Глава 2 Жертва во имя царевны


Безвременье

– Упуат, Открывающий Пути…

Перед глазами плыли образы чужих воспоминаний. Приглушённое золотистое свечение озарило коридор впереди, обрисовало точёную фигуру зверя. Чёрный пёс, проводник душ, посмотрел на Якоба долгим взглядом, потом качнул головой, словно звал за собой, и двинулся вперёд.

Войник сделал шаг, другой… Он не знал, что ждало его там, за поворотом коридора, но одно понял вдруг совершенно ясно: он либо разгадает эту тайну, либо умрёт…


Назойливый писк будильника прорезался сквозь зыбкое марево снов. Он хотел протянуть руку, выключить, но ещё не до конца проснулся, и тело не слушалось.

Не слушалось…

Эта мысль обожгла приступом паники. Пиликанье стало ещё назойливее, ускорилось вместе с пульсом.

Чья-то прохладная ладонь легла на его лоб, стирая выступившую испарину.

– Просыпайся, солдатик. Рано тебе ещё уходить, – произнёс чей-то мягкий голос над самым ухом.

Он открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд. Белый потолок качнулся, и он инстинктивно зажмурился, потом посмотрел снова.

Над ним склонилось доброе лицо женщины средних лет. Тёмные волосы, белая не то косынка, не то шапочка в тон халату.

– Где я? – хрипло прошептал он.

Голоса не было – назойливый писк и то был отчётливее. В голову как будто набили ваты, и всё тело тоже казалось ватным, чужим.

– Как раз там, где надо, – улыбнулась женщина.

– А это где?..

Дверь распахнулась, в помещение влетела девушка – тоже в белом, но её одежда почему-то казалась иной. Более современной?.. Вот же странная мысль.

– Очнулся!

Началась какая-то суматоха. Кто-то что-то спрашивал, суетился. Целая толпа людей в белом, и никто не замечал женщину, сидевшую у его койки, поглаживавшую его по голове. Она заговорщически подмигнула и поднялась, уступая место врачу, который, впрочем, кажется, тоже её не замечал.

– Подождите… – хрипло позвал он.

– Вы это мне? – осведомился врач, поправляя очки смутно знакомым жестом.

Женщина обернулась через плечо, приложила палец к губам… и прошла сквозь стену…


Потом он видел и других. Не все были так добры, как советская медсестра, вернувшая его из комы. Не на всех было приятно смотреть – некоторые и на людей-то не были похожи. И притом все были чертовски реальными, совсем как окружавшие его люди. Различать он научился не сразу. Шарахался в больничных коридорах, ловя на себе удивлённые взгляды других пациентов и медперсонала.

Довольно быстро Войник понял, что лучше это ни с кем не обсуждать, иначе не выпишут никогда – а точнее, переведут в другое заведение. Мать и так с ним натерпелась – примчалась из Чехии, приходила каждый день. Постарела разом на несколько лет, пока дежурила у больничной койки… Только сына-психа ей ещё не хватало. Потому Якоб держал рот на замке и с удовольствием глотал прописанные таблетки, приводившие нервную систему из пиков и ям панических атак к приятному полуовощному равнодушию.

Реабилитация прошла сравнительно быстро, и он вернулся домой. Мать и отчим некоторое время жили с ним, предлагали уехать в городок, где он вырос, но Войник почему-то отказался. Помнил о решении, которое изначально привело его обратно в Москву, в старую отцовскую квартиру, из которой по такому случаю съехали арендаторы.

Его история была банальна до тошноты – сбил пьяный водитель в центре. Водитель, как это иногда бывает, оказался чьим-то родственником или близким другом, и дело замяли, несмотря на старания и связи Норы Войник. Но по крайней мере Якобу выплатили неплохую компенсацию, которой хватало, пока он учился жить заново. Первое время о возвращении к работе не могло быть и речи, и он начал с малого – пробежки в парке. Чтение. Перебирание своих старых заметок и фотографий.

Войник понимал, что голову повредил себе знатно, но в целом оказался везунчиком – выжил и даже не остался овощем. А вот в сознании разомкнулись какие-то засовы, открылись двери, за которые он не был уверен, что хотел заглядывать. Всякая чертовщина, которая ему мерещилась, иногда была даже по-своему приятной, завораживающей, как старые сказки. Но чаще – отвратительной, гнилой, пугающей, словно мир решил обнажить свой неприглядный лик, теневую сторону, как в рассказах Лавкрафта или Баркера. Но эти ребята тоже были не самыми здоровыми на голову представителями общества, так что Якоб не удивился бы, узнай он, что они и правда видели то, о чём писали.

