Как октябренок я интересовалась политикой, читала газеты и смотрела телевизор вместе с бабушкой, которую всегда удивляла одна несостыковка: по словам дикторов и авторов публикаций, мы жили прекрасно, а на улицу выйдешь – стоишь в очереди три часа. «Старому человеку это трудно понять», – говорила бабушка.
Но мне, человеку нестарому, было отрадно, что какие-то «дьяволы» – в далеком Пентагоне, «военщина» – в Израиле, «милитаристские хищники» тоже черт-те где, а у нас в советской стране все хорошо, и все у нас есть: и надои, и картошка, и свекла в магазинах мокренькая, и ситчик – словом, все необходимое. И мы – самые счастливые люди на Земле.
Однако порой случалось горе и у нас. Как-то раз сообщили грустную новость; мама пришла домой и застала меня в слезах.
– Что стряслось? – спросила она.
– Огромное горе.
– Что такое?!!!
– Как?! Ты не знаешь? Умер дорогой товарищ Хомяков.
– Дурочка, – засмеялась мама. – Суслов!
Смерть Брежнева я тоже очень переживала, он был такой ласковый, всех целовал – и тут на тебе. Андропов не задел мое сердце, зато мне нравилось, что среди одинаково одетых старых страшных воротил есть один тихий, непохожий внешне на других, вроде как чукча.
То есть мне стал очень симпатичен необычный Черненко.
Про чукчей все анекдоты были добрые. И я думала – наверно, он добрый, и хорошо бы именно он стал следующим по порядку царем.
И я вам точно хочу сказать: вот как ты веришь – так оно и будет.
Вдруг его действительно назначают!
Представьте мой искренний восторг.
Никто в стране его не разделял. Я ликовала одна. Купила в киоске газету, вырезала его портрет и повесила на стенку.
Но вскоре и он, к сожалению, приказал долго жить: в августе 1983 года на отдыхе Константин Устинович тяжело отравился копченой рыбой, которую прислал ему, явно по наущению врагов страны, подлый Виталий Федорчук, легкомысленно назначенный министром внутренних дел СССР.
Вот он внутренними делами и занялся, сука.
Отведав этого гостинца, Черненко провел значительную часть своего правления в центральной клинической больнице, где иногда, то ли для забавы, то ли с целью травануть его посильней и уже наверняка, проводились заседания Политбюро ЦК КПСС.
Такая вот страшная история.
Я почтила его память горючими слезами.
Великая держава вместе с населением запомнила его как безопасного руководителя, который не сделал ровным счетом ничего. И даже не сказал никаких исторических фраз. Ни «мочить в сортире», ни «она утонула»… – никакой этой чуши он не городил.
А уж войн и подавно не затевал: ему после министровых карасиков было как-то не до войн.
Так что я считала его хорошим человеком.
В общем, не учеба, а большая политика занимала мои мысли.
А то они спрашивают, как я сама училась. Ну, как училась… Честнее всего ответить не уклончиво «неровно», а искренне «неважно». Два плюс два научилась складывать – да и ладно, а там и кучер довезет.