Я стоял возле радио в приемной Платова и слушал очередную сводку Совинформбюро. Второй месяц войны, сведения все тревожнее и тревожнее. Красная армия оставляла город за городом. Фашисты рвались к Ленинграду, в Крым, пытаясь уничтожить военно-морскую базу Черноморского флота – Севастополь. Бронированными клиньями танковых армий на юге вермахт кромсал и рвал нашу оборону. В районе Смоленска шли упорные бои, где инициатива постоянно переходила из рук в руки. На Кольском полуострове, в Заполярье, удавалось сдерживать агрессора и сохранять важнейшие порты Мурманск и Архангельск. В целом за то время, что нас не было в Москве, ситуация на фронтах осложнилась еще больше.
– Шелестов, вы здесь? – раздался за спиной знакомый голос, и я тут же обернулся, одергивая гимнастерку.
Платов стоял в дверях, держа под мышкой объемистую папку. Вокруг глаз у него образовались темные круги, отчего его глубоко посаженные глаза казались бездонными колодцами, откуда все так же внимательно смотрели его умные глаза. Несмотря на внешние следы безмерной усталости, подворотничок на армейской гимнастерке Платова был белоснежным. Волосы аккуратно зачесаны назад, старательно выбрит и подтянут. И, как всегда, Платов был предельно собран и спокоен.
– Заходите, Максим Андреевич, – кивнул он мне на дверь, пропустил вперед себя в кабинет и вошел следом, плотно прикрыв за собой дверь.
Тогда, в первые месяцы после нашего неожиданного освобождения, после создания нашей особой оперативной группы, я еще не успел изучить своего прямого начальника. И этот вызов, сразу после нашего возвращения с задания, мог сулить что угодно. И разбор операции с похвалой, и разнос. А может быть, и снова арест по приказу Берии. И все же предыдущее задание мы выполнили, вернулись без потерь. Что-то мне тогда подсказывало, что наша группа – это то, что сейчас было крайне необходимо Платову в его оперативной работе. Надежные, умелые бойцы. Группа, в которой прежде всего умеют работать головой, ведь у каждого богатый опыт работы в разведке, а Коган был еще и бывшим следователем особого отдела НКВД, мастером психологических и интеллектуальных комбинаций. Ну и еще мы умели работать не только головой. Каждый имел прекрасную боевую подготовку.
– Садитесь, – убирая папку в массивный сейф, не оборачиваясь, разрешил Платов. – Как группа, Максим Андреевич?
– Группа отдыхает, отсыпается, тренируется, – коротко доложил я.
Платов свел над переносицей густые брови и задумчиво посмотрел на стаканчик с карандашами на своем рабочем столе. Или он сейчас принимал решение, или оно уже принято, и он прокручивал в голове возможность проведения той или иной комбинации. А может, пытался вплести в ткань оперативной работы новые поручения, назидания и требования высшего руководства страны. Откуда вернулся Платов? С совещания у Берии, у Сталина, после доклада на заседании ГКО [1] или совещания в генштабе?
– Отдыхать нам теперь предстоит не скоро, – задумчиво произнес Платов, а потом как будто очнулся от своих мыслей и заговорил деловито, но без торопливости: – Вам предстоит одна важная и срочная работа, Максим Андреевич.
Если честно, то я как-то после этих слов сразу успокоился. Работа! В такое время это важно – ты не в стороне, ты вместе со всеми, вместе со страной, ты на равных. А задание? Простых заданий никто не обещал с самого начала. Для того и создавалась группа. Война! О каких простых заданиях может идти речь? В такие годины каждый выкладывается полностью. Полностью отдает всего себя без остатка. И конечно, я весь собрался и с готовностью ответил:
– Слушаю, Петр Анатольевич!
Платов выдернул из стаканчика на столе карандаш, легко поднялся и подошел к стене, где за занавеской висела карта Европейской части СССР. Я поспешил за ним следом. На карте я заметил множество каких-то пометок, маленьких разноцветных флажков на иголках. Платов обвел тупой стороной карандаша район восточнее Ельни.
– Сегодня ваша группа вылетает вот сюда. Вас встретит представитель Смерша, но работать вы будете самостоятельно. Связь с армейской контрразведкой вам нужна будет для прикрытия и некоторой помощи. Задача: встретить в условленном месте, которое я вам укажу позднее, нужного человека с документами. Обеспечить ему безопасность и сопроводить его в Москву. Очень простая задача. Правда, в очень непростых условиях, когда обстановка на этом участке фронта меняется почти ежечасно.
– Что мне нужно знать об этом человеке для выполнения задания? – почти машинально спросил я, понимая, что для такой задачи личность этого человека совершенно не важна. Мы, как особо доверенная и хорошо подготовленная группа оперативников, должны найти его, войти в контакт и доставить живым в Москву, вот и все.
– Это не простой курьер с «той стороны», не простой перебежчик. И за ним, видимо, возможна охота вражеской агентуры, – ответил Платов, задвигая занавеску на карте и возвращаясь к столу.
– Наш разведчик? – насторожился я, понимая всю меру ответственности за человека, чью работу в логове врага хорошо представлял себе. И понимал, как обидно выйти к своим и… не дойти до «финиша».
