Когда ты вернешься ко мне - читать онлайн

Глава 1. Ривер

Август

Я присел на корточки позади Ченса Блейлока, уперев ладони в траву и изучая линию защитников, оценивая расстановку и находя их слабые места.

– Три, два… Вперед!

Ченс передал мяч мне в руки, а затем бросился на защитника, который намеревался сбить меня с ног. На тренировках мы затыкали за пояс флаги, но кровожадность наших защитников не мог остановить даже собственный квотербек, попадись он им в поле зрения. Реальная опасность мне не грозила; наша линия нападения была лучшей в лиге. Более того, любой товарищ по команде, который посмеет на меня напасть, столкнется с быстрым возмездием.

Я отступил, чтобы отдать пас, сканируя поле, вычисляя углы, вероятности и расстояние. Тренер Кимболл обозначил стратегию, и я собирался начать игру по ней, но это не помешало мне изучить варианты, которые разворачивались на поле в режиме реального времени – один из множества инструментов в моем арсенале, который, по словам тренера, должен был привести меня в НФЛ.

Донти Уэзерли, самый быстрый ресивер[9], был уже на полпути по правой боковой линии с нашими сейфти[10] на хвосте. На тридцатиярдовой[11] линии он свернул налево. Я плавно обошел защитника, подобравшегося ко мне с периферии, и поднял руку для паса. За доли секунды мысленно нарисовал дугу мяча, направив его не туда, где Донти сейчас, а туда, где он окажется.

И сделал бросок. Мяч завертелся, как пуля. Донти уделал сейфти и молниеносно кинулся вперед, оглянувшись в последний момент. Мяч пролетел над его плечом и приземлился прямо в вытянутые ладони. Не останавливаясь, Донти сунул его под мышку и, отрываясь от сейфти, бросился к зачетной зоне.

Искренняя улыбка коснулась моих губ. Идеальный пас. Идеальная ловля. Я был доволен, как черт. И вот тут начиналась и заканчивалась моя любовь к американскому футболу.

Мои товарищи по команде прекратили игру, чтобы посмотреть, как забивает Донти. Раздались радостные возгласы, и Ченс повернулся и подцепил пальцами мою защитную маску. Он дернул меня к себе, обнажая зубы в знак своего триумфа.

– Да-а-а-а! Уитмор, ты чертов маньяк! – Он стукнулся со мной шлемами, а затем толкнул меня.

Я толкнул его в ответ и стиснул челюсть, когда меня окружили товарищи по команде. Они так сильно хлопали меня по наплечникам и шлему, что застучали зубы.

Донти прибежал из зачетной зоны и занял свою очередь за поздравлениями. Его улыбка была широкой и ослепительно белой на фоне темной кожи. Он наслаждался бурным вниманием, которое я ненавидел с каждым днем все больше.

– Подойдите, мальчики, – позвал тренер Кимболл, с кряхтением опускаясь на одно колено на газон. На лысеющей голове у него красовалась бело-золотая кепка «Центральных», а живот обтягивала футболка-поло.

Мы сварились от августовской жары, парни тяжело дышали и практически висели на плечах друг друга.

– И именно поэтому, джентльмены, – сказал тренер, – у нас будет пятый сезон чемпионата подряд.

Команда согласно загудела, его слова вызвали еще один раунд хлопков по плечам и ударов по шлему.

Тренер принялся называть игроков, которые не выложились на полную. Мои товарищи по команде ловили каждое его слово, на их покрытых по́том и грязью лицах расплылись широкие, жадные до критики улыбки. В миллионный раз я задавался вопросом, что бы они подумали, если бы узнали, что их звездный квотербек испытывает мучительное желание сорвать с себя щитки, шлем и уйти.

Тренер Кимболл закончил с критикой и завершил тренировку приказом вернуться на следующее утро в восемь утра. Я попытался ускользнуть вместе с толпой, но меня окликнули. Тренер зашагал рядом и отвел меня в сторону, в то время как остальная часть команды направилась в раздевалку.

– Итак, – тихо начал он. – Как ты, держишься, сынок?

– Вроде да.

Он потер подбородок короткими пальцами.

– Знаю, лето выдалось тяжелым, учитывая твою маму… – Он замолчал и прокашлялся. – Иногда, когда мы переживаем трудные времена, лучше сосредоточиться на чем-то другом и направить на это всю свою энергию. Двигаться к тому, что делает тебя счастливым.

Что делает меня счастливым…

Работать в семейной автомастерской вместо того, чтобы тратить свое лето на тренировки… Создавать что-то своими руками, устраивать свою жизнь в Санта-Крузе… Вот что сделало бы меня счастливым. Футбол даже не входил в первую десятку, но я чертовски хорошо притворялся, что все наоборот. Судя по скептическому взгляду тренера, моя маска сползала.

– Сегодня я был вполне сосредоточенным, – сказал я.

– Безусловно, так и есть. Последний пас Уэзерли достоин барабанной дроби и софитов. Я просто имел в виду, что, если дела пойдут совсем плохо, у тебя есть команда. У тебя есть мы. – Он положил руку на мой наплечник. – Выпускай пар на поле.

Я услышал его четко и ясно: «Если скорбишь о том, что у твоей мамы диагностировали рак печени четвертой стадии, играй усерднее, но не вздумай бросать».

– Спасибо, тренер. Я понял.

Он с сомнением потер подбородок.

– Да? Похоже, что огонь азарта немного иссяк. Не то чтобы я тебя виню. Свалившиеся на тебя проблемы… Полагаю, нужно время, чтобы к этому привыкнуть.

Я чуть не задохнулся от мысли, что когда-нибудь привыкну к смерти моей матери. И мой «огонь», как выразился тренер, поддерживался лишь настойчивым и безжалостным желанием отца.

– Я в порядке, тренер. Даю слово.

– Рад слышать, сынок. – Он снова стукнул меня по щитку. – Иди прими душ, увидимся завтра. Приходи пораньше, если сможешь. У меня есть парочка стратегий, которые я хочу попробовать с тобой и Донти. Такие, что в следующем месяце сразят агентов наповал.

– Хорошо, тренер, – на автомате отозвался я. Как солдат, подчиняющийся командиру. Исполняющий свой долг.

Я побрел в раздевалку, и в спину дохнуло ощутимым разочарованием отсутствия у меня энтузиазма. Солнце почти зашло.

День скоро умрет…

Боль ударила в грудь тяжелым молотком. Мне пришлось остановиться и ухватиться за флагшток возле спортзала. Я был потрясен, насколько тяжело переживал мамин диагноз даже спустя несколько недель.

Мой «большой мозг», который тренер любил заполнять сложными стратегиями, перебрал события ушедшего лета, как фильм на перемотке. Мама, стройная и счастливая в бассейне, смеется с моей младшей сестрой Амелией. Смех Амелии затихает, когда она указывает на очертания маминого живота…

Мама теряла вес и не знала почему. Но отмахивалась от этого, как от таинственной диеты, на которой сидела, сама того не ведая. Затем появилась слабость. И боль. Сильная боль. Диагноз поставили меньше чем через неделю.

Шесть месяцев. Может, чуть больше. Может, меньше. Скоро умрет.

Я сморгнул жгучие слезы, смешавшиеся с по́том, и присоединился к парням в раздевалке. Они мылись, разгуливали с голыми задницами, перекрикивались насчет последней игры, несли всякую чушь друг о друге или болтали о девушках. Услышь подобные разговоры родители, большинство бы зарыдало.

Я, как обычно, опустил голову и отвел глаза, прикрываясь усталостью, словно тяжелой броней, чтобы никто не приставал ко мне.

– Эй, Уитмор! – позвал Донти, когда я проходил мимо него в душ. – Есть планы на вечер? Может быть, с этой милой маленькой Вайолет Макнамара?

Вокруг раздался хор охов и смешков. Несмотря на то, что все мы в Центральной школе практически выросли вместе с дошкольного возраста, Вайолет Макнамара была новичком в нашей компании. Этим летом Эвелин Гонсалес – местная королева – вытащила Вайолет из-за учебников и явила нам потрясающую девушку с волосами цвета воронова крыла и темно-синими глазами.

Я нацепил на лицо улыбку короля всего мира.

– Возможно.

– Возможно, – засмеялся Донти. – Какой же наш Уитмор хитрец.

– Везучий ублюдок, – протянул Ченс. – Я должен был первым ее застолбить. Кто ж знал, что она такая охренительно горячая и при этом не откупоренная, если понимаете, о чем я.

Они все засмеялись. У меня покраснели уши.

Этим летом я встречался с Вайолет всего несколько раз, но она мне нравилась. Застенчивая, но в то же время способная постоять за себя. Я даже считал ее в некотором роде храброй.

И, возможно, моим последним шансом.

Я пытался встречаться с девушками из нашей школы или близлежащего Сокеля, но они никогда меня не цепляли. Может быть, Вайолет другая. Она собиралась стать врачом. Может быть, у нас получится с ней нормально пообщаться, и тогда между нами что-нибудь произойдет. Вдруг я наконец почувствую искру – какую угодно, – и тогда ноющая тревога в глубине моего сознания отступит.

Я снял с себя пропитанную по́том одежду и отправился в одну из душевых. Холодная вода текла по коже, вызывая мурашки. Я подставил лицо под струи, и гулкие голоса, хлопанье шкафчиков и смех превратились в далекие звуки, словно с чужой планеты.

– Эй, Ривер. Придешь на вечеринку Ченса по случаю начала учебного года? – позже поинтересовался у меня Исайя, наш звездный раннинбек[12], пока я быстро одевался у своего шкафчика.

Внезапно меня обхватили за плечи мускулистой рукой и встряхнули.

– Разумеется, придет, – проревел Ченс мне на ухо. – Он не сможет такое пропустить. Верно, Уитмор?

Я стиснул зубы и отпихнул руку Ченса с большей силой, чем рассчитывал. Раздались тихие возгласы свидетелей сцены. Я редко злился. Никогда не терял самообладания или хладнокровия, не проявлял никаких эмоций, кроме спокойной, непринужденной уверенности.

– Придурок, – бросил я в последовавшем неловком молчании, изобразив на лице гаденькую ухмылку. – Я только волосы пригладил.

Парни захохотали, широкое румяное лицо Ченса расплылось в улыбке, и он тоже громко загоготал. Он был довольно груб со мной, но по какой-то иронии судьбы – или, может быть, потому, что благодаря мне мы выигрывали, – именно я был королем Центральной школы.

Когда другие парни вернулись к своим делам, ко мне бочком подобрался Донти.

– Эй, парень. Ты в порядке?

– В порядке.

– Ага, конечно, – сказал он, ухмыляясь. – Среди нас, неандертальцев, есть джентльмены. Если тебе действительно нравится хорошенькая мисс Вайолет, просто скажи об этом. Мы прекратим болтать о ней всякую чушь.

– Все в порядке, – снова повторил я. – Просто мне сейчас тяжело из-за всего этого с мамой, понимаешь?

– Понимаю. Сочувствую, мужик.

– Спасибо, – ответил я, и на долю секунды серьезность его тона и взгляда заставили меня подумать, что я мог бы выговориться ему. Но затем его лицо расплылось в широчайшей улыбке, очаровательной и ослепительной, которая делала его очень популярным среди девушек.

– Вечеринка Ченса как раз то, что тебе нужно, – сказал он. – Потрахаешься с кем-нибудь и на время забудешь о всем этом дерьме. – Он поиграл бровями. – Может быть, милая Вайолет Макнамара могла бы помочь тебе в этом деле.

– Ага, – ответил я и опустил плечи. – Надо выяснить, заинтересует ли ее такое предложение.

Донти хлопнул меня по спине.

– Ну и отлично! Увидимся рано утром, брат.

Я задержался, пока раздевалка не опустела, а затем в одиночестве пошел к своему «Сильверадо». Солнце даже не думало садиться; янтарные лучи падали на черный асфальт. Я завел двигатель, а затем включил кондиционер, прежде чем ехать домой.

Дом.

С тех пор как заболела мама, слово приобрело новое значение. Я вырос в этом доме. В этом городе, который любил. Казалось, что здесь безопасно, что ничего плохого дома случиться не могло. И это чувство подвело нас всех.

Моим последним убежищем осталась мастерская, где я чинил поломанное и заставлял его снова работать. Хотелось бы мне, чтобы что-то, или кто-то, мог сделать со мной то же самое.

Когда я вошел в нашу просторную кухню, ужин уже начался. Дазия Хорват, лучшая подруга моей мамы, помешивала в кастрюле соус для спагетти и тихо напевала себе под нос. Она прилетела из Вашингтона, округ Колумбия, на следующий день после маминого диагноза и с тех пор никуда не уезжала.

Папа уже сидел на своем месте, копаясь в телефоне, пока Амелия накрывала на стол. Моя четырнадцатилетняя сестра взглянула на меня, а затем вернулась к ножам, вилкам и ложкам. Еще два месяца назад это была милая, веселая девушка. Теперь же она едва ли разговаривала, почти не ела и редко улыбалась.

– Как прошла тренировка? – тут же оторвавшись от телефона, поинтересовался папа с загоревшимся взглядом, что теперь случалось, только когда мы говорили о футболе. Крепкая фигура под заляпанным маслом комбинезоном демонстрировала остатки его собственной футбольной карьеры. Коренастое, мускулистое тело. – Тренер Кимболл сказал мне, что у него на завтра есть несколько новых стратегий для тебя и Уэзерли.

Я стиснул зубы. Папа был хорошо знаком с тренером, и тот всегда писал смс и рассказывал о моих успехах, особенно теперь, когда я в выпускном классе и пришло время выбирать колледж.

– Да, – отозвался я, хватая с полки салфетки, чтобы помочь Амелии. – Он упоминал об этом.

– Ривер, дорогой, – вмешалась Дазия, в ее речи проскакивал легкий хорватский акцент. – Ты, наверное, умираешь с голоду. Две тренировки в день – это слишком много!

– Вовсе не слишком. – Папа гордо улыбнулся мне. – То, что нужно, чтобы стать чемпионом. Согласен, Ривер?

– Конечно.

– Тем более сейчас. Важный год.

– И что это означает? – спросила Дазия. – Что в нем такого особенного?

– В следующем месяце агенты придут посмотреть на игру Ривера, – пояснил папа. – После этого подадим заявления в колледж и решим, какой университет лучше всего оценит его талант и продвинет его в НФЛ.

– О, и это все? – Дазия мне подмигнула.

– Мы над этим работали с тех пор, как Ривер достаточно подрос, чтобы держать мяч. Я правильно говорю, малыш?

Я слабо улыбнулся.

– Конечно, папа.

Амелия позволила мне накрыть на стол, а сама уселась с телефоном в руке и спряталась от нас за занавесом своих длинных темных волос.

Я толкнул ее в плечо.

– Что с тобой? Сегодня было что-нибудь интересное?

Она пожала плечами.

– Не-а.

– С нетерпением ждешь начала учебы в старшей школе, Амелия? – бросила Дазия через плечо. – Первый год старшей школы – большое дело. Как и выпускной класс. Они должны быть особенными.

– Не знаю, что в них такого особенного, – буркнула Амелия. – Они будут отстойными.

Я положил последнюю салфетку, и сестра подняла на меня глаза. Она права. Мама вряд ли доживет до Рождества, поэтому я не стал утруждаться и говорить Амелии, что она ошибается или что стоит быть оптимистичнее. Я никогда не позволял себе испытывать какие-либо собственные чувства, что по иронии судьбы заставляло меня защищать право чувствовать всех окружающих.

– Эй, – окликнул я ее. – Если тебе на математику достанется миссис Саттер, то ты счастливица. Она никогда не собирает домашние задания.

Амелия благодарно улыбнулась моей смене темы.

– А если начнет, то ты их для меня сделаешь. Ботаник.

– Ну конечно, – поддразнил я, отчаянно пытаясь удержать улыбку на ее лице. – За небольшую плату. Как насчет твоих карманных денег? А еще лучше – твоя коллекция раскрашенных кукол принесла бы мне доллар или два на eBay[13]…

– Это русские матрешки, придурок, и тебе придется делать за меня всю домашнюю работу до конца школы, прежде чем я тебе позволю хотя бы прикоснуться к ним своими огромными грязными лапищами.

Мы обменялись игривыми, вызывающими взглядами. Я прекрасно знал, как называются куклы, и она тоже это знала. Полки в комнате Амелии были уставлены ярко раскрашенными деревянными куклами, у каждой из которых внутри находилась меньшая кукла, а у той еще меньшая, пока не оставалась самая маленькая, размером с наперсток. Амелия откладывала свои карманные деньги, чтобы скупать матрешек по всему миру, и получала их в качестве подарков на каждый день рождения и Рождество. Они были ее сокровищем.

– Уверена? – поинтересовался я. – Ты отказываешься от довольно выгодной сделки.

– Прикоснешься к ним, и ты труп, болван.

Я рассмеялся, и она неохотно рассмеялась вместе со мной, благодарная за короткое мгновение беззаботности.

– Это правда, что ты соображаешь в математике, Ривер? – поинтересовалась Дазия, подходя к столу с тарелкой хлеба.

– Больше похож на математика-ботаника, – вставила Амелия. – Ривер в школе – самый занудный спортсмен.

Я дернул прядь ее волос цвета воронова крыла. Она в ответ показала мне язык.

