У каждого человека есть отец. Вот и у Артура он «У тоже есть. Даже имя известно – Слава. «Как зовут папу?» – «Слава». – «Почему у него такое имя странное?» – «Имя как имя». – «А где он живёт?» – «А кто его знает?» Вопросы, которыми он когда-то донимал мать и бабушку. В той самой жизни, где были невысокие светлые дома с большими балконами, будто целые террасы, сосны на берегу моря, скальные выступы на обочине улицы…
Артур не слишком много помнит оттуда, но вот скальные выступы запомнил. И мамино лицо в тот момент, когда она произносит имя «Слава» – каменное, как та самая скала, хмурое, как низкое хельсинкское небо.
– Helsinki, – говорит Артур, чувствуя, что язык упирается в бугорки за верхними зубами.
«Бабушка, что такое Хельсинки?»
«Город, в котором мы живём».
Бабушку Хелену Артур тоже помнит смутно. Худенькая, как подросток, с очень короткими волосами. Она ходила неспешно и чаще лежала. Иногда варила суп из красной рыбы. Суп был белым, потому что бабушка добавляла туда сливок.
«Keitto[4], – произносила она. – Maukas[5]».
Бабушка научила его говорить по-фински. Перебравшись в Финляндию, она выучила язык так, будто говорила на нём с рождения, хотя в их обрусевшем роду финский с каждым поколением выветривался всё больше.
«Yksi, kaksi, kolme, nelja, viisi…»[6]
В чём-то она заменила ему отца. Но это продолжалось так недолго, что от неё почти ничего не осталось, кроме вкуса рыбного супа, неспешных шагов и этих гулких звуков в белёсом пространстве комнаты: yksi, kaksi, kolme… У неё был рак, как и у многих в их роду, и Артур с самого начала знал, что она скоро умрёт. Он называл её Лена.
«Helena», – поправляла она его.
«Нет, Лена!»
«Леной я была в другой стране».
«В какой?»
«В России. Venajalla[7]».
Россия сначала возникла в разговорах. Мама чаще говорила по-русски, бабушка – по-фински, в конце концов тоже переходя на русский. Иногда они спорили на белой кухне с окном во всю стену.
«Была бы учёным», – говорила мама, что-то мешая на сковородке.
«Я уже набылась учёным. Спасибо! – отвечала бабушка. – Мне зарплаты хватало на два раза в магазин сходить. Ты что, забыла, как мы жили? Тань, ну ты как девочка, ей-богу!»
«Зато в экспедиции ездила всё время: Куршская коса, Белое море…»
«Ну и что?»
«Тебе это, по-моему, больше нравилось, чем дома бывать. Я тебя месяцами не видела…»
«Дом у меня здесь…»
Артур слышал это из комнаты, не видя их, но совершенно точно зная: мама сейчас стоит у плиты и жарит картошку, а бабушка сидит за столом и запивает лекарства, которые она достаёт из шкафчика под самым потолком.
«А здесь тебе очень нравилось работать уборщицей в метро?» – снова раздавался мамин голос.
«Нравилось! Мне, главное, нравилось то, что после получки человеком себя чувствуешь, а не скотом, которому всё никак не дадут сдохнуть!»
Они какое-то время молчали, затем бабушка снова вступала:
«Тут и станции, и вагончики такие чистые! Никто специально тебе не мусорит, не плюёт, сиденья ножом не режет…»
«Очень даже режут!»
«Где?! Ну, может, какой-то единичный случай. А у нас же там, помнишь, на входе в метро – окурки под ногами, из урн вечно дым, потому что туда бычков незатушенных накидали?..»
Метро в Pietari[8], куда Артура иногда возили к прабабке Сусанне, казалось ему подземельем из какой-то сказки. Туда нужно было долго-предолго спускаться мимо больших фонарей, и хотелось, чтобы поезд, выныривающий из тоннеля, отвёз ещё дальше, в большое подземное царство, где всё не так, как на белой кухне с окном во всю стену. Из всех этих ненароком подслушанных разговоров Артур понимал: Хелена не любила Россию и была счастлива, что больше там не живёт. А вот мама, наоборот, с радостью ехала в Pietari, и, кажется, ей жаль было возвращаться оттуда в Хельсинки. Так что вскоре она взяла пятилетнего сына и уехала в Pietari насовсем. «Возвращаемся», – говорила она. Артур уже плохо помнил, что было до, а что после: возвращение или смерть Хелены. «Бабушки нет, – однажды сказала мама. – Зато у тебя есть Сусанна». Кажется, это было уже на Комендани, которая была бесконечно огромной, как сам ветер и небо. Но в то испепеляющее лето ветер был жарким, а небо – яркоголубым, словно на детских рисунках. Где-то что-то горело, и Сусанна наглухо закрывала окна. Потом довольно быстро возник Семён – высокий, под потолок, широкоплечий, с большими руками. Встанет в дверном проёме – и целиком закроет его собой. Мама ему от силы по грудь. Подойдёт, уткнётся в его пиджак – вот оно «как за каменной стеной».
Вспомнив отчима, Артур ускоряет шаг. Будто Семён сейчас появится вот в этом проёме, отделяющем коридор от столовой и нужно успеть проскочить. В столовой пахнет супом, котлетами и пирожками. Артур берёт поднос и становится в очередь. Впереди, через несколько человек, с таким же подносом стоит Дана. Не сводя с неё глаз, Артур видит: она берёт суп, котлету с картофельным пюре, пирожок с повидлом и сок. А затем, подхватив поднос, направляется к свободному столику.
«А её чему в детстве учила бабушка?.. – думает он. – Хотя зачем бабушка, ведь у неё есть отец…»
Артур вспоминает её отца, которого он видел мельком. Он одет в тёплый свитер, на шее – фотоаппарат. Разве сейчас носят фотоаппараты на шее? Кажется, он из каких-то прошлых времён, и Дана совсем на него не похожа. Разве что сгибанием руки в локте… Она ставит поднос на стол и поправляет волосы. Садится. Одна.
– Ну ты ворон-то не лови! – Буфетчица возвращает Артура к линии раздачи с витриной, за которой в железных ячейках дымятся котлеты, картофельное пюре, суп… – Бери тарелки и проходи, перемена-то не резиновая!
На подносе у Артура появляются суп, котлета с пюре, пирожок с повидлом и сок. Готовила ли когда-нибудь бабушка картофельное пюре? Артур такого не припомнит. Он хватает поднос и идёт, держа в фокусе Дану, которая подносит к губам стакан с соком.
– Ты здесь одна? – спрашивает он, поравнявшись с её столиком.
Она молча кивает. Артур ставит поднос рядом с её подносом.
– Сейчас придут Барто и Кирюха. Тебе как раз достанется четвёртое место. – Она слегка и улыбается, показывая ямочку на щеке.
– А я думал, мы посидим вдвоём…
Она принимается за суп. «Я хочу, чтобы у моего ребёнка был отец, – мысленно говорит Артур. – Без отца ты как будто без одной руки». Но вместо этого он говорит:
– Поехали в Выборг…
Дана морщится, будто бы суп кислый-прекислый:
– А почему сразу не в Хельсинки?
– Виза нужна… – бормочет Артур, понимая, что завяз, как в чухонском болоте.
– Артурчик, мне есть с кем ездить в Выборг, – сочувственно улыбается она. – Я, кстати, была там недавно…
– К счастью, подходит Агния. Ставит поднос с тем же набором: суп, котлета с пюре, пирожок, сок.
– А Кирюха? – вскидывает брови Дана.
– Он не успеет. У него там что-то с этим спектаклем долбаным опять.
Густой грудной голос, совсем не похожий на голос пятнадцатилетней.
– С каким ещё спектаклем?
– С каким, с каким? Лосева, ты чего?! Кто у нас медсестра?
На последней репетиции Дана мерила белый халат медсестры, брала в руки сумочку с красным крестом, убирала волосы под длинный чепчик, при этом по-особенному изящно сгибая руку в локте.
«Дана, ты прямо вылитая медсестра!» – восхищённо говорила мама. От этого Артур чувствовал, как у него «горят» уши.
– Хоть бы написал! – рассерженно произносит Дана. – Я уже молчу о том, что позвонить мог!
– Его директриса срочно вызвала, – Агния переходит на громкий шёпот, – мне ребята сказали.
– Так он что, из-за этого даже не поест?
– Поест на следующей перемене, – машет рукой Агния. – Не оголодает, не волнуйся за него!
«Я разогревала тебе обед, а он уже опять остыл!» – вспоминает Артур слова прабабки, которыми она обычно встречает его в своей каморке под крышей, и пытается представить на её месте Дану. Она сочувственно улыбается, отчего у неё «загорается» ямочка на щеке.
– Меня уже тошнит от этого спектакля! – шепчет Дана, – Нафиг я согласилась во всём этом участвовать?
– А у тебя был выбор?
Агния с аппетитом доедает суп и принимается за котлету с пюре. Ногти у неё сегодня раскрашены, как шахматная доска.
– Я бы что-нибудь придумала. Кирюха тоже мне вчера говорит: давай нахер сбежим куда-нибудь, хоть больничный где-нибудь достанем…
Агния стучит кулаком по лбу и косится на Артура. Прилежный учительский сынок аккуратно отламывает вилкой кусок котлеты.
– Ты же хочешь здесь учиться?
– Ну, хочу…
– Вот и молчи в тряпочку! – шипит Агния. – И давай ускоряйся, а то перемена сейчас закончится.
Артур жуёт котлету, ещё тёплую, солоноватую – в общем, довольно вкусную, и ему кажется, что у него за спиной стоит Сусанна. Неужели она когда-то была такой же резвой и длинноволосой, так же изящно сгибала руку в локте? А может, у неё тоже была ямочка на щеке? А может, ямочки когда-то были у бабушки Хелены, у мамы?
Папа Слава только однажды появился около их хельсинкского дома с большими балконами.
«Я возвращаюсь в Выборг», – сказал он.
Папа был не очень высоким, куда ниже Семёна, но крепкий, коренастый и светловолосый. О чём они говорили с мамой? Какими были его первые слова, после которых мама пошла за ним?
Звенит звонок. Дана и Агния срываются, на ходу допивая сок и дожёвывая пирожки с повидлом. Артур тыкает недоеденную котлету, подхватывает поднос и медленно идёт следом. Звонок звенит и звенит.