Таблетки заглушали не всё. В какой-то момент пришлось научиться как-то взаимодействовать с новыми реалиями. Потом пришло иное ощущение. Якоб смеялся, сравнивая своё восприятие с водостоком. Ведь если трубой долго не пользуешься, а потом пускаешь по ней поток, сначала хлещет всякое дерьмо. А потом канал вроде как прочистился, и жизнь стала в целом приятнее. По крайней мере, Войник уже спокойно мог находиться один и худо-бедно различал, на каком слое реальности было увиденное им. Научился даже не реагировать, а то люди шарахались. Ко всему можно привыкнуть, ведь так?

До аварии он был преуспевающим журналистом – пошёл по стопам отца, чему мать сначала была не слишком рада, учитывая итог отцовской карьеры. Смерть в горах в ходе частного эксклюзивного репортажа. Якоб тогда был ещё совсем маленьким и в утрату не верил. Думал, что его отец просто уехал в очередное дальнее путешествие – может, в Антарктику, может, в пустыню Сахару или даже в Гималаи. Пересматривая отцовские фотографии в престижных журналах, слушая рассказы матери, он буквально «заболел» путешествиями. Тоже мечтал о расследованиях.



Отчим, которого Якоб сумел принять далеко не сразу – как же так, ведь отец должен вернуться! – тоже много рассказывал ему о расследованиях, совсем о других. Но почему-то жизнь полицейского не казалась такой увлекательной, тем более жизнь полицейского в тихом спокойном городке, где из происшествий – разве что случайно сбитая кем-то кошка. Скандальные дела ФБР, «Секретные материалы», уличные перестрелки – всё это оставалось на экране телевизора. А вот путешествия – их можно было реализовать по-настоящему.

Чтобы лучше понять отца, Якоб отправился по его следам. Сперва гостил у бабушки в Калининграде, потом рванул в Москву, где и решил осесть окончательно, поскольку большинство его проектов оказались столичными.

После аварии он оказался в буквальном смысле на обочине. Бывшие заказчики про него забыли, нашли себе новые таланты. Да и давать «щадящий» график никто расположен не был, а работать в полную силу Войник смог не сразу.

Вот тогда-то на него и вышел СанСаныч со своей «желтопрессной» редакцией. СанСаныч был другом отца и давно предлагал Якобу сотрудничество. Войник даже делал для него несколько репортажей, но от постоянной работы в штате отказывался. Не, ну какой серьёзный человек будет писать про полтергейстов на старых бабушкиных кухнях и призраков жертв КГБ, замурованных в переходах метро?

После комы Якоб пересмотрел свои взгляды, да и благодарен был СанСанычу, что не забыл – навещал и подбадривал. Так и получилось, что в итоге Войник стал постоянным сотрудником редакции на весьма неплохом окладе. Работал с душой, ввязывался в любые авантюры и иногда чувствовал себя почти агентом из «Секретных материалов». Малдером, конечно. Вот только Скалли у него не было – некому вытаскивать за шкирку, если влез чрезмерно глубоко…


Воспоминания разворачивались в разуме калейдоскопом – свои, чужие. Сейчас всё больше свои. Может быть, он уже умер? Иначе откуда такая невероятная, нереальная лёгкость во всём теле? Может быть, его настоящее тело осталось лежать там, позади, засыпанное песком и обломками камней. А он лёгким пружинистым шагом брёл сквозь тьму, где единственным ориентиром был ускользающий свет впереди и чёрная фигура пса, ожидающего его за каждым новым поворотом…

Если здесь вообще были повороты.

Удивительно, но пространство вокруг Якоб почти не видел. Иногда он вёл ладонью по шершавой каменной стене и чувствовал под пальцами осыпающийся песок. В другие моменты его ладонь проваливалась куда-то во тьму.

И был шёпот, чьи-то далёкие голоса, от которых он был словно отделён толстым стеклом. Он не мог разобрать слов, а иногда казалось, что он слышит звон… инструментов? Оружия? Задумавшись, он споткнулся о какой-то обломок и чуть не растянулся во весь рост. Рёбра отозвались болью, как-то издалека, словно пробив вколотую кем-то медикаментозную блокаду. Почти похоже на правду.