– Неужели? – Дазия рассмеялась, затем осторожно убрала один из поставленных мной приборов. – Мама не спустится сегодня к ужину, дорогой. Она немного устала.

– Ох.

Светлые мгновения мигом разбились о твердую землю реальности. Отец тяжелым взглядом уставился на пустой мамин стул. Амелия спряталась с телефоном за волосами.

Вот вам немного математики: наша семья состояла из четырех человек. Вычтите одну маму, и что останется?

Не знаю, что с нами будет, когда она нас покинет…

– Пойду поздороваюсь, – сказал я.

– Хороший мальчик, – произнесла Дазия. – Она будет рада.

Я быстро пересек наш большой дом и поднялся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Не потому, что спешил еще раз увидеть, что рак сотворил с моей прекрасной матерью, а чтобы доказать, что я не настолько напуган, каким себя чувствовал.

Я тихонько постучал в дверь хозяйской спальни.

– Мам? Это я.

– Входи, любимый, – послышался слабый ответ.

Шторы были собраны, а окно открыто, чтобы впустить свежий воздух и золотистые закатные лучи. Мама лежала в центре огромной кровати, утопая в шелковой пижаме мужского покроя, маленькая и хрупкая. Голову покрывал шарф. Отложив книгу, мама улыбнулась мне.

«Она все еще красива, – отчаянно подумал я. – К черту рак».

– Привет, мам. – Я поцеловал ее в лоб. – Как себя чувствуешь?

Вряд ли этот вопрос был задан ради правдивого ответа. На прошлой неделе она закончила курс химиотерапии и лучевой терапии, которые еще больше ее ослабили, истощили и вызвали постоянную тошноту. Но она никогда не жаловалась. Ни разу.

Хотел бы я быть таким же храбрым.

– Все хорошо, милый. Просто немного устала сегодня. – Она протянула руку и потрепала меня по щеке, когда я сел на край кровати. – Ты тоже выглядишь усталым. Как прошла тренировка?

– Нормально. Так же, как вчера. Тренер нацелен на еще один чемпионат.

– Я в этом не сомневаюсь. Но что насчет тебя? К чему стремишься ты в этом году? Своем выпускном году.

Как-нибудь пережить его, если ты не сможешь.

– Не знаю, – ответил я. – Хорошо показать себя перед агентами. Наверное, поеду в Алабаму.

– И заставишь своего отца гордиться тобой. – Мама поджала губы. – Я много думала о его футбольных мечтах и о твоих. Иногда у меня возникает ощущение, что у вас они не совпадают.

Казалось так легко рассказать ей правду, но я многие годы сдерживал и скрывал свои эмоции. Запихал их в самый дальний угол, где они и пылились, чтобы папа мог быть счастлив. Он был звездным квотербеком «Алабамы», и его почти наверняка бы выбрали в первом раунде драфта в НФЛ. До катастрофы.

Я до сих пор помню, как смотрел повтор. Один раз. Мой желудок больше одного просмотра выдержать не мог. Папа отступил, чтобы отдать пас, команда нападения рассыпалась, и два защитника повалили его на землю. Затем парни вскочили и отчаянно замахали медикам, потому что нога моего отца была согнута под тошнотворным углом, под которым не должна сгибаться ни одна человеческая конечность.

Конец карьеры.

– Он так сильно хочет этого для тебя, – произнесла мама. – По большей части потому, что сам не смог осуществить свою мечту. Он видит твое будущее таким, какого не было у него. Но хочешь ли ты этого? Иногда я не очень в этом уверена.

Правда ждала, когда ее выскажут вслух. Все равно что сбросить вес в тысячу фунтов. Или распаковать все те коробки, которые я тщательно хранил в темном уголке. Но если бы я сказал маме правду, она бы настояла, чтобы папа тоже узнал. Это бы его добило. Он и так терял любовь всей своей жизни, а тут еще я. Это было уже слишком.

Я опоздал.

– Ерунда, все хорошо, – ответил я. – Просто устал. Много тренировок. Давай не будем о таких скучных вещах. Но что насчет тебя? Принести тебе что-нибудь? Дазия готовит спагетти…

Мама прищурила ясные голубые глаза. Она знала, что я недоговариваю, но оставила это без внимания. Пока что.

– Эта женщина – настоящий ураган, правда? Я так рада, что она приехала.

– И я тоже. Но она скоро должна вернуться в Вашингтон, да?

– Ненадолго, но обещает прилететь, как только сможет. – Мама сжала тонкими пальцами мою сильную руку. – Я знаю, с ней легче. Хотя о какой легкости сейчас говорить.

– Особенно для тебя, – произнес я, и у меня сжалось горло.

Мама улыбнулась.

– Я больна, но все еще твоя мама, даже если не могу заботиться о тебе так, как мне хочется. Мне никогда не хотелось становиться обузой…

– Глупости, – возмутился я. – Ты не обуза.

– А ты милый мальчик, который превращается в хорошего мужчину. – Она вытащила конверт из сегодняшней почты. – Я записалась в Программу Медицинского центра по уходу за пациентами. Два раза в неделю какой-нибудь перспективный ученик из вашей школы будет проводить здесь вторую половину дня, помогая по дому и заботясь обо мне.

Я открыл конверт.

– Вайолет Макнамара? Она будет твоей… сиделкой?

– Волонтером. Ты ее знаешь?

– В последнее время она бывает в нашей компании. Очень хорошенькая. Умная. Вообще-то… – Я прокашлялся. – Подумываю о том, чтобы узнать ее немного получше. Может быть, пригласить на свидание.

Мама вскинула брови.

– Вот как?

– Ага. Она… она мне нравится.

Господи, я похож на ужасного актера, хуже всех в мире читающего реплику.

Моя мать пристально посмотрела на меня, словно обладала рентгеновским зрением. Если бы это было правдой, возможно, она бы подсказала мне, что со мной не так и почему я не могу даже представить себя с кем-то на свидании. Видел лишь безымянную, безликую девушку, которая заставляет меня смеяться и которой можно рассказать обо всем дерьме, скопившемся на душе, и она все поймет. Никакого осуждения. Только связь.

А может быть, и не девушка вовсе.

Я быстро скомкал эту мысль и упрятал куда подальше.

– Рада слышать, что она тебе нравится, – сказала мама. – Не помню, когда ты в последний раз говорил, что кем-то интересуешься.

Я потер затылок.

– Футбол отнимает очень много времени. Но да, Вайолет… милая.

Боже.

– Что ж, с нетерпением жду встречи с ней. А теперь иди и поешь, пока твой ужин не остыл.

Я чуть не вскочил с кровати, стремясь поскорее убраться подальше от этого разговора.

– Что-нибудь принести?

– Может «Хот Покетс» чуть позже?

Я со смехом закатил глаза.

– Ох уж эти твои «Хот Покетс».

Она усмехнулась.

– Здоровое питание.

Но тот факт, что она вообще захотела что-нибудь съесть, уже можно было считать моей маленькой победой.

Я спустился вниз, чтобы молча поужинать в тревожном настроении, которое висело между папой, Амелией и мной, как натянутые электрические провода, в любой момент готовые лопнуть.

Теперь атмосфера в доме была другой, каждая секунда отравлена, потому что приближала нас к тому времени, когда мамы здесь не будет. Папа ушел с ужина пораньше, чтобы укрыться в кабинете со своими футбольными мечтами. Амелия взяла телефон и пошла в свою комнату, пока я убирал со стола, а Дазия отправилась посидеть с мамой.

Вымыв всю посуду и выключив на кухне свет, я тоже отправился в свою комнату, разделся до боксеров и попытался немного отдохнуть перед очередной ранней тренировкой. Спать не хотелось совершенно, хотя тело было измучено тревогой и постоянным подавлением моих самых глубоких желаний. Я так долго лгал сам себе и играл чужую роль, что понятия не имел, кто я такой.

Как это зашло так далеко?

Хотя я знал как. Я сам позволил собственной жизни – личности – выскользнуть из моих рук в тот момент, когда впервые солгал отцу. Я не хотел идти по его стопам. Не хотел осуществлять его разбитые мечты о будущем в НФЛ ценой собственной жизни. Но тот корабль уплыл, оставив меня на мели на острове, который я сам себе создал.

А теперь мама заболела, и этот остров казался еще более отдаленным. Изолированным.

Мне нужно расслабиться. Нужны ощущения, которые будут полностью моими, пускай они и продлятся всего несколько мгновений.

Я схватил телефон и открыл порносайт. Большой палец завис над категориями, задержавшись на одной из них, но затем быстро двинувшись дальше.

Я выбрал что-то ванильное и запустил видео. Как обычно, мой взгляд переместился с грубого акта с женщиной на лицо парня. Я следил за его реакцией и движениями, убеждая себя, что все в порядке. На самом деле меня интересовала вовсе не физическая составляющая. Мне нужен был зрительный контакт. Связь.

Я наблюдал за ним несколько минут, затем выключил видео и сунул руку в трусы. Уже твердый. Я обхватил себя ладонью, быстро поглаживая, мысленно представляя выражение лица парня, как он двигался, как пристально смотрел женщине в глаза. В моем воспаленном воображении женщина исчезла, и остался просто парень, который ласкал себя и кончал, пока я наблюдал за ним…

Я кончил так быстро, что едва успел схватить салфетку.

Тяжело дыша, я лег на спину и уставился в потолок. Облегчение быстро исчезло, сметенное чувством вины и стыда.

Что со мной не так?

Я начал проваливаться в сон. Моя рука потянулась по пустой кровати в поисках чего-то или кого-то, чтобы обнять, но ничего не нашла.

Глава 2. Холден

– Первый день в школе, – пробормотал я, рассматривая себя в зеркале в полный рост в своей спальне. – Смешно.

Чему, по их мнению, меня мог кто-либо научить в этой жалкой маленькой школе, затерянной посреди леса? Я уже был на краю пропасти и вернулся. Мне больше нечему учиться, кроме как выживать со шрамами, оставшимися мне на память.

Все и все остальные могут катиться к черту. Тебе нужны деньги или нет?

– С другой стороны…

Я натянул джинсы от Гуччи, черную рубашку с длинным рукавом и черные ботинки «Баленсиага». Из эркеров[14] струился утренний солнечный свет, разливаясь по кедровым полам гостевого дома, в котором меня поселили Мэгс и Редж.

Стоит признать, они молодцы. У меня теперь есть мини-гостиная, ванная комната, огромная кровать, вид на океан и встроенные книжные шкафы во всю стену. Я уже начал заполнять их десятками книг, которые купил за последние несколько недель, и своими собственными дневниками.

Хотя вид за окном предвещал солнечный день, я надел тяжелое черное пальто и накинул на шею изумрудно-зеленый шарф с золотыми завитками. Моя броня.

– Тебе не холодно физически, – произнес Призрак прошлых сеансов терапии. – Это психологическое проявление травмы, которую ты пережил во время конверсионной терапии.

Но у меня был целый год круглосуточного лечения, а этот «ложный холод» все еще казался мне до ужаса реальным.

Раздался тихий стук в парадную дверь гостевого дома.

– Мистер Холден? Вы опоздаете в школу.

Беатрис Алвес, бразильская экономка, была единственным человеком в этом доме, которого я мог терпеть, включая себя.

– Bom dia, Беатрис. Estou indo[15].

– Muito bem, senhor[16].

Уходя, я закрыл свой дневник с черно-белым узором, который можно найти где угодно, и положил его в стопку других подобных на моем столе из красного дерева. Еще больше дневников было спрятано в закрытом чемодане под окном. История моей жизни. История, которую я писал с десяти лет, когда отчаянно нуждался в отдушине для какофонии голосов в моей голове.

Громкие голоса говорили мне быть смелым и жить полной жизнью, плевать на мнение окружающих.

Более тихие шептали на ухо зловещие вещи; что я болен, что мой разум – лабиринт, который я никогда не смогу нанести на карту.

Писательство и было моей картой.

Когда-нибудь я напишу что-то официально. Я бы разбавил свою жизнь вымыслом. Обрушил боль на несчастного персонажа и заставил его страдать. Может быть, там окажется счастливый конец.

Черт возьми, должен же он случиться хоть у кого-то из нас.

Я бросил свои сигареты в один карман пальто, а серебряную фляжку с водкой – в другой, затем пошел по дорожке через задний двор, мимо бассейна, в котором ни разу не плавал, к огромному особняку Мэгс и Реджа.

Поскольку денег у них было больше, чем у Бога, но воображения – ни капли, дом был отделан в морском стиле. Все в бело-голубую полоску, на стенах картины с морской тематикой и целая куча стеклянных ваз с ракушками.

В удручающе веселой кухне Мэгс и Реджинальд расслаблялись за завтраком, их кружки были наполнены дымящимся кофе. Беатрис, маленькая, но удивительно подвижная для женщины под семьдесят, маневрировала по белой, сверкающей хромом кухне.

– А вот и он, – воскликнул Реджинальд, а затем нахмурился. – Ты выглядишь довольно… элегантно, Холден.

Между строк был слышен намек на прогноз погоды, но за последние три недели мои тетя и дядя научились не подвергать сомнению мой выбор зимнего гардероба. Если только не хотели послушать об Аляске.

– Спасибо, Редж, – ответил я, наливая себе чашку черного кофе из френч-пресса. Подавил зевок и присоединился к ним за столом, вытянув свои длинные ноги.

– Ты у нас сова, да? – рискнул Реджинальд. – Прошлой ночью я слышал какие-то звуки из спортзала в подвале.

А перед этим я улизнул из дома, чтобы вломиться в пустой особняк твоих соседей, Реджинальд.

Маленькая привычка, зародившаяся в Сиэтле, когда я был ребенком и сводил родителей с ума своими «социопатическими выходками». Проникнуть в чужие дома было проще, чем кажется – ключ под цветочным горшком или оставленное открытым окно. Я никогда ничего не крал, мне просто нравилось разглядывать настоящие дома.

Но нет смысла так быстро пугать тетю и дядю. Год только начался.

– Что тут сказать? Я помешан на здоровье.

Моя тетя нахмурилась.

– Но тренироваться в три часа ночи? Это… нормально?

– Мне незнаком такой термин.

Они обменялись обеспокоенными взглядами, и меня кольнуло чувство вины.

– Я мало сплю, – объяснил я. – Куча мыслей в голове, нервы… Иногда физические упражнения – единственный способ от этого избавиться.

Я не добавил, что одержимость тренировками – это еще одна часть моей брони. Я превратил свое тело в храм подтянутых мышц для будущих любовников, а еще потому, что с ума сойду, если снова позволю кому-нибудь взять надо мной контроль.

Реджинальд широко улыбнулся.

– Что ж, тренажерный зал в твоем распоряжении в любое время. Честно говоря, он уже начал зарастать пылью. Рад, что хоть кому-то в доме он приносит пользу.

Я отхлебнул кофе.

– Волнуешься перед первым днем в школе? – спросила тетя Мэгс. – Выпускной год. Должно быть волнительно.

– Мы слышали о твоем высоком уровне интеллекта, – добавил Реджинальд. – На самом деле, учебной программы Центральной школы может оказаться недостаточно, чтобы бросить тебе вызов.

– С меня уже достаточно вызовов, – с горечью заметил я. – Вы так не считаете?

Меня пронзил еще один необоснованный укол вины при виде расстроенных выражений лиц моих тети и дяди. Они прекрасно знали, на что мои родители подписали меня на Аляске, и ни один из них не сказал ни слова и даже пальцем не пошевелил, чтобы их остановить.

Я взмахнул кистью, чтобы проверить время на моих антикварных часах от Филипа Патека.

– Думаю, на сегодня достаточно игры в семью. Иначе опоздаю в школу. – Я со скрежетом отодвинул стул по травертиновой плитке и резко встал. – Джеймс готов?

– Э-э, да, он должен ждать у входа, – ответил Реджинальд.

– Хорошего первого дня, – пожелала Мэгс.

– Ага. – Я оперся о спинку стула, глупое раскаяние терзало меня, словно зубная боль. – Спасибо за кофе, – пробормотал я. – И тренажерный зал, и гостевой дом, и… все остальное.

От их удивленных, растроганных улыбок у меня сжалось в груди, и я собрался сбежать, пока кто-нибудь не сказал еще хоть слово. Но меня остановила Беатрис, сунув в руки маленький коричневый бумажный пакет.

– Что это?

Она смущенно улыбнулась, тепло и нежно.

– Это ланч, meu doce garoto.

Обед, мой милый мальчик.

Я удивленно на нее уставился. Беатрис приготовила мне перекус в пакетиках, которые матери делали для своих детей с незапамятных времен. Сердце сжалось сильнее, и я беззвучно зашевелил губами. На этот раз моему незатыкающемуся мозгу нечего было сказать.

Она потрепала меня по щеке.

– Хорошего дня, мистер Холден.

– Да. Спасибо.

Я поспешил из кухни, нащупывая успокаивающе тяжелую фляжку в кармане пальто. Прежде чем открыть входную дверь, я сделал долгий, придающий сил глоток. Тревожное чувство в груди утонуло в водке, которая прожгла дорожку вниз по горлу, слегка размывая реальность.

Хватит с меня этого, большое спасибо.

