День выдался пасмурным, и когда время перевалило за полдень, солнце вконец оставило попытки разогнать тучи. В почти вечерних сумерках медленно кружились одиночные снежинки – крупные, пушистые – которые таяли, едва коснувшись земли. Но час проходил за часом, и на черепичных крышах Кампы, на перилах и заборах, на укреплениях Карлова моста и неподвижных элементах мельничных колёс, начали нарастать белые снежные корочки.
Пан Кабурек, весь день трудившийся с зятем в гостиной, хмурился, и то и дело с недовольным видом косился на окно. Макс перехватывал эти взгляды, но делал вид, что не замечает их. За минувшие три года он успел достаточно хорошо узнать тестя, чтобы понять: под ворчливым недовольством тот чаще всего скрывает глубокую обеспокоенность происходящим. И если Кабурек посчитает нужным, то сам заговорит с ним о том, что растревожило душу почтенного водяного.
Впрочем, догадаться было несложно. Католическая Пасха, пришедшаяся в этот год на 17 апреля, выдалась на удивление тёплой и солнечной. Сады зацвели на пару недель раньше положенного срока, прошли обильные дожди, обещавшие после снежной зимы хороший урожай.
И вдруг всё переменилось. Случилось это не разом, не в одночасье, а как-то исподволь, но довольно быстро и ощутимо. В каких-то пару недель зашли холода, сначала в виде ночных заморозков, хоть и неприятных, но всё же вполне себе не редких в здешних местах в это время года. Затем холод начал проявляться и днём, всё сильнее и сильнее. Максим с тоской вспоминал бытовые термометры своего мира, доступные в любом хозяйственном магазине: в здешней Золотой Праге подобного прибора не было даже у императорских алхимиков.
Впрочем, надобность в точных измерениях отпала, когда в один из дней в конце мая, около полудня, бывший младший страж, а теперь капрал ночной вахты, обнаружил корку льда на бочке в саду, стоявшей под водостоком. Макс накануне провёл весьма неприятную ночь на дежурстве у летенской переправы, отбивая атаки целой армии утопцев. Собственно, адъютант командора привёл туда десятку резерва, в помощь выставленному посту, но в итоге до самого рассвета стражники, взяв в кольцо домик паромщика, отгоняли будто обезумевшую нежить.
Небритый, всё ещё сонный и поминутно шипящий, будто рассерженный кот – тело отзывалось болью в тех местах, куда пришлись удары крепких кулаков, способных вмять сталь кирасы – Максим направился к бочке умываться, и был неприятно удивлён. Более того, пушистая изморозь покрывала все деревья и кусты в саду на берегу Чертовки, а когда парень, подтянувшись, выглянул за стену, отделявшую сад от протоки, то увидел, что несколько хохликов пана Кабурека дежурят у мельничного колеса, время от времени скалывая с него намерзающий лёд.
– У вас явно талант, пан Максимилиан, – голос тестя оторвал стражника от размышлений. Макс критическим взглядом окинул их совместное творение: посреди гостиной, в окружении стружек, щепок и опилок, стояла колыбелька.
– Спасибо, – поблагодарил он. – Я как-то всегда больше любил дерево, а не металл.
– У вас в роду плотников, часом, не было?
– Были, – парень невольно улыбнулся. – Дедушка по папиной линии.
– Заметно, – кивнул водяной, будто убеждаясь в собственных выводах. Потом вздохнул, и в который раз мельком взглянул на окно.
– Мельница ещё не встала? – осторожно поинтересовался зять.
– При таком раскладе – встанет, – скривился водяной. – Не сегодня, так завтра. Чертовка промерзает быстрее, потому что у неё меньше ширина. Но если погода не переменится, то и сама Влтава покроется льдом.
– Июнь же завтра, – с тревогой посмотрел на окно парень.
– А то я не знаю, – безнадёжно махнул рукой водяной.
– Вы уверены, что… – Макс едва заметно кивнул головой влево, туда, где на правобережье помещался иезуитский Клементинум. – Ну, что господа в чёрном не приложили тут руку.
– Сложно сказать, – задумался Кабурек. – По крайней мере, солнце на небосводе, а не в Чертовке, и в Чертовке у нас вообще ничего подозрительного нет. Я бы даже назвал нынешнюю погоду образцовой. Для поздней осени.