Но откуда тогда звон и голоса? А впрочем, удивляться не приходилось. Якоб хорошо помнил некоторые сны, которые посещали его во время комы и после.

Самым прижившимся глюком стала Лидка, но вот сейчас почему-то она исчезла, уступив место псу. Войник остановился, потёр виски, попытался осмыслить своё положение. Потяжелевшее кольцо всё так же жило своей жизнью, притом явно сговорилось с псом и тянуло дальше. Шепчущая темнота накатывала волнами, не то подталкивая вперёд, не то пытаясь поглотить, но страшно не было. Разум оставался кристально чист, и Якоб словно наблюдал за собой со стороны – его частая реакция на шок. Психика защищалась, как могла. Кто-то, наверное, даже удивился бы его равнодушию ко всему необычному. Вот только дело было не в равнодушии – в желании сохранить целостность себя. Не рассыпаться совсем.

Снова вспомнился Лавкрафт. Как там было в том старом рассказе? «Погребённый с фараонами», кажется. Вот и тематика подходящая. Главный герой провалился в какие-то глубокие египетские катакомбы, шёл всё глубже и глубже, пока не нашёл следы очередной исконно лавкрафтовской древней расы… а потом и наткнулся на ритуал каких-то чудовищ под землёй.

«Я расслышал, как где-то в отдалении, едва слышно раздаётся мертвящая душу маршеобразная поступь шагающих. Жутко становилось уже оттого, что звуки шагов, столь несхожие между собой, сочетались в идеальном ритме. Муштра нечестивых тысячелетий стояла за этим шествием обитателей сокровенных земных глубин – шагающих, бредущих, крадущихся, ползущих, мягко ступающих, цокающих, топающих, грохочущих, громыхающих… и всё это под невыносимую разноголосицу издевательски настроенных инструментов. У гиппопотамов были человеческие руки и в них факелы… у людей были головы крокодилов… бездушные мумии… сборище странствующих ка… орда мертвецов сорокавековой истории страны фараонов, будь они прокляты! Составные мумии шествовали в мраке подземных пустот во главе с царём Хефреном и его верной супругой нежити Нитокрис…»[4]

– Нитокрис… мм… – Войник силился вспомнить, кто это.

Таа-Нефертари, – поправил чей-то многоликий шёпот, подхваченный эхом. – Таа-Нефертари и Анх-Джесер…

Кто-то или что-то толкнуло его в спину порывом ветра, с воем пронёсшегося по переходу. Свет впереди мигнул и начал гаснуть.

– Эй, нет, мы так не договаривались! – крикнул Войник, но его голос замер тут же, не разнёсся эхом, а оказался поглощён темнотой, словно плотным покрывалом.

Ощущение было несколько диким… Он ведь слышал эхо – эхо чужих голосов! Или те, кто обитал здесь, просто были реальнее, чем он сам?..

Бродить по коридорам вслепую он не хотел – поспешил на меркнущий свет, и шепотки подталкивали его, словно шелест морского прибоя или шорох изменчивого песка. И куда подевался божественный пёс?..

В какой-то момент Якобу пришлось пригнуться – потолок давил, становясь всё ниже и ниже, а коридор сужался. Потом он и вовсе пополз на четвереньках. «Нет чтобы стать нормальным призраком и пролететь тут бесплотным ветерком», – подколол себя Якоб, хотя смешно не было. В висках он отчётливо слышал стук своего пульса, учащающегося в преддверии панической атаки. Ну вот только этого не хватало! И вообще, у призраков ведь не бывает панических атак… Если только тебя не замкнёт где-нибудь на границе между реальностями, чего Войник здорово опасался после своих «увлекательных путешествий» на больничной койке.

Весь мир сомкнулся до необходимости ползти вперёд, только бы вылезти побыстрее. Узкий лаз всё никак не кончался, и Якоб уже всерьёз задумался, не поползти ли назад, но что-то подтолкнуло его. Вот теперь стало по-настоящему страшно. Войник что было сил протащил своё тело вперёд, сбивая ладони о шершавый камень, испещрённый не то трещинами, не то какими-то символами… и чуть ли не выпал на открытое пространство.

Здесь было темно, но впереди он видел источник света – узкую щель между створами дверей. Вот только двери были завалены обломками и вездесущим песком, который лился здесь тончайшими струйками откуда-то сверху, словно в песочных часах, отмеряющих утекающее время.

Его время.

Голоса смолкли, и воцарилась мертвенная тишина. Пса нигде не было. Войник даже позвал древнее божество по имени. Темнота снова поглотила эхо, словно сам он был недостаточно реален для этого места. Тонкие струйки песка и обломки камней были более настоящими, чем он.

Это пугало куда больше древних мертвецов Саккары…

Якоб оказался совершенно один в этой пещере… или в зале, чем бы оно ни было.

Узкий тоннель, откуда он только что выполз, зиял негостеприимной чернотой. Темнота щерилась из углов, из невидимых проходов среди камней. Единственным ориентиром оставалась тонкая золотистая щель света… но он же не мог в одиночку разобрать заваленный камнями проход? Да и блоки были солидными – не как у пирамид Гизы, конечно, но весили прилично.

Тяжело вздохнув, Якоб подошёл к груде камней, забрался на неё, попытался заглянуть в щель между створами – безрезультатно. Свет слепил, а полоска была слишком узкой. Он даже попытался толкнуть створы, но те, похоже, открывались в другую сторону.

Сев на камни, Войник как следует выругался. Что делать теперь, он решительно не представлял. Не представлял, как быть дальше. Хорошо хоть голод и жажда его не мучили – казались чем-то настолько же далёким, как и боль в сломанных костях.

Взгляд упал на руку, на кольцо, блеснувшее в полумраке.

– Ну и куда теперь прикажете идти, Ваше Высочество? – невесело усмехнулся он.

Сейчас он был бы даже рад услышать её «Анх-Джесер». Услышать хоть что-нибудь.

Анх-Джесер… Стоп, он ведь знал это место. Здесь укрывался древний архитектор после боя с расхитителями гробниц! За этими дверями располагалась гробница Таа-Нефертари, итог его пути… наверное. Вот только как попасть туда?

Воодушевлённый своей догадкой, Войник вскочил, начал раскидывать камни – те, что помельче. Как перетаскать блоки, он просто не думал – сосредоточился на том, что было ему по силам. Камни скользили с насыпи с тихим приятным шорохом и перестуком.

С перестуком…

В какой-то момент Яша вдруг вспомнил что-то очень важное, замер, сосредоточенно глядя на створы… и его окатило волной ужаса.


Когда он закричал, расходуя драгоценный воздух, было слишком поздно. Грохот камней снаружи возвестил ему о том, что вход завалило…


Чужой страх сдавил его, запуская когти в позвоночник. Войник отпрянул от дверей, поскользнулся и буквально скатился с невысокой насыпи. Камни дрогнули под его весом, осыпаясь, и он едва успел отпрыгнуть в сторону.

Грохот наполнил зал, и поднялась волна пыли, ослепив его. Заслонив глаза рукой, он кашлял, судорожно пытаясь сделать вдох. А когда пыль и песок осели и он снова сумел разглядеть хоть что-то, то снова выругался – теперь от неожиданности.

Это было невозможно, и всё же он видел своими глазами! Насыпь обвалилась, разошлась надвое, как воды Красного моря перед Моисеем. Створы, ничем не сдерживаемые, чуть приоткрылись, и золотистый свет лился в зал, точно приглашая войти.

Войник сделал несколько осторожных шагов, положил ладони на сухое шершавое дерево и открыл. Подались двери на удивление легко, словно и не были установлены здесь Упуат знает в каком веке. И печати на них не оказалось – никаких предупреждений «Не влезай, убьёт», как на двери в гробницу Тутанхамона. С другой стороны, к царевне ведь уже захаживали незваные гости больше века назад.

Якоб оказался в зале, расписанном рельефами, – настолько небольшом, что впору было разочароваться. А впрочем, даже самая знаменитая гробница Долины Царей была весьма скромных размеров – когда-то это его очень удивило.

Источник света он никак не мог определить. Казалось, мерцали сами изображения – фигуры и золотистые звёзды, которыми был расписан потолок цвета глубокой, почти чёрной синевы. В паре мест рельефы были выломаны – Якоб вспомнил, что расписные стенные панели были частью коллекции Карнаганов. Там стены не светились, словно камень осиротел, омертвел.