Доброта, как я выучил за свои семнадцать с половиной миллионов лет на этой планете, использовалась только как инструмент, чтобы чего-то от меня добиться. Врачи в лечебнице использовали ее, чтобы побудить меня выговориться им во время терапии, а мои родители…

Чарльз и Эстель Пэриш потеплели ко мне как раз перед тем, как отправить на конверсионную терапию. Они поразили меня своей внезапной заботой и участием, так что наивный пятнадцатилетний я со слезами на глазах позволил садисту, который называл себя тренером Брауном, отвезти меня на Аляску, где он и его «вожатые» разорвали мне своими ледяными пальцами грудь и пытались вырвать фундаментальную часть меня. Часть, которая была так же важна, как моя кровь и кости, но родители считали ее «безрассудным выбором образа жизни». В ту ночь, после того как они рассказали о лагере, мама действительно заплакала, а папа впервые за много лет прикоснулся ко мне, погладил по щеке. Поэтому я согласился. Что угодно, лишь бы у меня было больше этого.

– Обмани меня раз[17], – бормотал я, шагая по подъездной дорожке, прочь от воспоминаний о той отвратительной ночи.

Я сделал еще один глоток из фляжки, но день был раздражающе ярким. Воздух пропитался океанской солью, а покрытые лесом горы, окружавшие этот приморский город, заставляли меня признать его красоту. Мэгс и Редж были скучными и немного чудаковатыми, но они также изо всех сил старались обо мне заботиться. А Беатрис с ее чертовой материнской заботой… Что, черт возьми, это было? Я провалился в зазеркалье из холодной, лишенной любви пустоши в мир пакетиков с ланчем и заботливых людей, желающих мне хорошего дня.

Это ненадолго. Еще месяц, и они попытаются от тебя избавиться.

Водитель в черном костюме и белой рубашке, которого мои родители наняли на год, курил сигарету, прислонившись к блестящему черному «Кадиллаку».

– Доброе утро, Джеймс. Огоньку не найдется?

– Доброе утро, мистер Пэриш. Конечно.

Джеймсу Коста было под пятьдесят, темные с проседью волосы делали его похожим на крутого гангстера. На нас все лето косились, когда он возил меня на экскурсии по городу и кишащей туристами набережной. Я представил, как мы вдвоем будем выглядеть, подъезжая к Центральной старшей школе Санта-Круза в этом черном седане.

Я прикурил гвоздичную сигарету от его зажигалки и затянулся.

– Нас примут за мафию, Джеймс. Не могу сказать, хорошо это или плохо.

– Если позволите сказать, сэр, у меня сложилось впечатление, что вам насрать на то, что кто-то подумает.

– В точку, мой дорогой друг.

Когда мы докурили, я придавил окурок ботинком, и Джеймс открыл для меня заднюю дверь.

– Что ж. Старшая школа ждет. Можешь себе это представить, Джеймс? Меня? В старших классах, как нормального парня?

– Не особенно, сэр. Без обид.

– Разумеется, – ответил я, забираясь внутрь. – Мне даже самому любопытно на это посмотреть.

Уже к первому перерыву стало ясно, что я никогда не буду вписываться в Центральную старшую школу Санта-Круза.

До Аляски и пребывания в лечебнице я посещал только скучную среднюю школу – и меня из нее выгнали. Обычная старшая школа была безнадежно и удручающе нормальной. Наверняка был немаленький процент детей, тоже столкнувшихся с каким-нибудь тяжелым дерьмом, но у меня не было ничего общего ни с одним из них. Я выделялся на их фоне как элегантно одетая раковая опухоль.

Приезд в черном «Кадиллаке» с шофером положил начало бурным обсуждениям и слухам. Когда закончились утренние занятия, за мной по коридорам по пятам следовали перешептывания. Девушки таращились на меня с плохо скрываемым интересом. Другие пялились на мой выбор гардероба. Слово «вампир» повторялось не раз.

Но большую часть дня я так и не встретил ни одного представителя мужского пола, который показался бы мне хотя бы отдаленно интересным.

До обеда.

Прозвенел звонок, и я последовал за толпой в кафетерий. Некоторые студенты предпочли посидеть внутри. Другие сгрудились группами на траве или за столиками на открытом воздухе. Я обдумывал варианты, изучая пакет с обедом, который для меня приготовила Беатрис: бутерброд с арахисовым маслом и желе, кукурузные чипсы, нарезанное яблоко и небольшая коробочка молока.

Она хочет моей смерти?

Ни за что на свете я не смогу съесть это на публике, не расплакавшись над пачкой чипсов. Я засунул обед обратно в свой гладкий кожаный рюкзак и прислонился к столбу, чтобы осмотреть своих одноклассников.

Кроме того, вампиры не едят. Мы пьем.

Я сделал глоток из фляжки и сунул ее обратно в карман как раз в тот момент, когда подошли две девушки. Одна была вся такая горячая латиноамериканка с блестящими черными волосами, собранными в высокий тугой хвост. Она бесстыдно пожирала меня глазами. Другая девушка была красавицей с волосами цвета воронова крыла, темно-синими глазами и фарфоровой кожей. Ей не хватало врожденной смелости первой девушки, но взгляд был острым.

Я потянулся за своей пачкой гвоздичных сигарет, и первая девушка окинула меня хищным взглядом с головы до ног. Ее гетеронормативные предположения о том, что я А) натурал и Б) автоматически на нее клюну, были забавными.

– Я Эвелин, – представилась она. – А это Вайолет. Мы решили подойти поздороваться, раз уж ты новенький.

– Серьезно? Сейчас только полдень, а мне кажется, что я тут уже целую вечность, – заметил я и зажег сигарету своей золотой «Зиппо».

– Это Калифорния, а не Париж, – сказала Эвелин, впечатленная моим вопиющим пренебрежением к общепризнанным правилам. – В школе запрещено курить.

– Уверен, что нет, – произнес я и сделал еще одну затяжку.

Она продолжила с кокетливой улыбкой:

– Под трибунами, на северном конце футбольного поля, есть укромное местечко. Идеальное место, чтобы покурить или для других вещей, которые не стоит никому видеть. Хочешь экскурсию?

Не в этой жизни, дорогая.

– Как бы заманчиво ни звучало, я пас. Как-нибудь в другой раз, принцесса?

Я улыбнулся ей и подмигнул, чтобы сгладить горечь отказа. К ее чести, она не сдалась.

– Непременно, – ответила она. – В субботу вечером в доме Ченса Блейлока устраивают вечеринку. Типа в честь начала учебы. Ожидается что-то грандиозное.

Я взглянул на съежившуюся Вайолет, которая не сказала ни слова.

– А ты что думаешь, Вайолет?

Она скрестила руки на груди.

– Я думаю, что курение вредно для твоего здоровья и для окружающих.

– Это правда, – согласился я. Ее честность меня удивила. Как и тот факт, что я ее явно не интересовал.

Эвелин ткнула подругу локтем в ребра.

– Не обращай на нее внимания. Вайолет собирается стать врачом, так что она очень серьезно относится к подобным вещам.

– Аналогично.

Я голосом выделил первую часть слова и подмигнул Вайолет. Моя отвратительная шутка повисла в воздухе. Эвелин улыбнулась еще шире.

– В общем, если хочешь прийти на вечеринку, дай мне свой номер, и я скину тебе адрес.

– Ох, думаю, что смогу найти дорогу.

– Круто. Но если передумаешь насчет экскурсии, я рядом.

– Где бы ей еще быть, – протянул долговязый рыжеволосый парень в сваливающихся с него шортах. В руках у него был скейтборд.

Парень неторопливо приблизился к девушкам, за его спиной маячили два качка. Один был грузный, румяный, с волосами, похожими на сухую солому. Но мой взгляд зацепился за второго парня и задержался на нем.

Он ни в малейшей степени не был стильным или даже интересным на вид. Просто классически, эпически красив. Типичной американской красотой. Супермен в футболке и джинсах. На его лице сочетались простые, но идеальные черты – густые темные брови над голубыми глазами, окаймленными длинными ресницами. Мужественный нос над сочными губами и ямочка на подбородке. Еще более впечатляющая, чем у меня.

Он улыбнулся Вайолет, затем перевел взгляд в мою сторону. Прядь темных волос упала ему на лоб, бросая вызов кому-то, мне, например, протянуть руку и убрать ее.

– Я как раз приглашала нашего нового друга на твою вечеринку, Ченс, – сообщила Эвелин блондину. – Мальчики, это Холден.

Бледный кусок говядины оказался Ченсом, но никто не сказал мне имени супермена, вероятно, потому, что обычно он в представлении не нуждался. Было очевидно, что это футбольный бог, король выпускного бала – Джэйк Райан из Санта-Круза.

– Рад познакомиться, приятель. – Он протянул ладонь.

– Взаимно, – ответил я, не подавая руки в ответ.

Мистер Совершенство, возможно, и заставлял всю остальную школу падать перед ним в обморок, но я не собирался сдаваться без боя. Но как только наши взгляды встретились, меня затащило в их удивительную глубину. В его взгляде читалась усталость, а небрежная улыбка выглядела как его собственная броня.

Парень быстро убрал руку и усмехнулся.

– Ладно, как хочешь.

– Холден из Сиэтла. Я правильно?..

Я не стал задерживаться, чтобы услышать, как Эвелин пересказывает остальную часть моей биографии. Скользнул на другую сторону колонны и ушел от небольшой компании. Первое правило шоу-бизнеса: всегда оставляй их желать большего. Лучше оставить горячего и до боли правильного спортсмена с глубоким взглядом как можно дальше.

И все же меня до чертиков беспокоило, что я не знал его имени.

Почему? И что с того? Какая разница?

Правильные вопросы.

У края двора я отвел в сторону хорошенькую девушку.

– Видишь вон того парня в белой футболке? Темные волосы? Словно сошедшего с рекламы «Hollister»[18]?

Девушка как-то странно на меня посмотрела.

– Эм, да?

– Как его зовут?

– Это Ривер Уитмор. Из выпускного класса. Квотербек и капитан футбольной команды.

– Премного благодарен.

Я двинулся прочь, но девушка коснулась моей руки и беззастенчиво оглядела меня с головы до ног.

– Эй, подожди. Ты новенький, верно? Я Лия. Не хочешь?..

– Нет, я гей, спасибо.

Она нахмурилась.

– Прости, не расслышала?..

– Я сказал, забей. Признателен за помощь.

– Ох. Хорошо.

Ривер Уитмор, повторил я про себя, направляясь к своему шкафчику. «Ну вот. Ты знаешь его имя. Счастлив?» Счастья на моем горизонте не предвиделось, а знание имени Ривера не утолило любопытства. Как раз наоборот – мой измученный разум ухватился за эту информацию, пробовал ее на вкус и так и сяк. Фамилия Уитмор ни о чем не говорила, но Ривер звучало бы сексуально как ад, шепотом, между поцелуями…

– Не-а. Достаточно.

Я убрал свой несъеденный обед в шкафчик и в сердцах захлопнул дверцу, оставляяя за ней пакет с едой от Беатрис, печальный взгляд Ривера, а вместе с этим и тусклый луч надежды на то, что меня могло бы что-то связывать с каждым из них.

Глава 3. Ривер

Новенький неторопливо удалился, освобождая меня от своего пронзительного взгляда.

Хорошо.

Я не должен был замечать глубину его глаз или то, что они были чистейшего зеленого цвета. Прозрачного и насыщенного, как перидот.

Не должен был замечать, как красиво сложено его тело под всей этой дорогой одеждой. Не такой крупный, как я, но высокий и спортивный.

Я не должен был обращать внимание на удивительно идеальное лицо этого парня, с угловатыми и острыми чертами, словно высеченными изо льда. Ледяные волосы, ледяное отношение, но внутри полыхает огонь…

– Он одет, словно на улице зима, – пробормотал Фрэнки Дауд, панк-скейтер, оказавшийся в моей компании в основном потому, что мы с детского сада все вместе ходили в школу. – Что за чучело, черт подери?

По непонятной причине у меня волосы встали дыбом, и пришлось сжать челюсти, чтобы не рявкнуть на него и не заставить заткнуться.

– Ты когда-нибудь перестанешь вести себя как осел? – сердито бросила Вайолет.

Мой взгляд против воли обратился вслед Холдену, от которого остался легкий шлейф гвоздичных сигарет и дорогого одеколона. Я глубоко вдохнул, ловя остатки аромата парфюма. Он подействовал на меня, как наркотик, от которого по коже пробежали мурашки.

Какого черта?..

Фрэнки ляпнул Вайолет какую-то мерзость, и я тут же на него накинулся.

– Проваливай, придурок.

– Какие мы чувствительные, Уитмор. Увидимся позже, чуваки, – бросил он и ретировался.

– Ты ведь придешь на вечеринку, Ви? – поинтересовался я.

Вайолет, словно затерявшаяся в собственных мыслях, ответила не сразу, но затем кивнула.

– Э-э, да, я приду.

– Отлично. Тогда увидимся, – произнес я и отвернулся, не сказав больше ни слова.

Потому что я трус…

Мне ясно представлялось, как будут разворачиваться события. На вечеринке я приглашу ее на Осенний бал. Мы начнем встречаться, и я переживу этот год, не сталкиваясь с нежелательными чувствами. Вайолет была такой же вечно занятой, как и я. У нас не останется времени на серьезные отношения. Я не разобью ей сердце. А она не сможет задеть мое. Идеально.

Во рту разлилась горечь.

– Эй, парень. Подожди, – окликнул меня Ченс. За мной неуклюже побрел мускулистый полузащитник. – Ты ведь придешь в субботу пораньше, чтобы подготовиться к вечеринке?

– Я же уже говорил, что да, разве нет?

– Хорошо, а то Эвелин пригласила половину школы. Включая странных богатеньких придурков, которые еще и курят на территории кампуса.

Я стиснул зубы. Пока мы шли через двор, я чувствовал на себе внимательный взгляд Ченса, его широкое лицо хмурилось в замешательстве.

– Ты в порядке?

– В норме, – натянуто ответил я. – Просто… беспокоюсь о своей маме.

– Ой, точно. Извини.

– Все нормально. Мне пора. Опаздываю на математику.

Он усмехнулся.

– Чувак, я не понимаю. Это наш выпускной год. Тебе математика даже не нужна.

– А мне нравится. И понадобится чертова тонна математики, чтобы вести бухгалтерские книги по автомобильному бизнесу.

– Может быть, лет через двадцать. Как только ты выиграешь Суперкубок или два, то сможешь кого-нибудь нанять, чтобы он делал все это дерьмо вместо тебя.

Я взглянул на Ченса Блейлока, парня, которого знал с детства, друга с начальной школы, товарища по команде по детскому футболу и не только. Его основная роль заключалась в передаче мне мяча, чтобы я мог быть героем, в то время как он принимал на себя жестокие удары от любого защитника, мечтавшего оторвать мне голову. Неблагодарную работу он выполнял с полной отдачей, жестоко ругая себя, если кому-то удавалось проскочить мимо него. Потому что он был моим другом. Моим лучшим другом, если уж на то пошло.

Интересно, как бы он отреагировал, если бы я сказал ему, что вместо перстня Суперкубка хочу пачкать руки машинной смазкой? Или о своих мыслях об этом «странном богатеньком придурке», который может заявиться на его вечеринку.

– Мне пора, – бросил я и отвернулся.

– Увидимся на тренировке? – крикнул вслед Ченс.

Я вздохнул.

– Да, конечно.

После тренировки в субботу я провел вторую половину дня, помогая Ченсу подготовиться к вечеринке. Мистера и миссис Блейлок не было в городе, они гостили у старшего брата Ченса в Оберне.

– Не знаю, почему они не запирают тебя в клетке каждый раз, когда выходят из дома, – пробормотал я, когда Ченс ограбил винный шкаф своего отца, помимо бочонка пива, который мы купили с помощью его старшего двоюродного брата. – Я думал, они усвоили урок после последнего буйства.

Ченс ухмыльнулся и понес три бутылки ликера из гостиной в просторную кухню.

– Потому что они знают, что короли школы, особенно выпускники, должны жить полной жизнью. Пока я не нанесу серьезного ущерба дому или мебели, все в порядке.

Он вылил бутылку водки в уотерфордскую хрустальную чашу для пунша своей матери.

– Моему отцу было бы насрать, – заметил я, распаковывая стопку красных пластиковых стаканчиков.

Хотя вряд ли бы я смог сейчас устроить дома вечеринку, даже если бы захотел. Я и на этой вечеринке не хотел находиться. Все казалось таким бессмысленным. Напиваться под ужасную музыку и болтать о всякой ерунде, как будто это вопрос жизни и смерти. Настоящий вопрос жизни и смерти разворачивался в моем собственном доме.

Я зачерпнул стаканчиком из чаши печально известный пунш Ченса: одна часть вишневого «Кул-Эйда», одна часть «Маунтин Дью», одна банка «Ред Булла» и миллион частей дешевой водки.

– Господи Иисусе… – прохрипел я, когда глоток огнем опалил пищевод.

– Секретный ингредиент – «Ред Булл», – гордо ухмыляясь, провозгласил Ченс. – С ним вставляет еще сильнее.

– Пахнет и на вкус как бензин.

– Шестьдесят процентов дам приходит от него в экстаз.

Мы посмеялись над цитатой из «Телеведущего», самого любимого фильма Ченса, и мне стало немного легче. А может, выпивка подействовала. Закончив подготовку, я переключился на пиво, пока начали стекаться ученики.

Но, как и на всех вечеринках, не успел я моргнуть, как внезапно огромный дом наполнился гостями, которые кричали, болтали, смеялись или танцевали под грохочущую, ритмичную музыку из современной звуковой системы мистера Блейлока.

