

– Да, мадам, – кивнула няня.

Герцогиня повернулась к Анне:

– Вам, вероятно, сейчас так не кажется, но все это к лучшему. Я рассчитываю на ваше содействие и благоразумие.

– Да, мадам, – прошептала Анна, не в силах больше сдерживать слезы. – Мне исповедаться отцу Герехту?

Ей стало дурно от такой перспективы, и она вдруг испугалась при мысли о том, что ее ждет, когда она лишится утешительного присутствия матери.

– Нет. Матушка Лёве устроит, чтобы в Шлоссбурге к вам пришел священник, который вас не знает, – ответила герцогиня.

Несмотря на возмущение, Анна понимала, что ей крупно повезло.

– Мадам, я не знаю, как благодарить вас за доброту ко мне, которой я не заслуживаю и знаю это, – проговорила она сквозь слезы. – Простите меня, что я так опечалила вас. И я буду скучать. – Анна встала на колени и уткнула лицо в ладони, вздрагивая от рыданий всем телом.

На плечо ей легла чья-то мягкая рука. Девушка подняла мокрое лицо и увидела склонившуюся над собой мать.

– Я тоже буду скучать по вам, моя Анна, – сказала герцогиня более мягким голосом.

Анне стало ясно, что сдержанность матери была вызвана скорее печалью, чем неодобрением. Она, как обычно, скрывала эмоции. Сама Анна пока еще не овладела этим искусством. Раскинув руки, она обхватила мать за талию и воскликнула:

– Не бросайте меня! Пожалуйста, не прогоняйте. Лучше я умру, чем потеряю вашу любовь.

Мать отцепила от себя ее руки и держала их в своих:

– Никто не гонит вас, Анна. Я делаю то, что в ваших интересах, из любви к вам. А теперь идите в свою комнату, лягте в постель и притворитесь больной. А когда вы уедете, мы станем писать друг другу, и вы будете сообщать мне, как идут дела. Даю вам свое благословение, и да хранит вас Господь.

Шлоссбург Анна всегда любила. Она провела здесь бо́льшую часть детства. Изолированный на скалистом плато высоко над рекой Вуппер и окруженный густыми лесами прекрасный замок, в былые времена главная твердыня предков герцогини Марии, графов Берга, был также и любимой резиденцией герцога. Окрестности его славились богатыми дичью охотничьими угодьями, к тому же это было прекрасное место для проведения придворных праздников, которые так любил отец Анны. В прежние времена Шлоссбург, занимавший выгодное положение на местности и способный выдержать осаду, был крепостью. Теперь он представлял собой скопление похожих на мельницы для перца башенок и прелестных черно-белых деревянных домов, окружавших донжон. Отец ценил Шлоссбург за красоту и безопасность, которую замок давал семье, и еще за то, что это было гораздо более здоровое место для детей, чем Дюссельдорф с его городским воздухом.

Опираясь на руку матушки Лёве, – горничная, которую выбрала няня, ждала их, чтобы поприветствовать, внутри мощных арочных ворот Цвингертор, – Анна медленно шла по двору, понимая, что за ней сочувственно наблюдают двое рыцарей из ее эскорта. Очевидно, она весьма убедительно разыгрывала болезнь, и мужчины, без сомнения, думали, что их юная госпожа приехала сюда в отчаянной надежде продлить свою жизнь. К счастью, была зима, и тяжелая меховая накидка скрывала выступавший живот «страдалицы».

По великолепной парадной лестнице Анна поднималась с трудом, перешагивая со ступеньки на ступеньку. Наконец они достигли общих комнат на первом этаже и вступили в просторный Рыцарский зал с боковыми галереями. Издавна его использовали для торжественных государственных церемоний, которые устраивали герцоги Клеве, а до них – графы Берга. Двадцать лет назад здесь состоялась свадьба отца с матерью, а потом была помолвка Сибиллы с курфюрстом. Сегодня к приезду гостей в двух элегантных каминах во французском стиле разожгли огонь, но зал все равно не прогрелся, словно ему было необходимо присутствие толпы людей, чтобы напитаться их теплом. Свечи не горели, что придавало залу мрачности, и, проходя мимо каменных колонн, на которых покоился высокий потолок с деревянными балками, Анна дрожала от холода и ощущения покинутости.

За Рыцарским залом располагались просторные личные покои членов семьи герцога. Много дней провела Анна в комнате фрейлин матери, Kemenate, где жили женщины семьи, когда отец отсутствовал. Из всех окон открывались прекрасные виды на живописные окрестные пейзажи. Позади Kemenate находилась часовня, где герцогиня, проживая в резиденции, каждый день участвовала в литургии Часов[10], сама произносила слова службы, а дети стояли рядом с ней на коленях.

Слуги приготовили спальню для Анны. Стоявшая в углу печь, отделанная зеленой плиткой, была затоплена, перина взбита, гобелены с изображением цветов повешены на стены. Матушка Лёве приказала молоденькой горничной Герде распаковать сундуки Анны, и вскоре комнаты приобрели жилой вид, за исключением того, что люди, которые делали Шлоссбург настоящим домом, отсутствовали.

Когда наступила зима, ребенок подрос и стал толкаться в утробе у Анны. Сама она превратилась в затворницу и почти не выходила из своей комнаты. За ней присматривали матушка Лёве и горничная Герда, которой сказали, что ее госпожа страдает тяжелой формой водянки. Догадывалась ли служанка, чем страдала Анна на самом деле, кто знает. Герда была неграмотной дочерью фермера, обладала живым воображением, была расторопна и очень добра к Анне. Оставалось надеяться, что она не вникает в подробности жизни своих господ и не задается лишними вопросами.

Когда ребенок впервые зашевелился, Анна с новой силой ощутила реальность того, что в ней растет новая жизнь. Она заплакала от мысли, что ее ребенку не суждено узнать ни материнской любви, ни отцовской. Об Отто она старалась не думать, чувствуя, что если погрузится в мысли о нем, то сойдет с ума от тоски и горя. Он должен был находиться здесь, рядом с ней. Как можно держать его в неведении? Какая жестокость – оставлять младенца сиротой.

Матушка Лёве осторожно расспросила местных жителей и нашла опытную повитуху, которой сплела историю об одной замужней фрейлине герцогини, оказавшейся в сложных обстоятельствах; сказала, что эта несчастная, получив разрешение укрыться в замке, нуждалась в помощи и сохранении ее истории в строгой тайне, и пообещала щедро заплатить и за то, и за другое. Обрадованная такой удачей, повитуха взялась, когда придет время, найти хорошую кормилицу для ребенка. Ее сестра была на сносях и могла оказаться полезной: молока у нее было много, когда она выкармливала своего последнего младенца. Матушка Лёве посетила дом повитухи и дом ее сестры и сообщила, что в обоих царила безупречная чистота. Еще лучше было то, что акушерка знала одну семью, где один за другим умерли шестеро новорожденных детей, и эти люди отчаянно хотели иметь ребенка. Муж, мастер Шмидт, был успешным и уважаемым кузнецом, изготавливал мечи, имел добротный дом из дерева и камня, а его жена отличалась набожностью. Монахини из расположенного в городе монастыря Грефрат возьмут на себя заботы о выхаживании малыша. Все было устроено.

Анна понимала, что у нее нет выбора. Мать говорила, мол, все делается ради ее же блага, но сама Анна не могла в это поверить.

Время тянулось медленно. Дни проходили за шитьем приданого для младенца, которое отправят вместе с ним в дом приемных родителей, в легких прогулках и молитвах. Каждую неделю Анна писала матери, но сообщать было особенно не о чем, кроме того, что она здорова и ест хорошо. Свежий воздух Шлоссбурга делал свое дело. Каждый день она гуляла вокруг замка – выходила через боковые ворота в разбитый на крутом холме сад, который заканчивался обрывом; далеко внизу блестели воды Вуппера.

В этой холмистой местности, окруженной лесами, легко было поверить в сказки о ведьмах, феях и призраках, которые Анна слышала в детстве. Герда верила, что в замке обитают привидения, но матушка Лёве сразу велела горничной замолчать и забыть эти глупости. «Беременным женщинам, – шепнула она на ухо Анне, – не нужно испытывать страх».

Но Анна, отчаянно нуждавшаяся в каком-нибудь отвлечении, обнаружила, что ей хочется узнать больше. Слышала ли Герда сама что-нибудь? Видела ли собственными глазами?

– Нет, мадам, – призналась девушка. – Но мой кузен здесь конюхом, и однажды он видел высокую фигуру в черном капюшоне, она стояла у окна в Rittersaal[11].

«Это могла быть я, – подумала Анна, – в своей темной накидке. Разве я не достаточно печальна, чтобы блуждать по замку призраком из настоящего?»

– Я здесь ничего странного не замечала, – сказала она, – но люблю истории о привидениях.

Герда знала их множество и могла заполнить рассказами томительные часы ожидания. Сведенные вместе судьбой, несмотря на разницу в ранге и положении, девушки крепко подружились. Матушка Лёве, строгая поборница соблюдения этикета, не препятствовала этому. Она понимала, как одинока Анна, как скучает по родным и как сильно нуждается в компании. А тут была Герда, примерно того же возраста, с льняными волосами, веселая и словоохотливая. Справившись со своими делами, она тут же появлялась в комнате Анны и развлекала ее болтовней. Последние недели беременности были скрашены бесконечными мрачными легендами и волшебными сказками.

Ребенок становился тяжелее, вечерние посиделки становились продолжительнее, начали раскрываться первые весенние бутоны. И однажды утром в середине марта Анна ощутила первые схватки.

Повитуха, обосновавшаяся в замке две недели назад со своим родильным креслом, объяснила Анне, чего ожидать. Потом она сказала, что роды были легкие. Но ничто не могло подготовить Анну к тому, с какой силой навалились на нее схватки и какую боль она испытала. Это продолжалось много часов. Однако она была молода, сильна и переносила родовые муки хорошо. Только в самом конце почувствовала, что больше терпеть не в силах, но тут, побужденная совершить последнее невероятное усилие, она ощутила, как ребенок выскользнул из нее в мир, и ее страдания закончились.

Матушка Лёве положила крошечного малыша ей на руки всего на несколько мгновений, чтобы он получил материнское благословение, прежде чем будет навечно разлучен с ней. Сердце Анны захолонуло, когда она его увидела. Он был совершенен, восхитителен, и она увидела в нем Отто. Никогда еще ей ничего не хотелось так сильно, как оставить его при себе, но она знала, что об этом не может быть и речи. Самый ужасный в ее жизни момент наступил, когда вернулась матушка Лёве, чтобы забрать у нее младенца. Анна храбро проглотила слезы, поцеловала крошечную головку и отдала ребенка.

– Его зовут Иоганн, – прошептала она, – в честь моего отца.

Оставшись одна, Анна лежала и заливалась слезами, чувствуя себя так, будто у нее вырвали сердце.

Матушка Лёве застала ее в таком состоянии.

– Перестаньте, овечка моя! Ну, ну. Все к лучшему, поверьте. Я договорилась, чтобы мне время от времени сообщали о нем, и вы будете знать, что он здоров и счастлив. А теперь вам нужно думать о будущем. Вы принцесса. У вас есть предназначение, которое нужно выполнить, и я уверена, вы сделаете это с гордостью. Роды у вас прошли легко, проблемы позади. Вам повезло.

– Повезло? – Анна горько заплакала. – Когда у меня ноют руки от желания подержать моего малыша, моего Liebling! Когда я так ужасно по нему тоскую. Если это удача, как тогда ощущается горе?

Телесные раны затянулись, молоко иссякло, но пустые руки продолжали болеть оттого, что на них не лежал потерянный ребенок. Анна вернулась в Дюссельдорф совершенно здоровой, но сердце ее обливалось кровью от сожалений: ах, что было бы, если б только… Возвращение к привычной жизни казалось невозможным, ей никогда не стать прежней. Но шли месяцы, ее тайная печаль превратилась в глухое оцепенение души, и Анна начала понимать мудрость, заключенную в словах матушки Лёве. Скандала избежать удалось, и в этом ей действительно повезло. Но тем не менее Анне хотелось плакать всякий раз, как она задумывалась, какой могла бы быть жизнь, если бы ей позволили разделить ее с любимым мужчиной и их ребенком.

Глава 3

1538–1539 годы

Отец умирал. Надежды не было. Последние четыре года у него медленно, но неуклонно угасал разум. Раньше люди называли его Миролюбивым, а теперь дали ему прозвище Простак.

Анна не знала, какой недуг его гнетет, и доктора, казалось, тоже. Началось это через три года после ее возвращения из Шлоссбурга. Отец стал забывать незначительные вещи, делал замечания невпопад или обращался к людям, называя их чужими именами. Иногда мать сомневалась, действительно ли у ее супруга какие-то проблемы, но потом он говорил или делал что-нибудь странное, и все его близкие снова впадали в беспокойство.

В октябре герцога Иоганна сразила новая болезнь – обычная простуда, что дало его личному врачу, доктору Сеферу, возможность внимательно осмотреть своего господина.

– У него все смешалось в голове, – сказал он матери, которая в нетерпении ждала за дверями спальни вместе с детьми, – но телесные рефлексы тоже нарушены. Это нечто новое, и я ничего не понимаю. Никогда такого не видел.

– Это может быть серьезно? – тревожно спросила мать.

– Увы, я не знаю, мадам. Нужно посмотреть, как пойдут дела дальше.

– Я буду молиться за него, – сказала герцогиня и повела дочерей в часовню, где они провели следующие несколько часов, умоляя Господа вернуть отцу здоровье.

В ноябре они с предельной ясностью осознали, что дела действительно идут плохо, когда отец вдруг ни с того ни с сего упал на пол вниз лицом. Он не поскользнулся и не споткнулся – просто потерял контроль над своими ногами. Врачи беспомощно стояли вокруг, хмурились и имели очень мрачный вид.