Гробница была обчищена. Всё, что здесь было ценного, растащили ещё в девятнадцатом веке – остался только песок, обломки и несколько каких-то бесформенных свёртков у стены слева. Рассмотреть росписи как следует Войник не успел, потому что пригляделся и с ужасом понял, что это были не свёртки…

Показалось или один из них вздрогнул? «Соскользнул под собственным весом, потревоженный потоками воздуха», – услужливо подсказал разум, желавший оставаться трезвым.

Шорох ткани, лёгкий перестук. Груда шевельнулась уже отчётливо, разделяясь. Иссушенный мертвец в куфии[5] и галабее поднялся первым, придерживаясь за стену, слепо шаря по рельефам коричневой ладонью. За ним, пошатываясь, поднялся его товарищ, вперил в незваного гостя невидящий взгляд опустевших глазниц. Третьим поднялся труп в грязной, некогда белой рубахе, заправленной в старомодные штаны. Руки у него были связаны.

Время и сухой египетский климат были к ним милосердны – тела подверглись естественной мумификации. У европейца даже уцелела огненно-рыжая шевелюра.

Разум капитулировал, предоставив Якобу самому решать свои проблемы, и волна страха накрыла сознание. Запоздало Войник заорал и попятился к дверям, но те уже захлопнулись с сухим стуком. Он попытался выломать створы, бился плечом, пока в совершенной тишине трое шаркали к нему. Ни хрипов, ни утробных стонов в духе Джорджа Ромеро – только шарканье и шелест старой ткани.

Оборачиваться не хотелось. Откуда-то сохранялось совершенно детское убеждение, что если ты не смотришь на чудовище – оно не видит тебя… Вот только Якоб знал, что чудовища бывают разные, и некоторым нужно было посмотреть в глаза, чтобы отогнать.

Даже если глаз у них не было.

Медленно Войник обернулся. Мертвецы были уже в какой-то паре шагов, приближаясь неспешно тесным полукругом.

Взгляд заметался по небольшому залу в поисках хоть чего-нибудь, похожего на оружие. Подхватив какой-то камень, Якоб кинул его в рыжего. Удар пришёлся в плечо, и тот пошатнулся, склонил голову, словно удивлённый внезапной помехой.

Только теперь Войник разглядел их высохшие потемневшие лица, застывшие в безмолвном стоне. И ужас почему-то сменился острой болезненной жалостью, хотя сейчас жалеть впору было себя самого… Мертвецы приблизились почти вплотную, обступили его, тянулись к нему в том же пугающем безмолвии.

Инстинктивно он выбросил руку вперёд, заслоняясь, отталкивая…

Кольцо на пальце тускло блеснуло, и мертвецы замерли как по команде. Далёкий шелест голосов, шепотков, который он уже слышал, пока шёл сюда, поднялся в сознании.

Мертвец в галабее медленно поднял руку, тронул ладонь Войника кончиками пальцев, сухих и тонких, точно палочки.


Ахмед не мечтал о славе. Англичане хорошо платили, а доктор Грэй даже передавал лекарства для его матери. Это помогало ей держаться. Другие говорили, что, если найти что-то по-настоящему ценное, можно спрятать, а потом продать подороже… гораздо дороже, чем платили за несколько дней работы.

Ахмед был честным – оплату ему никогда не задерживали. А доктор Грэй был добр к нему…

Сегодня его попросили аккуратно отделить ещё одну часть рельефа от стены. Он задержался – хотел закончить в тот же день. Тусклая лампадка еле боролась с подступающими сумерками, и он торопился. Рабочие шептались о проклятии, но он не был суеверен. Аллах бережёт его, защищает и от джиннов, и от других нечестивых порождений. Нечего бояться. Просто в темноте работать сложнее.

Едва заслышав шаги, он не успел обернуться – удавка затянулась на шее.

– Ей нужна жертва. Новый хозяин гробницы…


– Ахмед?.. – выдохнул Якоб.

Второй мертвец в галабее тронул его за руку.


Рашид работал на господина Карима, сколько себя помнил. Причин не доверять хозяину у него не было. Достойная работа – надёжный кусок хлеба и для себя, и для семьи. Главное, не задавать лишних вопросов и делать своё дело.

С напыщенными иностранцами договаривался господин Карим. Те платили хорошо – гораздо лучше, чем можно было выручить на базаре.