Прибыли Донти, Исайя и остальные члены команды, и я оказался в центре своей компании, а со всех сторон до меня доносились чужие разговоры. Я вставлял слово то тут, то там, но обнаружил, что мои глаза блуждают по лицам сновавших по кухне людей, которые стекались к бочонку с пивом или чаше с пуншем.

Донти подтолкнул меня локтем.

– Ищешь кого-то особенного?

Я моргнул.

– Что?

– Выглядишь так, будто ждешь пассию на свидание и боишься, что тебя кинут.

– Ой, нет, – быстро отмахнулся я. – Наверное, Вайолет. Она должна быть здесь с Эвелин.

– Э, да? Собираешься пригласить ее на Осенний бал? Предложить встречаться?

Я пожал плечами и сделал глоток пива.

– Посмотрим.

Донте хохотнул.

– Ну естественно, мистер Крутышка. Ладно, можешь больше не искать, потому что твоя девочка уже здесь.

«Моя девочка», – подумал я. Звучало странно даже в мыслях. Как на иностранном языке.

Вайолет вошла вместе с Эвелин. На ней было облегающее платье, подчеркивавшее каждую линию фигуры. Волосы рассыпались по плечам шелковыми черными волнами, а темно-синие глаза нервно оглядывали переполненную кухню.

Она была прекрасна. Даже сногсшибательна. И собиралась стать прекрасным волонтером по уходу за пациентами; мама сказала, что их первая встреча прошла хорошо и что Вайолет умная, милая девушка с золотым сердцем. Только дурак не стал бы пытаться заслужить любовь и уважение Вайолет. И все же мой взгляд продолжал блуждать по толпе. В поисках…

– Привет, мальчики, – раздался звонкий голос Эвелин на кухне. – Это первая домашняя вечеринка Вайолет. – Она многозначительно на меня посмотрела. – Будьте поласковее.

Я понял, что теперь мой выход, и двинулся сквозь толпу к Вайолет, нацепив свою фирменную небрежную улыбку.

– Привет.

Вайолет застенчиво улыбнулась.

– Привет.

– Так… это действительно твоя первая вечеринка?

Она рассмеялась.

– Неужели все настолько очевидно?

– Не-а, все отлично.

– Какие-нибудь указания?

– Ага. Если Ченс предложит чашечку своего «знаменитого» пунша для вечеринок, говори нет. Это дерьмо похоже на бензин.

Она снова засмеялась, и пришло время сделать свой ход и пригласить ее на Осенний бал. Но я так чертовски устал разыгрывать шоу Короля мира, когда реальная жизнь обрушивалась на меня, подобно долбящей музыке и шуму этой дурацкой вечеринки.

Я придвинулся поближе к Вайолет.

– Послушай…

– Да? – Она подняла взгляд своих больших синих глаз.

– Мама сказала, что была рада с тобой познакомиться.

– Ох. Да.

Прозвучало так, словно она ждала, что я скажу что-то другое. Или предложу что-то другое.

А мне просто хочется с кем-нибудь поговорить по душам, черт подери.

– Ты ее порадовала, а для меня это очень важно. Поэтому спасибо тебе.

– Не за что. Она замечательная.

– Да, так и есть. – У меня защипало глаза, и я утопил прилив горя в большом глотке пива.

– Эй, Уитмор! – позвал Ченс. – Начинается пивной понг. Сейчас.

Я вздохнул.

– Ну… пообщаемся еще попозже?

Вайолет мило улыбнулась.

– Конечно. Да. Буду рада.

Я выдавил улыбку.

– Не пей пунш.

Оставив Вайолет, я отправился играть в пивной понг с ребятами, пытаясь забыться в алкоголе. Минуты перетекали одна в другую, и мой блуждающий взгляд прекратил свой изнурительный поиск. Когда игра закончилась, мы собрались на кухне, чтобы выпить, пока Эвелин рассказывала об игре «Семь минут на небесах».

Я быстро осушил остатки своего пива.

– Эй, Ченс, подумываю уже свалить.

– Что? Черт возьми, нет. Еще нет и десяти.

– Да, но я…

– Божечки, все здесь… – громко протянула Эвелин, но затем понизила голос до довольного мурлыканья. – Беру свои слова обратно. Теперь все здесь.

Я поднял затуманенный взгляд, и мое чертово сердце подпрыгнуло.

Он здесь. И та часть меня, которая весь вечер что-то искала, успокоилась.

Холден Пэриш прислонился к кухонному столу, как будто не отходил от него весь вечер. Кроме кроваво-красного шарфа, свободно свисавшего с его шеи, он был одет во все черное. Его абсолютное гребаное совершенство завладело всем моим вниманием и отказывалось отпускать. Он напомнил мне вампира Лестата из книг Энн Райс, которые я в детстве стащил с маминой книжной полки и читал тайком. Всегда элегантный, Лестат двигался сквозь века и заставлял эпоху подстраиваться под него, а не наоборот.

Холдену плевать, кто и что о нем думает.

Он закурил гвоздичную сигарету и беззаботно наблюдал за компанией самых популярных деток школы. Его взгляд цвета перидота остановился на мне. Холодный зеленый оттенок на мгновение потеплел, но затем снова стал ледяным, пока Холден молча препарировал меня взглядом. По словам Эвелин, Холден был своего рода супергением. Что бы это ни было, казалось, он видел сквозь мою тщательно продуманную личность полный хаос в душе.

Эвелин скользнула к нему и взяла его под руку.

– Вы все наверняка помните Холдена Пэриша.

– Курим на улице, чувак.

– Ты в этом уверен? В твоей гостиной пахнет, как на концерте Снуп Догга. – Холден протянул Ченсу маленький бумажный пакет. – В знак благодарности за приглашение на вашу маленькую вечеринку.

Лицо Ченса тут же подобрело, когда он вытащил бутылку Patron Silver.

– Чувак. Спасибо.

– Отлично, – промурлыкала Эвелин. – Выстраивайте шоты, мальчики, пора поиграть в «Семь минут на небесах».

Кухня взорвалась радостными возгласами, когда Ченс выстроил стаканчики на острове. Холден выхватил бутылку из рук Ченса и налил им обоим по глотку.

– За нашего хозяина, – провозгласил он, метнул на меня взгляд и тут же отвел.

Парни осушили стаканчики ликера. Ченс выпил с трудом, у него даже глаза заслезились, в то время как Холден спокойно допил и налил еще.

– Подходите, леди и джентльмены, и давайте оставим на память парочку прекрасных воспоминаний, – произнес он, внезапно став звездой вечеринки.

– Ты все еще отказываешься? – спросил меня Ченс под шквал одобрительных возгласов.

– Не-а, – ответил я, потягивая пиво. – Передумал.

– Черт возьми, да! – Ченс сунул мне в руку стаканчик с порцией текилы. – Вдруг тебе повезет, и ты окажешься в чулане с этой милой Вайолет.

Я опрокинул в себя содержимое стаканчика и почувствовал, как в мысли просачивается безрассудство. Мой пьяный взгляд вернулся к Холдену.

– Может быть.

Мы направились мимо столовой в гостиную, где Ченс рявкнул, чтобы гости освободили место. Музыку выключили, и некоторые любители вечеринок подтянулись поглазеть на игру. Другие сидели на полу, среди них я заметил Миллера Стрэттона с гитарой на коленях. Еще один новичок, Ронан Венц, стоял над ним, скрестив руки на груди, как часовой или телохранитель.

Я не очень хорошо знал Миллера, за исключением того, что он был довольно угрюмым парнем и еще дружил с Вайолет. Четыре года назад он потерял сознание у нее на заднем дворе, и его пришлось госпитализировать с приступом диабета. За эти четыре года мы едва перекинулись с ним парой слов, но когда заняли свои места для игры на полу, он посмотрел на меня так, словно я переехал его собаку.

Ченс и я, Донти, Исайя и Холден сидели по одну сторону полукруга. Пять девушек – среди них Вайолет и Эвелин – сидели по другую. Я держался как можно дальше от Холдена, хотя, казалось, все мои чертовы чувства были настроены на него. Худощавый и длинный, он растянулся на ковре, подперев голову локтем и обнимая бутылку текилы. Каждый раз, когда я на него смотрел, натыкался на пристальный прямой взгляд.

Часть меня хотела схватить его за воротник и потребовать объяснить, в чем, черт возьми, проблема.

Другая часть меня хотела схватить его…

И что?

Ничего. Я был пьян.

Холден удивленно приподнял брови, и я понял, что снова пялился. Я быстро переключил внимание на Эвелин, которая объясняла свою версию «Семи минут на небесах», разрывая полоски бумаги, чтобы записать имена игроков.

– Чье имя назову, тот идет в чулан. Потом мы выберем кого-нибудь, кто присоединится к тебе в темноте. Я предоставлю вам самим решать, что там делать, – добавила она с лукавой улыбкой. – Когда время истекает, первый выходит, а второй человек остается в чулане, и мы выбираем другое имя. Все поняли? Как по цепочке. Если ты не идешь, то пьешь!

Поскольку я не мог оторвать своих чертовых глаз от Холдена, то заметил, как он сделал глоток из бутылки текилы, как будто это была вода. И снова он поймал мой пристальный взгляд. На нижней губе парня осталась капля алкоголя. Безжалостно глядя мне в глаза, он медленно провел по ней языком.

Я уткнулся в свою кружку с пивом; щеки горели. Зачем он здесь? Чтобы надо мной издеваться? Мучить меня?

Это может тебя мучить только в том случае, если тебя волнуют его мысли. Или он сам…

– Это обновленная версия «Семи минут на небесах», – продолжала Эвелин, записывая наши имена на полосках бумаги. – А значит, что мне плевать, окажется ли парень с парнем или девушка с девушкой. Вы все равно идете и знакомитесь друг с другом. Насколько хорошо вы познакомитесь, зависит только от вас.

Я мгновенно протрезвел при мысли о том, чтобы оказаться в кладовке с Холденом.

Черт бы побрал эту Эвелин.

– У кого-нибудь есть таймер?

– Да, моя королева, – услышал я голос Холдена, но на этот раз удержал свой чертов взгляд при себе.

Эвелин выбрала имя из кучки бумажных полосок.

– Первая… Вайолет Макнамара!

Вайолет замешкалась, а затем пробралась между сидящими игроками к чулану. Эвелин бросила на меня понимающий взгляд, и я понял, что будет дальше. Она вытащила полоску с новым именем, никому не показывая.

– Ривер Уитмор!

Парни похлопали меня по спине.

– Помни, – произнес Ченс слишком громко. – Будь поласковее.

Из угла гостиной донеслась диссонирующая нота гитары Миллера. Теперь он уставился на меня так, словно я переехал его собаку, сдал назад и сделал это снова.

Я поднялся на ноги под перекрестным огнем злобного взгляда Стрэттона и безжалостного Холдена. Пошатываясь, зашел в чулан, отодвигая тяжелые пальто в сторону, чтобы на ощупь пробраться вдоль стены в почти полной темноте.

– Вайолет?

– Я здесь, – позвала она из дальнего угла.

– Темно, как в заднице…

Я вслепую пробрался к стене напротив девушки, не желая теснить ее или смущать слишком близким присутствием. Попытался придумать какую-нибудь легкую тему, чтобы подвести к приглашению на бал. И ничего не выходило.

– Сумасшедшая вечеринка, да? – наконец произнесла Вайолет. – Этот Холден странный парень.

– Э-э. Ага, – буркнул я. – Не от мира сего. Напоминает мне того вампира, Лестата.

– О боже, я сказала почти то же самое, только про другого вампира! Не знала, что ты читал Энн Райс.

– Я и не читал. В кино видел. Точнее… мама как-то смотрела. Наверное, что-то запомнилось.

– Ясно.

Снова повисло молчание. Я прислонился затылком к стене и уставился в черный потолок. Я был в темном, тесном пространстве с красивой девушкой, которой явно нравился. И совершенно ничего не чувствовал. Мне нечего было сказать. Даже заготовленные фразы не шли в голову.

Вайолет оживилась.

– Как проходят тренировки по футболу?

– Хорошо. Но их слишком много. Ты ведь тоже занимаешься спортом?

– Европейским футболом. Но начнем только весной.

– Круто.

Пшик, и разговор снова угас.

Хватит страдать херней. Просто сделай это. Как сорвать пластырь с болячки.

– Итак, Вайолет.

– Да, Ривер.

– Через несколько недель Осенний бал.

– Да. – В ее голосе зазвучала надежда.

– Ты идешь с кем-нибудь?

Может быть, с Миллером Стрэттоном?

– Нет! – практически выкрикнула она.

– Круто. Тогда… не хочешь пойти со мной?

– Ага. Да. Буду рада. Спасибо.

Миссия выполнена.

– Отлично. Позже обсудим детали.

– Конечно.

Снова повисло молчание. Я наконец-то сделал то, что должен был, но тишину практически осязаемо заполнило ожидание Вайолет, пока стук в дверь не вернул нас к реальности.

– Время закончилось! Вайолет, выходи. Ривер, оставайся на месте.

– Мне пора.

Вайолет начала подниматься, а все мои мысли были обращены к Холдену Пэришу, который лежал на ковре и наблюдал за мной. Забрался мне в голову и завладел всем моим вниманием.

На языке чувствовался вкус той капли текилы…

Я метнулся вперед и схватил Вайолет за руку, как за спасательный круг. Вдохнул аромат ее духов – чего-то сладкого, цветочного и женственного – и пожелал, чтобы он произвел на меня такой же опьяняющий эффект, как одеколон Холдена. Вайолет затаила дыхание в ожидании моего поцелуя. Я тоже ждал, когда мое тело откликнется на красивую девушку в темноте, желал этого всем телом.

В итоге коснулся губами ее щеки.

– Спасибо, Вайолет, – шепотом произнес я и задержался еще на минуту, чувствуя необходимость поцеловать ее вновь. По-настоящему. Она была готова, и я тоже должен быть готов…

Вместо этого я отпустил ее и откинулся на свою сторону стенки чулана, меня обожгло стыдом.

– Тебе лучше поторопиться, пока Эвелин не начала верещать.

– Ох. Да. – В словах Вайолет мелькнуло разочарование, когда она встала и направилась к двери. – Ладно… эм. Пока.

Я уронил голову в ладони. Сидел в темноте с красивой девушкой, которая ждала, когда же я ее поцелую. Откуда-то изнутри, глубокий и забытый, прошептал тихий голос:

– Чего ты хочешь?

Не успел я подумать над ответом, как распахнулась дверь, и в чулан вошел Холден Пэриш.

Ну конечно. Черт бы побрал эту дурацкую игру.

Свет из гостиной очертил его высокую фигуру, и я засунул руки в передние карманы джинсов. В чулане потемнело, когда он закрыл дверь, но даже без света я бы узнал Холдена; тесное пространство наполнилось ароматом гвоздики и одеколона, смешанным с сильным запахом текилы. Это поразило мои чувства сильнее, чем выпивка, и в миллион раз мощнее женского благоухания Вайолет.

– Привет, чувак, – произнес я. Непринужденно до ужаса.

– Привет, чувак, – передразнил меня Холден, и его темный силуэт скользнул вниз по противоположной мне стене. Раздался металлический щелчок, и вспыхнула его «Зиппо», выхватив из темноты только его лицо.

Я сидел совершенно неподвижно, наблюдая, как тени очерчивают его скулы еще более резкими линиями, которые вели к полным губам и ямочке на подбородке. Зеленые глаза блеснули над пламенем, затем огонек погас.

Было слишком темно, чтобы что-то разглядеть; но мое тело ощущало Холдена. От его близости в маленькой комнате внутри словно все гудело. Между нами пробежал ток, но Холден молчал, и мне сказать было нечего. Я чувствовал себя виноватым в преступлении, которого не совершал… пока не совершал.

– Итак, – начал Холден после минутного молчания. – Ривер, верно?

– Уитмор, да.

– Скажи мне вот что, Ривер Уитмор… – Вспыхнул свет, когда он снова щелкнул зажигалкой. Холден впился в меня взглядом, видя насквозь, словно я был сделан из целлофана. – Кроме меня… кто еще знает, что ты гей?

Я застыл, каждая молекула в моем теле словно окаменела. Я не мог ни двигаться, ни дышать, и все же провалился в ясные зеленые глубины глаз Холдена, отливающие золотом и пылающие в мерцающем свете. Он наблюдал, как на моем лице отразилась буря неконтролируемых эмоций, и его циничный взгляд смягчился.

– Ты псих, – произнес я охрипшим голосом. – И пьяный. Ты ни хрена обо мне не знаешь.

Холден наклонился вперед, пока наши лица не оказались в нескольких дюймах друг от друга, между нами плясало пламя зажигалки. Его близость опаляла; я чувствовал, как покалывала кожа, по рукам и позвоночнику пробежала дрожь, вниз, прямо к моему члену.

– Я сохраню твою тайну, – прошептал он. Затем его губы приоткрылись, и он медленно задул пламя. При этом я не мог оторвать глаз от его рта.

Меня резко окутало тьмой, пробуждая от какого-то гребаного вуду, которое этот парень творил со мной. Я не выдержал, вскочил с пола и протолкался к двери, распахнул ее и выбежал наружу.

– Гребаный ублюдок, – выплюнул я и, шатаясь, пересек комнату, привлекая внимание. Устраивая сцену.

Дерьмо.