Болезнь неуклонно прогрессировала, пока не достигла стадии, когда отец начал временами не узнавать свою супругу. Иногда он называл ее Матильдой, именем собственной матери. К Рождеству герцог уже не вставал с постели и говорил с трудом. В один из редких дней, когда отец узнал мать, Анна видела, как он попытался взять ее за руку и посмотрел на жену полными любви глазами.

– Вы должно… быть… мучаетесь… как проклятые, – пробормотал он, с трудом подбирая нужные слова после долгих мучительных пауз.

Больше связных фраз Анна от отца не слышала.

Наступил январь, и состояние герцога еще ухудшилось. Доктора продолжали качать головами и говорить, что ничего не могут сделать. Мать ходила по дому тенью и пыталась убедить себя, что это Божья воля.

– Он ушел от меня, мой любимый мужчина. Осталась одна пустая оболочка. Как это больно, – как-то раз сказала она.

Сердце Анны обливалось кровью от жалости, когда она стояла у постели отца и смотрела на него. Герцог Иоганн то и дело погружался в забытье, нитка слюны сползала вниз по обросшему седой щетиной подбородку. Неужели эта пустая скорлупа – тот жизнерадостный рыцарь, который ослеплял своих подданных ярким атласом, бархатом и пышными перьями на шляпах?

– Осталось недолго, – тихо сказал доктор Сефер матери.

Та перекрестилась и послала за сыном.

Уже несколько месяцев Вильгельм был герцогом во всем, кроме собственно самого титула. Молодой человек двадцати двух лет от роду, среднего роста, приятной наружности, с крепким телом и густой каштановой бородой, по цвету такой же, как обстриженные до верха ушей волосы, Вильгельм оставался таким же серьезным и лишенным чувства юмора, как в детстве, но заслуживал похвал за добродетель и умение соблюдать этикет. Никто и никогда не встречал сына герцога Иоганна в таверне, не заставал в объятиях шлюхи, но иногда Анну раздражали ханжество брата и его непоколебимая уверенность в собственной правоте.

И все же, наблюдая за ним сейчас, – вот он, сидит у постели отца, угловатое лицо застыло, ясные глаза затуманены слезами, – она была вынуждена согласиться, что в нем есть задатки великого правителя. Вильгельм был прекрасно образован, говорил по-французски лучше всех германских принцев, так же блестяще овладел итальянскими манерами и был решительно намерен сделать Клеве уважаемым в христианском мире герцогством.

Скоро это будет его Клеве, со всеми графствами и подвластными землями. Анна уже давно относилась к брату настороженно. Если он раскроет ее секрет, ей несдобровать. Однажды – ей никогда этого не забыть, – услышав, что сестра одного из советников герцога Иоганна бросила мужа, Вильгельм буквально взорвался от ярости и сказал, что, будь это его сестра, он убил бы ее. Анна молилась, чтобы брат никогда не узнал о существовании у него безвестного племянника, который – по словам матушки Лёве, извещавшей ее о мальчике далеко не так часто, как хотелось бы, – прекрасно жил в Золингене и хотел ковать мечи, как его приемный отец. Внук герцога Клеве – кузнец! Тоска по сыну тупой болью сопровождала каждый прожитый Анной день.

Вильгельм с мучительной грустью смотрел на умирающего отца:

– Какая трагедия! Он был самым миролюбивым правителем своего времени.

Когда они покинули душную спальню и открыли окна в галерее, впуская в дом холодный чистый воздух, Анна, понизив голос, сказала брату:

– Мать считает, болезнь отца – это Божья кара за то, что он отказался признавать власть папы и Римской церкви. Она говорит, Господу не угодно, чтобы Церковь в Клеве становилась под контроль государства.

Погруженная в печаль, герцогиня была непривычно молчаливой.

– Матушка, конечно, так и думает, – ответил Вильгельм. – Она верная дочь Римской церкви. Но отец полагал, что поступает правильно. И в отличие от короля Англии, который порвал с папой просто потому, что ему вздумалось завести себе новую жену, отец действовал из принципа и позаботился о том, чтобы сохранить, насколько это возможно, дружеские отношения с Ватиканом. Я не стану ничего менять, что бы ни говорила мать. – И он надменно взглянул на Анну.

Она приподняла брови. Не было секретом, что Вильгельм – реформист, как отец, а также друг и покровитель своих подданных лютеран (он даже пригласил одного из них священником ко двору), но в сердце он оставался католиком и ортодоксом. Многие ожидали, что сын герцога прислушается к настояниям матери и вернется к покорности Риму. Вильгельм сам часто говорил, что не примет никакого решения без материнского совета, и Анна предчувствовала, что в отношении религии ее брат поступит так же. Но это будет чистая формальность. Какое бы решение он ни принял, мать не станет бросать ему вызов; так она вела себя с мужем, такую же линию поведения избрала и с сыном.

С тех пор как Вильгельм взял в свои руки власть, Анна ощутила, что отношения в семье стали более напряженными. Брат ревниво оберегал своих женщин и отличался гораздо более строгими взглядами на женскую благопристойность, чем отец. Мать была строга, но Вильгельм оказался еще более строгим. Он ясно дал понять, что Анна и Эмили, пока не выйдут замуж, останутся в уединении вместе с матерью в личных покоях, за исключением тех случаев, когда их появления на людях потребует государственная необходимость. При этом помолвку Анны расторгли четыре года назад, и близких перспектив замужества не предвиделось. Ей было двадцать три, и ни один другой принц не просил ее руки. Даже если бы такие нашлись, Вильгельм, вероятно, отказал бы им. Его казна была истощена. Как мог он раскошелиться на выплату приданого?

Сидя в покоях матери и перебирая вместе с Эмили шелковые нитки для вышивания, Анна размышляла, какой была бы ее жизнь, выйди она замуж за Франциска Лоррейнского. Она не расстроилась, когда отец сообщил, что предварительное соглашение о помолвке аннулировано. Сделать это было несложно, так как ни она, ни Франциск на момент его заключения еще не доросли до того возраста, когда требовалось их согласие на брак. Нет, Анна испытала одно лишь облегчение. Случись это пару лет назад, она снова воспылала бы надеждой, что ей позволят выйти замуж за Отто, но теперь – нет. Анна хранила его кольцо в маленькой шкатулке вместе с немногочисленными личными сокровищами. Даже узнав, что ее возлюбленный женился, она не нашла в себе сил избавиться от его подарка. После того злосчастного визита Анна больше не виделась с Отто; иногда она задумывалась, каков он сейчас из себя и вспоминает ли иногда о ней. Сама же, думая о нем, ощущала горечь обиды, смешанную с благодарностью за то, что Отто, по крайней мере, дал ей познать радость телесной любви, которой она, вполне вероятно, никогда больше не испытает.

Может быть, расторжение помолвки было частью Божественного плана, в соответствии с которым Анна должна находиться здесь, в Клеве, когда понадобится матери. Или таким образом Господь уберег ее от опасности быть вовлеченной в войну, так как, к бессильной ярости герцога Лоррейнского, бездетного герцога Гелдерна убедили, что его страна с бо́льшим успехом сохранит независимость, находясь в руках Вильгельма, чем Франциска, и тот объявил брата Анны своим наследником, вот почему причин выдавать Анну замуж за Франциска не осталось. И когда в прошлом году герцог Карл умер, Вильгельм унаследовал Гелдерн, увеличив территории, контролируемые Клеве.

Однако император пришел из-за этого в ярость и заявил, что Гелдерн по праву принадлежит ему. Все сходились во мнении, что он его получит, чего бы это ни стоило.

– Конечно, император зол, – говорил Вильгельм, сверкая глазами. – Он понимает, что обладание Гелдерном дает мне огромные стратегические преимущества. Теперь ему нужно пересекать мои владения, чтобы попасть в свою Бургундию. До сих пор Клеве было окружено со всех сторон чужими землями, но теперь у нас есть выход к Зёйдерзе и Северному морю, что повышает наш военный потенциал.

А значит, могла разгореться война. Даже если бы Анна вышла за Франциска и они вступили во владение Гелдерном в прошлом году, император все равно мог выразить недовольство этим и она оказалась бы втянутой в конфликт.

Анне хотелось, чтобы намечался какой-нибудь брак. Она невольно предавалась мечтам о том, как разделяет радости плоти с любимым мужем. Много раз у нее возникало искушение совершить то, что, согласно учению Церкви, считалось моральным грехом, который мог навлечь на нее вечное проклятие, если она не покается. Но Анна удерживалась от того, чтобы признаваться в таких помыслах отцу Герехту или любому другому священнику. Разве могли понять ее они, давшие обет безбрачия? Святые отцы, конечно, были бы шокированы тем, что женщина сознается в столь низких желаниях. Более того, покаяние потребует от нее обещания никогда больше не совершать подобного греха, а Анна опасалась, что такого испытания ей не вынести. Святой Павел утверждал, что лучше вступить в брак, чем гореть в аду, и она отчетливо понимала, о чем он говорил, но перспектив замужества не было, – и что ей оставалось? Только сгореть.

Анна была одна, когда на последней неделе января Вильгельм пришел в женские покои в Дюссельдорфе. Мать находилась в часовне, а Эмили сидела с отцом: была ее очередь.

Анна налила брату вина. Вильгельм кивнул, взял кубок и сел:

– У меня есть новости, которые касаются вас. Сибилла написала мне, что к саксонскому двору прибыли послы от короля Англии и осторожно завели разговоры с вице-канцлером курфюрста о возможности союза с Клеве. Известно, что здоровье отца ухудшилось, а курфюрст – мой верный союзник. В этом деле ему можно доверять, он меня не предаст, потому как желает моего вступления в Шмалькальденскую лигу. Вы должны помнить его вице-канцлера, он приезжал сюда с визитом два года назад, а кроме того, бывал в Англии и знает там кое-кого. Человек он хороший, трезво мыслящий и надежный. Мы можем рассчитывать на него, он уладит это дело как надо и без лишней огласки.

– А какое отношение это имеет ко мне? – поинтересовалась Анна и сделала глоток вина.

Вильгельм сел прямее. Было заметно, что он борется с волнением, а такое случалось с ним нечасто.

– Похоже, главный секретарь короля Генриха, лорд Кромвель, порекомендовал вас в качестве невесты для своего суверена, и король неявно проявил к этому интерес, отправив своих людей вести переговоры о союзе. Анна, вы можете стать королевой Англии!

На мгновение Анна онемела, потом обнаружила, что дрожит. Нет. Нет! Матримониальные проблемы Генриха Английского много лет давали пищу для сплетен всему христианскому миру. У него было три жены, и все умерли ужасной смертью. Первая, по слухам, была отравлена, вторая попала под меч, а третья умерла при родах в позапрошлом году. По отзывам, он был тиран как в спальне, так и вне ее.

– Вы, кажется, не слишком обрадованы, – заметил Вильгельм, слегка приуныв.

– Вас это удивляет? Какова цена короны, если этот человек – чудовище?

– Некоторые говорят, ему не повезло. Первые две жены не смогли родить ему наследника, а третья умерла, делая это.

– Но второй он отрубил голову! Вы хотите подвергнуть меня риску испытать такую же участь?

– Она была потаскухой, изменила ему с другим мужчиной. Вы, Анна, скроены иначе. Вас не коснулось дыхание ни одного скандала.

Анна почувствовала, как щеки у нее запылали от стыда.

– Надеюсь, что нет, – сказала она, внутренне содрогнувшись от мысли: вдруг ужасный Генрих Английский обнаружит, что она не девственница? А потом решительно заявила: – Я не хочу выходить замуж за этого короля.

– Но, сестра, союз с Англией принесет неизмеримую выгоду Клеве, – строго возразил Вильгельм. – Ваш долг – помочь герцогству, заключив удачный брак.

Было ясно, что он уже все решил. С упавшим сердцем Анна поняла, что от нее в этом деле мало что зависит.

– Но зачем Англии союз с Клеве?

– Давайте прогуляемся, и я вам все объясню.

Они надели накидки и перчатки, после чего Вильгельм повел Анну на галерею с лоджией, откуда была видна пристань. Там они остановились и некоторое время наблюдали за проходившими по Рейну лодками и за тем, как с судов выгружают на причалы разные товары.

– Недавно папа отлучил короля Генриха от Церкви, – сообщил сестре Вильгельм. – Вследствие этого два верных сына Церкви – император и король Франции – объединились, оставив Генриха в изоляции. Англия не так сильна, как Империя или Франция, но до недавних пор, вступая в альянсы то с одной, то с другой, ей удавалось сохранять баланс сил в христианском мире. Генрих уже давно ведет переговоры о браке с герцогиней Миланской, племянницей императора, но недавний пакт между Карлом и королем Франциском положил им конец. Король вне себя. Он готовится к войне и ищет себе новых друзей и другую невесту. Ему нужен союзник, который поддержит его борьбу с врагами; союзник, связанный с ним узами родства.

Анна неохотно приходила к пониманию того, зачем понадобился королю Генриху альянс с Клеве, одним из самых сильных герцогств Германии, способным собрать огромную армию.

– Союз между Англией, Клеве и нашими друзьями, владыками немецких протестантских герцогств, снова сместит баланс сил в Европе в пользу Англии, – сказал Вильгельм, показывая, что им нужно двигаться, так как ветер был холодный. Анна прошла за ним через дверь, которая вела в его личный сад. – Как вам известно, протестантские государства Германии – как занозы в боку у императора, они восстают против его попыток установить католическую веру по всей Империи; союз между ними и Англией отвратит Карла от любых намерений объединиться с Францией, чтобы пойти войной на Генриха. Теперь вы понимаете, почему король склонен к альянсу с нами и женитьбе на вас. Лорд Кромвель, главный советник его величества, настаивает на этом браке. Он реформист, как отец и я сам.

Анна остановилась у солнечных часов, водя пальцем по орнаменту на них. Казалось, король для себя уже тоже все решил. Какой смысл ей, женщине, протестовать?

– Вы задумались, Schwester[12], – сказал Вильгельм, подходя к ней. – Это прекрасный брак. Вы станете королевой.

– Я попаду в опасное положение.