– Но не для лета.
– Не для лета.
Послышались тихие шаги, и мужчины умолкли. В комнату заглянула Эвка, неся миску с клёцками и кувшин с простоквашей. Макс тут же кинулся к жене, перехватил у неё посуду и потащил к столу, не заметив, как губы тестя скривились на миг в одобрительной усмешке.
– Ну я же просил! – наполовину сердито, наполовину с мольбой начал парень. – Ты скажи, что нужно, я сам всё сделаю.
– Вот ещё! – фыркнула девушка и, пыхтя, осторожно опустилась в кресло у потрескивающего камина. Руки её легонько поглаживали заметно округлившийся живот. – Мне что же, прикажешь целый день без дела слоняться?
– Тебе беречь себя надо.
– Клёцки меня не покусают.
– Я не о том. Не перетруждаться, не волноваться.
– Макс… – она посмотрела на Максима со смесью жалости и насмешки. – Ты сам-то веришь в это? Не волноваться, когда ты по ночам на дежурствах?
– Сама знаешь, я же не могу уйти, – покраснел парень, вертя поставленную на стол миску за край, и глядя в пол. – Закон есть закон, и…
– …и я горжусь своим мужем. А за переживания ты не переживай, – улыбнулась Эвка. – И кормить вас с батюшкой – невеликий труд.
– Ну да! – вскинулся Максим. – А то я не знаю, сколько после готовки или обеда приходится посуду драить!
– Ой, да что там той посуды!
– Пан Резанов прав, – неожиданно вмешался в их спор Кабурек. – Я тоже об этом давно уже раздумываю. Надо нанять девушку, в помощницы. Будет по дому прибираться, на кухне, ну и тебе помогать.
– Зачем? – нахмурилась Эвка. – Я и сама могу.
– Пан Резанов прав, – ещё раз отчеканил водяной. – А жене надлежит быть в послушании и мужу не перечить. Нехорошо, дочка, – закончил он мягко, и Эвка, собиравшаяся было заспорить теперь с отцом, смущённо смолкла.
– Вот только вопрос, потянем ли мы помощницу, – задумчиво пробормотал Макс, пытаясь прикинуть, какое жалованье положено назначать домашней прислуге. С этой стороной здешней жизни ему ещё сталкиваться не доводилось.
– Это уж предоставьте мне, – категорически заявил тесть, и Максим, в точности как только что супруга, замялся, не решившись спорить с Кабуреком. – Я подыщу кого-нибудь.
* * *
Максим вышел из дома ближе часам к шести, замотав шею тёплым вязаным шарфом и закутавшись в толстый шерстяной плащ. Свой самый первый костюм, полученный в кабинете господина Майера, парень давным-давно хранил в шкафу в спальне, скорее как напоминание о первых днях в Золотой Праге. Теперь капрал ночной вахты носил синий дублет и бриджи в тон ему, расшитые золотыми лентами, а в холодное время года добавлял к ним длинный чёрный плащ.
Чулки тоже были чёрными – из соображений практичности, поскольку на них не так была заметна грязь, а пачкаться на службе приходилось едва ли не каждую ночь. Зато перчатки, шляпа и перевязь остались прежними, хотя и несколько потёрлись. Макс тщательно ухаживал за ними, и на шляпе, за бронзовой брошью в виде головы рыси, у него по-прежнему были приколоты перья чёрного коршуна.
Парень шагал по улице, погружённый в тревожные мысли, время от времени рассеянно кивая на приветствия встречных знакомых. Беспокоила его не только перемена погоды. Беременность Эвки, сама по себе ставшая для Максима радостной неожиданностью, одновременно поселила в душе сомнения. И Отто, на правах крёстного отца явившийся первым поздравить пани, и Хеленка, неожиданно заглянувшая в домик на Кампе однажды вечером, заверяли его, что у иноземцев и здешних уроженцев рождаются вполне здоровые дети. Однако червячок сомнений не переставал грызть Макса, и к лету так извёл парня, что он начал понимать нежелание командования ночной вахты давать своим подчинённым разрешения на брак.