Я сделал глубокий вдох и подошел к бочонку, чтобы налить еще стакан, а Ченс, Донти и несколько парней последовали за мной на кухню.

– Что все это значит? – спросил Донти.

– Этот новый парень что-то пытался с тобой сделать? – поинтересовался Ченс, сдерживая смех.

– Да, что-нибудь такое, к чему ты не был готов? – поддакнул другой парень, Майки Гримальди, с еще большим весельем. Как будто все происходящее очень смешная шутка.

Я мог бы придумать любую историю, какую захочу. И будет плевать, даже если я совру, достаточно одного моего слова, чтобы они вышибли из Холдена все дерьмо.

– Нет, ничего особенного, – сказал я, делая большой глоток пива. – Болтал всякую чушь, а я не в настроении такое выслушивать. Все нормально.

Парни меня услышали, и поскольку я был среди них королем, вопросов больше задавать не стали. Но как далеко простирается это безоговорочное принятие?

Кто еще знает, что ты гей?

Вопрос был как вспышка в кромешной ночной тьме, или бомба, сброшенная в темный колодец, сотрясшая фундамент и угрожающая всему зданию.

Я наблюдал, как парни – мои предполагаемые друзья – смеются и шутят, как будто ничего не изменилось.

«Потому что так и есть, – яростно напомнил я себе. – Ни единая гребаная вещь не изменилась».

И все же образ следящих за мной через мерцающее пламя зажигалки зеленых глаз, видящих меня насквозь, не заглушить и не утопить в пиве, как бы я ни пытался.

Меньше семи минут, а как все изменилось.

Глава 4. Холден

– Это… – выговаривал я пустому чулану, – был идиотский ход.

Я щелкал зажигалкой, то открывая, то закрывая ее, во мне гудело странное, тревожное возбуждение. Оно усилилось, когда я вспомнил лицо Ривера и то, как после моего вопроса на нем застыло несчастное и испуганное выражение. Страх, быстро сменившийся замешательством и чем-то еще. Чем-то подозрительно похожим на облегчение.

Я этого не ожидал, уверенный, что дразню натурала.

Но что, если это не так?

Мое маленькое черное сердечко дрогнуло при мысли, что я, возможно, задел Ривера за живое. Затронул то, о чем он даже не подозревал. Поставить его в подобное положение было…

– Неправильно, – пробормотал я. – Я поступил неправильно, и теперь должен извиниться.

Фу, ненавижу это. С другой стороны, извинение означало, что у меня есть повод снова поговорить с Ривером.

Молить о прощении.

На коленях…

– Полегче, парень, – пригрозил я, тыча пальцем себе в промежность. Черт, это все алкоголь.

Я начал подниматься с пола, когда в чулан впорхнула окруженная облаком женских гормонов и духов Эвелин и мгновенно убила мой стояк. Я снова опустился на пол, прислонившись головой к стене.

– Черт, забыл, что мы играем в «Семь минут на небесах: рай для герпеса».

Она громко рассмеялась.

– И что это означает?

– Это означает цепочку целующихся людей. Шикарный способ передачи герпеса.

– И все же, ты здесь. – Эвелин уселась передо мной в центре кладовки. – Подожди. Значит ли это, что ты поцеловал Ривера Уитмора?

Хотелось бы.

Но сразу подумал, какие слухи распустит о Ривере Эвелин, если у нее возникнут подозрения. Из-за меня он и так сейчас чувствует себя достаточно дерьмово.

– Я никогда не болтаю о поцелуях. Но нет. Мы не целовались. Вообще-то я практически уверен, что он ненавидит меня до глубины души.

– Прекрасно, – промурлыкала она. – Я не люблю делиться.

Эвелин приблизилась, скользнув руками по моим икрам, а затем вверх по коленям. Я слишком много выпил. Или, наоборот, недостаточно. Вместе со страдальческим выражением лица Ривера вернулась и вспыхнувшая во мне надежда. Страстное желание было несостоятельно и попросту обречено, так как я знал, что не способен на что-то большее, чем просто секс. Не в моих силах сделать кого-то счастливым, как, впрочем, и себя самого.

Теперь руки Эвелин лежали на моих бедрах. В полумраке ее волосы сексуально обрамляли декольте. Она напомнила мне Камилу Кабелло и песню, которую та спела с Шоном Мендесом.

– Я люблю, когда ты называешь меня сеньоритой, – тихо пропел я. – Хотел бы притвориться, что ты мне не нужна…

– Ты о чем? – спросила Эвелин с легким смешком. – Неважно. Давай больше не будем болтать.

Я неделикатно фыркнул.

– Больше? До сих пор у нас был обалденный тет-а-тет.

– Шшш. Вот для чего мы здесь.

Эвелин почти коснулась моих губ, но меня уже охватила маниакальная дикость, подпитываемая застаревшей болью. Из-за чувства вины перед Ривером она проснулась с удвоенной силой.

Мысли неслись галопом, голос с Аляски нашептывал, что я никчемный, нелюбимый, что я разрушаю все, к чему прикасаюсь… потому что это правда. Я снова и снова вспоминал выражение лица Ривера и то, как я задел струну – правильную струну, – но самым худшим из возможных способов. Он ненавидел меня. Я сам себя ненавидел. И мои родители ненавидели меня за то, что я был самим собой. Замкнутый круг, по которому я метался до тех пор, пока не разобьюсь на тысячу кусочков.

Я резко вдохнул и выпалил:

– Я люблю, когда ты называешь меня сеньоритой…

Эвелин откинулась назад и села на пятки.

– Какого черта?..

– Погоди, дальше что-то типа: твое прикосновение. О-ла-ла…

Я не мог вспомнить всех слов; потому что тысячу раз пересматривал только момент из клипа, где Шон Мендес сидел на мотоцикле. Но безумие поглотило меня, и я встал на четвереньки.

– Тебе следует бежать. Я продолжаю к тебе возвращаться…

Эвелин вскочила на ноги.

– Какого черта ты творишь?

– Пою тебе серенаду. – Очевидно же. – Тебе не нравится?

– М-м-м, нет. Боже, ну почему нужно обязательно так странно себя вести и все портить? – Эх, вопрос на миллион долларов…

– Тьфу, неважно.

Эвелин распахнула дверь, и я выскочил вслед за ней из чулана, поймал ее за лодыжку и громко запел. Я встал на одно колено и взял ее за руку, словно умоляя, пока веселящаяся толпа с телефонами в руках наблюдала за мной.

Записывали нашу любовь.

Лицо Эвелин исказилось от ярости и стыда. Она вырвала руку из моей хватки.

– Боже, да ты чертов псих!

Она пронеслась через гостиную в сторону кухни.

Я поднялся на ноги и поклонился под редкие аплодисменты, как вдруг сквозь музыку пробились тихие звуки и прервали разговоры.

Кто-то играл песню Coldplay «Yellow». Не просто играл. Творил с ней что-то нереальное.

Я повернул голову и увидел парня в джинсах, футболке и шапочке, который в углу бренчал на гитаре. Его голос был хриплым и переполненным эмоциями. Аудитория вокруг него пришла в восторг – маленький оазис спокойствия, в то время как я стоял в бурлящем водовороте вечеринки, обуреваемый хаосом собственных мыслей.

Голос парня был ниже и грубее, чем у Криса Мартина, и придавал песне иную глубину, делая ее другой и в некотором роде совершенней.

И кроме небольшой группки случайных слушателей, остальные это упускали.

Бутылка текилы, теперь пустая, валялась на ковре. Я подбежал, схватил ее и запрыгнул на обеденный стол лицом к гостиной. Мои блестящие ботинки заскользили по полированному красному дереву. Мне удалось устоять на ногах, но бутылка разбилась о гладкую деревянную поверхность и рассыпалась по столешнице блестящими осколками.

Отвратительный поступок, но зато это помогло мне привлечь всеобщее внимание.

– Все заткнитесь на хрен!

В темной гостиной воцарилась удивленная тишина. Я шикнул ближайшему от аудиосистемы чуваку, чтобы он вырубил звук. Теперь можно было послушать, как парень в углу вкладывает в музыку всю душу.

К моему удовлетворению, гости притихли. Люди хлынули из кухни и заднего двора, чтобы послушать. Появился раскрасневшийся Ченс, который с фырканьем желал знать, что я сотворил со столом его родителей. Но я едва ли заметил его присутствие. Зажглись зажигалки. Мягкая подсветка телефонов осветила темноту, записывая настоящее чудо. Парень полностью обнажил душу. Выпустил свои эмоции наружу, позволяя всем присутствующим их услышать.

Песня закончилась на последней спокойной ноте, и воцарилась тишина. На несколько идеальных секунд комната затаила дыхание.

Я выдохнул.

– Да это же охрененно!

Мои слова вызвали аплодисменты и одобрительные возгласы, снова разорвавшие тишину. Осколки стекла под моими ботинками царапнули полированное дерево.

Потому что именно это мое призвание. Все разрушать.

Но исправить все, что я испортил за свою жизнь, было невозможно, да и я давно отказался от попыток. Умиротворение после песни испарилось и больше не сдерживало меня, а потому я позволил безумию взять верх. Единственное, что можно было сделать, подсказывал мой замутненный, пропитанный текилой разум, – это продолжать двигаться дальше. Бросаться с головой в безумие. Может быть, я благополучно приземлюсь. А может, и нет. С таким же успехом можно и потанцевать.

– Чувак! Какого хрена ты творишь?

Ченс выпучил глаза, когда увидел, как я отбиваю чечетку по разбитому стеклу, бросая вызов судьбе, предлагая ей позволить мне поскользнуться и упасть. Разрезать себя на кусочки зазубренными осколками и почувствовать настоящую боль вместо завывающей агонии, постоянно живущей в моем сердце.

– Я пою и танцую под дожде-е-ем… – напевал я.

Неплохо. Прямо как Фред Астер, если бы он был семнадцатилетним парнем, утопающим в выпивке и ненависти к себе.

– Родители меня на хрен прикончат! – бушевал Ченс. – Кто-нибудь, помогите мне снять этого придурка со стола.

Он попытался меня поймать, но я оттанцевал подальше, не сбиваясь с ритма, пока из кухни не появился Ривер Уитмор. Его красивое лицо было спокойным, уголки губ опущены. Каким бы уязвимым я его не видел в кладовке, все осталось там.

– Шоу окончено, – прорычал Ривер низким голосом, полным угрозы. Мужественный, уверенный и чертовски сексуальный. – Проваливай к черту.

Я опустился на колено, прижав одну руку к сердцу, а другой потянувшись к нему.

– Какое прекрасное чувство, я счастлив опять.

Но Ривер больше не играл. Его сочные губы скривились, и он сначала ударил меня по руке, а затем схватил меня. Регулярные побеги от санитаров за год в лечебнице добавили мне ловкости. Я увернулся от хватки Ривера и спрыгнул со стола в неизвестность… Как кот с девятью жизнями (часть из которых уже потрачена), я приземлился на ноги, перемахнул через диван и запрыгнул на кофейный столик.

– Просто пою и танцую под дожде-е-м… – Песню я закончил феерично, опрокинув пивные бутылки и раздавив ботинками еще больше стекла.

– Ты труп, ублюдок, – прорычал кто-то у меня за спиной.

Я резко развернулся и наткнулся на Фрэнки Дауда. Его нос был заклеен белым пластырем. Он наставил настоящий чертов полицейский электрошокер на красивого парня, похожего на зверя в черной футболке и с покрытыми татуировками руками. Между ними стоял музыкант в шапочке.

Фрэнки сделал выпад. Огромный татуированный парень с ловкостью бойца выбил электрошокер из рук, затем схватил Фрэнки за футболку и потащил сквозь толпу. Они свалились на ковер рядом с моей импровизированной сценой.

Ривер и Ченс тут же переключили внимание на двух парней, вцепившихся друг в друга на полу. Они разняли их, но Фрэнки вырвался из рук Ченса, тяжело дыша, и в растрепанной одежде.

– Сдохни, тварь! – орал Фрэнки, белый пластырь покраснел от крови. – Ты труп, слышал меня?! – Он схватил с моего стола разбитую пивную бутылку и направил ее на парня с татуировками. – Я убью тебя, ублюдок!

Ривер и Ченс попытались успокоить Фрэнки, но тот помахал своим оружием, удерживая их на расстоянии, а затем кинулся на здоровяка. Толпа ахнула, когда на предплечье заалел порез.

Парень с татуировками даже не поморщился. Он медленно взглянул на кровь, стекающую по руке, затем снова на Фрэнки.

– Это была ошибка. – В его голосе звучало обещание расправы.

В воздухе чувствовалось напряжение, как в гудящих высоковольтных проводах, протянувшихся от каждого присутствующего. И хотя высокий, хмурый псих несомненно представлял весьма сексуальное зрелище, его ранение могло серьезно подпортить вечеринку. А убийство Фрэнки было бы еще хуже.

Ни один из них не заслуживал неминуемого насилия, но меня же оно не пугало. В тот момент, когда внутри вновь ожили тени прошлых кошмаров, я хотел этого.

Я спрыгнул со стола и встал между парнями. Распахнул перед Фрэнки пальто и разорвал рубашку, обнажая грудь.

– Вот сюда, – прошипел я, похлопывая по месту над сердцем. – Бей прямо сюда. Ну же. Сделай это. Сделай это!

Толпа застыла, как в поставленном на паузу кино. Глаза Фрэнки расширились от шока, пока я молча бросил ему вызов, гадая, действительно ли он меня ударит.

Музыкант положил руку мне на плечо, его голос был тихим и спокойным.

– Эй, парень. Перестань. Эй…

Его успокаивающее прикосновение и мягкая интонация голоса проникли в хаос моих мыслей. Я позволил ему оттащить меня назад, пока Ривер забирал у Фрэнки бутылку.

Полагаю, не сегодня…

Вокруг послышался ропот, и я почувствовал на себе сотню взглядов. Шок, смешанный с жалостью, отражался в глазах, обращенных на чокнутого парня, желавшего смерти. Я застегнул пальто и потянулся за сигаретой, широко улыбаясь и весь искрящийся радостью и весельем. Потому что пусть идут к черту со своей жалостью.

– У кого-нибудь есть зажигалка?

У Ченса отвисла челюсть.

– Какого?.. Убирайтесь. Вы трое. – Он ткнул пальцем в меня, музыканта и татуированного зверя в черном. – Убирайтесь к чертовой матери из моего дома!

Ужасно оскорбленный, я прижал руку к груди и повернулся к музыканту.

– Грубо, правда?

Тот хохотнул, видимо, удивив даже сам себя, а затем истерически захохотал, заражая смехом и меня.

– Убирайтесь! – взревел Ченс.

Мы повернулись и побежали к двери, вдвоем смеясь как идиоты, а в спину нам летели бессильные угрозы Фрэнки. Мы помчались вниз по ступенькам, музыкант споткнулся и тяжело рухнул на лужайку перед домом. Я последовал его примеру, и мы так и остались лежать на спине, задыхаясь от хохота.

– Кажется, нас не представили. – Я протянул ему руку. – Холден Пэриш.

– Миллер Стрэттон.

Мы пожали руки, а затем на нас упала угрожающая тень ходячего секса.

– А кто этот супермен?

Миллер схватился за бока, едва способный говорить.

– Ронан Венц.

Я протянул руку вверх.

– Очень приятно.

Ронан скрестил руки на груди, одна из которых была испачкана кровью до запястья.

– Сумасшедшие ублюдки.

– Как ты это сделал? – спросил я Миллера, вытирая глаза.

– Сделал что?

– Играл и пел вот так. Как… чертово чудо.

Он покачал головой, хотя я видел, что мои слова его тронули.

– Ничего особенного. Все давно знают эту песню. Ей уже миллион лет.

– Песню, может, и слышали, но ты обнажил душу и сердце. Такое не каждый день увидишь.

Ченс распахнул входную дверь.

– Я сказал, убирайтесь на хрен с моей территории!

Он бросился к нам вниз по лестнице, за ним следовал Ривер, выражение его лица все еще было жестким и тщательно контролируемым.

Это я с ним сделал. Высосал его улыбку, как вампир, которым и являюсь…

Светловолосая девушка принесла Миллеру его гитару, и тогда пришло время уходить. Он, Ронан и я помчались к моей машине, под защиту Джеймса с его видом мафиози.

– Добрый вечер, Джеймс, – сказал я. – Не будете ли вы так любезны избавить меня и моих друзей от этого района?

Джеймс не задавал вопросов, но делал так, как я просил, и это мне нравилось в нем больше всего. А еще то, что он водил машину, как Харви Кейтель в «Криминальном чтиве».

– Домой, сэр? – спросил он, уверенно ведя седан на бешеной скорости по темным улицам.

– Черт возьми, нет. – Я повернулся к своим новым спутникам. – Есть идеи, джентльмены?

Миллер и Ронан обменялись взглядами, а затем здоровяк кивнул.

– В мое место, – произнес Миллер. – Жилой комплекс «Лайтхаус».

Джеймс направился по обсаженным деревьями улицам в более бедный район на утесе. Поездка занимала десять минут. Но он добрался за пять, затем припарковал машину на дерьмовой стоянке с разбитым тротуаром под алюминиевым навесом.

– Мило, – прокомментировал я. – Афтерпати у mon amie Стрэттона?

– Не совсем. – Миллер кивнул на Джеймса. – Как долго он будет ждать?