Он вздохнул:

– Нет, пока есть я, чтобы защитить вас.

– Император, несмотря на всю свою мощь, мало что сделал для защиты своей тетки, королевы Екатерины, когда король Генрих оставил ее!

– Я не император. И сказать по правде, страх короля Генриха перед вторжением Карла в Англию удержал его от расправы над Екатериной. Анна, я всегда знал, что ваша добродетель и миловидность обеспечат вам хорошего мужа. Король полюбит вас, не сомневайтесь. Кроме того, ему нужна моя дружба; поэтому вы можете быть уверены, он не станет плохо обращаться с вами. Но важнее всего, что этот союз нужен нам. Для нас тоже представляет опасность недавний пакт между Францией и Империей. Если Франциск поддержит претензии Карла на Гелдерн, нам придется вести войну. С помощью Англии мы имеем шанс ее выиграть.

Что могла противопоставить Анна пылу Вильгельма, воле короля Генриха и упоминанию об опасности, грозившей ее родной стране? Ничего. Она была бессильна и понимала это, но все же предприняла последнюю попытку спастись от неминуемой участи:

– А не может король Генрих жениться на Эмили?

Лишь только слова были произнесены, Анна возненавидела себя за то, что сказала их. Как же низко она опустилась, пожелав сестре вступить в брак, который сама считала отвратительным!

– Выбор в невесты именно вас, Анна, вполне очевиден. Как моя старшая сестра, вы унаследуете Клеве, если оба мы – я и Сибилла – умрем бездетными. У Сибиллы, разумеется, есть три сына, но королю Генриху лучше других известно, что маленькие дети умирают по совершенно разным причинам.

Анна перекрестилась:

– Не дай Бог!

– Аминь! – с жаром произнес Вильгельм, взял сестру за руку и повел ее обратно к дверям. – Пока король Генрих думает, что у него есть шанс через вас заполучить Клеве, вы всегда будете для него на первом месте.

Анна повернулась к брату:

– А как поступил бы отец в этой ситуации?

– Так же, как я, – твердо ответил Вильгельм. – Он был бы за союз.

Анна дежурила у постели отца, молясь, чтобы он пришел в себя и стал таким, как прежде, хотя бы на несколько мгновений. Если бы отец знал, что принесенный им Клеве мир находился под угрозой, то пришел бы в ужас, но отдал ли бы он свою дочь тирану во избежание войны? Вопреки заверениям Вильгельма Анне хотелось верить, что нет.

Но отец не очнулся. Он больше не реагировал на окружающий мир, был уже почти с ангелами. Анна печально встала, поправила одеяло и налила отцу сердечных капель, которые, скорее всего, не будут выпиты. После этого она пошла искать мать.

Та все знала о переговорах, которые велись в Саксонии.

– Честно говоря, я не знаю, на что решиться, – сказала герцогиня Мария, когда они взялись за вышивание алтарной пелены с двух противоположных концов. – Это был бы важный союз для Клеве. Но я содрогаюсь при мысли, что мне придется отдать свою дочь человеку, отлученному от Церкви, которого должны осыпать бранью все верные католики за его отступничество и поругание моральных принципов. Когда его отвергла герцогиня Миланская, она сказала, что, будь у нее две головы, одну она могла бы отдать в распоряжение его милости! Как я ей аплодировала!

В душе Анны затеплилась надежда.

– Вы сказали об этом Вильгельму?

Брат всегда прислушивался к словам матери.

– Я сказала ему, что решение должен принять он. Хоть я и одобряю союз, но не стану поддерживать ваше замужество с этим человеком.

Значит, надежды нет.

Курфюрст написал Вильгельму. Король Генрих желает знать, сохраняют ли оба герцога Клеве, отец и сын, в каком-нибудь виде верность епископу Рима, как ему было угодно именовать папу; держатся ли они старой, папской веры и, если так, не склонны ли изменить свои взгляды?

– Думаю, мы спокойно можем удовлетворить короля в этом смысле. – Вильгельм улыбнулся Анне. – И в другом тоже, ведь его посол тайком расспрашивал о вашей внешности и личных качествах. Он хотел вызнать все о вашей фигуре, росте и цвете лица, образовании, какие занятия вам по душе и как вы себя ведете.

Анну бросило в жар.

– О моей фигуре? Это как-то неделикатно. Разве нет? Bruder, надеюсь, вы не стали отвечать на этот вопрос!

Вильгельм пожал плечами:

– Анна, когда принцы не могут встретиться со своими предполагаемыми невестами лично, они должны полагаться на описания, сделанные послами, и на портреты. Король попросил, чтобы ему прислали ваше изображение.

Анна кипела от негодования:

– Значит, этот жизненно важный альянс зависит от того, понравятся ли ему мое лицо, моя фигура и поведение! Разумеется, мои желания ничего не значат, не важно, есть ли у меня предпочтения относительно того, за какого мужчину я хотела бы выйти замуж. Я должна вступить в брак ради блага своей страны, и какая разница, что за мерзавец этот король! – Ее трясло от возмущения.

– Успокойтесь, Schwester, – сказал Вильгельм, вставая из-за стола и выдвигая для нее стул. – Решение пока не принято. На самом деле я думаю, что немного потяну время.

Она была изумлена.

– Зачем?

– Мне не нравится отношение англичан. Их посол обменивается с нами фехтовальными уколами. Курфюрст жалуется, что Генрих, видимо, не собирается напрямую просить вашей руки, скорее он намерен подтолкнуть нас к тому, чтобы мы сами вас ему предложили, чего не позволит моя гордость, так как разыгрывать из себя поклонника – это мужская роль. Его послы ведут себя так, будто замужество с королем – высочайшая честь, которой может удостоиться принцесса из дома Клеве. И мы должны рассматривать это как невероятное одолжение с его стороны.

– Тогда вы правы, что решили подождать, – прошипела Анна. – Никогда еще я не испытывала такого унижения!

Смерть отца на первой неделе февраля принесла всем облегчение, но, хотя ее давно ждали, сильно всех опечалила. Мать облачилась в глубокий траур и батистовый Stickelchen, похожий на монашеский вимпл, и удалилась в часовню молиться о душе супруга. Осиротевшие Анна и Эмили стояли на коленях рядом с ней и проливали обильные слезы.

Оставив женщин скорбеть в уединении, новый герцог Вильгельм V с горестным лицом, дрожа от озноба, сопроводил гроб с телом отца к месту упокоения в Клеве. Вернувшись домой, Вильгельм слег. Болезнь его была серьезной, и в течение нескольких недель над ним висела опасность отправиться вслед за герцогом Иоганном в могилу.

В случае смерти Вильгельма, сохрани его Господь, суверенной правительницей Клеве станет Сибилла. Будет ли она искать союза с Англией? Почти наверняка да, ведь ее супруг курфюрст был всей душой за это. Брат или сестра, судьба Анны от этого не изменится.

Ко всеобщему облегчению, Вильгельм медленно шел на поправку. К третьей неделе марта, худой и бледный, он уже мог сидеть в кресле и принимать посетителей. Из окна своей комнаты Анна увидела гонца в ливрее курфюрста, который галопом влетел во двор. Через час Вильгельм позвал ее в свою спальню и с ноткой ликования в голосе сообщил, что члены английской депутации расстроены медленным продвижением дела и король Генрих отправляет в Клеве специального посланника, дабы договориться о союзе. Англичане попросили курфюрста, чтобы тот убедил Вильгельма обдумать дело серьезно, ибо оно касается лично короля.

«А лично меня оно не касается?!» – про себя кипятилась Анна.

– Англичане в нетерпении! – продолжил Вильгельм. – Курфюрст пишет, что они неустанно твердят ему: положение протестантов заметно улучшится благодаря влиянию лютеранской королевы Англии; король Генрих так привязывается к своим супругам, что управлять им лучше всего через его жен.

– Но я не лютеранка! – возразила Анна. – Как они смеют предполагать такое!

– Они просто хотят ублажить курфюрста, Анна. Он уже обещал сделать все возможное для достижения этого союза и теперь уговаривает меня согласиться на брак. Он дал слово послать в Англию ваш портрет.

– Сперва он должен был посоветоваться с вами, – сказала Анна. – Он не имеет права действовать от имени Клеве.

– Schwester, – терпеливо проговорил Вильгельм, – он действует от моего имени. Ему пришлось, потому что я был болен. Но портрет не отправят, по крайней мере пока. Желая дать мне время все взвесить, курфюрст сказал послам, что его придворный художник мейстер Кранах заболел.

Как не порадоваться этой краткой отсрочке!

– Полагаю, о том, что я могу захотеть увидеть портрет короля, никто не подумал, – сказала Анна. – Так ли он красив, как о нем говорят? Никому не пришло в голову, что для меня это может иметь значение?

Вильгельм строго посмотрел на нее:

– Этого не требуется. Есть более важные мотивы, которые стоят на кону в этой игре с помолвкой. Вашим долгом будет любить своего супруга, и вы должны приложить к этому усилия, изучить его, чтобы знать, чем его порадовать.

– Разумеется, я надеюсь полюбить своего супруга! – воскликнула Анна. – Но есть огромная разница между любовью по обязанности, о которой вы говорите, и настоящей любовью, какая была между матерью и отцом и какую явно нашла Сибилла с курфюрстом. Обрести в браке именно ее я и рассчитываю.

– Тогда я буду молиться, чтобы вы ее обрели, Анна. И все же за браком с принцем стоит нечто большее. Королю Генриху уже рассказали о вашей красоте и добродетели. Сибилла и курфюрст восхваляли присущие вам совестливость, честность и серьезность.

– Надеюсь, они не создали впечатления, что я образец женского совершенства, ведь я всего лишь человек! Надеюсь, король не будет введен в заблуждение.

– Скажу вам как мужчина, Анна, многие джентльмены нашли бы вас весьма привлекательной. – Вильгельм редко делал комплименты, так как порицал грех тщеславия. Анна была тронута и поцеловала брата в щеку. – Так, значит, вы не станете переживать? – спросил он, приподняв одну бровь.

– Не стану, – со вздохом согласилась она. – Я буду с добрыми надеждами ждать прибытия английских послов.

Вернувшись в свою комнату, Анна утешилась мыслями о том, что все еще зыбко, переговоры о замужестве могут длиться долго, а помолвки нередко распадаются. Взяв зеркало, она вгляделась в отполированную серебряную поверхность и осталась довольна собой. Да, привлекательна, но красива ли? Нет. У нее было розовое лицо, по форме напоминавшее сердце, с милым ротиком и аккуратно изогнутыми бровями, но веки были слишком тяжелые, подбородок чересчур заостренный, а нос не в меру длинный и широкий у основания. Тем не менее она отличалась высоким ростом и грацией, имела ладную стройную фигуру и нежные руки. Достаточно ли этого, чтобы порадовать такого мужчину, как король Генрих, внимания которого, вероятно, всю жизнь доискивались прекрасные женщины? Или король, как и ее брат, ценил в дамах более глубокие качества, такие как скромность, смирение и благочестие? Она молилась, чтобы последнее оказалось правдой.

Ранней весной, вызвав множество кривотолков при дворе, доктор Хайнрих Олислегер, вице-канцлер, и другие сановники Клеве вернулись из Кёльна и поспешили с докладом к герцогу. Вильгельм потребовал, чтобы мать, Анна и Эмили присутствовали на аудиенции, и они скромно сидели в углу приемного зала.

Доктор Олислегер, крепкий мужчина лет сорока, с бородой как лопата и пушистыми усами, богач, бюргер по происхождению, был убежденным гуманистом и одним из ближайших советников отца.

– Ваша милость, – сказал Олислегер, – мы встретились с английскими послами и имели с ними предварительные беседы. Говорил за всех доктор Уоттон, он законник; герр Карне – ученый и дипломат, герр Берд – член королевского Тайного совета. Герра Барнса вы знаете как главного эмиссара короля у протестантских принцев. Его прислали в надежде, что он сумеет снискать ваше расположение. Все они хорошо изъясняются по-немецки.

Вильгельм кивнул:

– Послы рассказали вам, с какой целью их сюда отправили?

Доктор Олислегер позволил себе криво усмехнуться:

– Они явно имели намерение разузнать о внешности и характере леди Анны. – Он поклонился ей и продолжил: – Думаю, они остались довольны полученными от нас сведениями, так как сразу заявили, что король Генрих наделил их полномочиями предложить вашей милости его дружбу. Послы жаждут получить аудиенцию. Полагаю, им необходимо убедиться, что вы искренне заинтересованы в альянсе. Если это так, они хотели бы увидеть принцессу и отправить королю ее портрет. Если она ему понравится, король будет рад оказать честь дому и семье вашей милости, заключив союз.

Анна едва могла сдержать возмущение. Возмутительно, что король Генрих поставил столь важный альянс в зависимость от ее внешней привлекательности! Но постепенно ею стала овладевать мысль, что, вероятно, как и она, король желал заключить брак, в котором могла расцвести любовь. И кто посмел бы бросить ему упрек за то, что и в четвертый раз он не оставляет надежды обрести семейное счастье? Может быть, их супружество и не превзойдет пределов ее мечтаний, но вдруг, при взаимном стремлении наладить отношения, все-таки окажется успешным? Это было бы выгодно всем.

Вильгельм задумался:

– Мне не хотелось бы, чтобы со стороны это выглядело так, будто я бросаюсь в распростертые объятия короля Англии, ликуя по поводу выпавшего на долю моей сестры счастья. Если мы обнадежим его величество и какое-то время подержим в ожидании, это может дать нам большие преимущества. Но главное, я намерен убедиться, что с леди Анной будут хорошо обращаться в Англии и обеспечат ей статус и положение, которых она заслуживает. Его величеству нужно дать понять, что в доме нашей почтенной матушки ее воспитали добродетельной. Меня беспокоит, как она будет жить королевой при дворе, который славится развратом. Имея в виду случившееся с другими женами короля, я должен быть уверен, что моя сестра будет счастлива.

Анна ощутила жаркую благодарность к Вильгельму, но доктор Олислегер, похоже, испытывал сомнения.