Нет, капрал-адъютант по-прежнему исправно выполнял свои обязанности, по-прежнему был готов плечом к плечу с товарищами встретить любое порождение ночных кошмаров – но в то же время он стал замечать за собой до того не проявлявшийся страх. Время от времени приходили мысли о том, что будет с Эвкой и ребёнком, если он сам вдруг погибнет на одном из дежурств, и тогда в душу закрадывался леденящий ужас. Максим боялся не за себя – за близких, и страх только усиливался, когда находил в потаённых уголках памяти подпитку в виде воспоминаний об уже однажды пережитой потере.
– Не спи, деревня! – в затылок ударил холодный снежок, и за край шарфа потекли струйки талой воды. Взбешённый Макс резко развернулся, но вспышка ярости тут же угасла: его нагонял Иржи Шустал. Парень принялся счищать снег с шеи и одновременно растерянно заозирался. Оказалось, что за раздумьями он успел дойти почти до самого Карлова моста, а приятель, видимо, проводил время в трактире «У золотого гуся», наслаждаясь прекрасной кухней пани Вейхеровой и, возможно, обществом красавицы Жужанки.
– Обязательно было за шиворот кидать? – ворчливо поинтересовался Максим, вытирая о плащ мокрую руку.
– Зато взбодрился, – невозмутимо заметил Шустал, который теперь шагал рядом. – Чего такой смурной?
– Да всё то же.
– Ну, братец, отцовство – дело такое. Как пани Эвка поживает?
– Хорошо. Вроде. Я же не специалист, – в глазах Макса вдруг мелькнула тревога. – Иржи, а если вдруг что – за кем бежать? Есть у нас в Праге хороший доктор?
– У нас в Праге всё есть, – усмехнулся капрал, но, заметив укор во взгляде приятеля, добавил уже мягче, будто уговаривая ребенка:
– Да не трясись ты так. Не она первая рожает. Всё будет хорошо! Кабурек всех окрестных повитух знает, а будет надобность – притащим медикуса хоть из самого Града. А вот тебе в твоём самоедстве помочь будет куда труднее. Может, поумеришь терзания? Побережёшь нервы?
– Если б я мог.
– Можешь, – Иржи категорично махнул рукой, рассекая ладонью воздух. – Иначе какой с тебя будет прок, если в самом деле что-то потребуется? Ты же «ах!» – и растаешь, как сахарный.
– Не растаю, – пробурчал Максим, поправляя шарф и морщась от прикосновения мокрой шерсти. – А почему предшественник командора – ну тот, что тоже был иноземец – не женился?
– Ты опять за своё? Как пьяный до дерева, – вздохнул Шустал. – Не знаю я. Но не потому, что боялся каких-то последствий. Не веришь – спроси у пана Бочака.
– А он тут при каких делах?
– При таких, что он в своё время был адъютантом предыдущего командора, и его закадычным приятелем. Я слышал, по молодости они любили захаживать в весёлые дома, и в Старом Месте, и в Малой Стране, и даже на Градчанах, и в Вышеграде. Все обошли, какие тогда были.
– Даже так? – удивился Максим.
– Ага. Это у Брунцвика рыцарские обеты, устав Ордена. А прежний командор был человек вполне себе светский, и плотских удовольствий не чуждый. Так что, – подвёл итог капрал, – заканчивай маяться глупостью, а то говорили мне уже, как тебя утопцы чуть во Влтаву не уволокли.
– Брехня, – нахмурился Макс. – Ну, прилетело несколько раз, так он, гад, со спины подкрался. Я-то думал, меня Гинек прикрывает, а он, баран, со своей алебардой в самую гущу полез.
– С Гинека командор спросит, когда у того поломанные ноги заживут. Хотя как по мне – выбитый глаз ему уже сам по себе наука, чтобы не воображать себя героем. Но ты-то куда смотрел? Будто новичок, право слово.
– Никуда я не смотрел, – обиделся Максим. Ему было стыдно признаться приятелю, что, внезапно обнаружив за спиной отсутствие прикрытия, он на какое-то мгновение ощутил приступ прямо-таки животного ужаса, едва не заставивший его бежать, сломя голову. Именно в эту минуту навалившийся сзади толстяк-утопец крепко приложил его по голове, а подоспевшие приятели нежити принялись охаживать упавшего стража повсюду, куда только могли дотянуться. Спасло его только вмешательство пана Соботки: капрал резервной десятки с двумя бойцами пробился к упавшему адъютанту командора, и буквально вырвал его из лап утопцев, уже собравшихся утащить парня во Влтаву.
– Оно и видно, что не смотрел, – едко заметил Иржи, но тут же примирительно улыбнулся. – Сделай одолжение – посматривай, а? Ну хоть, как Гинек, одним глазом?
В офицерском зале Староместской кордегардии полыхал жаром большой камин. В ожидании построения и распределения постов капралы, ротмистры и адъютанты коротали время за игрой в карты и кости, кто-то читал, кто-то приводил в порядок амуницию, начищал пистоли и клинки.
– Мне вот всё думается, что нынешняя погода – по нашей части, – сказал приятелю Максим, когда, поприветствовав собравшихся, они устроились за столом в углу.
– Всё может быть, – пожал плечами Иржи. – Хотя не думаю, что это дело рук панов иезуитов, – добавил он едва слышно.
– Почему?
– Потому что им не выгодно.
– В каком смысле?
– В таком, что урожай нынешнего года мы уже потеряли. Цены на продукты взлетят, хотя власти, конечно, постараются сдержать этот рост, и предпримут какие-то меры для поддержки бедняков. Но голодать, так или иначе, будут все – и протестанты, и католики.
– С солнцем они ведь не церемонились, – задумчиво заметил Макс.
– Ты не прав, – замотал головой Шустал. – Как ни крути, жить и при том освещении было можно, и урожаи мы собирали. Может, не такие обильные, как могли бы, но вполне приличные. А этот холод убил посевы и, если у нас будет год без лета, может убить даже сады.
– «Год без лета», – будто сам себе повторил парень. – Знаешь, я про такое читал. У нас это случилось в девятнадцатом веке.
– В летописях упоминаются годы, когда были бури, град, необычный холод, – кивнул Иржи. – Это время от времени случается.
– Тот случай, о котором я говорю, особый – лета не было во всём мире.
– Ого, – присвистнул капрал. – Ну, нам-то, конечно, повезло. День пути от Праги – и с погодой всё в порядке.
– Значит, причина, скорее всего, где-то здесь, в городе?
– Причина всегда в городе, – Иржи пошарил в поясной сумке, достал горсть грецких орехов, отсыпал половину Максу, и приятели принялись с хрустом давить в ладонях скорлупу.
– Почему в городе? – поинтересовался Максим, жуя горьковатое ядрышко.
– Потому что здесь много людей, выше концентрация тех же кошмаров, а, значит, и любых других магических эманаций. Что приводит к закономерным последствиям: в Праге гораздо проще совершить что-нибудь эдакое, выходящее за грань, потому что сам город в определённом смысле подпитывает чародея, – Шустал подкинул ядрышко, поймал ртом и, заметив удивлённый взгляд приятеля, хитро подмигнул. – Это мне однажды пан Кеплер рассказывал. Он, правда, сильно упирает на то, что в основе всего этого, даже любых чудес, лежат законы математики, но мне как-то слабо верится.
– Иоганн Кеплер?
– Ну да.
– Он разве тут?
– Конечно. А где ему быть?
Макс недоверчиво прищурился:
– И сколько ему лет? Семнадцать? Двадцать?
– Почему двадцать? – в свою очередь удивился Иржи. – Ему уже под пятьдесят. Они с паном Браге уже пять лет в Праге, прибыли в свите императора, по его приглашению. Кстати, забавно, – хмыкнул капрал, – пан Кеплер ведь протестант, он и с родины-то уехал из-за гонений. Да и пан Браге тоже, а император у нас строгий католик. Но вот поди ж ты – ценит и уважает этих учёных мужей.
Макс поразмыслил, потом поморщился:
– Вечно забываю, что у вас не совсем как у нас.
– Ты о чём?
– Ну, у меня на родине пан Кеплер должен был приехать в Прагу только в 1600-м году. И ему тогда ещё не было даже тридцати. А через год умер пригласивший его в Прагу Браге.
– Чур меня, – перекрестился Шустал. – Долгих им лет и доброго здоровья!
– Конечно, – торопливо согласился Максим. Приятель покосился на него и вполголоса заметил:
– Ты с такими «предсказаниями» поосторожнее. Мало ли, вдруг и у нас что-то из того, что было у вас, всё-таки случится.