– Столько, сколько потребуется. – Я закурил гвоздичную сигарету и отмахнулся от дыма и любопытных взглядов парней. – Не бойся, Джеймсу хорошо платят.

– Ладно. Пойдем.

Миллер и Ронан повели меня вниз к изолированному участку пляжа, на котором передвигаться оказалось нелегко. Над нами нависали скалы, а сузившаяся тропинка была вся усеяна камнями. В моих ботинках хлюпала вода, портившая обувь песком и солью.

Может быть, меня собираются убить, а потом сбросить тело в океан.

После безумия на вечеринке я бы не слишком этому удивился.

В конце концов тропинка свернула в сторону от прибоя, и идти стало легче. Преодолев особенно большой пористый кусок скалы, мы подошли к небольшой рыбацкой хижине, притулившейся к массивному валуну. У нее был свой собственный кусочек пляжа и яма для костра с видом на океан, шумевший теперь на безопасном расстоянии. Дальше на восток путь преграждал обвал, защищавший хижину от незваных гостей.

Я заглянул внутрь небольшого строения. Смотреть особо не на что. Из грубо вырезанного в стене окна лился лунный свет и освещал деревянную скамью и стол.

– Неплохо. Но небольшой ремонт не помешал бы.

Ронан развел костер, а Миллер тяжело рухнул на один из трех камней вокруг кострища, представлявших импровизированные стулья. Он порылся в рюкзаке и высыпал на ладонь несколько жевательных резинок.

– Колеса? – поинтересовался я. – Делись с ближним, Стрэттон.

– Глюкоза. У меня диабет.

Я опустился на свой собственный камень-стул, новость поразила меня на удивление сильно. Я едва знал этого парня, но что-то подсказывало мне, что он уже достаточно настрадался.

– Ты в порядке?

– Ага. Спасибо, – ответил он. Ронан тем временем развел огонь с помощью жидкости для розжига. – Чем ты так разозлил Ривера Уитмора?

Поставил его в неловкое положение, как настоящая сволочь.

– Я сегодня многих позлил. Тебе стоит быть более конкретным.

– Когда вы играли в эту семиминутную игру.

– Ах да, – протянул я, блуждая взглядом по черном океану, чьи волны разбивались о скалы и покрывались белой шапкой пены. – Не помню.

– Уверен?

– Похоже, ты разочарован.

– Я надеялся, что ты врезал ему по яйцам.

– Рассказать?

Миллер на мгновение задумался над ответом, затем устало покачал головой.

– Не сегодня.

– Вполне справедливо, – согласился я, радуясь, что тему замяли.

Ронан вошел в Хижину (с большой буквы Х) и вернулся с пивом в руках. Я с благодарностью взял одну бутылку, но Миллер отказался.

– Все еще неважно себя чувствую, – пояснил он и достал из рюкзака бутылку апельсинового сока.

В двадцати ярдах[19] накатывали и отступали волны океана, а ветер был прохладным и бодрящим.

Умиротворение.

Океан, решил я, не похож на озеро. Океан был живым и движущимся, его переполняла энергия, накатывала и разбивалась о берег, омывала зазубренные, разбитые скалы и оставляла их гладкими.

Озеро же было зловещим. Застывшим. Его холодная черная вода заполняла каждую пору, и если засосет тебя, то не оставит и следа.

Я вздрогнул и попытался сделать то, что всегда советовал доктор Лэнг, – заземлиться в настоящем моменте, где прошлое не могло меня коснуться.

– Здесь хорошо, – протянул я. – Действительно хорошо, черт возьми. Как будто я могу просто… дышать полной грудью.

Миллер кивнул.

– И я.

– И я, – отозвался Ронан со своего камня рядом с Миллером.

По дороге я узнал, что Ронан недавно переехал в Санта-Круз из Висконсина, а это означало, что они с Миллером знакомы всего несколько дней, но уже чувствовали себя совершенно непринужденно в обществе друг друга. Я оглядел костер, Хижину, океан и двух друзей, сидящих в дружеском молчании.

У меня есть все деньги мира, но то, чего я хочу больше всего, купить нельзя.

– Парни, а вы часто здесь тусуетесь?

– Почти каждый день, – ответил Миллер. – Ты тоже можешь приходить сюда. В любое время. Mi casa es su casa[20]. Правда это не дом. Как сказать по-испански: «Наша дерьмовая хижина – твоя дерьмовая хижина?»

– Nuestra choza de mierda es tu choza de mierda, – быстро ответил я, чтобы скрыть прилив счастья, грозивший превратить меня в безвольную лужицу. Как и Беатрис, порывавшаяся готовить мне ланчи на учебу.

У Миллера брови поползли вверх.

– Ты говоришь по-испански?

– И по-французски. Еще по-итальянски. Немного по-португальски и по-гречески.

– Ты вундеркинд, что ли? – изумился Ронан.

– Так говорят. Мой IQ – сто пятьдесят три.

Миллер недоверчиво присвистнул.

– Кажется, довольно полезные навыки, да?

– Полезные? – он фыркнул. – Все равно что иметь ключ к разгадке жизни.

– Если бы, – вздохнул я, наслаждаясь тем, как легко у меня завязывался разговор с этими парнями. – По моему опыту это означает лишь, что бесконечные мысли в голове могут мучить меня более изощренным способом сразу на нескольких языках.

Повисло короткое молчание, и я затаил дыхание, ожидая насмешек или того, что меня вышвырнут со своего пляжа.

– Итак, – наконец отозвался Миллер. – Мне направлять тебе свои домашние задания по электронной почте или предпочитаешь бумажную версию?

Меня наполнило теплом.

– Без шансов, Стрэттон.

– Да, здесь просто идеально, черт возьми, – воскликнул я через несколько минут. – Как будто мы на краю света и никто не может нас тут достать.

– Ага, – согласился Миллер, а Ронан кивнул.

Я сделал глубокий вдох. Терять нечего. Была не была.

– Я гей, – выпалил я. – Просто хочу сразу все прояснить. На случай, если это не было очевидным. Проблемы возникнут?

Брови Миллера сошлись на переносице.

– Нет. С чего бы?

– Спроси моего отца, – ответил я, и в моей груди зародилась надежда. Я посмотрел на Ронана.

– А как насчет тебя?

Ронан допил остатки своего пива и отбросил бутылку в сторону.

– Нет, я не гей.

Мы с Миллером обменялись взглядами и взорвались диким хохотом. Настолько неукротимым, что можно смеяться, пока не забудешь, что собственно тебя так рассмешило. Именно такие мгновения моментально укрепляют дружеские отношения. Теплый воздушный шар внутри меня расширился, на несколько мгновений вознеся меня над тьмой. Когда я отдышался и вернулся на землю, мое место было у этого костра, с этими ребятами.

– Ты сумасшедший ублюдок, знаешь об этом? – продолжая смеяться, сказал мне Миллер.

– Так меня и называют.

– Знаешь, ты ведь мог быть с ними. Среди популярных учеников.

– Зачем, если намного веселее над ними издеваться?

– Веселее, – повторил Ронан, не сводя глаз с ревущего пламени. – Так вот ради чего было все это дерьмо с Фрэнки? Ради Веселья?

– Я сделал это, чтобы застать его врасплох, – солгал я. – Вот и все.

На их лицах отразилось одинаковое выражение сомнения и беспокойства, но они не стали давить, и я понял, что один из ключевых принципов их дружбы – предоставление друг другу пространства.

– Откуда ты? – спросил Миллер через некоторое время.

– Из Преисподней. Сиэтл, – уточнил я. – Хотя не сам Сиэтл был адом, только дом моих родителей. Сейчас я живу со своими тетей и дядей. У них здесь загородный особняк, в районе Сибрайт, но они поживут в нем год, пока я не окончу школу.

– Зачем вообще утруждать себя школой? – поинтересовался Миллер. – С таким IQ, как у тебя, разве ты не должен лечить рак или создавать роботов в Массачусетском технологическом институте?

– Медицина требует дисциплины. У меня ее нет.

– А чем ты хочешь заниматься?

– Стать писателем, – ответил я, потирая испачканные чернилами пальцы. – Не знаю, смогу ли я в этом преуспеть.

– Почему бы и нет? Ты достаточно умен.

– Запредельный IQ означает, что я легко владею языком и словами, но это не гарантирует, что они будут задевать души. – Я повернулся к Миллеру. – Как твоя музыка. Она была от всего сердца. Когда я научусь писать так, как ты играешь, мой друг, вот тогда я буду называть себя писателем.

Он, казалось, был сильно удивлен комплиментом и не знал, что с ним делать. Но я усвоил здешние правила и не настаивал.

С Ривером я должен был поступить так же.

– Тебе оставался всего год старшей школы, – наконец выдал Миллер. – Зачем уезжать?

– За меня все решили. После второго года старшей школы мой отец устроил мне небольшую поездку в глушь.

– Ты имеешь в виду лагерь?

– Конечно, – ответил я, чувствуя, как рот наполнился горечью. – Лагерь. Этот тур подразумевал год в Швейцарии. В Лечебнице дю Лак Леман. Для нас с вами это Женевское озеро.

– Лечебница?..

– Дурка. Сумасшедший дом. Психиатрическая лечебница. Как хотите называйте.

Он отвел взгляд.

– Господи…

– Насколько я могу судить, никакого Господа нет, – грустно возразил я. – Поверь мне. Я проверял.

Наступило еще несколько мгновений тишины, и я забеспокоился, что был слишком откровенен для такой ночи, как эта. Затем Ронан, который некоторое время молчал, разжег огонь сильнее, выстрелив в него из бутылки с бензином.

– Наверное, тот лагерь посреди дикой природы был просто убойным местечком.

Я уставился на огонь, ощущая, как ко мне возвращается тепло, а с ним и веселье.

– Этот парень настоящий?

– На сто гребаных процентов. – Миллер чокнулся соком с моим пивом. – За то, что выжил в лагере. И за Швейцарию.

Я сглотнул внезапные слезы.

– За Ронана, ты великолепный ублюдок, – хрипло провозгласил я и потянулся, чтобы чокнуться с ним бутылками. – За то, что мы на сто процентов настоящие.

Ронан порылся в кармане куртки и вытащил маленький желтый предмет.

– За Фрэнки, тупого ублюдка, который не заметил, как я стащил его полицейский электрошокер.

На долю секунды мир замер, а потом мы расхохотались. Мы смеялись до тех пор, пока мне не захотелось плакать от уверенности, что это странное счастье не продлится долго. В конце концов, я все испорчу. Миллеру и Ронану надоест мое дерьмо, или из-за отсутствия у меня тормозов я перейду черту, и они решат, что я не стою их дружбы.

Но в то же время я здесь, и это даже больше, чем можно было надеяться. Это идеально.

Глава 5. Ривер

– Я собираюсь начать с того, что разбужу ваши одурманенные летом умы, – произнес мистер Рейнольдс. Приятный на вид учитель математики с торчащими усами и в очках с толстыми стеклами нарисовал на белой доске синим маркером оси x и y. – Для начала освежим в памяти информацию о связи между дифференцируемостью и непрерывностью функции.

Я вздохнул с облегчением. После всего сумасшедшего дерьма, которое произошло на вечеринке Ченса в субботу, я все выходные старался не думать о тех двух минутах с Холденом Пэришем в чулане. В моей жизни и так было слишком много путаницы и неясных эмоций; больше мне не нужно. Математика – точная наука. Конкретная. В ней действуют нерушимые правила.

До той ночи я думал, что и моя жизнь такая же.

В окно проникал утренний свет, пока весь класс математического анализа – всего около двенадцати человек, так как предмет был необязательным – вытаскивал карандаши и открывал блокноты. Когда я снял с себя форменную куртку, то задел свой карандаш, и тот упал и откатился мне за спину. Харрис Рид, худой, жилистый парень, которого я знал по прошлогодней алгебре, поднял его и, застенчиво улыбаясь, протянул мне.

– Вот, держи.

Я одарил его своей самой дружелюбной улыбкой в ответ.

– Спасибо, приятель.

Ребята из моей компании назвали бы Харриса чудиком или ботаником, если бы они вообще о нем думали. Но я поклялся никогда никого не заставлять себя чувствовать ничтожеством без причины. Кроме того, вероятно, с Харрисом у меня было больше общих тем для разговора, чем с любым парнем из футбольной команды.

– О, и поздравляю, – добавил Харрис.

– С чем?

Он смущенно улыбнулся.

– Тебя выбрали Королем Осеннего бала. Сегодня утром?

– Ах да, – ответил я со смехом. – Спасибо.

Ранее на торжественном собрании в спортзале нас с Вайолет Макнамара провозгласили Королевой и Королем Осеннего бала. Мероприятие вылетело у меня из головы через десять минут после окончания.

Взяв карандаш, я повернулся обратно и чуть не выронил его снова. В дверях, развалившись, стоял Холден Пэриш.

Проклятье…

Он лениво прислонился своим высоким телом к дверной раме, будто хозяин этого чертова места. Несмотря на теплый день, на нем было серое шерстяное пальто поверх зеленой рубашки в цвет глаз. Серебристые волосы были откинуты со лба и уложены густыми волнами.

Он был дьявольски красив. Так горяч, что замирало сердце и текли слюни. И справиться с этой реакцией оказалось невозможно.

Мои глаза, разум и тело пришли к одному и тому же выводу, и я был беспомощен отрицать это.

Холден внимательно осмотрел класс, пока его взгляд не остановился на мне. Между нами как будто пробежал ток, и эта связь мгновенно пронеслась по позвоночнику к паху.

– Вам чем-нибудь помочь? – поинтересовался мистер Рейнольдс, тепло улыбаясь. – Урок уже начался…

– В этом богом забытом кампусе все коридоры одинаковы, – проворчал Холден и сунул мистеру Рейнольдсу клочок бумаги. – Меня перевели.

Рейнольдс прочитал бумагу и нахмурился.

– Вы бросили Францию, чтобы приехать сюда? Есть какие-то особые причины?

– Cela ne m’apportait plus rien[21], – произнес Холден с безупречным акцентом. – Честно говоря, я тоже сомневаюсь, что и этому классу есть чем меня удивить, но… – Его взгляд, устремленный на меня, немного смягчился, – возможно, еще осталось, чему можно поучиться.

– Мы рады, что вы теперь с нами. – Рейнольдс с озадаченной улыбкой окинул наряд Холдена. – Снимайте пальто и можете ненадолго остаться, – поддразнил он.

– Нет, спасибо. – Холден прошелся по классу, не обращая внимания на преследующие его любопытные взгляды. Половина столов была пуста, поэтому, естественно, он сел рядом со мной.

Дерьмо…

Я смотрел вперед, сосредоточенный на уроке, но сердце колотилось слишком быстро. Холден развалился боком на своем стуле, даже не притворяясь, что не пялится на меня; я чувствовал, как его взгляд скользил по коже, посылая холодок по руке и шее.

Наконец, я повернулся к нему лицом.

– Тебе чем-нибудь помочь? – прошептал я.

– Мне нужно с тобой поговорить, – прошептал он в ответ.

– Ты перевелся в продвинутый класс математического анализа, чтобы просто со мной поговорить?

Он пренебрежительно махнул рукой.

– Я все это выучил уже много лет назад. У меня благие намерения.

– Ну да. – Я скрестил руки на груди, борясь со своим взглядом, который продолжал постоянно опускаться на его губы. – Ты совершенно испортил обеденный стол Блейлоков. Ченса на две недели закрыли дома. Ему даже чуть не запретили играть на матче в честь Осеннего бала.

Холден закатил глаза.

– Уверен, что это трагедия.

Я склонил голову набок.

– Ты всегда ведешь себя как придурок по отношению к совершенно незнакомым людям?

– Слово всегда ко мне не применимо, – парировал он. – И не нужно сильно переживать. Мистер Блейлок позвонил моему дяде, и у них состоялся милый разговор, в ходе которого было решено, что я заплачу за совершенно новый столик. И не из местного мебельного магазина.

– Значит, ты устроил настоящий бардак и теперь с помощью денег его устранил.

Холден нахмурился, сбитый с толку.

– А разве они не для этого нужны?

Я едва сдержал рвущийся наружу смешок.

– Понятие личной ответственности для тебя вообще что-нибудь означает?

– Смутно знаком с этим термином, – произнес он, его язвительное выражение лица немного смягчилось. – На самом деле, именно поэтому я здесь. Из-за тебя.

Пульс участился, и я сильнее напряг скрещенные руки, хотя и не мог сказать точно, пытался ли защититься от его слов или, наоборот, цеплялся за них.

– Повтори-ка еще раз?

– Хочу поговорить с тобой о том, что произошло на вечеринке. То, что я сказал в кладовке…

– Забудь об этом, – прервал его я и подался вперед, внезапно испугавшись, что весь класс нас слушает.

– Но я…

– Сказал же, забудь. Ничего не произошло. Я был пьян в стельку. И ничего не помню, так что просто забудь, черт возьми.

– Мистер Уитмор, – окликнул меня Рейнольдс с доски. – Раз вы сегодня такой разговорчивый, возможно, сможете поделиться и с классом. Не могли бы вы, пожалуйста, назвать мне все значения x, при которых f является непрерывным, но не дифференцируемым?

Холден откинулся на спинку стула с приводящей в бешенство улыбкой на губах. Я оторвал от него свой сердитый взгляд и изучил небольшой график с изогнутыми и V-образными линиями, а затем сделал кое-какие вычисления в блокноте. Точные ответы, которые никогда не изменятся.