– Ваша милость, король, вероятно, не расположен к ожиданию. Он может обидеться на любую задержку с нашей стороны, и тогда мы утратим все преимущества, которые имеем, потому что брак не состоится. По моему скромному мнению, переговоры нужно завершить как можно скорее.

– Очень хорошо, – сказал Вильгельм. – Скажите послам, чтобы они явились в Клеве через два дня, и я приму их.

Прошло два дня, а Вильгельм по-прежнему мешкал в Дюссельдорфе. Только вечером он отправился в Клеве.

– По-моему, это выглядит грубостью с его стороны – заставлять послов ждать, – сказала Анна Эмили. Одетые в ночные сорочки, они сидели на кровати Анны и все не ложились спать. – Ему нужен этот союз, как и королю Генриху. Лучше бы они уже перестали играть в игры и обо всем договорились.

– Вам, похоже, начинает нравиться идея выйти замуж за короля, – заметила Эмили, сплетая в косу свои длинные волосы.

– Я не уверена, – призналась Анна. – Сперва я испугалась, но теперь вижу преимущества этого союза и хочу быть полезной Клеве.

– Благородная дева приносит себя в жертву ради своего народа! – провозгласила Эмили, закидывая косу за плечо.

– Что-то вроде этого, – улыбнулась Анна.

– Я буду скучать по вам, – сказала сестра, и у нее на глазах заблестели слезы.

– Я еще не уехала, и пока нет уверенности, что это произойдет, – ответила Анна, чувствуя, как сжалось у нее горло при мысли о расставании, возможно навсегда, с Клеве, с сестрой и со всеми, кого она любила.

Ее вырастили в понимании того, что однажды это произойдет. У нее на глазах Сибилла уехала в Саксонию, Анне тогда было всего четырнадцать лет; она знала, что ей самой повезло задержаться дома так надолго, но перспектива расставания с семьей и родной страной разбивала ей сердце. Она была уверена, что будет ужасно скучать по дому.

– Мы станем писать друг другу, и может быть, вы приедете навестить меня в Англию, – сказала Анна, стараясь придать голосу столько живости, сколько могла.

– Мне бы понравилось отправиться в Англию и стать королевой, – вздохнула Эмили.

– И выйти замуж за человека, который похоронил трех несчастных жен?

– Может, это они сделали его несчастным.

Анна задумалась:

– Полагаю, это возможно.

– Подумайте сами, – продолжила Эмили, откидываясь на подушку и потягиваясь, словно кошка. – Королю был нужен сын, поэтому он пытался развестись со своей первой женой, которая не смогла родить ему наследника, а та упрямо отказывалась давать согласие. Понятно, почему он на нее разгневался. Потом вторая жена, Анна Болейн, тоже не смогла произвести на свет сына и была неверна королю. Это измена. Она получила по заслугам. С третьей женой он был счастлив, и не его вина, что она умерла при родах. Разве не так?

– Так, – вынужденно согласилась Анна. – Но он намного старше меня – больше чем в два раза. Боюсь, я ему не понравлюсь, и, если так случится, меня ждет ужасная участь.

– Глупости, Анна! Любой мужчина был бы счастлив получить вас в жены. Король полюбит вас, как только увидит.

– Надеюсь, вы правы. Если я обрету любовь, какая была между нашими родителями, то буду вполне удовлетворена.

Эмили ушла спать. Оставшись одна, Анна долго лежала без сна и размышляла: очевидно, король расположен к ней и ищет счастья в браке. Если она ему понравится, постарается ничем его не обижать и будет вести себя так, что ее никто ни в чем не сможет упрекнуть или обвинить, и король Генрих не заметит ничего неладного в брачную ночь, тогда с ней все будет хорошо. Вероятно, она и сама встретит счастье. Ох, но сколько же тут «если»!

Вильгельм вернулся из Клеве. Анна расстроилась, узнав от матери, что он не встретился с послами, хотя и заставил их прождать невероятно долго. Следом за ним приехал доктор Олислегер, который поговорил-таки с англичанами. Когда Вильгельм призвал Анну в свой кабинет, чтобы она послушала, как прошла встреча, Олислегер уже был там и ждал ее.

– Миледи Анна, – начал он, – я, доктор Хограве и другие советники герцога имели долгую беседу с англичанами.

– Вы сами не поговорили с ними?! – с вызовом спросила Анна у брата.

– Вице-канцлер Олислегер, следуя моим указаниям, объяснил английским послам мое отсутствие. – Вильгельм слабо улыбнулся. – Нам не годится демонстрировать излишнее нетерпение.

Анна бросила на него недовольный взгляд. Его медлительность могла стоить Клеве выгодного союза.

– Я заверил английских посланников, – начал Олислегер, – что с нашей стороны нет намеренного затягивания переговоров. Но, сир, они продолжают вести себя так, будто король делает нам большое одолжение, и выражают изумление, что вы не спешите принять выпавшее на долю вашей сестры счастье. Они полагают, вы тянете время, чтобы выжать наиболее выгодные условия контракта из их господина.

– И они правы, – сказал Вильгельм. – Я не уверен, что могу позволить себе снабдить леди Анну достойным приданым. И хочу знать больше об условиях, которые предлагает король Генрих, и какое содержание он выделит ей для обеспечения ее нужд. После этого я определюсь с ответом.

– То же самое сказал послам и я, сир. А также сообщил им, как вы приказали, что они получат портреты обеих леди в течение четырнадцати дней.

– Обеих леди? – удивленно переспросила Анна.

– Да, мадам. Об этом просил король.

Анна строго взглянула на Вильгельма:

– Но я думала, речь шла только обо мне как о старшей сестре?

– Мне тоже преподносили это так, – ответил ей брат, – но его величество желает сделать выбор.

Анна не вполне сознавала, что почувствовала. С одной стороны, она испытала облегчение, – может быть, ей не придется покидать Клеве; с другой – ее гордость была немного уязвлена. Вдруг король решит, что Эмили нравится ему больше? Как унизительно это будет для Анны, если он предпочтет ей младшую сестру и та первой выйдет замуж! Впредь ее всегда будут считать отвергнутой невестой.

Вильгельм продолжил беседу с Олислегером, не обращая внимания на смятение сестры.

– Они могут взять портреты, написанные шесть лет назад.

– Нет, только не мой, прошу вас! – запротестовала Анна.

Ее изобразили в профиль, да к тому же в выбранной матерью гадкой шапке. Она выглядела какой-то толстой крестьянкой, и подбородок был слишком тяжелый. Ей не хотелось, чтобы король Генрих или кто угодно другой видел ее такой. Эмили была гораздо больше похожа на себя и явно выигрывала. Не было сомнений, кого выберет король.

Вильгельм нахмурился.

– Если мне будет позволено высказать свое мнение, – вмешался Олислегер, – тот портрет леди Анны показывает ее не такой, какая она есть.

Анна благодарно улыбнулась ему.

– Тогда мы должны заказать другой, – решил герцог, – и найти для этого самого лучшего художника.

– Я позабочусь об этом, – пообещал Олислегер.

Послы без толку сидели в Клеве уже пять недель. Даже курфюрст Саксонии начал терять терпение и прислал вице-канцлера Бурхарда, дабы тот побудил Вильгельма к продолжению переговоров. Вильгельм настоял, чтобы Анна и Эмили присутствовали, когда он принимал этого весьма почтенного и влиятельного государственного мужа, и устроил все так, что английские послы тоже стали свидетелями встречи. Анна собиралась с духом, желая произвести хорошее впечатление на англичан, но потом Вильгельм обмолвился, что послов не будут представлять ни ей, ни Эмили.

– Вы не пойдете общаться с гостями, будете стоять за моим креслом и обе оденетесь, как велит вам мать. Я попросил ее, чтобы вас обеих одели скромно и неброско.

Это означало, что их облачат в закрытые платья длиной от шеи до пят и огромные, украшенные перьями шляпы, которые будут затенять лица. «Да уж, – с горечью размышляла Анна, – трудно придумать для предполагаемых невест более не подобающий случаю наряд!»

– Мы похожи на пугал! – пожаловалась Эмили, когда они степенно шествовали в приемный зал.

– Послы решат, что Вильгельм прячет нас, потому что мы калеки или уродины, – в сердцах бросила Анна.

– У вашего брата есть свои соображения, – твердо заявила мать, и ее было не переубедить.

Вице-канцлер Бурхард, одетый в торжественную черную мантию, поклонился Вильгельму. У него было лицо уставшего от жизни человека, хитрые глаза и тяжелый двойной подбородок. Анна украдкой разглядывала английских послов, которые стояли в некотором отдалении. Главный среди них, доктор Уоттон, имел вытянутое лицо и казался с виду добряком. Все англичане смотрели на Анну и Эмили с нескрываемым интересом.

Аудиенция состояла из простого обмена любезностями. Только после обеда, когда Бурхард удалился с Вильгельмом и Олислегером в личный кабинет герцога, они занялись тем, ради чего собрались сегодня. Анна, сидевшая с Эмили и матерью за столом, наблюдала, как Вильгельм отвергает все попытки Бурхарда подтолкнуть его к одобрению союза.

– Англичане устали от проволочек и надуманных извинений, – горячился саксонец. – Они говорят, что вам, господин Олислегер, это прекрасно известно.

Олислегер утер лоб.

– Так и есть. – Он в отчаянии поглядел на сверкавшего взглядом Вильгельма. – Больше всего их беспокоит, что они не видели юных леди или не смогли толком их рассмотреть. За обедом послы жаловались на то, как были одеты их милости сегодня утром. Они назвали наряды девушек чудовищными – простите, что говорю это при вас, миледи, – и сказали, что не имели возможности ни разглядеть их лиц, ни познакомиться с ними лично. Боюсь, я вспылил и позволил себе спросить, не хотят ли они лицезреть их голыми?!

– Действительно! – воскликнула мать.

Анна вся сжалась от стыда. Эмили хихикнула.

– Мои извинения, ваши милости. – Олислегер выглядел сконфуженным. – Послы ответили, что всего лишь хотели увидеть юных леди. Я пообещал, что вскоре организую это.

– Прошу вас, милорд герцог, – вмешался Бурхард, – пошлите послов к королю, чтобы предложить ему леди Анну. По крайней мере, в этом случае вы узнаете, каковы намерения англичан и какие условия предлагает король.

Олислегер согласно кивнул.

– Я никого не могу сейчас отправить, – раздраженно ответил Вильгельм. – Дипломаты нужны мне для встречи в Гелдерне.

Вице-канцлер Бурхард вздохнул:

– Милорд, это никуда нас не приведет. Может быть, вы снимете с себя груз и объясните настоящую причину, почему вас тревожит продвижение переговоров о браке, о чем я вынужден был конфиденциально сообщить английским послам.

Анна пристально взглянула на брата. Вильгельм на мгновение смешался, но потом пришел в себя и, обращаясь к ней, сказал:

– Меня беспокоит, Анна, что ваша помолвка с Франциском Лоррейнским все еще в силе и вы не свободны для замужества.

Анна оторопела:

– Но отец говорил, что предварительное соглашение не имеет силы, потому что обещания были даны друг другу отцами, так как Франциск и я были слишком маленькими, чтобы давать согласие. Он сказал мне, что мы свободны вступать в брак, когда и с кем захотим.

– Мне он говорил то же самое, – подтвердила мать.

– И это правда, как я не раз заверял его милость, – сказал Олислегер, – и послов.

– Тогда, сын мой, о чем тут беспокоиться? – спросила герцогиня.

Вильгельм вздохнул:

– Мадам, я знаю, мой отец считал предварительное соглашение аннулированным, но формально этого не было сделано.

– Этого и не нужно, – вмешался Бурхард. – Очевидно, герцог Лоррейнский не станет возражать, потому что хочет женить своего сына на дочери французского короля.

Олислегер повернулся к Вильгельму:

– Заверяю вашу милость, вам не стоит больше тревожиться об этом. Во имя любви Господа, позвольте нам приступить к переговорам.

Последовала долгая пауза.

– Хорошо, – сказал Вильгельм. – Я отправлю посла в Англию.

Анна напряглась. Похоже, она все-таки станет королевой англичан.

Глава 4

1539 год

В том году июль в Шваненбурге выдался жаркий. Заниматься чтением или вышивать было трудно. Но мешала Анне не только удушливая жара. Мать пришла к ней и сообщила, что король Генрих сам выразил озабоченность, действительно ли она свободна от прежде данных обещаний.

– Послы требуют письменного подтверждения того, что ее помолвка официально расторгнута, – сказала герцогиня. – Король желает, чтобы это дело разрешилось, потому как слышал о вашей добродетели, уме и прочих достоинствах. Если вы не свободны, он попросит руки Эмили, но предпочел бы вас, так как вы старшая. Он тревожится только о том, чтобы ничто не препятствовало вам выйти за него замуж. – Мать улыбнулась. – Думаю, доктор Олислегер сможет удовлетворить его в этом.

– Я уверена, тут не о чем беспокоиться, – сказала Анна.

Мать положила ладонь на ее руку:

– Надеюсь, вы довольны этим браком, дитя?

– Да, миледи. Признаюсь, сперва он был мне не по душе, но я понимаю, в чем мой долг, и постараюсь стать хорошей супругой для короля, чтобы вы и Клеве могли мной гордиться. – Анна осознала, что примирилась с ожидавшей ее участью, и даже испытывала радостный трепет в душе от предвкушения великой судьбы.

– Послы хотят встретиться с вами, и я думаю, сейчас самое время, раз вы скоро станете королевой англичан.

– Разумеется. Я буду рада принять их.

– Хорошо. Я организую встречу с ними в саду сегодня после обеда. Скажите вашим горничным, чтобы одели вас в алое бархатное платье. Оно вам очень идет, и вы будете выглядеть превосходно.