Иногда поручения господина Карима были странными, но Рашид помнил – никаких вопросов, и тогда приплатят сверху. Когда ему велено было сломать мёртвой страхолюдине палец и принести кольцо, да так, чтоб никто не видел, – он только пожал плечами и пошёл исполнять. Лучше уж пусть кольцо достанется господину Кариму, чем англичанам. Им и так есть тут чем поживиться. А рассказывать никому Рашид и не собирался…

Джиннов и мертвецов Рашид побаивался, но потерять милость господина Карима боялся больше. Когда его послали за припозднившимся в гробнице рабочим – молодым бойким Ахмедом – ничего не оставалось, как подчиниться. Главное, разобраться с этим побыстрее.

Он успел спуститься в гробницу – при этом чуть шею себе не сломал в узкой шахте.

Удар по затылку пришёлся внезапно – он даже вскрикнуть не успел. Умирал, чувствуя, что его тащат куда-то, и кто-то шептал у самого уха:

– Жертва… Ей нужна жертва…


– Рашид…

Мёртвый европеец дотронулся до его пальцев, до сияющего кольца.


– Вечно вы, британцы, суёте нос куда не следует…

Кровь стучала в висках. Шёпот заполнил собой всё.

– Анх-Джесер…

Удары посыпались один за другим. Ричард пытался, но никак не мог вынырнуть из кровавого полумрака – ни крикнуть, ни даже толком вздохнуть. Лишь вспышки света и смутные силуэты мелькали сквозь полузакрытые веки. Единственное, что он мог, – это видеть игру света и тьмы, слышать обрывки фраз и чувствовать боль.

Его оставили там же, в полутьме.

– Поймите, мистер О’Райли, – произнёс тот же голос, пока чьи-то руки связывали его. – Гробнице нужен новый хозяин. Новая жертва, которая успокоит её.


– Ричард О’Райли был отличным художником, но не владел древнеегипетским. Мог что-то напутать.

– Ричард О’Райли?

– Ну да. В гробнице работало несколько художников, но его работы самые качественные и достоверные. А ты бы смотрел повнимательнее – и увидел, что он подписал каждый свой рисунок. Художники, как и учёные, честолюбивы.

– Ладно, что б там ни напутал твой талантливый ирландец, – это кольцо он изобразил на трупе мужчины…


– Ричард…

Мертвецы не нападали – просто смотрели на него вычищенными глазницами. Несчастные души, запертые в древней гробнице уже больше века.

Якоб нервно усмехнулся:

– Может, вы знаете выход отсюда, а?

Они замерли в тишине, словно осмысливали его слова несколько мгновений, а потом вдруг развернулись, пошаркали к противоположной от входа стене. Войник для верности ещё раз толкнул двери за спиной – те оставались всё так же захлопнуты.

Мертвецы остановились у стены. Художник поднял иссохшие связанные руки и указал на рельеф.

На стилизованном по древнеегипетскому канону изображении Мира Потустороннего мужчина и женщина рука об руку шли за остроухим чёрным псом. Неужели что-то было за этой расписной стеной? Ведь писали же в новостях, что за стеной гробницы Тутанхамона обнаружены какие-то пустоты. А кто-то даже выстраивал невероятные предположения, что там может оказаться гробница Нефертити.

Но если за этой стеной и был проход – трое несчастных, принесённых в жертву хозяйке гробницы, погибли, прежде чем успели им воспользоваться.

Взгляд Войника скользил по рельефу. Мертвецы замерли рядом неподвижно, точно бдительные часовые, – хотя лучше бы, ей-богу, легли обратно к стене и не нервировали.

– Эх, Борька, где же ты сейчас, когда так нужен… – пробормотал Якоб, рассматривая ряды иероглифов, которые сообщали ему не больше, чем шифрованные рисунки Джонатана Карнагана в дневниках.

Кольцо снова потяжелело и нагрелось – его словно тянуло к этой стене. Войник подчинился, протянул руку, повёл ладонью, следуя за волей артефакта, как за планшеткой на доске уиджа[6].

Среди рядов иероглифических записей он увидел вдруг знаки, вплетённые в остальные, – словно что-то «подсветило» их изнутри. И точно ключ к замку, его кольцо укладывалось в выбитый рельеф – двухвостый пёс и другие знаки…

Печать артефакта соприкоснулась с древними знаками на стене…

… ипространство разомкнулось.


Загрузка...