– Минус два и ноль, – ответил я.

Мистер Рейнольдс просиял.

– Превосходно!

Многие ученики в классе тоже улыбнулись. Девушки восхищенно, парни с уважением.

– Слава королю, – пробормотал Холден. – Я удивлен, что класс не разразился аплодисментами.

– Так обычно и бывает, – возразил я. – Когда я на поле.

Холден выгнул бровь.

– Туше, Уитмор.

– И, мистер Пэриш, – громко позвал мистер Рейнольдс. – Как вы думаете, какое правило помогло Риверу прийти к такому ответу?

Холден не ответил, а я не отвел взгляда. Мы не могли оторвать глаз друг от друга, даже если бы от этого зависела наша жизнь, и в течение нескольких драгоценных мгновений мне было все равно, что кто-то о нас думает. Застенчивость улетучилась, и мы просто наблюдали друг за другом, губ коснулись улыбки, и что-то незнакомое зародилось в моем сердце.

– Мистер Пэриш?

Холден не сводил с меня глаз.

– Не всякая непрерывная функция дифференцируема, но любая дифференцируемая функция непрерывна.

– Очень хорошо! В этом году у нас отличное начало. Вы двое – перспективный дуэт.

Я быстро опустил взгляд на свой блокнот. Ко мне снова вернулась застенчивость, сжала мое сердце и захлопнула готовые открыться двери.

– Слышал? – задумчиво протянул Холден. – Мы дуэт.

– Нет, – отрезал я тихо и холодно. Не дуэт.

Как в математической формуле. Мы не можем превратиться во что-то другое.

Я больше ничего не сказал за все время урока. Одна часть меня чувствовала себя дерьмово из-за того, что я игнорировал Холдена, а другая половина отрицала, что мне на это не насрать. Он разгромил дом моего лучшего друга. Он был напыщенным придурком, который думал, что знает меня. Я ничего ему не должен.

Я повторял это снова и снова, чтобы заглушить другие нежелательные чувства. Например, сверхчувствительность моего тела к близости Холдена и постоянное желание на него посмотреть. Впитать в себя его образ. Как будто он был картиной с тысячью деталей, ожидающих, чтобы их обнаружили под всеми этими слоями…

Хватит.

Когда прозвенел звонок, я собрал свои вещи и попытался поскорее уйти, задаваясь вопросом, как пережить семестр, сидя рядом с Холденом. У двери образовалось столпотворение, пока Рейнольдс раздавал учебные пособия. Холден развалился на стуле, не прилагая ни малейших усилий, чтобы скрыть, за кем он наблюдает.

Я почувствовал досаду. Тот же самый привкус недовольства собой, которое испытал на вечеринке, когда мне захотелось схватить его за лацканы его модного пальто и…

Сорвать его?

Черт возьми, у меня не должно возникать таких мыслей и реакции на него. До Холдена у меня их и не было.

Не было или я их не слышал?

Не нужно об этом.

Пара учеников спросила меня о шансах команды «Центральных» в этом году на еще один чемпионат и смотрел ли я последний сезон Озарка. Я пробормотал несколько вежливых ответов и пожелал, чтобы чертова очередь ускорилась. Холден поднялся со своего места и стоял всего в нескольких шагах позади меня.

– Я слышала о твоей маме, Ривер, – тихо произнесла Анджела Рейес, застенчивая, тихая девушка. – Мне очень жаль.

Острая боль пронзила грудь. Я забыл о своей матери и в этом тоже винил Холдена. Он проник в мои мысли без приглашения и вытеснил оттуда все остальное.

– Ага, спасибо.

Я выхватил учебник из рук Рейнольдса и вышел на яркое солнце. Завернув за угол, прислонился к стене и скомкал бумажку.

Мгновением позже из-за угла вынырнул Холден.

– Ты в порядке?

– Конечно. Все отлично. Лучше не бывает.

– Что случилось с твоей мамой? – тихо спросил он. – Если можно спросить.

Я уже собрался было промолчать. Да и зачем? К чему подпускать его ближе?

– Рак. Четвертая стадия. Сначала в печени, а теперь в поджелудочной железе и верхних отделах кишечника.

Лицо Холдена застыло.

– Сочувствую.

Я оттолкнулся от стены.

– Да, спасибо, мне нужно идти…

– Ривер, подожди…

Я резко обернулся.

– Господи, ну что? Чего ты хочешь?

– Извиниться. За то, что сказал в чулане.

Я весь напрягся.

– Тебе не за что извиняться.

Зеленые глаза Холдена впились в мои.

– Разве?

И снова казалось, будто он заглядывал прямо в мое сердце и разум, читая все секреты, которые я прятал… даже те, которые были зарыты так глубоко, что я забыл об их существовании. До него.

– Слушай, я без понятия, что ты там задумал, но мне это дерьмо не нужно, – огрызнулся я. – Просто оставь меня в покое.

Холден стиснул зубы, в его глазах промелькнула боль. Хотя мне казалось, что я сумел справиться с тем, что он вновь выпустил наружу, я ушел.

Школьный день тянулся до бесконечности. Я вернулся домой и поднялся по лестнице наверх, надеясь провести несколько минут в одиночестве, чтобы собраться с мыслями перед футбольной тренировкой.

– Ривер?

Голос моей матери был слабым, но все же достаточным, чтобы я услышал через приоткрытую дверь.

– Привет, мам, – сказала я, входя внутрь. Она выглядела такой чертовски маленькой в этой большой кровати.

– Я тебя не задержу. Всего на пару слов.

– Конечно. – Я поставил сумку на пол и сел на край кровати, пытаясь улыбнуться. – Что стряслось?

– Не делай этого, пожалуйста, – мягко сказала она.

– Не делать что?

– Не притворяйся. – Она погладила пальцами по моей щеке, а затем взяла меня за руку. – Ты выглядишь измотанным. Или тебя что-то тревожит.

– Просто день в школе был странный. Меня выбрали Королем Осеннего бала.

Ее глаза загорелись.

– О, дорогой, я так за тебя рада!

– Спасибо.

– Ты не в восторге?

– Если ты радуешься, то и я рад.

– Ты ж мой сладкий. – Мама обняла меня, ее тело было таким пугающе худеньким и хрупким, что я боялся ненароком сломать ее. – Могу я тебя кое о чем спросить?

– Валяй.

– Ты счастлив?

Я тихо фыркнул.

– Как же можно?

– Я не имею в виду себя. Я имею в виду все остальное в твоей жизни. Ты счастлив? Это твой выпускной год…

– Ага, все идет отлично. По крайней мере все пять дней.

– Умник.

– Это же лучше, чем тупица.

– Верно. – Мамина улыбка смягчилась. – Просто иногда я волнуюсь. Твой отец очень серьезный и целеустремленный, когда речь заходит о твоем будущем – жизни в центре внимания, которая выпадает не многим. Но грош этому цена, если ты мечтаешь о другом.

– Все не так просто. То, чего хочу я…

– Да? – Она наклонилась вперед. – Ты все можешь мне рассказать. Особенно сейчас. Не хочу шантажировать своим диагнозом, но…

Я фыркнул от смеха, но он быстро исчез.

– Мы оба усердно работали многие годы. Если я внезапно захочу другого, это разобьет ему сердце.

– А ты хочешь что-то другое?

Я подумал об ответе и внезапно понял, что у меня его нет. Что бы я делал, если бы не играл в футбол? Будет ли мне достаточно работы в автомастерской?

– Не знаю, – ответил я наконец.

– А как насчет твоего сердца?

– А что с ним?

Она тихонько засмеялась.

– Оно у тебя есть.

– Не совсем понимаю, что ты хочешь от меня услышать, – ответил я. – Оно… есть.

– В том-то и дело. Должно быть нечто большее, чем просто «есть». Твое сердце должно быть живым, биться и наполняться радостью. Больше всего на свете я хочу видеть тебя счастливым.

– Пока не знаю, мам. Столько всего происходит.

– Знаю. Но слушай свое сердце. Это все, о чем я прошу. И, пожалуйста, не нужно ради меня идти против своих желаний. Мне просто любопытно, есть ли у тебя кто-то особенный.

Перед глазами сразу же всплыло безумно совершенное лицо Холдена.

– Вайолет, – выпалил я.

– Моя Вайолет? Правда? Она прелестна, но ты больше про нее не говорил, и я подумала…

– Да, и вообще, у меня есть кое-какие новости. Кажется, я слышал, как подъехала ее машина. Подожди.

Я быстро направился к двери, полный решимости положить конец смущению и неразберихе в голове. Вернуть мою жизнь в привычное русло, которым она шла с тех пор, как я научился держать футбольный мяч.

Я распахнул мамину дверь и чуть не врезался в Вайолет собственной персоной. Она тихонько вскрикнула от удивления.

– Черт, прости, что напугал тебя, – воскликнул я, насильно заставляя свое тело хоть как-то отреагировать на ее женскую красоту и почувствовать что-то. Что угодно.

– Все нормально, – сказала Вайолет с нервной улыбкой. Я могу зайти попозже, если…

– Нет, заходи. Пожалуйста.

– Привет, дорогая, – тепло поздоровалась мама, когда мы подошли к ее кровати.

– Здравствуйте, миссис Уитмор.

– Нэнси, прошу тебя. Помнишь?

– Точно. Хорошо.

Маме нравится Вайолет. Мы можем сделать ее счастливой. А что еще имеет значение?

Я взял Вайолет за руку, которая казалась такой маленькой и хрупкой в моей.

– После пятничной игры мы вместе с Вайолет идем на бал.

– Правда? Как мило.

Вайолет коротко рассмеялась.

– Он Король бала, а из-за сбоя в матрице Королевой бала выбрали меня. Думаю, у него просто не оставалось выбора.

– Ха, нет. Наоборот, с удовольствием, – ответил я. У меня вспотели ладони. Я отпустил ее руку и быстро потянулся за своим рюкзаком, который оставил на полу. – Мне пора на тренировку. – Я поцеловал маму в ее шелковый шарф. – Пока, мам.

– Береги себя, милый.

Я не забыл бросить взгляд на свою Королеву Осеннего бала.

– Позвоню попозже, хорошо?

– Да, конечно.

– Отлично. – Я чмокнул ее в щеку и поспешил к выходу.

В своей комнате бросил рюкзак и плюхнулся на кровать.

– Как же неловко все вышло, – пробормотал я в потолок. – Что, черт возьми, со мной не так?

«Кто еще знает, что ты гей?» – прошептал в ответ чей-то голос.

– Черт.

Все бессонные выходные я гнал вопрос Холдена прочь из своих мыслей. Но стоило закрыть глаза на несколько минут отдыха, которые оставались между школой и тренировкой, как он прокрался и преследовал меня, требуя ответа.

Он ляпнул это в шутку. Чтобы смутить футболиста, застрявшего в чулане наедине с парнем. Это ничего не значило.

Вот только его слова нашли благодатную почву и теперь сильно беспокоили. Я это чувствовал. Он видел меня насквозь.

Я еще раз ругнулся и вскочил с кровати, чтобы собраться на тренировку. Холден не знал, о чем спрашивает. В НФЛ не было открытых игроков-геев, да и на уровне команд колледжей их тоже едва ли можно отыскать. Их просто нет, да и к тому же вся моя жизнь была направлена на одно и только одно – стать профессионалом.

Такой ответ нельзя было назвать уверенным или исчерпывающим, но другого у меня не нашлось.

Глава 6. Холден

– Вы здесь, – говорит наставник Браун, – потому что ваши родители желают вам добра. Они хотят спасти вас от ошибок прошлого и ложных представлений о том, что естественно, а что нет. Они хотят спасти вас от самих себя.

Он останавливает на мне взгляд своих черных глаз и коротко кивает.

– Его.

Грубые руки хватают меня за плечи и тащат по каменистой земле от костра к озеру. Босые ноги отзываются болью, а затем немеют от ледяной воды. Она лижет мою обнаженную кожу, замораживая до самых костей. Холод поднимается все выше, до талии, затем до груди, лишая дыхания, а потом меня полностью окунают под воду.

Я выныриваю, отплевываясь, челюсть дрожит. Сильные руки, словно впившиеся в плечи железные когти, волокут меня обратно на берег. Я брыкаюсь и кричу, дергая онемевшими конечностями, которые меня не слушаются.

– Отпустите меня! – хрипло кричу я, губы с трудом выговаривают слова. – Отпустите меня! Отпустите меня… Пустите…

Отдайте меня воде.

Я скорее сдамся ее холодным глубинам, чем поверю, что мои родители хотели этого для меня…

Задыхаясь и трясясь, я проснулся в холодном поту и понял, что брыкаюсь и извиваюсь под удушающим весом.

– Отпустите меня…

Дикий пейзаж Аляски исчез, и вокруг материализовалась моя спальня в гостевом доме. Из легких с трудом вырывалось надсадное дыхание. Косой луч золотого света падал на деревянные полы.

– Я здесь. Не там. Здесь.

Я стиснул в кулаках простыни, цепляясь за эту комнату и дом. Когда сердце замедлило свой панический бег, я вылез из кровати и, пошатываясь, направился в ванную. Сделал душ настолько горячим, насколько мог выдержать, подставив лицо под струи, чтобы обжигающая вода смыла слезы.

После этого я вытер запотевшее зеркало в ванной и уставился на свое отражение. Опустошенный и затравленный, с блестящими, покрасневшими глазами. В голове роились мысли, воспоминания и зловещий шепот.

Они послали тебя туда специально. Они знали и все равно послали…

Отражение превратилось в паутину трещин, и я отдернул кулак. С трех костяшек левой руки в белую фарфоровую раковину капало красное. Но эта боль была острой, живой и отрезвляющей. Не сном. Она была реальной и принадлежала мне.

Дыхание успокоилось, я вскинул подбородок и стиснул зубы. Теперь отражение смотрело жестко, холодно. Я поднял свой окровавленный кулак, как обещание.

– Больше никогда…

Переодевшись в черные брюки, черную водолазку и свое самое толстое длинное серое пальто, я вышел из гостевого дома, прошел мимо бассейна и направился в главный дом. Мэгс и Редж завтракали, Беатрис привычно хлопотала на кухне, напевая себе под нос.

– Ой, Холден! – воскликнул дядя Реджинальд. – Доброе утро! Как раз к завтраку. Не желаешь?..

– Зеркало в моей ванной нужно заменить, – заявил я.

– Да? – Тетя Мэгс коснулась своей шеи. Ее взгляд упал на мою перемотанную левую руку. – Что произошло?

– У моего кулака случилась незапланированная встреча с зеркалом. Семь лет невезения. Или семнадцать? Никогда не могу запомнить.

– Não, obrigado[22], – отмахнулся я от пакетика с обедом, предложенного Беатрис. Я похлопал по фляжке в кармане пальто. – Сегодня на жидкой диете. Чао.

Я ушел, даже не взглянув на нежный, смущенный взгляд Беатрис. Иначе бы расклеился. Я не мог смотреть ни на кого из них с их лицами, полными надежды на отношения как в настоящей семье.

Они не спасли меня тогда. И не смогут спасти сейчас.

Выйдя на улицу, я потянулся за фляжкой. Первый глоток выжег часть воспоминаний-снов. Второй глоток, и я почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы Джеймс во время разговора не заподозрил, что несколько минут назад я был на грани срыва.

– Мистер Пэриш, – поприветствовал он, открывая для меня заднюю дверь седана. – Вы готовы, сэр?

– У меня есть выбор? – Я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. – Еще один день в цирке.

Моим первым уроком в тот день был английский. Мисс Уоткинс, худая, похожая на мышку женщина с пышными каштановыми волосами и в очках, приветствовала нас, прочитав отрывок из «Нагишом» Дэвида Седариса. Класс взвыл от смеха.

– В этом модуле, – сообщила миссис Уоткинс, – мы будем изучать искусство мемуаров. Будете читать произведения великих писателей – Седариса, Джеймса Болдуина, Эрнеста Хемингуэя, Майю Анжелу, Джоан Дидион – и синтезировать искусство письма с особой художественной формой автобиографии.

Я чуть выпрямился.

Ладно. Кажется, есть один урок, который я действительно смогу пережить, не выколов себе глаза карандашом от скуки.

– Вы будете писать эссе об изученных новеллистах, а также я предоставлю вам возможность рассказать и ваши собственные истории. – Мисс Уоткинс тепло улыбнулась. – Ни чью жизнь нельзя назвать обычной.

Как бы сильно нам этого ни хотелось.

После многообещающего начала дня с английского все пошло под откос, а занятия оказались безбожно легкими и бессмысленными. Я пережил этот день, не спалив школу дотла – небольшая победа. Но когда настал черед последнего урока, математического анализа, желудок скрутило от незнакомого ощущения.

Я не нервничаю из-за парня. Только не я. Никогда.

После всего, через что мы прошли вместе с моим сердцем, я не мог допустить на нем даже малейшей травмы. Достаточно того, что оно все еще билось. Но, черт возьми, в ту секунду, когда я взглянул на Ривера Уитмора, пульс участился, а по спине пробежали мурашки. Как крошечное напоминание о том, что значит быть живым.

Я снова занял пустое место рядом с ним, пряча забинтованную руку в кармане пальто. Ривер отказывался со мной разговаривать и даже не смотрел в мою сторону, но я чувствовал его настороженность; постукивающий карандаш и дергающаяся нога, как азбука Морзе, сообщали мне, что я проник ему под кожу.