– Садитесь, Максим Андреевич, – предложил Платов, – курите. Я сейчас введу вас в курс дела. Это задание таково, что вам нужно иметь представление о некоторых его нюансах. Все члены группы тоже должны владеть этой информацией. Человек, которого вы должны будете встретить, – это майор абвера Вилли Бельц. Я завербовал его год назад. Как именно удалось завербовать, теперь неважно. Он не разделяет наши убеждения, если вы это хотели спросить. Но сейчас оставаться там, у себя, он уже не может. Потому что у него не было времени копировать документы, и он их просто выкрал из сейфа. Сами понимаете, что из-за этого поступка он «сгорел». А документация эта касается немецкой операции «Тайфун» по прорыву группы армий «Центр» к Москве и ее захват.
– Ого! – удивился я. – Значит, в наших руках едва ли не судьба всего немецкого наступления?
– Вряд ли, – спокойно возразил Платов. – Таких иллюзий я не строю. Конечно, информация о наступлении у него есть, и она бесценна, но обладание ею не решит исхода битвы. Я больше рассчитываю на информацию о руководстве абвера, о стратегических направлениях работы немецкой разведки, о возможных объектах вербовки. И еще, что очень важно: что предпримут немцы в связи с пропажей документов. Действия немцев могут дать важную информацию о том, насколько ценны документы, которые несет Бельц, насколько ему самому можно верить. И вот поэтому мне нужна ваша группа, Максим Андреевич. Здесь необходим иной опыт и иной подход. Армейская контрразведка может не справиться, подойти слишком шаблонно к выполнению этого задания.
Ночь была удивительно теплой. Нас подвезли прямо к самолету на эмке. Ребята один за другим поднимались по железной лесенке на борт. Сосредоточенный Буторин хмурил брови, Коган, как всегда, соблюдал ледяное спокойствие. И только Сосновский, легко взбежав по лесенке к люку самолета, остановился на последней ступеньке и, сдвинув форменную фуражку на затылок, оглянулся и окинул взглядом полевой аэродром, деревья по краю поля, терявшиеся в ночи. Он с шумом вдохнул ночной воздух и сказал:
– Ребята, а ночь-то какая! Как пахнут полевые цветы в это время года! Аж мурашки по спине. До чего же хорошо дома!
Я поднялся следом за Михаилом, но мне вдруг захотелось тоже постоять с ним на последней ступени трапа. Вдохнуть воздух родных лугов и лесов. Я не удержался и спросил:
– А что, в Берлине в это время года пахнет иначе? Где-нибудь в Трептов-парке, например!
– Когда архитектор Иоганн Генрих Густав Майер планировал этот парк, пытаясь «упорядоченные насаждения деревьев в Трептове» превратить в истинно народный красивый парк, достояние жителей Берлина, он думал о свежем воздухе, полезном для здоровья проведении досуга в пределах парка. Но когда я уезжал из Германии, то в Берлине пахло просмоленными факелами, сожженными книгами классиков мировой литературы и пивной отрыжкой бюргеров, которые поддержали Гитлера на последних выборах.
– Ты любил Германию? – спросил я с улыбкой.
– Да, Максим, я любил Германию. Но я любил ее такой, какой она была прежде: без нацистов. Германию Шютца, Баха, Вагнера, Мендельсона-Бартольди, потому что это была музыка, присущая немецкой душе. Душе немецкого народа, которая нашла отражение в полотнах Дюрера, Кранаха, Рименшнейдера, Кирхнера. Это великая литература мирового уровня, связанная с именами Гёте, Шиллера, Гейне, Гофмана, Манна.
– Ничего, Михаил, мы вернем миру прежнюю Германию, – пообещал я.
– Ты веришь в это? – Сосновский повернул голову и посмотрел мне в глаза. Мне показалось, он пытался понять, что стояло за моими словами. Шаблон избитых фраз или искренняя вера в нашу победу? Сейчас, в этот страшном 41-м году.
– Если бы не верил, то не стоял бы сейчас с тобой рядом вот здесь, – вздохнул я, понимая, что до этой победы нам еще очень далеко и цена ее будет очень велика.
Мы вошли в самолет и уселись на неудобные дюралевые складные кресла. Буторин уже откинулся на спинку и закрыл глаза – привычка каждую свободную минуту использовать для отдыха, восстановления сил. Коган со странным выражением лица смотрел на нас с Сосновским. Кажется, он слышал наш разговор на трапе.
– А я, знаете, о чем сейчас подумал, ребята? – заявил Борис, сложив руки на животе и сцепив пальцы в замок. – Закончится война, прикончим мы эту нацистскую гидру в ее логове, в Берлине. И в этом самом Трептов-парке поставим высокий монумент советскому солдату. Только солдату не с автоматом в руке, а с ребенком на руках – как символ спасенного от коричневой чумы мира, спасенной Европы. Знаете, как на полотне Рафаэля «Сикстинская мадонна». Только вместо мадонны – солдат со спасенным ребенком на руках!
Самолет взлетел. К этому времени каждый член группы проверил собственное имущество. Я не знаю, когда и как Платов успел все это для нас подготовить: и оружие, и несколько смен белья, и сухой паек, и карту местности, куда нам предстояло лететь и где нам предстояло работать. Но думал я не о Платове, а о своих ребятах. И ведь прав Коган, прав в том, что на руках солдата-победителя должен быть ребенок. Для этого и воюем. За будущее! Победа над вражеским солдатом – еще не конец войне. Война заканчивается не тогда, когда разгромлена вражеская армия. Она заканчивается тогда, когда в стране бывшего врага вырастают дети, которые думают по-новому, которым чужда старая идеология отцов. Борьба идет не против, а за. За детей, за мир, за будущее всех народов, которые хлебнули и еще хлебнут горя от этой войны.
Штурман разбудил меня за пятнадцать минут до посадки, сообщив, что группу встречает представитель Смерша. Ночь в месте посадки безлунная и тихая. Садиться будут по подсветке фонарей на полосе. Задача не из простых, поэтому пассажирам лучше пристегнуться. Пришлось будить ребят. Посадка в прифронтовой зоне, да еще ночью – дело не простое. Тем более что обстановка меняется ежечасно, возможны прорывы вражеских танков, а то и выброска десанта в тылу советских войск. Мои ребята тоже это понимали, и каждый первым делом проверил и зарядил оружие. Платов поступил правильно, снабдив оперативников немецкими «шмайсерами». Неизвестно, где и как придется сражаться и с кем, но бегать оперативнику с ППШ было бы тяжеловато и неудобно. Кроме автоматов каждый имел по пистолету ТТ и несколько запасных обойм.
– Ребята, высадка по схеме «Один, один, два», – приказал я своим оперативникам. – Мы не знаем, что там творится!
– Понял, – кивнул Буторин, надевая на ремень подсумки с запасными магазинами к автомату.
Коган сунул под кресло свой вещмешок и прижал его ногами, чтобы во время посадки тот не вылетел. Сосновский посмотрел на меня и тоже кивнул. Каждый знал, что делать и в каком порядке. Высадку из самолета по такой схеме мы отрабатывали заранее и уже использовали. Когда самолет остановится и откроется люк, первый из оперативников, в данном случае Виктор Буторин, прыгает вниз, не дожидаясь установки лестницы трапа. Он прыгает и сразу откатывается в сторону от люка, занимая лежа положение «к бою». Если на земле засада, если там группу ждут и атакуют или попытаются взять живьем, Буторин сразу открывает шквальный огонь, принимая весь огонь врага на себя и давая возможность прыгнуть Когану. Вдвоем они прикрывают мою высадку и Сосновского. Оставаться в самолете в любом случае бесполезно. Ему просто не дадут взлететь и расстреляют на земле. Когда штурман меня будил перед посадкой, я проинструктировал его и велел передать командиру экипажа, чтобы прорывались с личным оружием и уходили в лес, если мы завяжем бой.
Я хлопнул Виктора по плечу, и он прыгнул вниз в черноту ночи, когда самолет еще не остановился до конца. Фонари подсветки посадочной полосы погасли, вокруг была только непроглядная ночь, но неподалеку все же угадывались какие-то строения. Самолет сделал дугу и остановился. Коган прыгнул вниз и сразу исчез. Тишина! Я чувствовал, что нервы у меня сейчас сжаты до предела, как стальная пружина, но голова работала четко и ясно. Я был готов к бою, я понимал, чувствовал, что группа тоже готова к любому развитию событий. Война! Не время думать о постороннем, копаться в себе. Только боевая задача, только твой долг.
Впереди вдруг мелькнули узкие полоски света. Светомаскировочные щелевидные накладки на фары. Самодельные. Многие водители додумались, как максимально скрывать свой автомобиль от врага по ночам и все же хоть немного освещать дорогу.
– Видишь машину? – спросил я Сосновского, указав рукой вперед. – Прикрой, я выдвинусь ей навстречу.
Я прыгнул вниз, мягко приземлился на траву и перекатился через плечо в сторону. Рядом мелькнула темная фигура Сосновского. Вскочив, я пробежал, пригибаясь, несколько метров, снова упал и откатился в сторону. Выстрелов не было, не было криков команд, топота ног. Летчики остановили моторы, и теперь только легкий ветерок и звук автомобильного мотора нарушали тишину этой ночи. Сделав еще несколько перебежек, я замер, прикрываясь небольшим кустом рядом с чем-то, напоминающим колею от автомобильных колес. Главное – вовремя заметить, что кроме этой машины могли приближаться и другие или пешие враги. Машина могла быть отвлекающим фактором, а группу хотели взять живьем.
«Ну вот, командир, и снова тебе принимать решение», – подумал я с холодной решимостью. Страха не было, было лишь сожаление, что мы могли не выполнить задание, подвести Платова. «Давай, Максим, теперь многое зависит от тебя», – снова сказал я себе. Когда до машины оставалось всего метров двадцать, я встал в полный рост с опущенным в левой руке автоматом и поднял правую руку с зажатой в ней гранатой. В темноте вряд ли кто мог ее разглядеть. Машина остановилась, не доехав до меня метров пять. Это был открытый ГАЗ-64, и я подумал, что если удачно бросить гранату, а те в машине не сообразят, что означал этот мой взмах, то четверых можно будет не считать. А Михаил прикроет меня после броска. Главное – уйти самим, если начнется бой, исчезнуть в лесу, а летчиков увести с собой.
– Кто старший? – с переднего сиденья машины на траву спрыгнул офицер.
Я хорошо видел его фуражку, портупею на гимнастерке. Свет фар освещал хромовые офицерские сапоги. Чисто машинально я отмечал важные моменты. В его руках оружия нет, кобура с пистолетом, как и положено, сзади, чуть справа на ремне. За рулем машины молодой худенький боец, руки держит на руле. На заднем сиденье двое в фуражках. Это я видел даже в темноте. Значит, офицеры. Их рук я не видел. Или спокойно лежат на коленях, или сжимают оружие, стараясь не показать его мне. Пока не факт, что свои.
– Подойдите ко мне! – приказал я, чувствуя, как рука, в которой зажата граната, стала влажной.
Не от того, что я ожидал боя, смерти, не от того, что я намеревался бросить ее. Скорее от того, что я держу ее с выдернутой чекой и не готов бросить. Интуиция подсказывала мне, что это все же свои. Немцы, диверсанты не стали бы так себя вести. У них времени нет на долгие разговоры, соблюдение формальностей. Диверсанты такие операции по захвату планируют иначе. Либо сразу удается обмануть «гостя», либо скоротечный огневой контакт – перебить всех, захватив старшего живым. Диверсанты будут «разговаривать» от силы еще минуту, потом откроют огонь на поражение. Если через минуту я не услышу ответа на пароль, бросаю гранату. Но я его услышу. Этот парень волнуется, но волнуется он как надо. Он волнуется из-за того, что может сорвать операцию, которую проводит Москва, а не потому, что он предатель или боится пули в затылок, если оплошает, если его просто заставили захватить нас под страхом смерти.
Офицер с готовностью пошел мне навстречу и остановился в трех шагах не доходя до меня.
– В Свердловске сегодня ветрено, – сказал он, понизив голос, – пять – семь метров в секунду.
– В Куйбышеве порывами до семнадцати, – ответил я условной фразой, – ожидается дождь.
– Здравствуйте, – заулыбался особист и шагнул навстречу, протягивая руку, – лейтенант Званцев! Поступаю в ваше распоряжение!
Теперь я разглядел погоны лейтенанта и обветренное молодое лицо с внимательными смеющимися глазами. Он протянул мне свое служебное удостоверение оперативного сотрудника контрразведки. И когда он начал рассказывать о поставленной ему задаче, я снова понял, насколько Платов осторожен и насколько он горазд строить такие операции не повторяясь, сохраняя конспирацию даже в своем тылу.
Через пятнадцать минут к самолету подъехала полуторка для нашей группы и тягач для самолета, чтобы оттащить его в укрытие и замаскировать. На рассвете он должен был улететь назад с ранеными на борту. В машине на ходу я коротко обрисовал ребятам ситуацию.
– Армейское командование знает, что контрразведка проводит какую-то операцию в прифронтовой полосе. Но ее сути не знает. Даже начальство Званцева не знает подробностей, кроме того, что нам нужно было выделить сотрудника для помощи и связи с командованием. Так что детали может узнать только этот лейтенант. Парень он, кажется, толковый, энергичный и боевой.
– Время «Ч» завтра? – спросил Буторин.
– Да, спать нам сегодня не придется, а может, и двое суток или больше, – заверил я. – У нас две точки встречи. Какую выберет Бельц, мы не знаем. Наша задача сегодня: разбившись на две группы, изучить места встречи, подходы, обстановку. Особое внимание ночью перед встречей. Еще раз напоминаю, что после контакта нам придется прикрывать Бельца хоть собой, но довести до охраняемого блиндажа, а оттуда под усиленной охраной уже к самолету. На этих точках ждем всего три дня в условленное время на рассвете. Если он не придет, тогда докладываем Платову, и он принимает решение, что нам делать дальше.
Через час без приключений группа добралась до покосившегося деревянного дома в селе. Правда, от села мало чего осталось, но все же здесь удалось разместить кое-какие службы обороняющихся частей. Пока на печке-буржуйке закипала в чайнике вода, мои оперативники раскладывали топографические карты.
– Федор, доложи коротко обстановку в тылах, – приказал я Званцеву. – Диверсанты, их активность, методы противодействия, уничтоженные, пленные диверсанты!
Сосновский сразу подвинул к себе карту и приготовился слушать. Буторин и Коган, обсуждавшие что-то вполголоса, замолчали и повернулись к лейтенанту. Званцев нахмурил брови, прищурился, как он это делал обычно, когда сосредотачивался или задумывался. Он заговорил неторопливо, старательно подбирая слова. Парню явно хотелось понравиться московским оперативникам, не ударить перед ними в грязь лицом. В общем, говорил он толково, не увлекаясь деталями и не впадая в излишнюю эмоциональность. Из рассказа лейтенанта получалось, что обстановка была напряженной не только на самой линии фронта, где наши войска пытались удержать гитлеровцев ценой огромных потерь, но и в тылах фронта. Немецкие разведывательно-диверсионные группы действовали активно, нагло и не особенно считались с потерями. С одной стороны, они жертвовали в основном не немцами, а выходцами из Советского Союза, изменниками. С другой стороны, это все говорило, что группа армий «Центр» любой ценой пытается пробиться в кратчайшие сроки к Москве. Участились атаки на штабные автомашины в тылах фронта, рвалась проводная связь, минировались мосты, поджигались склады. Чаще всего не военные, а именно гражданские, продуктовые. Цель была ясна – посеять панику, в том числе и среди населения.
– Какими силами располагают части по охране тылов фронта? – спросил Буторин, опередив мой вопрос.
– Насколько я понимаю, единой структуры нет, – опустив голову, ответил Званцев. – Есть полк пограничников, который взял под охрану важнейшие коммуникации, мосты, переправы. Часто с марша снимают свежие части, следующие к фронту, чтобы выполнить какие-то противодиверсионные мероприятия. Ну и личный состав особых отделов частей, конечно. Когда нам удается выбить у командования какие-то подразделения для выполнения такого рода задач.
– Сколько немецких групп работает против нас в полосе фронта, армии? – спросил Сосновский, выпустив в потолок струю табачного дыма и изящно стряхнув пепел в пустую банку из-под тушенки.
– Я такими сведениями не располагаю, но по косвенным признакам и сообщениям от вышестоящего начальства могу сделать свои выводы. Не уверен, что они правильные.
– Делай, лейтенант, делай! – посоветовал Коган. – Все приходит с опытом. В том числе и умение делать правильные выводы.
– Я считаю, что в полосе фронта примерно до ста километров действует одна мобильная группа и не больше. Численность группы такова, что она одновременно может выполнять несколько задач, совершать несколько диверсий в разных местах, но руководит ею один опытный человек. Пленных диверсантов у нас нет. Не удалось взять ни одного, хотя убитых за последние две недели около десяти человек. Как-то идентифицировать тела убитых не представляется возможным. Ни у кого практически нет отличительных характерных признаков в виде татуировок, каких-то особых примет и тому подобное.
– Ладно, – я прервал обсуждение. – Понятно, что армейское начальство этим вопросом заниматься не будет. У него другая головная боль. А солдат, он не обучен брать живьем врага, он обучен уничтожать фашистов, и в этом его философия и его правда. Не будем судить строго, будем разбираться на месте… Значит, так: делимся на две группы, каждая работает в своем районе встречи с «объектом». Ты, Званцев, сообщаешь командованию частей, что в их зоне ответственности могут появиться оперативники НКВД из Москвы. Определяем обстановку, степень риска и организуем – каждая группа на своем участке – встречу «объекта». Дальше по плану.
Конечно, я оставил себе участок наиболее вероятного появления перебежчика. Ответственность лежала целиком на мне как на командире группы, поэтому и все риски приходится брать на себя. Не потому, что я не доверял своим товарищам. Нет, я просто не хотел, чтобы они брали на себя излишнюю ответственность.
Я оставил рядом с собой Сосновского. Он лучше других знал немецкий язык, практически в совершенстве. До войны он несколько лет работал в Германии. С Коганом я отправил Буторина. Виктор тоже все-таки хорошо знал немецкий. Да и пара у них складывалась неплохая. Они хорошо понимали друг друга, были даже в чем-то похожи…
Понесший большие потери механизированный корпус маневрировал оставшимися силами, выполняя приказ задержать немцев, не дать пробиться немецким маневренным танковым группам и мотопехоте в тыл нашим частям и соединениям. В контратаках были потеряны почти все танки, но удалось сохранить хотя бы часть противотанковой артиллерии на автомобильной тяге. Когда Буторин и Коган прибыли в штаб корпуса, там бензовозы заправляли полуторки, приданные орудийным расчетам. Какой-то майор с раскрытым планшетом разыскивал комбата. Справа, из-за деревьев, выбежал капитан, у которого гимнастерка на спине была мокрой от пота. Майор тут же остановился рядом с ним и разложил на капоте машины карту.
– Куда-то собрались, – кивнул в сторону офицеров Буторин и тут же поймал за рукав пробегавшего бойца. – Ну-ка, торопыга, где у вас командир полка?
– Не знаю, вы вон начальника штаба спросите, – попытался вырвать руку боец, но тут Коган, сделав грозное лицо, вытащил из кармана удостоверение НКВД, и солдат сразу сник и присмирел.
Послушно проведя двух незнакомых майоров между деревьями, он указал на землянку между двумя мощными соснами. Возле нее стоял часовой с карабином на ремне, и это уже наводило на мысль, что здесь располагается либо штаб, либо это землянка командира полка. Им повезло, что это оказалась именно штабная землянка и командир полка находился на месте. Смуглый майор, без фуражки, с перевязанной наскоро головой, увидев удостоверение Буторина, сразу отпустил двух офицеров.
– Мы не будем вас надолго задерживать и отвлекать, товарищ майор, – Буторин расстелил на столе свою карту, достав ее из планшета. – Это – район боевых действий, который вам должен быть знаком. Это – небольшой лесной массив, овраг, спускающийся к реке, и излучина реки. Какова здесь обстановка?
– Боюсь, что здесь скоро будут немцы. Так мне доложила моя разведка, товарищи. Мы отошли с излучины, потому что там нет условий для организации оборонительного боя. Нам было не удержать переправу. Этого моста, что обозначен на карте, нет со вчерашнего дня.
– Значит, там сейчас уже могут быть немцы? – Коган со злостью сжал руку в кулак и чуть было не грохнул им по самодельному деревянному столу.
– Надеюсь, что нет, – поспешно покачал головой майор. – Я получил сведения, что немецкая группа в составе около тридцати танков, нескольких бронетранспортеров и пары десятков мотоциклистов обошла переправу с севера и должна выйти к излучине. За лесом группа развернется и атакует тылы наших соседей, и тогда вся вот эта местность на десятки километров окажется в клещах. Они гусеницами пройдут по нашим подразделениям, у которых не осталось противотанковых средств. И танков здесь у соседей нет!
– Они выходят в этот квадрат? – ткнул Буторин пальцем в лесной массив на карте.
– Да, и я отправляю туда свою батарею. Постараемся сорвать их прорыв из артиллерийской засады. Там есть удобное место!
– Мы с вами, товарищ майор, – Виктор стал торопливо складывать карту. – Возможно появление диверсантов. Мы хотели попасть в этот район раньше, но теперь все осложнилось. Их надо взять живьем, а ваши бойцы их просто перебьют.
Кивнув, командир полка сорвал с гвоздя на стене свою фуражку и вышел из землянки.
На улице бойцы уже забирались в полуторки, противотанковые пушки ЗИС прицеплены, мотоциклисты заводили свои машины, пулеметчики усаживались в люльки, проверяя крепление оружия. Майор Кожевников подошел к офицерам и указал начальнику штаба на оперативников.
– Павел Борисович, отправь с батареей представителей НКВД.
Майор Буранов удивленно посмотрел на незнакомых офицеров, на командира полка, потом подозвал комбата. Тот только махнул рукой и велел садиться в замыкающий грузовик.
– Дайте нам мотоцикл! – Буторин успел схватить за локоть убегавшего командира батареи.
– На кой черт вам… – начал было тот, потом крикнул старшине, возглавлявшему группу мотоциклистов-разведчиков: – Возьмешь их с собой!
– Нет, – Буторин не выпускал руки комбата. – Дайте нам отдельный мотоцикл. У ваших людей своя задача, а у нас – своя!
Через пять минут Буторин уже заводил мотоцикл, а Коган остановил бойца, который хотел снять ручной пулемет с крепления на люльке мотоцикла. Под ногами в люльке лежал брезентовый мешок с полными дисками к пулемету. Их там было штук десять. Этот факт немного успокаивал, учитывая, что поездка не обещала быть увеселительной прогулкой. Батарее предстоит схватка с несколькими десятками немецких танков, и оперативники с трудом понимали, на что рассчитывает командир полка, отправляя четыре орудия в засаду.
Лесная дорога почти не давала пыли из-под колес, движущихся на максимальной скорости автомашин и мотоциклов. Дорога петляла. Три мотоцикла с бойцами, которые хорошо знали и заранее разведали дорогу, ехали впереди на некотором удалении. Главное, чтобы водитель головной машины видел их постоянно. Буторин и Коган ехали в колонне замыкающих мотоциклистов-автоматчиков. Ремешки фуражек пришлось опустить на подбородки. Буторин вел мотоцикл так уверенно, как будто у него был многолетний опыт езды на этом виде транспорта. Коган посматривал на товарища, сидя в люльке, и сжимал в руках приклад «дегтяря», стоявшего сошками на люльке перед ним. С врагом можно было столкнуться где угодно. Они вдруг неожиданно для себя оказались на передовой. Хотя здесь сейчас везде была передовая. Немцы рвались к Москве.
Машины остановились в молодом перелеске, откуда видны были река и почерневшие от гари поля за ней. Капитан Дятлов выскочил из головной машины, и тут же к нему подбежали командиры орудий. Разложив карту на ближайшем пеньке и сев рядом лицом к реке, комбат начал отдавать приказы.
– Первое орудие замаскировать на дороге между оврагом и лесом. Подготовить запасные позиции. Учтите, вам придется катать орудие вручную. Поэтому расчистить «дорожку». По моей команде делаете три прицельных выстрела по головной машине. Ваша задача – запереть колонну между лесом и оврагом, чтобы она не могла развернуться в атакующий порядок. Второе и третье орудие расположить вот здесь, повыше, ваши позиции слева от нас. После того как загорятся головные машины, открываете огонь. Выбирайте цели грамотно. Те, кто разворачивается, – они создают лишние заторы, если их сбивать с катушек. В горку к вам они на гусеницах не пойдут. Не подняться им здесь, да и не сразу они поймут, откуда по ним ведется огонь. Первое орудие, ты откатываешься и снова бьешь. Вноси сумятицу, побольше из них дыма и огня выжимай. Четвертое орудие, твоя задача – не дать развернуться колонне и уйти назад. Учти, у них там три направления кроме направления вперед. Тебе запереть все три.
Снова заурчали машины, подгоняя орудия поближе к огневым позициям. Лафеты отцепляли и уже на руках катили орудия дальше. Помогали автоматчики, замаскировавшие свои мотоциклы. Машины отгоняли в лес. Комбат успевал везде. То советуя, то просто морально поддерживая, ободряя бойцов и командиров. Автоматчики, закончив помогать выкатывать орудия на позиции, бросились выполнять собственные задачи.
– Первое отделение – группа огневой поддержки четвертого орудия. Второе отделение – маневренная огневая группа. Третье отделение – вам вторая огневая позиция. Отправить пару мотоциклов и разведать обстановку в лесочке. Туда могли просочиться вражеские автоматчики.
– Товарищ капитан, мы с ними лесок проверим, – тут же предложил Буторин, заводя мотоцикл.
Дятлов только махнул рукой и бросился поторопить водителей отгонять и маскировать машины. Боеприпасы разгружены, машины убраны, расчеты продолжали маскировать свои позиции. Отправленный на разведку мотоцикл еще не вернулся. Наскоро устроенный командный пункт углубляли. Связисты закончили прокладку проводной телефонной связи с каждым орудием.
Два мотоцикла с бойцами двинулись между редколесьем на восток, туда, где раскинулся небольшой смешанный лес. Он нигде не доходил до реки, был весь испещрен балочками, поросшими папоротником, и пригорками со стройными кудрявыми березками. «Под такими березками сидеть, набросив на плечи пиджак и жуя травинку, стихи в тетрадку записывать», – подумалось Когану, пока он пытался удержаться в люльке мотоцикла, несущегося по пересеченной местности, то спускающегося в ложбинки, то взлетающего на пригорок.
Буторин вел мотоцикл и все время морщился. Треск мотоциклетных моторов заглушал все вокруг. Приближение врага можно было проворонить в два счета. Может быть, только звук выстрелов может быть громче, чем звук мотора мотоцикла. Им оставалось проехать еще метров четыреста до того места, где у ручья, обозначенного на топографический карте, их мог ждать Вилли Бельц. Сейчас самое время остановить мотоциклы и обследовать эту часть леса. Если немцы здесь, то они не глухие и треск мотоциклов услышали.
И все же сержант на головном мотоцикле не сумел вовремя заметить немцев. Спасло его и бойца за рулем машины то, что немцы тоже ехали на мотоциклах и не сразу увидели противника. Водитель резко затормозил и вильнул в сторону кустов. Сержант выпрыгнул из люльки и покатился по траве. Немцы открыли огонь из автоматов, и пули мгновенно в труху разнесли молодую березку. Сержант снова перекатился за деревьями и дал в ответ несколько очередей. Его водитель уже лежал за большим замшелым камнем и бил в сторону немцев короткими очередями. Треск очередей ППШ сливался с сухим шелестом «шмайсеров».
Второй мотоцикл сразу свернул за деревья, но налетел колесом на незаметный в траве ствол упавшего дерева и перевернулся. Буторин вовремя успел уйти с лесной дороги, и теперь они с Коганом, присев за деревом, пытались понять, сколько немцев и с какой стороны они находятся. Боец на дороге рядом с перевернувшимся мотоциклом был ранен. Он пытался переползти за деревья и тащил в окровавленной руке брезентовую сумку.
– Прикрой, Витя! – крикнул Коган и, упав на землю, быстро пополз в сторону солдата.
Немцы мгновенно засекли Бориса, и град пуль ударился в землю вокруг него и раненого бойца. Стреляли из березняка, который Буторину был плохо виден. И тогда он встал в полный рост за дубом и стал бить в том направлении длинными очередями, опустошив три магазина. К счастью, бойцы с первых мотоциклов были живы и открыли огонь почти сразу. Причем заработал и ручной пулемет. Немцы не спешили идти в атаку, видимо не понимая, какие против них здесь в лесу действуют силы. Наверняка для них столкновение с русскими было такой же неожиданностью, как и для группы разведчиков.
Но тут новый звук привлек внимание Буторина. Он толкнул в плечо Когана, перевязывающего раненого бойца. Борис поднял голову и прислушался. Оба догадались, что это звук автомобильного мотора. Или подкрепление подошло к немцам, или… Пулеметная очередь хлестнула по кустам, сбивая ветки, срезая, как косой, молодые деревца. Немецкий пулемет косил все вокруг длинными очередями. Бойцы сразу прекратили огонь. Или кто-то был убит, или ранен, или они постарались сменить позицию, попав под шквальный огонь пулемета немецкого бронетранспортера. Теперь было ясно, что это не просто грузовик.
– Гранаты, – простонал боец.
Буторин сразу понял, что за сумку тащил с собой раненый. Он распахнул брезент и достал из сумки три гранаты Ф-1. Рассовав две по карманам, он зажал одну в руке, а в другую взял автомат.
– Боря, я возьму пулеметчика на себя, а ты, если что, прикрой, отвлеки. Там подлесок густой, можно подойти близко.
– Ты левее возьми, там пригорочек. Эту нашу позицию они уже засекли. Боюсь, что уже ползут в нашу сторону. Не столкнись с ними!
Ползти с гранатами в карманах было неудобно. Буторин подумал о том, какие у него завтра будут синяки на бедрах от таких упражнений, и на душе сразу стало легче. «Правильно, о жизни думай, о завтрашнем дне. А синяки – это так, для девочек, это просто насмешка. Они пройдут, а вот пуля в сердце – это уже серьезно. Думай о синяках, проклинай эти кусты и гранаты вместе с фашистами, в которых они скоро полетят. Ох полетят! В том числе и за то, что я натерпелся, ползая с гранатами в карманах!»
Сзади снова началась активная перестрелка, снова затрещали ППШ, а значит, ребята еще живы. И снова заработал немецкий пулемет, снова заурчал двигатель бронетранспортера. Значит, продвигается железная коробка по лесу, а за ней перебегают автоматчики. «Так они пол-леса пройдут не останавливаясь», – думал Буторин, снова перекатившись влево на несколько метров. Вот и пригорок, о котором они говорили с Борисом. А пулемет лупит совсем рядом. Метрах в пятнадцати, не дальше. Понимая, что с этой стороны пригорка его немцам не видно, Буторин на четвереньках, как собака, стал подниматься вверх, шипя от боли, когда под колено попадался острый камешек.
Буторин понял, что сильно ошибся и насчет пригорка, и насчет того, что не виден немцам, и в том, что с такой легкостью посчитал врага дураком. Двое автоматчиков, видимо из боевого охранения, шли через пригорок, внимательно глядя по сторонам и выискивая русских. Наверное, они все же слишком увлеклись тем, что искали русских под пригорком, за деревьями внизу. То, что русский окажется прямо у них под ногами, стоя на четвереньках, они, видимо, никак не ожидали.
Все, что в этой ситуации смог сделать Буторин, что подсказали ему его боевые рефлексы, – это упасть на спину и одновременно с ударом под ноги ближайшему немцу дать автоматную очередь. Автомат он держал одной левой рукой, и поэтому эффект от стрельбы был слабоват. Да и делать все пришлось поспешно. Тем не менее задний автоматчик рухнул на траву как подкошенный и, прокатившись пару метров вниз, замер у колючего кустарника. Но ближайший к Буторину враг оказался невредим, хотя и немного растерялся. Немец упал, выпустив автомат, который висел на ремне на его плече. Буторин уже не мог стрелять, потому что немец навалился на его автомат и пришлось поспешно выпустить оружие из рук и сцепиться с солдатом врукопашную.
