Во времена прежних поколений студенты только учились и веселились.
Кое-кто – например, Андрей – веселился и сейчас, у него имелись условия. Я веселился мало, на веселье не хватало сил.
У Андрея были нормальные родители, у меня – такие, что не хотелось говорить.
Я, конечно, и при них бы не голодал и ходил не в сланцах с вьетнамского рынка, но минимального уровня благ недоставало.
Последние два года – на третьем и четвертом курсах университета – я работал.
Точнее, служил приходящим компьютерщиком в небольшой сети ресторанов «Русская пицца».
Работа давала возможность не чувствовать себя отбросом, но высасывала силы, поскольку при всем прочем мне приходилось учиться.
Учился я по-настоящему – не только потому, что не имел денег на покупку оценок. Прежде всего я хотел овладеть специальностью, мечтал в будущем жить лучше, чем в настоящем.
Сегодняшний вечер выпал свободным от суеты, что само по себе являлось редкостью.
Спустившись во двор, я отпер свою грязно-баклажановую «семерку» и открыл все четыре двери.
Сейчас стоило радоваться, что Вера отказалась от предложения подвезти в общежитие номер семь.
Машина была инжекторной, но в салоне воняло бензином хуже, чем в карбюраторной «копейке». С наступлением тепла каждая поездка стала требовать предварительного проветривания. Нормальная девушка – будь хоть трижды деревенской – в ней бы просто умерла.
Убогий автомобиль принадлежал отцу, но он ездил мало: только в сад, а на работу добирался общественным транспортом.
Несмотря на редкие поездки, «семерка» постоянно ломалась. У моего родителя руки были вставлены не тем концом и не в то место, а я умел все, занимался ремонтом.
В прошлом году, в очередной раз восстановив систему зажигания, я отжал машину себе.
Отец практически не сопротивлялся. Поступив в университет, я отказался ездить с родителями в сад, старшая сестра отсекла их притязания еще раньше, когда окончила мединститут. Мать умерила огородный пыл, а ездить на грядки один отец мог и на электричке.
Мне машина была гораздо нужнее. Без нее мне не хватало бы времени на «Русскую пиццу».
Но старая «семерка» даже в моих руках рассыпалась на глазах.
Сейчас двигатель стал время от времени «троить», ни в одном сервисе не могли найти причину, выдвигали варианты: от засорившихся форсунок до сбоя в блоке управления – и говорили, что разберутся, лишь когда он заглохнет насовсем.
Но машина еще заводилась и ездила, срок не настал.
Ожидая, пока из салона выветрится вонь, я сел на скамейку.
В кармане ожил телефон.
Взглянув на дисплей, я нажал «горячий» значок.
Вызов сбросился, абоненту ушло автоматическое СМС с лаконичным текстом:
«Извини, я за рулем, не могу говорить, перезвоню позже».
Подпрограмма была моим ноу-хау, я пользовался ею в ситуациях, когда не хотел ни с кем общаться.
Сейчас был именно такой момент, хотя звонила Наташа, официально считавшаяся моей невестой.
То, что она имелась, входило в формат нынешнего образа жизни.
Я оставался живым человеком.
Жизнь давалась один раз и проходила быстрее, чем следовало.
А Наташа была осознанной необходимостью.
Мои родители не относились к самому замшелому поколению, однако являлись классическим образцом советского пошиба.
Родить нас с сестрой они родили, но о дальнейшем не позаботились.
Вероятно, ими владели иллюзии, оставшиеся с периода, когда при наличии разнополых детей давали трехкомнатную квартиру.
Все то осталось в прошлом веке – в нынешнем жилье не получали, а покупали, выгрызали у жизни со скрежетом зубов. Моим родителям такое оказалось не под силу, мы существовали в двухкомнатной квартире, доставшейся от какого-то из дедов.
Отец был городским человеком, но рвался на грядки. Его не волновало жилье, каждую свободную минуту его ждал сад, где он мог сутками ковыряться в земле. Причем без ощутимого результата.
Глядя на родителя, я думал, что не знаю человека, более никчемного, чем он. И порой не понимал, зачем он живет на свете, коптит небо без радости для себя и без пользы для близких.
Детьми мы с сестрой жили в одной комнате, сейчас я спал в одном помещении с отцом, она – в другом, с матерью.
Ситуация, дикая для нормальных людей, соответствовала родителям – бесполым мокрицам, которым не имело разницы, где спать.
Говорить о возможности личной жизни в нашем доме не приходилось.
Результат был налицо.
Сестра обладала приемлемой внешностью, но перевалила через двадцать пять лет, а замужество ей так и не светило.
Женихи с квартирами искали невест, у которых имелось нечто большее, чем неприкаянный брат и пара ослов-родителей. Привести кого-то к себе она не могла, поскольку в нашей квартире не имелось возможности даже просто уединиться на пару часов без угрозы вторжения.
Сестра перебивалась случайными связями, встречалась с мужчинами где попало. Это наливало ее желчью и делало замужество все более проблематичным.
Мне, конечно, было проще: в нынешнем возрасте семья еще не требовалась. А женщин от случая к случаю я имел легко, особенно после того, как заимел машину.
Но тем не менее и я задумывался о будущем. И с тоской понимал, что мне тоже не светит ничего хорошего, поскольку при всех физических достоинствах дети нищих интересны только нищим.
А связывать себя с девушкой из помоечной семьи я не хотел, мне хватало нищебродов родителей.
Наташа казалась перспективной.
Ее семья была нормальной, дочери предназначалась квартира какой-то бабки. Несколько лет назад старуха откочевала на тот свет, жилище освободилось и сделало Наташу завидной невестой.
Я нравился и ей и ее родителям, что не казалось удивительным: я был высок, строен, приличен и обладал специальностью, которая могла кормить в будущем.
Сама Наташа была уныла, в ней не имелось ничего, что делает из женщины женщину, а не просто существо противоположного пола.
Но я умел видеть приоритеты.
Перспектива оказаться в другом доме – навек забыть постылые рожи отца, матери и сестры – теоретически окрыляла.
Будучи человеком не до конца бесчестным, я решил, что сконцентрирую помыслы на Наташе, попытаюсь найти в ней достоинства, могущие дарить радость жизни.
Возможно, они в самом деле имелись, но пока я их не видел.
Прежде всего, Наташа была девственной и собиралась хранить себя до законного брака.
Такой взгляд шел вразрез с современными установками, но ради жизни без кровных родственников стоило наступить себе на горло.
Конечно, однокомнатная квартира не решала всех проблем, но лучше было жить в одной постели с женой, чем спать в одной комнате с отцом, который не пользуется дезодорантом.
Тем более, что погуляв с Наташей некоторое время, я все-таки добрался до ее тела.
И теперь, встречаясь на квартире покойной бабки, мы занимались тем суррогатом секса, который на западе принят в детском саду. Наташа не позволяла над собой большего, но получала от варианта удовольствие.
Я терпел, убеждал себя в том, что после женитьбы у нас все станет по-другому.
Но мне было не семьдесят лет, терпение оказалось небеспредельным.
В преднамеренном монашестве около Наташи я прожил целый год. Он дался нелегко.
Я продержался даже в самое тяжелое время: вытерпел весну, когда сокурсницы – равно как и прочие женщины – сняли шерсть и облачились в капрон. Вид первых ног на заснеженных улицах бил кулаком и отзывался в теле, но я это пережил.
Лишь когда настал по-летнему жаркий май и девицы разделись догола, я понял, что лишаю себя нынешней жизни ради призрачной будущей.
Вспомнив былое, я нашел в университете Андрея – с которым тоже целый год не общался – и спросил, не женился ли он.
Приятель остался холостым, квартира не перестала быть вертепом, но я колебался, разрешил себе поблажку в самый последний момент.
Не признаваясь, я надеялся, что появлюсь слишком поздно, все девицы будут разобраны и мне придется уехать, не солоно хлебавши.
Но я нашел Веру и эпизод вернул силы.
Точнее, отрезвил в понятиях.
Я понял, что жизнь не поддается регулировке. И что Наташа Наташей, но потерянное в чувственном плане не восполнится никогда.
Я решил, что поступил правильно.
Хотя, возможно, это было не так.
Вера на насытила меня, лишь разожгла аппетит.
Сейчас она уехала в общежитие пить чай с деревенской сестрой, а я чувствовал, что до потери пульса хочу женщину.
За год я растерял своих интимных подружек, а на проститутку – не грязную шлюху, а приличную девушку – у меня не было денег, жизнь шла на грани возможностей.
На бензин мне кое-как хватало, а на платную любовь – нет.
Пока я сидел и думал о жизни, пропел домофон, на крыльце Андреевского подъезда появилась староста Таня.
По собранному, приличному виду никто бы не догадался, откуда она идет.
– Ты меня подвезешь? – спросила она, увидев меня. – Устала как не знаю кто.
– Не могу, – с оттенком злорадства соврал я. – Машина не заводится.
Подвезти Таню я мог запросто, но мне не хотелось тратить на нее ни времени, ни сил.
То, что было когда-то, кануло в прошлое, повторения не предвиделось, а благотворительствовать я не любил.
Состроив снисходительную гримасу, Таня пожала плечами и молча зацокала прочь.
Зад ее, обтянутый дорогими джинсами, был гораздо меньше Вериного.
Я достал телефон и открыл книгу контактов.
Нужный номер находился далеко, из-за редкого обращения быстрый набор не был настроен.
Я не помнил, когда в последний раз его вызывал.
Эльза была бывшей одногруппницей, близкой подругой сестры и – по совместительству – моей первой женщиной.
Как возник последний факт, я затруднялся сказать.
Хотя помнил все так, будто не прошло восьми лет.
Посторонний человек вряд ли понял бы, почему Эльза оказалась первой, с которой я проявил настойчивость.
Сестрина подружка – в тот момент второкурсница медуниверситета – выбивалась из разряда девиц, которые вызывали у меня нескромные побуждения.
Она была маленькой и легкой, как куколка, с тонкими руками и ногами и крошечной грудью – больше походила на мальчишку в платье, чем на девушку.
Рядом с сестрой – высокой и статной, и, как тогда говорилось, грудастой – Эльза казалась младшим братцем, хотя была ее ровесницей.
В тот день стояло лето, я вышел на каникулы, у сестры шла особо горячая сессия.
Она поехала в институт по неотложным делам, я собрался идти по своим, но в дверях остановил ее звонок.
Лучшая подруга, которую я до того видел несколько раз, хотела забрать какой-то конспект, который требовался немедленно.
Родители, ясное дело, были на работе, сестра приказала мне остаться дома, чтобы впустить Эльзу и дать ей найти все, что нужно.
Радости от непредвиденной задержки я не испытал, но сестре в те годы не перечил.
Эльза меня не привлекала ни капли, что женского в ней было по нулям. Однако я всегда славился вежливостью и помог ей в поисках.
Родители витали в блаженном благодушии, не доходили до мысли, что дети необратимо выросли и негоже спать в одном помещении созревающему подростку с девятнадцатилетней сформировавшейся девушкой.
Статус кво, установленный давным-давно, застопорился во времени и почти не менялся.
Мы с сестрой жили в одной комнате.
Отец года два назад символически разъединил наши кровати старой мебельной «стенкой» – ко мне тылом, к сестре нишами. На большее его не хватило, хотя комната была громадной, а широкое окно позволяло поставить настоящую перегородку и получить две одинаково светлые половины.
Наш никчемный родитель всегда ограничивался полумерами, о чем говорил совокупный результат его жизни.
Конечно, раздевались мы не на глазах друг у друга, но граница территорий была формальной и мало что меняла.
Спальня оставалась общей и я, имея куда бОльшую склонность к порядку, знал лучше сестры, что где у нее лежит.
Когда мы с Эльзой, невольно соприкасаясь и руками и прочим частями тел, принялись перерывать сестрин книжно-тетрадочный развал, я понял, что ошибся насчет отсутствия женского.
В духоте квартиры от нее так сильно пахло женщиной, что было впору умереть.
Впрочем, я ошибся в воспоминаниях.
Запах женщины в тот день не был мне известен, от сестры ничем таким никогда не веяло.
Но еще ничего не зная, я понял, что и зачем делается на свете.
Дальше возник провал действительности.
Вроде бы мы искали конспект, потом радовались, что нашли, и смеялись.
Но затем что-то перещелкнуло и оказалось, что Эльзино летнее платье – синее с белыми сердечками – висит на спинке стула, а на нем лежат белые трусики и маленький белый лифчик.
Принято считать, что татары должны иметь черные волосы. Такими в большинстве они и являлись.
Например, Эльвира – с которой у нас было несколько моментов прежде, чем она переключилась на Игоря – во всех местах имела признаки жгучей брюнетки.
Подруга сестры тоже была татаркой, но волосы имела от природы светлые.
В процессе, который пошел сам по себе, я не ставил реальной цели. К тому возрасту я был подкован в порнографии но не имел уверенности, что хочу дойти до конца.
Ведь одну сущность представляли неизвестные интернетские тетки, занимавшиеся этим делом с такими же неизвестными дядьками, а совсем другую – живая подруга моей живой сестры.
И дело было не в том, что Эльза могла нажаловаться на меня, этого я опасался во вторую очередь. В первую я опасался себя.
Любой мальчишка, раздевающий первую в жизни женщину, мечтает стать мужчиной, но до смерти боится, поскольку событие является необратимым. В этом отношении я не выходил из общего разряда.
Продвигаясь к последней точке, я подсознательно полагал, что смогу остановиться в любой момент.
И, обладая сильной волей, в самом деле бы остановился.
Но когда Эльзины трусики упали на стул, я увидел, что в точке схождения ее ног клубятся золотые заросли.
И это решило все: во мне всколыхнулась темная сила, познанная год назад.
Мальчишкой я ездил в сад охотно, поскольку там было все-таки просторнее, чем дома.
Мой дурак-отец хватался за все, не умея ничего. Его садовые постройки оказывались непригодны для жизни. В туалет – грязную дощатую будку – было невозможно войти, повернуться и выйти без того, чтобы не разбить голову о притолоку. При любой возможности все мы обходились иными средствами.
Однажды я зашел за смородиновые кусты и наткнулся на писающую сестру.
Я жутко испугался и убежал, но успел увидеть, что между ее загорелых ног, разведенных на тупой угол, растут желтые волосы.
В ту пору меня уже начало томить неясное. Случайный взгляд на сестру поставил все по местам.
Я метнулся в туалет – показавшийся уютным – и наконец совершил то, что составляет главную радость мальчишки, еще не могущего быть мужчиной.
За сестрой я никогда не подглядывал, она не вызывала во мне чувств. С детства мы жили, как кошка с собакой, к моему отрочеству превратились в двух собак, без повода лающих друг на друга.
Интимное место, ударившее по глазам, ничего не изменило в отношениях, никакого вожделения к сестре не возникло.
Но увиденное стало открытием, запомнилось на всю жизнь.
Сейчас то же самое я обнаружил у Эльзы.
Пространство и время искривились еще раз, свет померк, а когда вернулась реальность, я обнаружил себя сидящим на стуле с нею в объятиях и услышал, как на пол что-то капает.
В отличие от будущего экономиста Веры, будущий педиатр Эльза за микрофлору не опасалась, с нею все произошло натурально.
Потом сознание пропадало толчками еще три раза, уже на моей кровати.
Вероятно, этим бы не ограничилось, но трезвомыслящая гостья хватилась вовремя и успела протереть пол прежде, чем из института вернулась сестра.
Пристойно выпив чаю и взяв эпохальный конспект, Эльза попросила проводить ее до остановки, поскольку опасалась заблудиться в незнакомом районе.
Когда мы удалились от дома, она взглянула снизу вверх и сказала, что ее попутал шайтан и случившееся никогда не повторится.
А во мне было больше страха, чем воспоминаний об удовольствии.
Я искренне полагал, что внезапный эпизод единичен и если что-то подобное повторится, то нескоро и не с Эльзой.
Но когда автобус отъехал, я смотрел вслед, видел в окне ее светлую головку, представлял ее маленькую упрямую грудь и думал, что…
О чем я думал, вспоминать не стоит: мальчишеские фантазии всегда нескромны, а уж после такого события и вовсе ужасны.
Эльза – сдержанная и скрытная – ничего не рассказала сестре, это я понял по тому, что отношение ко мне не стало хуже.
Но, видимо, изменился я сам. Происшедшее наложило отпечаток, заметный со стороны.
Через некоторое время мать решила, что нам больше нельзя спать вместе с сестрой, и я переселился к отцу.
Эпизод с ее подругой, несомненно, был единичным.
Все случилось спонтанно и самопроизвольно.
Эльза не нравилась мне как женщина – не могла нравиться, не обладая телесными достоинствами, обязательными в том возрасте. Просто она оказалась рядом, когда что-то сдвинулось в небесных сферах – сомкнулось на один момент, чтобы через миг разойтись.
Но через некоторое время сферы сдвинулись еще раз, потом еще и еще.
Как это получалось, я не мог понять, но получалось неизменно. И с какого-то момента я почувствовал, что Эльза начинает мне нравиться.
Во всяком случае, с нею я ощущал какой-то странный покой – какого не находил потом ни с кем, включая изощренных девчонок у Андрея.
Набравшись знаний, я стал понимать, что Эльзе со мной тоже хорошо.
Свои эмоции она пыталась скрывать, всегда говорила, что этот раз – последний.
Я не спорил, не возражал, считался с установленными ею правилами игры.
Ведь я был ничтожным школьником, а Эльза – студенткой, что автоматически поднимало ее на высокий уровень. Разница возрастов в четыре года ничего не значила, но разница статусов оказывалась серьезной.
Очень быстро я почувствовал, что она относится ко мне слегка по-матерински.
Но это не мешало ей получать все нужные удовольствия.
Еще через некоторое время я понял, что Эльза страдает от невостребованности.
Женщин в нашем городе – как и во всей России – имелось в избытке, мужчинам требовались обильная грудь и длинные ноги. У моей первой женщины ничего этого не имелось, ее легкая фигурка привлекала лишь тонких ценителей, а таковых было мало.
Я в буквальном смысле слова носил Эльзу на руках и получал от того нешуточное удовольствие. Пожалуй, даже большее, чем соединение в постели.
Должно быть, она бы стала моей «постоянной девушкой» со всеми вытекающими обстоятельствами, не мешай жизненные условия.
Эльза тоже обитала в двухкомнатной квартире – с родителями и младшим братом.
Более того, имелась младшая сестра, но та была решительной и по достижении совершеннолетия стала жить то с одним, то с другим мужчиной, умея находить обеспеченных площадью.
Впрочем, природа отдохнула на старшей сестре – младшая была красавицей со всеми необходимыми формами.
Какими ухищрениями: от выкраивания дневного времени, когда мы были уже свободны, а родители еще не пришли, до лифтовых площадок и засиженных наркоманами чердаков – приходилось пользоваться нам с Эльзой, не хотелось вспоминать.
Корень проблемы заключался не в том, что я был несовершеннолетним, а в общей непригодности этой страны для жизни нормальных людей.
Когда мне исполнилось восемнадцать, ничего не изменилось.
Ни один американец, снимающий мотель на час, не поверил бы, что так можно существовать.
Лучшими были позднейшие эпизоды, когда Эльза уже работала в городской детской больнице. При отделении существовала кафедра педиатрии и моей избраннице удавалось раздобыть ключ.
Там имелся хороший диван и нам удавалось расслабиться, не слушать разговоров в коридоре.
Поступив в университет и познакомившись с Андреем, я пытался взять Эльзу на вечеринки. Но она отказывалась – говорила, что старше всех и над ней начнут смеяться.
Впрочем, ее жизнь была сложной.
Встречаясь со мной для потребностей тела, моя первая женщина имела платонический роман с преподавателем – женатым хлюстом, который не делал шага ни навстречу ни назад, а держал ее во взвешенном состоянии.
Когда в моей жизни появилась Наташа, сестра рассказала Эльзе.
Ничего не зная о наших отношениях, она не хотела унизить или позлить подругу. Просто ей хотелось поделиться новостью, которая сулила близкое «освобождение от помоечников родителей».
Мой уход из квартиры, не слишком конструктивный сам по себе, дарил сестре перспективы.
Прослышав, что я собираюсь жениться, сестра построила планы, как «запиннает мать с отцом в маленькую комнату, на свою дверь повесит замок и будет приводить к себе хоть негров из колледжа сварщиков, причем сразу троих».
Эльза была порядочной до мозга костей. Узнав о том, что у меня завелась невеста, она заявила, что нашу связь надо прекратить.
Она так и сказала – «связь» – и это свидетельствовало о том, что наши отношения для нее были серьезными.
Голос Эльзы звучал не очень уверенно, она наверняка ждала, что я начну возражать, уговаривать на очередное свидание.
Я, конечно, радости не выразил, но почувствовал невнятное облегчение, как бывает всегда, когда что-то тяжелое – но необходимое – кто-то решает за тебя.
Несмотря на то, что у Андрея отрывался без башни, в душе я тоже был порядочным.
Жениться на Наташе я собрался из материальных – точнее, из бытовых – соображений.
Ничего плохого в том я не видел.
Все нормальные люди, которых я знал, женились по расчету.
Брак по любви в двадцать первом веке казался абсурдом.
Да и вообще в любовь я не верил.
Она существовала лишь в пылких стихах Пушкина – который сам никого не любил, только трахал.
Решив связать судьбу с Наташей, я постановил жить по-другому.
И сказал себе, что надо прекратить все остальное тоже.
Порвать с Эльзой казалось трудно, мы в самом деле были созданы друг для друга. Ее первый ход облегчил все.
Год и даже больше я жил без нее, хотя вспоминал часто.
Сегодняшний рейд к Андрею сорвал меня со стопора.
Чуть-чуть поколебавшись, я позвонил Эльзе.
Если мне суждено было начать все в прежнем ключе – то только с ней.
– Привет, Даниил, – сказала она, приняв вызов не сразу. – Как дела, жених?
Вопрос не удивил.
Ярлык был приклеен намертво.
– В пределах нормы, – ответил я. – А как у тебя?
С сестрой мы давно ни о чем не разговаривали, только ругались по всякому поводу и без повода тоже.
Я понятия не имел, как сейчас живет Эльза. Но допускал, что за год в ее жизни могло что-то поменяться.
Хотя, конечно, жилищные проблемы не могли сняться, а они были главными.
– Тоже так, – сдержанно ответила она. – Что хотел спросить? Говори, у меня мало времени.
То, что после черт знает какого перерыва Эльза разговаривала так, будто в последний раз мы перезванивались вчера, опять сказало многое.
Все это время она вспоминала меня не реже, чем я ее.
– Давай встретимся, – очень просто сказал я.
– Зачем? – еще проще спросила она.
– За тем.
По ту сторону линка раздался шум, зазвучали приближающиеся шаги.
– Иду, – сказала кому-то Эльза. – Бер минут.
Она действительно была занята, а не пыталась от меня отделаться.
– Но…
В телефоне зашуршало, Эльза чем-то прикрыла трубку.
– Ты ведь…
– Неважно, – перебил я. – Ничего не важно, не буду объяснять, просто неважно и все. Просто хочу с тобой встретиться.
– Прямо сейчас, или разрешишь переодеться? – с усмешкой уточнила она. – Снять халат, перекраситься, надеть черные чулки и бюстгальтер с пушапом?
– Прямо сейчас, а переодеваться не надо. Твою грудь я люблю без «push-up»-а. В чулках ты жуть как хороша, но без ничего еще лучше, – серьезно ответил я. – Ты на работе? Можно подъехать?
– Я на работе, но подъехать нельзя. В последнее время многое изменилось. Кафедру педиатрии закрыли, то есть перенесли семнадцатую больницу. И вообще, Даниил, последний раз был самый последний.
– Это я помню. Но пусть будет еще один, последний из последних.
– Ну все, Даниил. Мне некогда.
– Я тебя хочу, Эльза.
Последние слова я произнес, тоже зажав телефон ладонью.
Кругом никого не было, но у нас до сих пор считалось зазорным признаться женщине в естественных желаниях.
– Я тебя хочу! – повторил я громко. – Хочу, понимаешь? Хочу тебя и только тебя, я соскучился! Давай я…
– Даниил, я уже все сказала, – повторила она. – Все то прошло, у тебя новая жизнь. И вообще меня зовет заведующая.
Не дожидаясь дальнейшего, Эльза дала отбой.
Я некоторое время смотрел на замолкший телефон, потом сунул его в карман.
Разговор слегка отрезвил.
В самом деле, бывшее ушло в прошлое.
Возможно, тот доцент – которого, как я почему-то сейчас вспомнил, звали Фаритом Мазгаровичем – наконец до нее снизошел.
Да я и сам не был уверен, что стоит возобновлять отношения.
К своей первой женщине я до сих пор относился серьезно.
Но шансов у меня не было ни на что, кроме Наташи.
Прирабатывая в пиццерийной сети, я еле-еле наскребал на кое-какую еду, обновление одежды, текущий ремонт машины и бензин.
Чтобы денег хватало еще на съем квартиры с кем-то другим, мне пришлось бы бросить учебу и работать целыми днями. Но вряд ли кому-то требовался компьютерщик с дипломом ничтожного бакалавра, меня и при пицце-то держали лишь потому, что не за горами светил магистерский.
Секс оставался сексом, а жизнь – жизнью, с ее требованиями приходилось считаться.
Несколько минут назад договорился с Верой о визите общежитие.
Но и визит я отложил сообразно обстоятельствам.
Завтра предстояло идти с Наташей в гости к какой-то ее тетке – то ли родной, то ли двоюродной, то ли названной.
А послезавтра заняла известная московская певица, дорогие билеты на концерт которой нам купил будущий тесть.
Здесь тоже шла игра по правилам, которым следовало подчиняться.
При всей неукротимой молодости я не был дураком. И прекрасно понимал, что если – как однажды в сердцах сказала сестра – «промашу пенисом слишком долго», то сам не замечу, как окажется «нечем махать».
Слегка успокоившись, я раскинул мыслями.
Сегодняшний поход к Андрею вызвал вину перед Наташей.
Точнее, перед самим собой, изменившим своему решению.
Большая задница Веры, влажно прижавшаяся к моему животу, до сих пор стояла перед глазами.
Стояла даже сильнее, чем в реальности. Я вспомнил, что на правой ягодице – в верхней трети, чуть ближе к ложбинке – имелась коричневая родинка в форме острова Гренландия. Глядя, я не видел, сейчас ее вернула зрительная память.
Ничего прочего я у Веры не рассмотрел и не потрогал, это хотелось наверстать.
Хотелось сильно, надо мной повисла опасность сорваться всерьез.
Два дня паузы спасали от ненужностей, я мог успокоиться и передумать относительно поездки.
Но все-таки неудовлетворенность, рожденная отказом Эльзы, продолжала томить.
Впору было начать разговор с Алисой – но до такого тупика я еще не дошел.
Голод тела стоило компенсировать утолением просто голода.
На этот случай у меня имелось еще одно ноу-хау.
В «Русской пицце» мне платили ставку, не зависящую от объема работы. Я мог появляться там раз в неделю, а мог каждый день, все зависело от производственной необходимости.
Моей оговоренной обязанностью было поддерживать внутреннюю сеть в рабочем состоянии. Это не составляло труда. Я просто следил за тем, чтобы туда не пришло ничего лишнего снаружи и регулярно очищал от мусора.
Но сеть оставалась сетью и жила по своим законам. Иногда случались сбои, тогда меня срочно вызывали для устранения.
В таких случаях по завершении форсмажорной работы меня чем-нибудь кормили – просто так, в качестве внепланового поощрения. Обычно удавалось съесть какой-нибудь салат, но иногда перепадала настоящая пицца.
Для регулировки непредвиденностей я разработал схему. Она позволяла побаловать себя хорошей едой за бесплатно и ощутить не полную беспросветность жизни.
Я снова вынул телефон и пробежал адресную книгу до конца. Внизу открылась последняя запись – «Юлия».
Никаких Юлий среди моих девушек не имелось, я не переносил имени и с носительницами не знакомился. Контакт был средством создания благоприятных ситуаций, понятным только мне.
На странице Юлии значилось несколько телефонных номеров, взятых с потолка, там же была ссылка на сообщество под названием «ЕГЭ2015». Ни один дурак, найдя телефон, разблокировав пины и перерыв контент ради голых фоток моих подружек, не полез бы в древнюю запись, сохранившуюся со школьных времен.
И даже умный не догадался бы, что единый экзамен скрывает хакерский вход в сеть «Русской пиццы».
Открыв, я засылал им вирус.
Не настоящий, конечно – встраивающийся в систему и разрушающий изнутри – а маленький твикер, который перемещал в другую папку один из исполняемых файлов 1С. Причем умел это делать при запущенной программе.
Стоило обратиться к «Юлии», как через несколько минут во всех пиццериях висли базы и дежурный менеджер вызванивал меня.
Я приезжал с озабоченным лицом, некоторое время делал вид, что ищу причину сбоя, потом за пять секунд возвращал экзэшник на место и в благодарность получал еду.
Андрей – согласно статусу рождения – разгильдяйствовал на полную катушку, на занятия не ходил, все на свете покупал, но дураком не был. Он не раз говорил, что я – «айтишник от бога» – и мне светит серьезное будущее.
Я и сам это знал.
Помимо «Юлии», я имел ряд других подобных программ, пока еще не опробованных всерьез. Я умел видеть реальность и расставлять приоритеты.
Пока я всего лишь кормился. Но не сомневался, что когда выйду на простор и стану порядочным человеком – смогу воровать не кусками пиццы, а цистернами нефти – то обогащусь своими умениями.
А потом, перейдя на еще более высокий уровень, продам свои разработки серьезной хакерской банде и стану получать роялти, ничего не делая сам.
Сегодня Юлия могла скрасить вечер.
Несколько минут с Верой меня слегка обессилили. На этот раз стоило возиться подольше, устранить проблему не с первой попытки, раздуть себе цену и вытребовать два больших куска пиццы: с креветками и с сыром «моцарелла».
Совершив недоброе дело, я пошел к машине.
Подкрепиться хотелось скорее, я решил подъехать как можно ближе к главному ресторану сети, где стоял сервер.
Когда я захлопнул все двери, сел в вонючую «семерку» и попытался завести двигатель, стартер беспомощно защелкал.
Решив, что пропал «минус на массу», я чертыхнулся, вылез из-за руля, поднял капот, отвернул гайку всегда готовым ключом, снял и надел клемму.
Но едва опять повернул ключ, как из панели раздалось:
-…леко-о, далеко-о
Ускакала в поле молодая лошадь,
Так легко-о, так ле…
– и тут же все погасло.
Ситуация прояснилась.
Пребывая в неуверенности относительно действий, я забыл выключить магнитолу.
Она была установлена не по-человечески – как и все у отца – питалась непосредственно от аккумулятора, работала при выключенном зажигании. Проводку провели так, что мне не удавалось подключить ее по-другому.
В итоге она играла все время, проведенное у Андрея, и аккумулятор – такая же рухлядь, как и все остальное – сел в ноль.
И это, уж точно, было наказанием за грехи перед Наташей.
Менеджер позвонил через пять минут, а я еще никуда не ехал, шарахался по двору, как та молодая лошадь, в поисках кого-нибудь, кто даст «прикурить».
В двадцать один год я так устал от жизни, что не мог пересказать.