Анна согласилась. Алое платье – самое роскошное из всех, что у нее имелись. Из того красного шелкового, с предательскими пятнами, она выросла. Как дорого она заплатила за свое удовольствие… и, может быть, заплатит еще больше. Эта мысль не давала ей покоя и приходила в голову чаще и чаще, по мере того как ее брак с королем становился все более вероятным. Может ли мужчина узнать, что его жена не девственница? А еще страшнее, способен ли он определить, что она рожала?

Решительно отбросив в сторону неуместные страхи, Анна пошла переодеваться для встречи с послами.

Сидя на каменной скамье в саду между матерью и Эмили, Анна чувствовала, что выглядит принцессой до кончиков ногтей. Юбка платья, обшитая золотой тесьмой, мягкими складками лежала вокруг ее ног; длинные рукава, собранные над локтями узорными лентами, свисали почти до земли; поверх расшитого драгоценными камнями лифа лежали тяжелые цепи и крест, усыпанный самоцветами; на голове у нее был изящно отделанный Stickelchen из шелкового дамаста, надетый поверх крылатой батистовой шапочки и покрытый вуалью из золотистых нитей; пальцы унизаны кольцами.

Когда послы подошли и низко поклонились, Анна грациозно кивнула им. Доктор Уоттон, выступавший в роли главы делегации, вел себя с изысканной вежливостью; он явно имел большой опыт в искусстве дипломатии.

– Мне говорили, что красотой ваша милость превосходит герцогиню Миланскую, как золотое Солнце затмевает своим блеском серебряную Луну, – сказал он. – И теперь я сам вижу, что это правда. Его величество – счастливейший из мужчин. Говорят, вы наделены множеством прекрасных качеств.

– Леди Анне привили все добродетели и навыки, необходимые супруге, – сказала герцогиня Мария. – Она умеет читать и писать, готовить и весьма умела в обращении с иглой.

– Восхитительно, восхитительно! – воскликнул доктор Уоттон. – Вы музыкальны, миледи?

– Я не пою и не играю на музыкальных инструментах, сэр, но люблю музыку, – ответила Анна.

Ей показалось или в его добродушии просквозило легкое недовольство?

– На каких языках вы говорите?

– Только на немецком, сэр, – ответила она, чувствуя свою ущербность. Неужели посол ожидал, что она владеет английским? – Но я уверена, что быстро выучусь говорить по-английски.

– Очень хорошо, очень хорошо. – Уоттон повернулся к матери. – Ваша милость, удалось ли сделать что-то, чтобы его величество получил затребованные портреты?

– Увы, нет, – призналась мать. – Мы надеялись, что их напишет мейстер Вертингер, но он занят другими заказами. Мы послали за мейстером Кранахом в Саксонию, однако пока не получили ответа.

– Ничего, мадам. Его величество пришлет своего художника, мастера Гольбейна, если это приемлемо.

– Разумеется. – Герцогиня улыбнулась. – Я уверена, герцог Вильгельм даст разрешение. Мы все наслышаны о работах Ганса Гольбейна.

– Я также получил указания сказать вам, мадам, и герцогу, что, если имеются какие-либо затруднения с приданым, мой господин ставит добродетель и дружбу превыше денег.

«Генриху, похоже, не терпится», – подумала Анна. Все короли хотели денег.

– Он очень щедр, – с расширившимися от удивления глазами отозвалась мать.

В начале августа двор переехал в Дюрен, охотничий замок Вильгельма, расположенный в гористой части герцогства Юлих. Бо́льшую часть времени герцог проводил, запершись в кабинете с доктором Уоттоном и послами. Наконец он назначил доктора Олислегера и Вернера фон Гохштадена, великого магистра двора[13] Клеве, послами в Англию.

– Они будут обладать полномочиями для улаживания всех вопросов, – сказал Вильгельм Анне, когда семья собралась за столом на ужин. – И мы предложим приличную сумму в качестве приданого, несмотря на намек короля, что мы можем отказаться от выплаты.

– Спасибо вам, Bruder, – поблагодарила Анна.

Она не хотела ехать в Англию без приданого, чтобы не чувствовать себя ущербной.

Мать закончила трапезу и повернулась к ней:

– Кажется, мое дорогое дитя, вы скоро отправитесь в Англию.

– Если королю понравится мой портрет, – сказала Анна, чувствуя, как при мысли о расставании с родными в горле у нее встает ком.

– Он может предпочесть мой, – встряла Эмили.

– Тогда я порадуюсь за вас, – отозвалась Анна.

По правде говоря, она сама до сих пор не понимала, испытает в таком случае зависть к сестре или облегчение.

– Думаю, он попросит руки Анны, – сказал Вильгельм.

– Мне жаль будет разлучаться с любой из вас. – Мать выглядела печальной. – Но я знаю, в чем состоит мой долг, так же как вы знаете свой. Именно ради этого вас так старательно растили и воспитывали.

– Доктор Уоттон задал мне странный вопрос, Анна, – сказал Вильгельм. – Он поинтересовался, не имеете ли вы склонности к кое-каким увеселениям этой страны?

– Он имел в виду, не пьяница ли я?! – ужаснулась Анна.

Эмили фыркнула и, едва сдерживая смех, ткнулась носом в свой кубок, а мать возмутилась:

– Какая наглость! И это притом что вы, сын мой, известны своей воздержанностью. Эти англичане невозможны!

– Но вопрос вполне оправдан, ведь мы, немцы, славимся любовью к пиву и вину, в общем, говорю об этом с сожалением, – к пьянству. Лютер и тот называл нас запойными демонами. В Англии о нашей репутации, без сомнения, известно.

– Король опасается, как бы ему не подсунули вместо жены пивную бочку!

Эмили захохотала, Анна тоже прыснула со смеху.

– Надеюсь, что нет! – откликнулась мать, но даже ей с трудом удалось подавить улыбку.

В начале августа в Дюрен приехал Ганс Гольбейн.

– Художник приехал! – крикнула Эмили, высовываясь из красивого эркерного окна в башне Герцогини, возведенной отцом для своих женщин. Анна присоединилась к сестре, но успела заметить только спину Гольбейна, когда тот входил в дверь, расположенную внизу, под ними. Девушки наблюдали, как из повозки на двор выгружают мольберт и другие приспособления.

– Не позвать ли нам горничных? Пора подбирать наряды.

– Я надену алый бархат, – сказала Анна. – Это платье произвело хорошее впечатление на доктора Уоттона, надеюсь, оно понравится и королю.

Говоря это, она следила глазами за коренастой фигурой снова появившегося во дворе Гольбейна: лакей вел художника к отведенным ему апартаментам в гостевом доме из красного кирпича, стоявшем напротив башни.

– Он выглядит довольно брюзгливым, правда? – поделилась наблюдением Эмили.

И не ошиблась. Подтверждения не замедлили явиться во время первого же сеанса позирования. Гольбейн оказался человеком молчаливым; его квадратное лицо имело львиные черты и обрамлялось широкой, наподобие лопаты, бородой и коротко подрезанной челкой. К работе художник относился весьма серьезно, разговоров не поощрял и, хотя был способен поддержать беседу с Анной по-немецки, делал это, только когда был в настроении, а по большей части молчал.

– Пожалуйста, не шевелитесь, – скомандовал ей Гольбейн.

Несколько набросков уже были сделаны, и теперь он писал портрет на небольшом круглом куске пергамента, который сам вырезал.

– Это будет миниатюра? В Англию легче послать миниатюру, чем большую картину.

– Да, ваша милость. Большой портрет я напишу позже. А теперь, прошу вас, не разговаривайте.

– Можно мне посмотреть, как вы рисуете? – спросила Эмили, сидевшая у стены и ерзавшая от скуки.

– Нет, принцесса. – Художник взглянул на Анну. – Не двигайтесь, миледи, и не отворачивайтесь от меня. Положите правую руку поверх левой.

Утро заканчивалось, солнце поднялось высоко, и Анне в ее роскошном платье стало жарко, хотелось снять головной убор. Волосы под ним взмокли от пота и прилипли к голове. Она подняла руку, чтобы утереть лоб.

– Не шевелитесь! – одернул ее Гольбейн.

Время тянулось бесконечно. Тишина, как и жара, подавляла. Эмили зевала. Наконец мастер отложил кисть.

– На сегодня достаточно.

– Можно посмотреть?

– Не сейчас. Когда я закончу. Надеюсь, завтра. Доброго дня, ваши милости. – И он принялся вытирать кисти.

Анна поняла, что их отпускают. Слава Богу, портрет скоро будет готов. Она молилась, чтобы он был похож и она выглядела привлекательно. К счастью, Гольбейн пользовался хорошей репутацией.

Принцесса не разочаровалась. Когда на следующий день художник заявил, что закончил работу, Анна внутренне затрепетала, увидев себя на портрете скромно улыбающейся и написанной весьма изящно. Цвет лица был чистый, взгляд спокойный и лицо милое.

Доктор Уоттон, которого позвали посмотреть миниатюру, был доволен.

– Мастер Гольбейн, вы сделали портрет очень похожим.

Настала очередь Эмили. Пока Гольбейн делал первый набросок и резко командовал, чтобы она не шевелилась, Уоттон стоял за плечом художника, что того сильно раздражало.

– Это прелестно! – провозгласил Уоттон, беря в руки законченный рисунок. – Какое сходство! Не нужно писать миниатюру. Этот рисунок подойдет.

Гольбейн рассердился.

– Мне поручили написать две миниатюры, – резко возразил он. – Король лично дал такое распоряжение.

– Король хотел увидеть портреты как можно скорее, – отреагировал Уоттон. – Предпочтительно – еще вчера! Позвольте мне отправить этот рисунок и миниатюру сегодня. Уверяю вас, его величество будет доволен. Я ручаюсь.

Гольбейн закатил глаза и сказал:

– Очень хорошо, доктор Уоттон, – но по голосу было слышно, что он вовсе не рад.

Анна взглянула на портрет Эмили. Сестра выглядела необычно для себя мрачной. Ее красивое платье не попало на рисунок, но короля Генриха, несомненно, больше интересовало лицо. Предпочтет ли он ее Анне? Она так не думала, потому что этот портрет не показывал Эмили во всей красе. В нем не был схвачен ни ее солнечный характер, ни остроумие. Сделано ли это нарочно, чтобы выбор точно пал на Анну? Или Эмили выглядела бы иначе, если бы Гольбейну дали шанс написать миниатюру?

В любом случае теперь уже было поздно что-то менять; портреты отправят королю Генриху сегодня, и вскоре они узнают, которой из них суждено носить корону Англии.

Вильгельму, казалось, было все равно, которую из его сестер выберет король, если тот решился-таки взять одну из них в жены. Анна понимала, что по большому счету нет никакой разницы, имя какой принцессы впишут в брачный договор; целью стремлений обеих сторон являлся этот союз сам по себе.

– Его величество был очарован портретом леди Анны, – сияя улыбкой, сообщил доктор Уоттон, – и сразу заявил, что хочет жениться именно на ней. – Посланник поклонился Анне так почтительно, будто она уже была королевой.

Сцена эта происходила в кабинете Вильгельма, куда его сестры спешно явились по требованию Уоттона.

Обрадованная, что выбор пал на нее, но не вполне уверенная в своих чувствах касательно ставшего почти решенным брака, Анна улыбнулась послу.

– Король оказывает мне высочайшую честь, – сказала она, взглянув на Эмили, которая наверняка чувствовала себя уязвленной тем, что выбор пал не на нее, но хорошо это скрывала.

– Его величество с нетерпением ждет вашего прибытия в Англию, – сказал ей доктор Уоттон. – Уже наступил сентябрь. – Он повернулся к Вильгельму. – Вы готовы заключить контракт, сир?

– Конечно готов, доктор Уоттон, – с ликующим видом ответил тот.

Анна смотрела с помоста, как ее брат подписывает брачный договор: Вильгельм размашисто поставил подпись на глазах у всего двора. Потом, по его кивку, она встала, чувствуя на себе выжидательные взгляды всех, кто был в зале. Анна боялась этого момента, никогда прежде ей не приходилось выступать перед людьми, но было понятно: нужно привыкать, ведь у королевы Англии будет много публичных обязанностей. Анна набрала в грудь воздуха:

– Я хочу выразить сердечную благодарность его милости, моему брату, и людям Клеве за то, что выбрали меня для брачного союза, лучше которого я не могу и желать.

Ну вот, дело сделано, все, как просил Вильгельм, и голос ее ни разу не дрогнул. Анна сделала реверанс и села. Мать одобрительно смотрела на нее.

Вильгельм занял место рядом с ней, опустившись в огромное кресло, и подозвал своих послов. Им предстояло обсудить множество деталей контракта: приданое, которое Анна привезет с собой; содержание, которое выделит ей король Генрих; состав ее двора и как она доберется до Англии.

Обязанности посла Вильгельм возложил на доктора Олислегера; ему-то и был передан список поручений.

– Скажите его величеству о моем желании, чтобы он вел переговоры с вами, как со мной, если бы я присутствовал там лично. Да поможет вам Бог.

В тот вечер Анна попросила, чтобы матушка Лёве прислуживала ей в спальне.

– Кое-что сильно меня тревожит, – призналась она, стоя у окна и вглядываясь в ночь. – Скоро я уеду в Англию. И как буду тогда узнавать о житье малыша Иоганна в Золингене?

– Так же, как и сейчас, – заверила ее няня, – хотя новостей придется ждать чуть дольше. Ваша достопочтенная матушка уже сказала мне, что я отправлюсь с вами. Фрау Шмидт обещала по-прежнему сообщать мне о том, как идут дела у Иоганна.

Анна вздохнула с облегчением, но разум ее все равно не успокоился.

– Мы должны соблюдать осторожность. Риск теперь будет гораздо больше. Король считает меня девственницей. Что он со мной сделает, если узнает? Это не дает мне покоя.

Матушка Лёве положила руку ей на плечо, чтобы успокоить:

– Прошло восемь лет, Liebling, и за это время никто ничего не узнал. Мы были осторожны и предусмотрительны, будем поступать так и дальше. Если кто-нибудь спросит, я скажу, что у меня в Клеве есть любимый племянник и мне хочется знать, как он растет. Чему тут удивляться? Ни о какой связи с вами никто не заподозрит.