Сорок пять мучительных минут я вел себя хорошо, наслаждаясь близостью Ривера. Его запахом. Древесный аромат одеколона с нотками бензина после автомастерской. Мощное, пьянящее сочетание, которое наводило на неуместные мысли.

Больше, чем обычно.

Сделай одно доброе дело. Всего одно. И, может быть, кошмары оставят тебя в покое.

Я бросил маленький, идеально сложенный квадратик бумаги на стол Ривера.

– Что это за хрень? – прошептал он.

– Блиц-опрос, – ответил я. – Я тебе нравлюсь? Выбери «да» или «нет».

– Ты, черт возьми, серьезно?

– Расслабься. Это мой номер телефона.

Но Ривер не расслабился. Его глаза округлились, а по мускулистой шее пополз настоящий румянец.

– На хрен он мне сдался? – зло спросил он, хотя его голос прозвучал более хрипло, чем мгновение до этого.

– На случай, если понадобится помощь с учебой. Если оценки начнут снижаться, а тебе будет грозить исключение из команды, позвони горячему новенькому парню и попроси помочь тебе подготовиться к тесту, как раз успеешь до большой игры.

Ривер смял бумагу в кулаке, и я подумал, что он сейчас бросит ее обратно в меня.

– Хороший стереотип. Ты умышленно пытаешься вывести людей из себя или это происходит само по себе?

– Я от природы одарен. Некоторые могут сказать, что слишком.

Риверу было не до смеха.

Я тяжело вздохнул.

– Послушай, я, очевидно, не силен в этом. Я хочу поговорить с тобой. Извиниться. Но оставляю это на твое усмотрение, – быстро добавил я, когда он начал было протестовать. – У тебя есть мой номер, так что можешь позвонить, если будет интересно узнать, что я хочу сказать. Или если захочешь… поговорить. Обо всем.

Ривер с мрачным выражением лица вертел бумажку в пальцах.

– Или можешь выбросить ее, – предложил я. – Или сжечь. Или написать номер на стене душевой для мальчиков и подписать: «Хочешь хорошо провести время, звони…» Реклама наше все.

Ривер уставился на меня так, словно у меня выросла вторая голова, а затем рассмеялся.

– Ты чокнутый.

– Постоянно слышу это слово, – отозвался я, его улыбка заставила и меня улыбнуться.

Прозвенел звонок и разрушил момент. Класс начал собирать свои вещи, пока мистер Рейнольдс бубнил о предстоящем домашнем задании. Ривер собрал свои вещи. Он не сказал больше ни слова и надел свою форменную куртку.

Мой номер телефона отправился в карман.

Миллер, нахмурившись, наблюдал, как я протискиваю стул с высокой спинкой в дверной проем Хижины.

– Он ни за что не влезет.

– Мне все так говорят, – ответил я и развернул огромный белый стул боком, чтобы он проскользнул в узкую дверь. Я сел, лучезарно улыбаясь своим друзьям. – Идеально, верно?

Ронан и Миллер переглянулись. Оба они были потными и покрытыми песком от того, что большую часть дня помогали мне тащить стул из ближайшего к пляжу переулка в Хижину.

– И вообще, зачем тебе стул? – возмутился Ронан. – У нас есть скамейка.

– Не буду я сидеть на треснутой деревянной доске, на которую наверняка лет сто назад помочился какой-нибудь пират.

Миллер закатил глаза.

– С твоей логикой не поспоришь.

Мы втроем оценили взглядами наше маленькое убежище. Кресло занимало в Хижине довольно много места, но оставалось еще достаточно, даже с учетом остальных улучшений, которые я сделал за последние несколько дней: сверхмощный походный фонарь, мини-холодильник с генератором для выпивки и перекусов, необходимых Миллеру для поддержания уровня сахара в крови, и старый ящик с висячим замком. Дольше всего взгляд Миллера задержался на нем. Новый хахаль его мамы был сволочью с большой буквы, и парень опасался за безопасность своей гитары после того, как на днях поймал Чета с ней в руках. Я купил ящик, чтобы Миллер мог хранить инструмент в безопасности и не таскать его повсюду с собой.

Он посмотрел на меня с благодарностью.

– Стул не так уж плох.

На душе потеплело, и я отвернулся. Все еще не привык иметь настоящих друзей, и мне приходилось постоянно напоминать себе, что не стоит слишком привязываться. Прошло всего несколько дней. Еще слишком рано, чтобы Миллер и Ронан ко мне привыкли.

– Пива? – предложил Ронан, склонив свое огромное тело над мини-холодильником.

Я постучал по фляжке в кармане.

– У меня сегодня водочное настроение.

– Стрэттон?

– Не могу. Надо работать, – отказался Миллер. – Я заканчиваю в десять.

Он работал в галерее игровых автоматов на набережной, и у нас вошло в привычку встречаться с ним и гулять среди автоматов и аттракционов, как легендарное трио дегенератов, какими мы и были.

– Встретимся с тобой там, – сказала я, и Ронан кивнул.

В глазах Миллера снова вспыхнула благодарность, когда он закинул рюкзак на плечо и направился к выходу. Я подозревал, что у него тоже было не так уж много друзей. Я узнал, что когда-то он жил в машине со своей матерью. Последние четыре года дети в школе издевались над ним за это, в частности Фрэнки Дауд. Отсюда и безобразная маленькая сцена на вечеринке у Ченса.

Мысль о том, что кто-то доставал Миллера, вызвала у меня желание что-нибудь сломать. Верный себе, Ронан действительно кое-что сломал – нос Фрэнки. Если бы я уже не любил этого большого болвана, тот случай стал бы определяющим.

– А что насчет тебя? – спросил я, сидя на своем камне у костра. – Ты работаешь?

– Подрабатываю от случая к случаю, – ответил Ронан, собирая обломки плавника. До захода солнца оставалось еще несколько часов, но я бы никогда не отказался от огня, а Ронану нравилось смотреть, как все горит.

– Фрилансер, – уточнил я.

– Именно.

– И ты живешь со своим дядей?

Я ступал по тонкому льду, прося Ронана рассказать что-нибудь о себе – его наименее любимая тема.

Он буркнул что-то в ответ, что могло быть и «да», и «нет» или «отвали».

– Я спрашиваю по той причине, что я тоже раньше жил с родителями, а теперь с тетей и дядей. Мы близнецы.

Ронан не улыбнулся, но облил обугленные остатки вчерашнего костра бензином и чиркнул спичкой. Огонь взревел, а затем утих, и Ронан сел на свой камень.

– В Висконсине произошло кое-какое дерьмо, – наконец выдал он. – Пришлось оттуда убраться.

Я взглянул на него, стараясь не подавать виду, что наблюдаю за ним, рассматриваю каждую деталь, как художник перед грубым наброском. Ронану почти девятнадцать лет, а у него уже по меньшей мере шесть видимых татуировок. Накачанные мускулы были его броней, а в серых глазах, казалось, хранились десятилетия плохих воспоминаний.

– Что это значит? – спросил он, когда я взял фляжку забинтованной рукой и сделал глоток.

– Ой, это? – Я пошевелил саднящими пальцами. – Или тебе интересно, почему сегодня день водки?

Он пожал плечами.

– Кажется, у тебя каждый день посвящен водке.

– Верно. Но сегодня он особенный. – Я взглянул на него. – Хочешь узнать почему?

– Если ты хочешь рассказать.

Хочу ли я? Доктор Лэнг всегда говорил, что чем больше вы о чем-то говорите, тем меньше оно на вас влияет. Мне это показалось невозможным. Я мог бы провести весь остаток своей жизни, рассказывая о том, что с нами сделали на Аляске, но холод никогда бы не ушел. Он запечатлен во мне навеки.

Я перевел взгляд на океан, волны разбивались о берег всплесками белой пены, а затем отступали. Ронан молчал.

– Алкоголь согревает, потому что Аляска кое-что у меня украла, – сказал я наконец. – Украла, а взамен оставила мне кошмары-воспоминания, чтобы напоминать, что я никогда не верну утраченное.

– Лагерь?

Я кивнул.

– От него у меня крыша поехала, а с ней у меня с самого начала было не очень. Нас было семеро. И нас ломали до тех пор, пока мы не оказывались при смерти. Или мечтали о смерти.

Ронан молчал. Когда я на него посмотрел, в его серых глазах бурлил шторм, а рука сжалась в кулак, напрягая разрисованные мышцы на предплечье.

– Как бы там ни было, именно поэтому большинство дней посвящены водке. И почему я иногда бью кулаком по зеркалам в ванной. Или, – я прокашлялся, – почему позволяю людям ударить осколком меня в грудь на вечеринках.

Наступила тишина, и я плотнее закутался в пальто.

Ну, если он и так был на грани терпения моего общества, то это могло бы стать последней каплей.

– Я не живу со своими родителями, потому что они мертвы, – внезапно подал голос Ронан.

Я сидел очень тихо. Крупица личной информации о Ронане была подобна алмазу в куче угля. Но я тоже с ним поделился, и теперь он отвечал тем же. Поддерживал равновесие. В моей груди разлилось чувство, теплое, нежное и совершенно мне чуждое. Незнакомое.

Чувство поддержки. Вот на что это похоже.

– Что произошло? – осторожно спросил я.

– Когда я был ребенком, мой отец убил мою мать. У меня на глазах.

– Срань господня… Сколько тебе было лет?

– Восемь. Он попал в тюрьму, там и умер. А я попал в приемную семью.

Сердце заболело, и слова не шли на язык. Мне была ненавистна мысль, что Ронану пришлось перенести такую боль. Хотел бы я забрать ее у него. У меня достаточный багаж. Еще одно дерьмовое воспоминание не убьет.

– Я был не в лучшем состоянии, – продолжал Ронан, не сводя глаз с угасающего огня. – Пришлось остаться на второй год в четвертом классе и провести десять лет в приемной семье. В конце концов социальные службы разыскали брата моего отца. Вот так я и оказался здесь.

– Я очень сожалею о твоей матери, Ронан.

Он кивнул, и наступила тишина, которая должна быть неловкой или неудобной, но, наоборот, чувствовалось, как наша дружба крепнет с каждой минутой. Солнце начало садиться, небо окрасилось в лиловый и было прекрасно. Умиротворяющее.

– Ну, разве мы не классная пара, – произнес я через некоторое время. – Расскажи мне что-нибудь хорошее, что с тобой сегодня случилось, Венц. Что угодно. Пока я не утопился в океане.

Он потер свой заросший щетиной подбородок, размышляя.

– Меня не отстранили от учебы.

– Эй, это же круто! Целых два дня удачи. – Я предложил дать пять и получил звонкий шлепок по ладони. Зашипев, потряс обожженной ударом ладонью. – Полегче, тигр.

Ронан почти улыбнулся.

– Твоя очередь. Что-нибудь хорошее.

– Хм, даже не знаю, насколько это хорошо, скорее обречено и безнадежно, но… – Я тяжело вздохнул. – Есть один парень.

– Ладно.

– Я не могу сказать кто, так что не спрашивай.

– Я и не собирался.

– Ну естественно, – съязвил я. – Это одна из твоих самых милых черт характера. Короче, есть один парень, но я не хочу никаких парней. Таких, которых я бы мог…

– Захотеть трахнуть?

– Это само собой.

– Заботиться?

– Вот именно. А я не могу ни о ком заботиться. Плохо для меня, еще хуже для них. – Я уставился на языки пламени, которые цеплялись за ясеневые дрова, пока ветер пытался их задуть. – Это глупо. И слишком быстро. Я сюда приехал не затем, чтобы кто-то, кого я знаю всего несколько дней, сразу же овладел всеми моими мыслями.

У Ронана округлились глаза.

– Нет, это не Миллер, – смеясь, сказал я. – И мне крайне неприятно разбивать тебе сердце, но и не ты тоже.

– Так в чем же проблема?

– Проблема в том, что человек, о котором идет речь, мягко говоря, не в моем вкусе. Весь такой до мозга костей хороший американский парень. Добрый, нежный, все его любят. Он – человеческий эквивалент сэндвича с сыром на гриле.

– И?

– И? Это бессмысленно. И все же я не могу перестать думать о нем и чувствовать себя виноватым, потому что… Возможно, я сказал кое-что, чего не следовало.

Ронан отхлебнул пива.

– Я в шоке.

– Ой, заткнись. Но да, я разворошил кое-какое его дерьмо, которое ворошить не стоило. Я даже дал ему свой номер на случай, если он захочет поговорить. Со мной. Как будто я действительно могу как-нибудь помочь. – Я покачал головой и сухо усмехнулся. – Это невозможно.

– Почему?

– Я не на сто процентов уверен, что мы с ним на одной волне, если ты понимаешь, к чему я клоню. Мне нужно оставить это. Оставить его в покое.

Ронан закатил глаза и бросил камень в огонь.

– Ты не согласен?

– Если он тебе небезразличен…

– Давай не будем заходить так далеко.

– …тогда скажи ему.

– Это довольно трудно, так как он сам попросил, чтобы я никогда больше с ним не разговаривал. И даже если он каким-то чудом окажется геем, ничего хорошего из этого со мной не выйдет. Кроме секса. Я могу заниматься ничего не значащим сексом. – Я взглянул на него. – К слову, это не предложение.

Ронан не улыбнулся.

Я сделал глоток из своей фляжки, желая, чтобы вкус водки убил то нежное чувство, которое жило во мне с того дня, как я встретил Ривера.

Огонь внезапно вспыхнул, когда Ронан плеснул струю бензина на обугленные головешки.

– Это они украли у тебя на Аляске?

– Что?..

– Ты сказал, что ничего хорошего не выйдет, если ты будешь с этим парнем. Этому они тебя научили? Что в тебе нет ничего хорошего?

От врачей в лечебнице я про конверсионную терапию слышал больше, чем мне хотелось, с запутанными терминами, только им понятными словечками и анализом. Ронан же сократил ее до сути.

– Да, – ответил я. – Но это началось еще раньше с моими родителями. И все гораздо сложнее…

– Чушь собачья, вот что это такое, – огрызнулся Ронан. – Кто бы ни заставил тебя так думать, неважно когда, это чушь собачья!

Он допил свое пиво и встал за следующим. Вернулся с двумя бутылками и встал надо мной, выражение его лица было мягче, чем я когда-либо видел. Он предложил мне одну бутылку.

Я взял ее, а фляжку спрятал.

На следующий вечер мы с Миллером и Ронаном привычно прогуливались по набережной. Мы трое привлекали пристальное внимание – в основном благодаря моему необычному гардеробу, и я знал, что в школе о нас постоянно шептались и распускали слухи. Но никому из нас не было дела до того, что кто-то думал. А мне так меньше всех.

Ладно, меньше всего Ронану.

Но к черту его. В тот день Ронан пришел в Хижину с синяками, выглядывающими из-под рукавов, и фингалом над одним глазом. Когда мы с Миллером спросили, что случилось, он огрызнулся, чтобы мы не лезли не в свое гребаное дело.

Позже Миллер оставил нас, чтобы пообщаться с Вайолет и наконец-то рассказать ей о своих чувствах. Мы с Ронаном вернулись в Хижину.

– Это правда, что Вайолет неравнодушна к Риверу? – спросил я у Ронана, и за мой непринужденный тон можно было давать «Оскар».

Ронан пожал плечами.

– Они собираются идти вместе на Осенний бал, если только сегодня вечером что-нибудь не случится.

Я кивнул.

Он с подозрением на меня покосился.

– Что?

Я посмотрел на него чистым, невинным взглядом.

– Что «что»?

– Ты молчишь.

– Такое бывает.

– Нет, не бывает.

Я рассмеялся.

– Разве человек не может спокойно созерцать тайны Вселенной?

Ронан фыркнул, но отстал. Он бессознательно потер предплечье, где на фоне татуировки черно-белой совы с оранжевыми глазами темнел синяк. Меня подмывало спросить, кто же его ударил, но мне тоже следовало оставить его в покое.

Несколько часов спустя приплелся Миллер.

– Ну? Как все прошло?

Костер отбрасывал пляшущие блики и тени на его застывшее выражение лица.

– Настолько плохо, насколько это вообще возможно.

Его босс из галереи дал ему три шезлонга, чтобы заменить наши камни у костра. Миллер тяжело опустился на свой и с остервенением швырнул футляр с гитарой на песок. Я его таким еще не видел.

– Что произошло?

– Вайолет хотела снять на видео, как я играю, – начал Миллер, глядя в огонь. – Чтобы выложить на «YouTube» и все такое. Ну и я спел для нее, и в тот момент… все стало серьезнее, я почувствовал, как между нами все накалилось, мои чувства стали глубже, и я поцеловал ее. А она ответила на поцелуй.

– Звучит не так ужасно, – осторожно заметил я, злобно глядя на Ронана за то, что тот вынуждал меня самому вытягивать разговор.

– Все пошло прахом, – сказал Миллер. – Ничего не изменилось. Я поцеловал ее, и ничего не изменилось… – Он провел ладонью по волосам, а затем обхватил голову руками, упершись локтями в колени.

– Они с Ривером?..

– Все еще собираются идти вместе на Осенний бал, – с несчастным видом произнес Миллер. Он выпрямился и бросил камешек в огонь. – К черту. Приглашу Эмбер на танцы. Может, стоит начать что-нибудь с ней и попытаться просто… отпустить Вайолет. – