Она судорожно вздохнула и приоткрыла глаза. Веки были тяжелыми, в горле стоял запах и привкус эфира. Ее окружала тусклая белизна… вверху, по бокам… везде. Такая белизна бывает только в больницах… «Я в клинике! – осенило Глорию. – Отхожу от наркоза… Что со мной? Была операция?» Страх пробудился раньше остальных чувств и наполнил тело и разум. Она терялась в догадках, сердце забилось, по коже прокатился озноб.
«Какая операция? Я ничего не помню…»
Губы и язык не слушались, руки и ноги затекли, не шевелились. Глория не сразу сообразила, что привязана к койке. Где это связывают больных? Она что… в психушке?
Ужас застыл в груди ледяным комом, во рту пересохло. Она с трудом повернула голову – ничего не увидела, кроме белизны. Может, позвать сестру? Ужас сковал голосовые связки, и, сколько она ни напрягалась, из уст вырывалось только слабое шипение.
«Такое бывает во сне… Я сплю, мне снится кошмар… Нужно сделать усилие и проснуться…»
Набрякшие веки опустились, и сознание Глории снова погрузилось во тьму. Постепенно темнота рассеивалась, в ней возникали цвета и звуки… движения… запахи… Опять эфир! Глория вспомнила молодое, гладко выбритое лицо, чью-то руку у себя на шее… потом все обрывалось.
«Давай же! – мысленно подбадривала она себя. – Давай, Глория, начни сначала… Ты сможешь! Ты всегда была умницей…»
Она шаг за шагом восстанавливала в памяти свое недавнее прошлое. Оно дробилось на множество фрагментов, которые не желали складываться в общую картину. Но кое-что ей удалось вспомнить…
Письмо! Его доставил посыльный… Он был похож на встрепанного испуганного воробья – маленький, юркий, с бегающим взглядом. В обычной одежде, с немытыми волосами, с хохолком на макушке. Он ждал вознаграждения, и Глория сунула ему пару мелких купюр. Парень суетливо поблагодарил и побежал вниз по лестнице. А она стояла, ощущая бешеное биение пульса в висках, и смотрела ему вслед…
Когда дела у Толика стремительно пошли в гору, они поселились в приличном доме с консьержем. Посыльный откуда-то узнал ее новый адрес. Впрочем, о чем она? Ведь человек, который прислал ей письмо… давно умер.
Глория попробовала пошевелить руками и ногами, что отозвалось болью в лодыжках и запястьях. Очень хотелось пить.
– Эй… – прохрипела она. – Воды…
У нее получилось лучше, чем в первый раз. Уже не сипение, а членораздельные слова, хоть и едва слышные. Правда, никто на ее просьбу не откликнулся…
Перед ее внутренним взором все еще стояла та тревожная картина – прихожая их с Толиком квартиры… она с письмом в руках, с дрожью в коленках… с пустотой под ложечкой. Адрес на конверте напечатан, получателем указана Глория Зебрович, а отправителем…
У нее перехватило дыхание, потемнело в глазах, буквы расплылись, разбежались в разные стороны. Отправителем был… Павел Нефедов! Глория без сил съехала по стенке и опустилась прямо на мягкий восточный ковер…
Кажется, она потеряла сознание… на миг или несколько минут. Все смешалось в ее голове, в ушах зазвенело.
– Этого не может быть… не может быть…
Она проводила его в последний путь… бросила горсть земли на крышку его гроба… Закрытого гроба! Но ошибка исключалась. Пашку опознали родители. Ни у кого не возникло сомнений по поводу найденного в реке тела… ни у следователя, ни у близких.
– Не может быть… – словно помешанная, шептала Глория. – Он мертв и лежит на кладбище…
Ее зубы выбивали мелкую дробь. Почему-то вспомнились их первые жаркие ласки в лесу, на поляне, заросшей медвяными травами… среди колокольчиков и кашек, под гул пчел и стрекот кузнечиков… Тогда Глории казалось, что она любит Павла. Он был у нее первым, с ним она познала вкус страсти, удовлетворила свое сексуальное любопытство и осознала свою чувственность. Любопытство – вот что толкнуло ее в объятия молодого человека. Безрассудная юность жаждала наслаждений! Ее ли вина, что вспыхнувшее влечение длилось не больше месяца?.. Полюбила – разлюбила… остыла…
Пашка же загорелся всерьез. Близость с Глорией стала для него мучительным и болезненным опьянением, словно первые затяжки курильщика опиума. Он уже не мог без нее, а она не хотела продолжения. Прежняя дружба казалась невозможной, но Нефедов, в надежде на возобновление отношений, превозмог себя и ничем не выдал их общую тайну. «Трое неразлучных» все так же проводили время вместе: встречались, гуляли, отмечали дни рождения и праздники. А потом жизнь… вернее, смерть одного из них сама поставила точку в этой неразделенной страсти. Для Глории такая развязка грянула громом. В глубине души она раскаивалась, искала причину своего охлаждения, однако не находила. Есть вещи, которые не имеют очевидного объяснения. Сначала она как будто бы соблазнила парня, а затем безжалостно отвергла. Ее мимолетный каприз привел к непоправимым последствиям. Не то чтобы она считала гибель Павла самоубийством… но мысль об этом приходила ей в голову. Если бы не удар, который нанесла ему Глория, он был бы жив. Когда у человека ломается внутренний стержень, он невольно ищет смерти…
Почему на месте Пашки не оказался Анатолий? Задавать себе этот вопрос было бесполезно. Пашка выглядел более решительным, более самоотверженным в любви… Он не стеснялся открыто выражать свои чувства, оставаясь с ней наедине. Тогда как Зебрович сдерживался, боясь получить отказ. Самолюбие брало в нем верх над любовью, и это отталкивало Глорию. Она безотчетно желала полной власти над мужчиной… полного подчинения, полной отдачи.
Был и другой сдерживающий фактор. Друзья понимали, что в случае, если Глория окажет одному из них предпочтение, второму придется не сладко. Вряд ли даже самая крепкая мужская дружба выдержит подобное испытание. Павел интуитивно оттягивал момент признания, а когда Глория остыла, это вообще потеряло смысл. Догадывался ли Зебрович о том, что произошло между другом и Глорией? Если да, то не менее тщательно скрывал свои догадки…
Правда ли, что любовь окрыляет и делает человека ясновидящим? Бытует мнение, что она ослепляет и лишает рассудка. Верно и первое и второе. Любовь – самая загадочная из всех страстей человеческих. Самая изнурительная, самая иллюзорная и самая непостижимая…
Почему Павел, а не Толик? Глория много думала над этим после гибели Нефедова. Просто обстоятельства сложились так, а не иначе. Есть же судьба, рок! Зебрович был слишком красив, слишком умен, слишком предприимчив. Рядом с ним женщина рисковала стать тенью… А Глория могла играть в любовной партии только первую скрипку. Во всяком случае, она так думала.
Замужество никогда не прельщало ее. Она не строила планов будущей жизни. Она бунтовала, ломала прутья клетки, куда ее пока что никто не запер. Она ни о чем не мечтала! Перед ней словно расстилался чистый лист, на котором не проступало ни строки, начертанной провидением…
Смерть Павла надломила Глорию. Хотя этого не должно было произойти. Она сожалела о чувстве, которое не успело поселиться в ее сердце. Трепет плоти не стал трепетом души. Любовный треугольник как будто бы распался, но вечный третий продолжал существовать. Возможно, необъяснимая пугающая безысходность толкнула ее на брак с Зебровичем. Возможно, земное и плотское заявило о себе в полный голос… а она не сумела противиться этому зову. Да и зачем? Разве не следует всему живому стремиться к блаженству?..
Скрип железной двери заставил Глорию вздрогнуть и очнуться. Она вынырнула из смутного полубреда и увидела мужчину… его лицо показалось знакомым.
– Ну вот, а ты говорил, типа большая доза, – сказал он, наклоняясь к ней. – В самый раз! По крайней мере, блин, лежит спокойно и никаких хлопот.
Подернутый пеленой беспамятства взгляд женщины ничего не выражал.
– Она оклемается?
– Уже оклемалась. Ничего ей не сделается! Холеная телка… типа здоровая… племенных кровей! Жаль, покувыркаться с ней нельзя.
Он глумливо захохотал. Рядом с выбритым мужским лицом появилось второе – круглое, большое и покрытое щетиной. Обоих Глория уже где-то видела.
– О! Гляди-ка, моргает. Привет, крошка! – осклабился бритый. – Как тебе здесь? Нравится?
– Отстань от нее, Игореха.
– Что, даже поболтать нельзя?
– Отстань, сказал.
Из них двоих тот, что с большим круглым лицом, явно был главным.
– Не борзей, Гога! Нам тут еще неделю торчать.
– Товар портить запрещено, – хладнокровно парировал толстяк. – Эй, ты, врачиха! – обратился он к Глории. – Есть хочешь?
– Пить…
Он повернулся к приятелю.
– Принеси ей воды!
Игореха, выругавшись, повиновался. Опять заскрипела дверь. Он быстро вернулся и поднес к губам пленницы горлышко маленькой пластиковой бутылки. Она не смогла сделать лежа ни глотка. Вода, пролившись, потекла по ее подбородку и шее.
– Блин! Надо бы ее поднять…
– Ничего, приспособимся.
Гога отобрал у напарника бутылку и помог Глории напиться. Она хотела спросить, где она и что с ней… но губы едва шевелились, а язык одеревенел.
– Ты спи, врачиха, – сказал ей толстяк. – И ни о чем не думай. Авось все обойдется. В жизни и не такие переделки бывают.
Парень, которого он называл Игорехой, кивал и скалился. С правой стороны у него не хватало двух зубов.
– Сколько нам за нее дадут? – спросил он у Гоги.
– Много…
– Здорово! А когда?
– Не твоего ума дело! – отрезал толстяк.
– Ладно… пойдем ужинать. – Игореха с сожалением поглядывал на Глорию. – Хороша Маша, да не наша! Водка здесь есть хотя бы?
– Есть… только спиртное употреблять не велено.
– Что ж нам, блин, на сухую париться?
– Заткнись, – невозмутимо буркнул Гога. – Сказано: стеречь и ждать указаний. Вот и жди.
– Может, ей рот заклеить? А то типа начнет орать!
– Пускай орет… все равно никто не услышит. Подвал глубокий, место глухое… вокруг ни души.
Парень все суетился, приклеившись взглядом к тесно обтянутой кашемировым свитером груди пленницы.
– Ну раздеть-то ее не запрещается? Только типа раздеть! От нее не убудет! А, Гога?
– Зря слюни распускаешь, – усмехнулся толстяк. – Заказчик у нас серьезный. Шутить не советую.
– Вот, блин, облом!
– Хватит ныть, пошли.
Заросший щетиной увалень чуть ли не силой потащил напарника прочь. А Глория, оцепеневшая и разбитая, осталась лежать на своем жестком ложе. Глаза против воли слипались… мозг боролся с остатками лекарственного дурмана. Ей вкололи сильное снотворное, это ясно… Она перестала сопротивляться, и сон смежил ее подведенные краской веки. Последним, что она вспомнила, был черный внедорожник, который позволил ей обогнать себя на грунтовке…
Колбину еще не приходилось видеть босса в такой прострации. Тот был пьян и едва ворочал языком.
– Тебе нельзя раскисать, – сказал он, подбирая с ковра пустую бутылку из-под виски. – Глории больше не на кого надеяться.
– Все… все пропало… Ее уже не спасти…
– Тебе уже звонили насчет выкупа?
– Нет…
Это было странно. По всем канонам похищения с целью наживы или шантажа злоумышленникам пора бы заявить о себе. Однако телефоны Зебровича молчали. Вернее, звонил кто угодно, кроме похитителей. Поиски тоже не дали результатов.
– Может, заявить в милицию? Они подключат спецов… у них свои методы…
– Поздно! П-поздно, Петя… Это конец.
– Вижу, ты опустил руки. А как же Глория?
Анатолий полулежал в кресле – в расстегнутой рубашке и мятых брюках, вялый, с опухшими от бессонной ночи глазами. Возможно, он плакал. От слов Колбина он дернулся, будто его ударили.