– Нет, конечно нет. Я тревожусь напрасно. – Анна помолчала. – Матушка Лёве, скоро я уеду из Клеве, может быть, навеки. Я всегда надеялась, что однажды, когда малыш подрастет, смогу увидеть своего сына, но теперь, боюсь, моя надежда была напрасной. Нельзя ли мне как-нибудь увидеть его?

Матушка Лёве с озабоченным видом покачала головой, что огорчило Анну:

– Нет. Это невозможно. Мы договорились, что вы больше никогда его не увидите. Для Иоганна его настоящие родители Шмидты. Они считают, что его мать – моя подруга, которая пришла к монахиням за помощью, когда оказалась в трудном положении. Liebling, вы не можете встретиться с мальчиком – это вызовет подозрения. Ваше имя теперь известно по всему христианскому миру, и визит будущей королевы Англии в скромный дом кузнеца в Золингене не останется незамеченным!

– Да, разумеется. Я это понимаю. Но нельзя ли увидеть его издали? Мне очень хочется узнать, какой он с виду, прежде чем я уеду. Другого шанса у меня, вероятно, не будет. – Глаза Анны наполнились слезами. Неутоленная жажда видеть сына терзала ее. – Пожалуйста!

Матушка Лёве хмуро расправляла постель:

– По правде говоря, я не знаю, как это устроить. Вы не можете поехать за тридцать миль в Шлоссбург, не имея на то основательной причины. Как вы объясните это?

– А они не могут приехать сюда, в Дюссельдорф?

– Но с какой стати?

– Сошлитесь на то, что я хочу купить хороший меч в подарок королю, и попросите мейстера Шмидта привезти мне несколько штук на выбор. Скажите, что мне хвалили его искусство.

Матушка Лёве по-прежнему сомневалась.

– А зачем он повезет с собой семью, если сам едет по делу?

– Придумала! – воскликнула Анна. – Намекните ему, мол, если Иоганн станет его учеником, а это наверняка вскоре случится, мальчику может быть полезен визит ко двору.

Няня покачала головой:

– Затея рискованная. Предлагать такое очень странно. Мейстер Шмидт может почуять неладное. Он и так все эти годы задавался вопросом: кто мать Иоганна? Желание увидеть сына для матери вполне естественно. Вдруг он догадается?

Анна сняла с шеи ожерелье и положила его в ларец.

– Теперь уже вы беспокоитесь напрасно.

– Нет, Анна. Я этого не сделаю. Ваша почтенная матушка полагается на меня в том, чтобы сохранить тайну, и я до сих пор не подводила ее. Она придет в ужас, если узнает, что вы затеваете, да к тому же ваш брак с королем Генрихом приближается. Liebling, я знаю, вам тяжело, но поймите, это невозможно.

Анна потерпела поражение. Пока матушка Лёве помогала ей готовиться ко сну, она боролась с волной эмоций, которые грозили поглотить ее целиком, но, когда дверь закрылась и свеча была потушена, Анна дала волю бурным слезам, и не в первый раз.

Однажды в октябре за ужином Вильгельм объявил, что получил письмо от доктора Олислегера.

– Поездка прошла хорошо. По приезде в Лондон сам лорд Кромвель пригласил их на обед и проявил сочувствие к нашей ситуации. Он сказал, что намерение императора отнять у меня Гелдерн бесчестно. Теперь я убежден, что этот договор окажется для нас выгодным.

Анна гордилась тем, что оказывает такую услугу своей стране.

– Послы уже встречались с королем?

– Да, они ездили в его замок Виндзор, потом вместе с его свитой отправились в Хэмптон-Корт. Он оказал им почести, развлекал охотой и пиром. Они сообщили, что король находится в радостном настроении, добром здравии и с нетерпением ждет окончания переговоров.

– Они займут много времени? – спросила Анна, передавая матери блюдо с едой.

– У обеих сторон есть немало вопросов, которые необходимо уладить. Нам нужно организовать для вас достойный эскорт, который демонстрировал бы великолепие Клеве. Мы должны отобрать в свиту людей, которые будут сопровождать вас, и решить, кто из них останется с вами в Англии, по крайней мере до тех пор, пока вы не свыкнетесь с тамошними обычаями. Запомните, Анна, пока вы принцесса Клеве, ваш долг – делать все, что в ваших силах, для блага родной страны, но как только выйдете замуж, станете англичанкой и должны вести себя соответственно. Король ждет от вас этого.

Анна осушила кубок доброго рейнского вина.

– Признаюсь, меня это немного страшит. Я постараюсь изучить английские обычаи и надеюсь, король будет терпелив со мной. Но было бы утешительно иметь рядом нескольких немцев. Я очень благодарна вам за то, что вы позволили мне взять с собой матушку Лёве.

Герцогиня улыбнулась:

– Она вам с детства будто вторая мать, и я доверяю ей, как никому другому. Матушка Лёве будет вашей доверенной помощницей и возьмет под начало ваших фрейлин. Надеюсь, король согласится, чтобы она осталась при вас и управляла вашими придворными дамами.

– Мне нужно взяться за изучение английского! – воскликнула Анна. – Иначе как я смогу общаться с королем?

– Я думал об этом, – отозвался Вильгельм. – Искать вам учителя здесь, вероятно, уже поздно. Я попрошу совета у доктора Уоттона.

– А когда, по-вашему, состоится свадьба? – осмелилась спросить Анна.

– До Рождества.

– Так скоро!

Трудно было поверить, что всего через несколько недель ее место за этим столом опустеет и она будет справлять Рождество на чужой стороне. Сердце разрывалось при мысли, что ей придется попрощаться с семьей и она, может быть, никогда больше не увидит лица любимой матери. Анна сжала лежавшие на коленях руки, костяшки пальцев побелели от напряжения.

– Срок придет, не успеем мы оглянуться, – живо сказала мать. – Нам так много всего нужно сделать.

Новости из Англии приходили в Клеве нерегулярно. Много времени ушло на обсуждение приданого Анны, но король Генрих проявил сговорчивость. Хотя в конце концов сошлись на сумме в сто тысяч золотых флоринов, он великодушно настоял на том, чтобы Вильгельм на самом деле не выплачивал эти деньги. И сам согласился на требование Вильгельма, чтобы Анна получала такое же содержание, как ее предшественницы, а оно составляло двадцать тысяч золотых флоринов.

– И если по смерти короля вы останетесь бездетной вдовой, – объяснил Вильгельм, – то будете получать пенсию в пятнадцать тысяч флоринов до конца дней, даже если захотите вернуться в Клеве. И буде у вас возникнет такое желание, вы можете забрать с собой всю вашу одежду, украшения и посуду. – Он одарил сестру улыбкой, что случалось нечасто. – Анна, если все пойдет по плану, вы заживете в роскоши и никогда ни в чем не будете нуждаться.

– И Клеве будет в безопасности, – отозвалась она, немного потеплев к королю Генриху.

Может быть, и правда, грешили больше против него, чем он сам. Ради них обоих ей хотелось думать о нем хорошо.

Вильгельм просматривал самый последний, детальнейший отчет доктора Олислегера.

– Решено, что вы доедете до Кале за мой счет. Кале – английский город, и король Генрих возьмет на себя все расходы по доставке вас оттуда к нему в Англию. – Он перевернул страницу. – Предусмотрены и действия на тот случай, если я умру бездетным. Сибилла, разумеется, унаследует Клеве, а вы с Эмили вместе получите сто шестьдесят тысяч флоринов и несколько замков с пятью тысячами флоринов дохода в год до конца жизни.

– Значит, теперь все устроено?

– Почти. Возникли споры о том, каким образом вы доберетесь до Англии. Так как скоро зима, я сказал доктору Олислегеру, что, по-моему, вам лучше ехать в Кале по суше, потому как, если вас повезут морем, – а вы никогда не были на корабле, Анна, и не знаете, каково это, – суровая погода может привести к вашей болезни или испортить вам цвет лица, а вы наверняка захотите выглядеть как можно лучше при встрече с королем.

– Значит, я должна ехать по суше.

– Это не так просто, как может показаться. – Вильгельм вздохнул. Порывшись в ящике, он достал оттуда карту. – Видите ли, путь до Кале лежит через Нидерланды, а это земли императора, управляемые его сестрой, королевой-регентом. Нет никаких гарантий, что император даст вам охранную грамоту для проезда через его владения. Единственный способ обойти это препятствие – ехать морем. Но даже если вы рискнете предпринять этот вояж, существует опасность нападения судов подданных императора. Что, если вы попадете в их руки без охранной грамоты?

– А каково мнение короля на этот счет?

– Король – глава английского морского флота, Анна. Говорят, море у него в крови, и он не видит причин, которые помешали бы его прекрасным кораблям доставить вас в его королевство. Он хочет, чтобы вы плыли морем из Хардервейка, что на побережье Гелдерна. Но тогда вам придется пересечь Зёйдерзе, а это опасно для кораблей: даже в хорошую погоду там сложно пробираться через плотины и дамбы. Король понимает это. Он отправил в Гелдерн двоих опытных капитанов для составления лоцманских карт, но они предупредили его, что ни один корабль не может подойти близко к побережью, иначе сядет на мель.

Анна совсем растерялась:

– И как же я попаду в Англию? Послы, кажется, ездят туда-сюда беспрепятственно, но у меня на пути сплошь непреодолимые преграды.

– Вы бесценный груз. – Вильгельм улыбнулся, скручивая карту. – Доктор Олислегер попросил короля, чтобы тот лично запросил охранную грамоту у королевы-регента в Брюсселе с разрешением вам следовать по суше через Брабант.

– И вы надеетесь, что королева-регент даст ее?

– У меня есть на то причины. Если разрешение будет получено, вы отправитесь вдоль северного побережья в Кале. До него примерно двести пятьдесят миль. Король договаривается с графом Саутгемптоном, своим лордом главным адмиралом, чтобы тот встретил вас там с эскортом и перевез через море в Англию. Доктор Олислегер пишет, что лорд Кромвель уже занимается снаряжением кораблей, которые доставят вас, и определяет место, где вы высадитесь, кто должен вас там встречать и в каком месте примет вас его величество.

– Я бы предпочла не вызывать такой суматохи!

– Анна, – строго сказал Вильгельм, – вам предстоит стать супругой короля Англии. Все, что касается вас, должно нести на себе отпечаток его величия. Отныне вы будете причиной всевозможных сует и хлопот, так что вам лучше к этому привыкнуть. Я тоже намерен сделать так, чтобы вы прибыли в Кале с почетом, я снабжу вас золотом, драгоценностями и всем прочим, что подобает иметь невесте такого могучего короля.

Анне хотелось, чтобы Вильгельм умерил помпезность своих речей.

– А что, если королева-регент не даст охранную грамоту?

– Тогда нам придется искать способ отправить вас морем под надежным корабельным конвоем. Но будем надеяться, этого не произойдет. Я обещал королю, что буду сообщать ему в письмах о своих планах относительно вашей поездки, чтобы он мог все подготовить к вашему приезду. – Вильгельм потянулся вперед, сидя в кресле, и взял руки Анны. – Schwester, это будет хороший брак для вас. Король проявил заботу о вашем комфорте и достойном приеме. Доктор Олислегер присовокупил к своему письму послание от него с благодарностью за доброжелательность, проявленную мной при обсуждении альянса. Он побуждает к скорейшему заключению контракта, так как приближается зима. Анна, он хочет жениться как можно скорее. У вас нетерпеливый жених!

Мать, занятая приготовлениями и то и дело справлявшаяся с бесконечным списком необходимых дел, очень обрадовалась, узнав, что лорд Кромвель также занят распоряжениями о подготовке апартаментов королевы в главном королевском дворце Уайтхолл и обустройством Сент-Джеймсского дворца, где Генрих и Анна проведут медовый месяц.

– Говорят, инициалы «Г» и «А» в королевских дворцах вырезали на всех каминах и потолках, вышили на занавесах и постельном белье, высекли на камне, где нужно, – сказала герцогиня Мария. Они сидели в комнате Анны, окруженные стопками нательного белья и полотенец: на всех нужно было вышить новый вензель «AR»[14]. – Мне говорили, что Сент-Джеймсский дворец расположен уединенно посреди парка.

Анна, увлеченно работавшая иглой, вдруг ощутила холодок. Медовый месяц. Брачная ночь приближалась, а вместе с ней рос страх разоблачения и его последствий.

Она не могла сдержаться и неожиданно выпалила:

– Mutter[15], мне боязно! Вдруг король догадается, что я… не девственница… и родила ребенка…

Мать поспешила успокоить ее:

– Нет, дочь моя, я так не думаю. И я уверена, вы понимаете, что, когда будете исполнять свой долг, как того потребует от вас супруг, должны вести себя так, будто все это для вас внове.

Несмотря на добрый совет матери, Анна понимала: ответа на свой вопрос она так и не получила. А был еще один, который она не решалась задать. Должна ли добродетельная женщина испытывать удовольствие на брачном ложе? Она не могла представить, что переживет с королем такой же экстаз, какой пробудил в ней Отто, и все же надеялась в супружеской спальне снова познать это восхитительное ощущение полноты чувств. Генрих наверняка умелый любовник, ведь у него было три жены – и, говорят, множество любовниц в свое время, – но ему уже к пятидесяти, и юношеский пыл, вероятно, давно в нем угас. Анна совершенно не представляла, чего от него ожидать; ясно было одно: король хочет, чтобы она родила ему сыновей, так как сейчас будущее династии зависело от одного маленького мальчика всего-то двух лет от роду. Дай Бог ей оказаться плодовитой!

– Я слышала, главные английские лорды накупили парчи и шелку к вашему приезду. – Голос матери вывел Анну из задумчивости. – Вас ожидает великолепный прием! – Герцогиня окинула дочь искательным взглядом. – Не нужно так волноваться, дитя мое. На брачном ложе совершенно нечего бояться.

Глава 5

1539 год

Король Генрих подписал договор! Английский двор, как сообщал доктор Уоттон, возликовал и окунулся в суматоху приготовлений.

Отныне к Анне следовало обращаться как к королеве Англии и вести себя в ее присутствии соответственно. Невесту английского короля немедленно обособили от всех, даже от матери, которую, как и Вильгельма, она теперь превосходила рангом и которая должна была кланяться ей. Обращаясь к Анне, следовало говорить «ваше величество» или «ваша милость» и соблюдать по отношению к ней всевозможные церемонии; за столом она сидела на высоком стуле. Прежняя жизнь уже не казалась ей ограниченной. Анна скорее скучала по ней: тогда она могла получать хотя бы немного удовольствия от дружеского общения.

А потом из Англии прибыла юная миссис Сюзанна Гилман. Представляя ее Анне, Вильгельм сообщил, что она дочь знаменитого фламандского художника Герарда Хоренбота и сама находится при дворе как весьма умелый художник и иллюстратор, но самое главное, эта англичанка говорила по-немецки.

– Я оставлю вас знакомиться, – завершил церемонию Вильгельм и закрыл за собой дверь покоев Анны.

– Рада принять вас, миссис Гилман.

– Его величество прислал меня служить вашей милости, – ответила гостья. – Он понимает, что вы почти не знаете Англию, и подумал, что я могла бы рассказать вам об обычаях, принятых при английском дворе.

– Ваш приезд – нежданная удача, – с улыбкой сказала Анна.

Ей сразу понравилось открытое, пышущее здоровьем лицо миссис Гилман и ее приятные манеры.

– Очень на это надеюсь. – Миссис Гилман улыбнулась. – Я хорошо знаю двор, потому что работаю там. Я служила покойной королеве Джейн как камеристка ее личных покоев. Мой отец – один из художников короля. Он научил меня моему ремеслу.

Анну это поразило.

– Я не знала, что женщины могут быть художниками! Никогда о таком не слышала.

– Ваша милость, при английском дворе не делают различий, так что у женщин есть разные возможности. Там вы найдете женщин-ученых, дам, которые сочиняют песни, стихи и музицируют.

– Это совсем не похоже на Клеве, – сказала Анна, слегка смутившись. – Здесь не одобряют такие занятия женщин. Боюсь, в Англии я окажусь в невыгодном положении, потому что ничего этого не умею.

– Не волнуйтесь, ваша милость, там есть также множество женщин, обладающих добродетелями и навыками, которыми вы особенно славитесь и которыми восхищается король.

– Значит, обо мне говорят при английском дворе?

– Мадам, – сказала миссис Гилман, – будьте уверены, каждое слово, приходящее отсюда, разносится по двору за пять минут!

– О Боже! – воскликнула Анна, и они обе засмеялись. – Ваш отец должен знать мейстера Гольбейна, – продолжила она.

– Конечно они знакомы. Мейстер Гольбейн был его учеником. Такой сложный человек!

– Верно, – согласилась Анна.

Женщины переглянулись, в глазах у обеих блеснули веселые заговорщицкие искры, и начало дружбе было положено.

– Я так благодарна вам, миссис Гилман, за то, что вы проделали столь длинный путь, – продолжила беседу Анна.

– Для меня это удовольствие, мадам. Король щедро снабдил меня деньгами на дорогу и выделил средства, чтобы меня сопровождал мой супруг. Мы поженились совсем недавно.

– Сколько лет вы прожили в Англии?

– Около восемнадцати, мадам. Я там вполне обжилась. Надеюсь, вы, ваша милость, тоже будете счастливы в этой стране. Король жаждет поскорее увидеть вас. При дворе все только об этом и говорят.

– Тогда, надеюсь, я их не разочарую! – Анна улыбнулась. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что нужно знать, о придворных обычаях и о том, чем я могу порадовать короля.

– О, думаю, вы прекрасно с этим справитесь. Его милость попросил меня немного поучить вас английскому языку, чтобы вы могли соблюдать правила вежливости, когда прибудете.

Анну это обрадовало. Мать распорядилась, чтобы уроки миссис Гилман проходили в женской комнате, самой уютной в ее апартаментах, а сама на это время удалялась вместе со своими дамами в покои поменьше. Занятия шли хорошо, хотя, несмотря на желание учиться, Анна находила английский язык сложным. В чем-то он был похож на немецкий, но, казалось, не следовал никаким логичным правилам. Она овладевала им медленно.

Мать согласилась, чтобы Анна позвала мужа миссис Гилман на ужин вместе с женой. Супруги высоко оценили честь быть приглашенными за герцогский стол, и Анне понравился веселый мистер Гилман, успешный виноторговец, который явно очень любил свою жену.

– Мы познакомились, когда я доставлял вино во дворец Уайтхолл, – сказал он Анне. – На Сюзанну едва не опрокинулась бочка, и я ее спас. – Глаза его заблестели.

– Это было не самое элегантное начало ухаживаний, – заметила его жена.

Глядя на них, Анна впала в задумчивость. Они были так безусловно счастливы, так гармонировали друг с другом. Как было бы замечательно, если бы она сама могла найти такое легкое удовольствие в общении с королем Генрихом!

Сюзанна, а именно так вскоре стала называть ее Анна, без конца рассказывала о роскоши английских королевских дворцов, запланированных по случаю свадьбы торжествах и великолепии двора, который окружит Анну.

– Вашей милости будут служить самые знатные дамы королевства, – говорила она, – и у вас будет собственный совет и свои служители на разных должностях.

– Я не знаю, с чего мне нужно будет начать!

– Не стоит беспокоиться. Вас прекрасно обучили нормам придворного этикета, и там найдется немало людей, которые вам все подскажут.

– Включая вас, я надеюсь! – с горячностью произнесла Анна.

– Разумеется. Его величество дал мне место камеристки при вашей милости, прежде чем я покинула Англию.

– Это меня очень радует. – Анна улыбнулась. – Вы будете главной из моих камеристок.

– Вы оказываете мне большую честь, мадам, даже не зная какую, ведь за места при вашем дворе идет острая борьба, на каждый пост есть по меньшей мере дюжина претендентов, некоторые люди готовы пойти на подкуп. Разумеется, многие должности достанутся тем, кто служил прежним двум королевам и обладает опытом в исполнении своих обязанностей.

– Надеюсь, мне позволят оставить при себе некоторых из моих немецких слуг, – сказала Анна.

– Это дело короля, – ответила ей Сюзанна.

Хорошо бы это не оказалось пустой отговоркой.

Анна сидела за столом в покоях матери. Нужно было вышивать сорочки, которые поедут с ней в Англию, но она отлынивала от работы, завороженно наблюдая за тем, как Сюзанна рисует изящные миниатюры на темы библейских сцен.

– Это для часослова, – объяснила художница.

– Не представляю, как вам удается рисовать мелкие детали на таком маленьком пространстве! – восхитилась Анна.

Они подружились, хотя были знакомы всего несколько дней, и сейчас, когда за окном стемнело и горничные ушли, подбросив в очаг дров, Анна осмелилась задать вопрос, который долгое время не решалась произнести вслух и никогда не задала бы ни одному послу.

– Сюзанна, а король… какой он?

– Ваша милость имеет в виду его характер?

– Да. Прошу вас, скажите мне правду.

Художница отложила кисть:

– Я всегда находила его очаровательным. Конечно, не стоит забывать, что он король, но у него прекрасные манеры, он всегда дружелюбен и обходителен с дамами. Ему присуще качество, которое в Англии называют чувством локтя: его величество умеет одновременно быть накоротке с людьми и оставаться королем, если вы понимаете, о чем я. Ко мне он всегда был добр и щедр.

– Ко мне король тоже проявил доброту и щедрость. И все же я слышала, что он бывает грубым и безжалостным.

– Так говорят, – отозвалась Сюзанна, – но мне не довелось увидеть его с этой стороны.

– Но как же королева Анна? Он приказал отрубить ей голову. Своей жене!

Сюзанна покачала головой:

– Она была шлюхой. Платила музыканту за его услуги. Она даже спала со своим братом. И убила бы короля, если бы ее не остановил лорд Кромвель. Это он раскрыл ее козни.

– Правда? – с сомнением спросила Анна. – Большинство людей, с которыми я разговаривала здесь, считают, что лорд Кромвель просто использовал возможность избавиться от нее, потому что она не смогла родить королю сына.

– О мадам, все было совсем не так, – поспешила заверить ее Сюзанна. – Король простил ей то, что она не выносила последнего ребенка, и надеялся, что скоро она снова будет enceinte. Но потом открылись ее преступления… – Художница помолчала. – Мадам, имя этой женщины не произносят при дворе. Вы поступите правильно, если будете избегать упоминаний о ней при его величестве. Ее измена глубоко ранила короля как мужчину и как суверена.

– Можете быть уверены, я не заикнусь о ней, – пообещала Анна.

– Она заслужила смерть, – сказала Сюзанна с ноткой горячности в голосе. – Это из-за нее король так сурово обращался с королевой Екатериной. Королева Джейн говорила, что его милость по натуре хороший человек, но его сбила с пути Анна.

– Кому и знать, как не ей, – заметила Анна, чувствуя, что на сердце у нее потеплело. – Скажите, он сильно любил королеву Джейн?

– Да, он был предан ей и глубоко скорбел по ее кончине. Много недель не выходил из уединения.

Это тоже, как ни печально само по себе, внушало надежду. Значит, король мог быть хорошим, любящим мужем. Неудивительно, что он надеялся обрести счастье в новом браке.

– А какой была королева Джейн? – осторожно спросила Анна.

– Мягкой и довольно робкой, хотя и старалась преодолеть это. Всячески подчеркивала свой королевский статус, но была доброй и щедрой госпожой. Это трагедия, что она умерла, не увидев, как растет ее сын.

– Он еще так мал. Ему нужна мать.

– Мадам, у него есть воспитательница, которая в нем души не чает, и огромный штат слуг. Ни одного ребенка так не баловали и не суетились так вокруг него.

– Все равно я постараюсь стать ему матерью, – решительно заявила Анна, – и дочерям короля, хотя леди Мария почти одного со мной возраста!

– Мать нужна леди Елизавете, – сказала Сюзанна. – Она потеряла свою, когда была совсем крошкой, а ее воспитательницу перевели к принцу Эдуарду.

– Как, должно быть, ужасно – расти в сознании, что вашей матери отрубили голову, – задумчиво проговорила Анна. – Не могу представить, что она чувствует. Я особенно постараюсь подружиться с леди Елизаветой. Бедная девочка!

Если ей не дано заботиться о собственном ребенке, она изольет свои неудовлетворенные материнские чувства на детей Генриха.

Вильгельм позвал Анну в библиотеку, его святилище, где держал присланные Эразмом бесценные книги, карты и портреты предков. Анна расчувствовалась, увидев среди них портрет отца – такого здорового и словно живого, стоящего на коленях перед Благословенной Девой с Младенцем.

Они сели на скамью, где лежало несколько подушек с гербом Клеве.

– Анна, вы должны знать, что решение короля жениться на германской принцессе вызвало множество разных толков и ликования среди лютеран. Не один только курфюрст надеется, что этот брак поведет короля дальше по пути религиозных реформ. Некоторые даже предвкушают, что вы убедите его величество перейти в протестантскую веру.

– Но я католичка. Зачем мне это делать?

– Вот именно, Schwester, но это не так широко известно. Многие ошибочно полагают, что, раз Клеве порвало с Римом и сочувственно относится к реформам, мы должны быть лютеранами. Доктор Олислегер пишет, что английские реформаторы надеются увидеть в своей новой королеве вторую Анну Болейн, которая была другом протестантам, и рассчитывают, что вскоре обретут нового друга и защитника на троне.

– Тогда мне их жаль. Это напрасные надежды.

– И к тому же опасные. Хотя король симпатизировал реформистам, когда находился под влиянием королевы Анны, он отошел от этой позиции и теперь придерживается более консервативных взглядов. В этом году он заставил парламент принять акт, говорящий о возврате к старым доктринам. Сейчас опасно защищать реформы или проявлять симпатии к лютеранам. Я знаю, мы не всегда держались одной с вами точки зрения на религию, но теперь я думаю, хорошо, что вы верная католичка.

– И всегда ею буду. Боюсь, протестантам суждено разочароваться во мне.

– Не сближайтесь с ними, – посоветовал ей Вильгельм. – В Англии еретиков сжигают.

Мать была занята составлением для Анны нового, достойного будущей королевы гардероба. В ее покоях повсюду лежали рулоны дорогих тканей, доставленные на выбор дюссельдорфскими торговцами.

– Все должно быть по немецкой моде.

Анна не хотела перечить матери, но отметила про себя, что Сюзанна хмурится.

– Английская королева, конечно, должна носить английские платья, – осмелилась высказать свое мнение она.

– Нет! – отрезала мать. – Я слышала, что они нескромные. Пусть вас видят в приличных немецких платьях и головных уборах.

За спиной у Анны Сюзанна молча качала головой. Но вмешиваться она не могла.

Мать была крайне раздражена, когда король Генрих прислал в Клеве портного по имени Уильям Уилкинсон.

– Неужели король считает меня неспособной выбрать свадебный наряд для своей дочери? Этот мейстер Уилкинсон хочет сделать ваше платье в английском стиле. Я сказала ему «нет»!

– Если бы я оделась по английской моде, разве это не был бы комплимент моей новой стране?

Герцогиня покачала головой:

– Нет, дитя. Отставим в сторону скромность, вы отправляетесь в Англию как представительница Клеве, живое воплощение союза. Вы должны надеть лучшее из того, что может дать Клеве. Пусть ваш наряд соответствует нашим обычаям. Это послужит напоминанием о вашем положении в мире. Ваш отец хотел бы этого.

Мнению почившего и горько оплакиваемого отца Анне нечего было противопоставить. Однако мейстер Уилкинсон оказался непреклонным. Платья, которые он сошьет, будут в английском стиле. Так распорядился король. И вот в течение нескольких недель, пока он работал при дворе, Анне приходилось терпеть жалобы матери. Английские платья никуда не годятся; они некрасивые, и вырезы у них совершенно неприличные… Когда мать ушла, Анна подняла одно из платьев, чтобы показать его Эмили, и обе они прыснули со смеху.

– Вильгельм умер бы! – хохоча, проговорила Эмили.

В противоположность английским, наряды, сшитые немецкими портными под руководством матери, имели вырезы под самое горло, юбки с ровным краем без шлейфов, что заставило английского портного покачать головой. На примерку ушла целая вечность. Анна ощущала на себе тяжесть бархата и шелковистость дамаста. Платья были сшиты так, чтобы пояс застегивался выше талии, имели длинные свисающие рукава, отороченные мехом или расшитые по краю золотой нитью; многие были богато украшены золотом. К платьям сделали немало поясов с декоративными пряжками. Мать заказала киртлы из дамаста и шелка, чтобы они виднелись из-под раскрывающихся спереди юбок. Изготовили и новые Stickelchen, богато украшенные бисером и драгоценными камнями, несколько белых льняных, а также вуали и батистовые чепцы. Ларец для драгоценностей Анны – вещь сама по себе прекрасная, из чеканного серебра с накладками из слоновой кости, – был полон тяжелых серебряных гривен и цепочек, ожерелий и подвесок, а также колец и перстней.

Новый гардероб Анны пополнялся день ото дня. Мать никому не давала сидеть без дела. Времени терять было нельзя, так как скоро наступит зима, а до того Анна и вся ее свита должны быть собраны и готовы к отъезду в Англию.

Анну терзали опасения, что старания матери могут оказаться напрасными и король не позволит ей носить немецкие платья, раз уж он обеспечил ее новым гардеробом в английском стиле. Втайне она считала, что английские платья идут ей больше…

На третьей неделе октября послы Вильгельма вернулись в Дюссельдорф. Анна присутствовала, когда брат принимал их и доктора Уоттона в своем кабинете.

– Ваша милость, король Генрих желает, чтобы леди Анна приехала в Англию как можно скорее, – сказал доктор Олислегер. – Мы здесь для того, чтобы сопроводить ее в Кале.

– Господа, мы до сих пор ждем охранной грамоты от королевы-регента, – ответил Вильгельм. – Король сам просил этот документ у императора. Без него леди Анна не может ехать.

– Его величество уверен, что документ вскоре будет получен, – сказал Вернер фон Гохштаден, представительный мужчина, близкий к семье герцога и преданный ей.

– Лорд Кромвель прислал это вам, миледи, – сказал Олислегер, передавая Анне письмо. – Он желает поздравить вас с помолвкой.

«Обычно, – подумала Анна, – поздравляют счастливого жениха, который наконец-то получил выбранную им даму».

Доктор Олислегер вслух прочел письмо, переводя его на немецкий. Оно состояло из вежливых фраз в подобающем случаю почтительном тоне.

Анна улыбнулась:

– Я очень благодарна лорду Кромвелю за его добрые пожелания.

Из всех людей именно его она хотела бы иметь на своей стороне; он добился этого брака для нее, и она была обязана ему.

Доктор Уоттон обратился к ней:

– Лорд Кромвель поручил мне сказать, что шлет вам многочисленные поздравления, а также богатые дары в связи с помолвкой от его величества, как принято. Мне поручено передать это вам.

Он протянул Анне письмо с королевской печатью. Оно было от короля. Анна не стала его вскрывать, а поднесла к губам и поцеловала. Мужчины одобрительно взирали на то, как она кладет послание жениха в карман. Ей хотелось прочесть его в одиночестве.

– Мне также велено передать вам вот это, ваша милость, – добавил Олислегер, протягивая ей какой-то сверток. – Это вручила мне леди Лайл, супруга представителя короля в Кале, когда мы проезжали там по пути домой. Леди Лайл не терпится снискать ваше благоволение.

Анна вскрыла пакет. Там лежали изящно расшитые перчатки из испанской кожи.

– Какая прелесть!

– Дражайшая сестрица, вы должны помнить, ничто в этом мире не делается просто так, – предупредил ее Вильгельм. – Вы еще не знакомы с игрой в патронаж. Уверяю вас, леди Лайл надеется получить взамен какую-нибудь милость, когда вы приобретете влияние на короля.

– Может, и так, но я должна поблагодарить ее за такой продуманный подарок, – настояла на своем Анна. – Доктор Олислегер, будьте добры, сообщите леди Лайл, что мне очень понравился ее подарок и что он доставил мне большое удовольствие.

Вильгельм в легкой досаде качал головой:

– Дайте женщине палец…

– Она проявила щедрость…

– Так поступят и многие другие люди, когда корона окажется у вас на голове. Вице-канцлер Олислегер и великий магистр Гохштаден подтвердят это. Не так ли, господа?

– Разумеется, ваша милость. Патронаж – негодное, но соблазнительное занятие.

– Так что упражняйтесь в нем изредка и с умом, – посоветовал Вильгельм.

– Лорд и леди Лайл оказали нам радушный прием, – продолжил доктор Олислегер. – Король поручил лорду Лайлу подготовить все к приезду вашей милости в Кале. Милорд сказал мне, что он занят обновлением королевского дворца; они называют его Казначейским. Действительно, весь город приводится в образцовый порядок. Мы видели, что на главных воротах, ведущих в город, идут строительные работы; улицы мостят заново.

– Боже, сколько суеты, и все из-за меня! – воскликнула Анна.

– Нет, Schwester, из-за королевы Англии! – поправил ее Вильгельм. – Вы еще не до конца осознали, какой важной персоной стали.

Позже, когда они с матерью сидели у очага в женских покоях, Анна передала Сюзанне письмо короля и попросила перевести его. Та прочла вслух:

Моей дорогой и бесконечно любимой супруге леди Анне. В этих нескольких строках от Вашего преданного слуги я заверяю Вас в своих любовных намерениях, так как не могу лично поговорить с Вами. Надеюсь вскоре получить от Вас весточку, чтобы быть уверенным в добром здравии моей дорогой госпожи. С другим посланием шлю Вам украшение, которое выбрал для Вас в надежде, что Вы сохраните его при себе навечно в знак искренней любви ко мне. Кажется, ждать нашей встречи еще так долго. Буду считать дни до Вашего приезда. Надеюсь скоро заключить Вас в объятия, на сем пока заканчиваю, Ваш любящий слуга и суверен, Генрих R.[16]

«Никто, – подумала Анна, приложив письмо к груди рядом с сердцем, – никогда не получал более прекрасного послания». Вдруг она ощутила радость, что согласилась на этот брак, что поедет в Англию, что станет супругой человека, способного так выразительно писать о любви. Это не было письмо тирана, женоубийцы или человека без чувств. Слухи лгали, она больше не сомневалась. Все будет хорошо.

Мать заглядывала ей через плечо. Заметив это, Анна подняла глаза и улыбнулась, а герцогиня сказала:

– Весьма уместно и трогательно.

Послы привезли с собой копию подписанного договора. И на нем, в самом низу стояла личная подпись короля Генриха: «Генрих R.».

На следующий день Вильгельм устроил торжественный прием в главном зале в Дюссельдорфе, где собрались все придворные, чтобы стать свидетелями того, как он ратифицирует договор. Мать и Анна выражали одобрение изящными кивками головы.

Наутро пришло известие от королевы-регента.

– Анна, с разрешения императора она дала вам охранную грамоту! – триумфально объявил Вильгельм. – И позволяет вашей свите сопровождать вас через Фландрию в Кале.

Препятствий для поездки не осталось. Путь к замужеству был свободен. У Анны засосало под ложечкой.

Вскоре они узнали, что король очень обрадовался известию о получении охранной грамоты.

– Он принудил королеву-регента издать распоряжения для обеспечения вам и вашей свите комфортной поездки, – сказал Вильгельм Анне, показывая ей письмо от Генриха.

Снова у нее внутри все затрепетало. Это происходило на самом деле! Назад хода нет.

В тот вечер с ними ужинал доктор Уоттон. Он пришел с книгой для Анны, присланной в подарок королем. Это был свежеотпечатанный перевод работы немецкого реформатора Вольфганга Капито «Краткое изложение псалмов», выполненный Ричардом Тавернером[17].

– Его величество полагает, что вам будет приятно увидеть посвящение ему, – сказал Уоттон. – Я прочту его для вас по-немецки. Мистер Тавернер молит Господа, чтобы Тот послал королю Генриху то, что мудрый царь Соломон считал сладчайшей и наилучшей частью жизни мужчины и неоценимым сокровищем, – разумную и мудрую женщину в супруги. Следует надеяться, – продолжает он, – что она будет плодоносной лозой в доме его величества, и дети, как раскинувшиеся ветви оливы, усядутся вокруг отцовского стола. И глядь! Господь уже услышал горячие мольбы подданных короля, так как самая прекрасная леди была послана ему Всевышним и готова приехать в его королевство. Дальше мистер Тавернер молит Господа усмирить природу, чтобы погода во время поездки была мягкой и нареченная невеста благополучно прибыла к его милости во исполнение сердечных желаний короля, ожиданий его подданных и в утверждение славы Господней.

Слушая эти напыщенные, но горячие слова, Анна испугалась. Сколько же людей возлагают на нее надежды! Удастся ли ей оправдать их?

Она собралась с духом и ответила:

– Молюсь, чтобы у меня получилось доставить радость королю и его подданным.

– Не сомневаюсь, что у вас это получится, мадам, – лучась улыбкой, сказал Уоттон.

Он сообщил ей о том, что повсюду, где она будет проезжать по пути в Лондон, ведутся спешные приготовления.

– Каждый город стремится обставить ваш приезд с возможным великолепием, – радостно вещал посол. – Все подданные короля желают выразить свою радость по поводу того, что их королева воплощает в себе союз, который они считают весьма выгодным.

«Лишь бы мне оказаться достойной всего этого», – молилась про себя Анна.

После ужина доктор Уоттон извлек из кожаной сумы свиток и передал его Вильгельму:

– Это, ваша милость, копия королевской жалованной грамоты, которой леди Анне выделяется содержание.

Вильгельм просмотрел документ и показал его сестре. Это был длинный список поместий со странными английскими названиями.

– Мадам, по заключении брака все это становится вашим, – объяснил Уоттон. – Эти владения обеспечат вас доходами от арендной платы и налогов как королеву или, да не допустит этого Господь, как вдовствующую королеву в случае вашего вдовства. Если вы захотите совершить путешествие по Англии, то сможете использовать эти дома по своему усмотрению. Арендаторы ваших земель с радостью окажут вам гостеприимство.

Анна была потрясена.

– Их так много!

– Да. – Уоттон улыбнулся. – Они дают ежегодный доход, который составляет условленное в договоре содержание. Вам ничего не нужно делать. Ваши служащие, советники, управляющие и экономы будут вести все дела в отношении вашей собственности к вашей выгоде. Покойная королева Джейн получила такой же дар от короля. Это необходимо для вашей жизни в Англии в соответствии с условиями брачного контракта.

– Вы станете богатой женщиной, Анна, – сказал Вильгельм, в высшей степени удовлетворенный.

– Я понимаю, какая удача мне выпала, – ответила она.

– Теперь осталось только обвенчаться, – подытожил доктор Уоттон.

Все складывалось так удачно, что Анна, по всей видимости, могла оказаться в Англии к концу ноября.

В начале месяца доктор Уоттон попросил о встрече с ней. Вильгельм, разумеется, присутствовал, мать тоже. Посла распирало от желания поделиться новостями.

– Король приедет в Кентербери, чтобы встретить вас, ваша милость! – объявил он. – Его величество не в силах ждать дольше. Вы обвенчаетесь там, и оттуда король сам будет сопровождать вас в Лондон.

У Анны перехватило дыхание. Через несколько недель она увидит его – этого мужчину, образ которого преследовал ее и наяву, и во сне уже не один месяц.

– Его величество оказывает мне огромную честь.

– Вот именно! – отозвалась мать. – Я дам указания матушке Лёве, пусть проследит за тем, чтобы при въезде в Кентербери вы были одеты по-королевски.

– Восхитительно, восхитительно! – воскликнул доктор Уоттон.

– Где совершится обряд венчания? – спросил Вильгельм. – В соборе? Я слышал, это чудо света.

– Не могу сказать, ваша милость. Предыдущие браки его величества заключались в домашней обстановке.

– Мне все равно, где я вступлю в брак с королем, – сказала Анна. – Важно, что мы станем супругами и наши великие страны объединятся.

Доктор Уоттон с признательностью посмотрел на нее:

– Ваша милость, вы ухватили самую суть дела. Вам будет приятно услышать, что, пока мы здесь разговариваем, лорд главный адмирал Англии и многочисленная депутация лордов Тайного совета готовятся к отбытию в Кале. Они должны встретить там вашу милость и сопровождать при пересечении Английского канала.

– Я распорядился, чтобы мою сестру по пути туда эскортировали четыреста всадников, – сказал Вильгельм, не желая уступать англичанам.

Доктор Уоттон поклонился:

– Превосходно, сир. – Он снова повернулся к Анне. – В Дувре вашу милость встретят остальные лорды Совета и проводят в Кентербери, к королю, который отвезет вас в Лондон праздновать Рождество. Вам это понравится, мадам, потому что при дворе отмечают все двенадцать дней Юлетид, с пышными торжествами, которые в этом году в честь вашего брака будут ярче обычных. Король распорядился, чтобы ваш официальный въезд в Лондон состоялся в день наступления Нового года, а ваша коронация пройдет в Вестминстерском аббатстве на Сретение.

Все это звучало восхитительно и превосходило любые ожидания Анны. Встречали ли раньше какую-нибудь королеву с такой торжественностью?

Из Лондона прибыл курьер в красной ливрее, украшенной розой Тюдоров и забрызганной грязью от быстрой скачки. Гонца прислал сам король из дворца Хэмптон-Корт. Его величество жаждал узнать, когда ее милость отправится в путь.

– Немедленно, – ответил вестнику Вильгельм.