Вопрос был простым: или выпустить гранату, зажатую в правой руке, и драться с немцем голыми руками, или постараться не терять ее. Не задумываясь, оперативник принял другое решение, которое ему подсказала интуиция. Нет времени бороться, кататься по земле. Это не борцовский ковер, и здесь не зарабатывают баллы удачными бросками и другими проведенными приемами. Здесь бьются насмерть. И все решает время, секунды. И Буторин не стал хвататься за руки немца, не стал отрывать его пальцы от своего горла. С головы немца во время падения слетела каска, и это решило его судьбу. Буторин что есть силы ударил зажатой в кулаке гранатой немца в висок, потом еще и еще.
Тело еще падало и сползало по склону на виду у немецких автоматчиков, а Буторин уже вырвал кольцо, и окровавленная граната полетела прямо в кузов бронетранспортера. Несколько очередей ударили по пригорку, но Виктор упал и откатился в сторону за дерево. Падая, он успел сунуть руку в карман и вытащить вторую гранату, и снова бросок. Он еще не успел вырвать предохранительное кольцо, как внизу раздался взрыв. Не задумываясь он бросил вторую гранату снова в кузов бронетранспортера, откуда вспучился серый гриб взрыва. Третья граната полетела в автоматчиков у склона, а потом Буторин хватал автомат за автоматом. Сначала одного убитого немца, потом второго. Он опустошал магазин за магазином «шмайсеров», когда нашел, наконец, свой автомат и глянул вниз из-за дерева.
В открытом кузове колесно-гусеничного бронетранспортера что-то дымило. У турели пулемета скорчилось тело солдата. Еще одно свесилось с борта головой вниз. Водительская дверь была открыта, и оттуда свисала окровавленная рука. Несколько тел немецких солдат лежали вокруг машины, и среди них, осторожно ставя ноги на траву и постоянно крутя головой из стороны в сторону, медленно продвигался Коган. Буторин хотел окликнуть товарища, но воздержался. Поверни сейчас тот голову на окрик, а тут недобитый немец поднимет оружие, и пиши пропало! Чуть дальше, из-за деревьев, вышли двое разведчиков. Коган на что-то указал им рукой. Наконец Борис остановился, убедившись, что в живых никого из немцев не осталось, и крикнул:
– Виктор! Отзовись! Живой?
– Здесь я! – отозвался Буторин и начал спускаться. – Чего мне сделается.
И тут совсем недалеко раздался пушечный выстрел. Все сразу обернулись на звук. Второй выстрел, потом сразу два слились в один гул. Разведчики слушали, замерев на месте и пытаясь понять, что там сейчас происходит на батарее, как развивается бой. Что-то изменилось, выстрелы стали другими.
– Танки стреляют, – пояснил мотоциклист. – Немецкие.
Прислушавшись, Буторин и Коган стали постепенно различать выстрелы наших и немецких пушек. Танки били почти не переставая. Конечно, несколько десятков машин попали в огневые клещи. И они еще даже не поняли, откуда по ним ведется огонь. А артиллеристы, как в тире, выбивали из-за укрытия танк за танком. Вот уже над лесом стали подниматься столбы черного дыма. Сквозь артиллерийскую канонаду пробивались автоматные и пулеметные очереди.
– Все живы? – спустившись с пригорка, спросил Буторин.
– Так точно, товарищ майор, – бодро ответил сержант-автоматчик. – Двое раненых. Один тяжело, крови много потерял. В бедро пуля угодила, задела артерию.
– Раненых на мотоцикл и на батарею. Сам проедь немного вперед и посмотри, откуда немцы сюда проскочили, есть там проход для танков или нет. А мы на другом мотоцикле осмотримся дальше в лесу и вернемся. Действуй, сержант! – приказал Буторин, хотя командовать он тут не имел права. Может быть, только как старший по званию. Тем более что его приказы не расходились с приказом, полученным сержантом на батарее.
Когда разведчики уехали, Буторин попытался завести мотоцикл, но тот категорически отказывался работать. Коган подошел, присел на корточки рядом с машиной и указал на обрывок провода. Пуля срезала верхушку свечи зажигания и клемму. Махнув рукой на технику, Буторин достал карту, осмотрелся, пытаясь сориентироваться на местности.
– Метров четыреста! – сказал он, силясь перекричать шум близкого боя. – Давай бегом, иного выхода у нас нет. Если Бельц у родника, то он, скорее всего, затаился или хотя бы знак какой-нибудь оставил, что был там.
Они бежали друг за другом, держа дистанцию метров в двадцать или двадцать пять, но не больше и не меньше. Так можно было держать в поле зрения гораздо большую площадь. Приходилось думать и о возможных минах, и о встрече с гитлеровцами, если те на бронетранспортере были не единственными в этом лесу. Могли прорваться и еще какие-то группы разведчиков.
Не останавливаясь, они так же бегом прочесали местность вокруг родника и только потом упали на траву и стали жадно пить, умываться, с наслаждением ощущая ломящий зубы холод воды. Бой не утихал. Радовало то, что звуки выстрелов советских орудий все так же слышались редко, но регулярно. Значит, орудия целы и продолжают бить по танкам. А те, запертые в узком, неудобном для танкового боя месте, несут потери, горят.
– Ну что, результата ноль? – задал Коган явно риторический вопрос.
– Его тут не было. Влажная земля, он обязательно оставил бы следы. Мы с тобой и то оставили, иначе бы не подошли к воде. Только не говори, что он не хотел пить.
– Какая теперь разница, – пожал Коган плечами. – Не встретились, а завтра эта местность, скорее всего, окажется под немцами. Есть у нас только одно утешение. Если получится, завести бронетранспортер и пригнать этот трофей к нашим. Не пешком же топать пятнадцать километров до штаба полка?