– Я сломался, Петя… Понимаешь? Глорию не вернуть. Даже если я соглашусь на их условия. А они пока ничего не требуют! Не торопятся… Они просто решили убить ее… Или уже убили. Теперь они станут блефовать. Дадут мне послушать ее голос в трубке… или пришлют ее палец в картонной коробке…
Он был словно в горячке. Колбин не хуже босса осознавал положение вещей. Голос жертвы похитители могут записать и потом выдавать запись за живой звук. Такие трюки не редкость. Палец в коробке тоже из разряда шоковых методов воздействия… Сохранять спокойствие и здравый рассудок легко со стороны, когда подобные штуки не касаются твоих близких. Впрочем, и со стороны не легко…
Заместитель смахнул пот со лба и подумал:
«Они нашли его уязвимое место. Ахиллесову пяту любого человека. Есть люди, которым неведомо сострадание! Этакие неумолимые машины, готовые ехать по трупам…»
– Я знаю, как тебе тяжело, Анатолий…
– Что ты знаешь? Что?! – взвился тот. – Разве ты можешь знать?.. Разве кто-нибудь может?..
Колбин устало опустился в кресло напротив, вздохнул.
– Хорошо… Как быть дальше? Будем искать сами или…
– Сами! Менты все испортят.
– Я бы все-таки…
– Я уже слышал твой совет! Молчи, ради бога.
Вид заместителя, который ждал дальнейших распоряжений, каким-то образом мобилизовал Зебровича. Хмель выветривался, и его ум медленно, с натугой заработал.
– Вы всех опросили?
– Всех, кого могли… кто попал в поле зрения…
– И что?
– Ничего. Абсолютно! Только консьержка…
– Консьержка? – вскинулся Анатолий.
– Из вашего дома, – кивнул Колбин. – Она сказала, что вчера утром к вам приходил посыльный. Обычный парень, не очень опрятный. Она обратила внимание на его неряшливый вид. Он объяснил, что обязан доставить письмо лично в руки адресату.
– Какому адресату?
– По-видимому, тебе или твоей жене. Посыльный назвал номер вашей квартиры и фамилию. Консьержка позвонила Глории, та была дома… В общем, он отнес письмо.
– Какое письмо?
– Не знаю, – развел руками Колбин. – Посыльный его не показывал. Через некоторое время он спустился и вышел. Потом консьержка сделала себе травяной чай. У нее больные почки, и она…
– Дальше что было? – перебил Зебрович. – Она видела Глорию?
– Да. Примерно через час твоя жена спустилась в холл, чем-то озабоченная… прошла мимо консьержки, даже не взглянув на нее… и все. Больше не возвращалась.
– И все?
Колбин взял со стола салфетку и промокнул лицо. Он потел, когда нервничал.
– Консьержка едва узнала Глорию. Та повязала на голову платок и надела темные очки. В принципе, ничего особенного… вчера было солнечно. И прохладно, – добавил он, поразмыслив.
– А платок? – Зебрович сдвинул брови. – Глория не носит платков! То есть… я не помню, когда она надевала бы платок.
– Ну… а вчера надела. В нынешних обстоятельствах каждая деталь имеет значение.
Бизнесмен сидел, уставившись в одну точку, и напряженно размышлял.
– Ты хочешь сказать… что она постаралась изменить внешность?
– Зачем-то твоя жена надела платок?
Пауза затянулась. Колбин ждал ответа, Зебрович молчал. Он понятия не имел, куда отправилась Глория вчерашним утром. Ясно одно – она вышла из дому добровольно. Никто ее к этому не принуждал.
– Ее выманили! – выпалил он. – Они заранее все просчитали. У них был план.
– Полагаю, да.
– Но Глория не говорила мне ни о каком письме! – спохватился Анатолий. – Я рано выехал… был в офисе, подписывал бумаги! Почему она мне не позвонила?
– Видимо, в письме ничего экстренного не оказалось. Оно не обязательно связано с ее исчезновением. После того – не значит вследствие того.
Эта тривиальная фраза взбесила Зебровича.
– Давай обыскивать квартиру! – заявил он. – Если письмо не имеет отношения к случившемуся, оно должно где-нибудь валяться. На полке в прихожей… или в мусорной корзине…
Они с Колбиным перевернули все вверх дном, однако никакого письма не нашли.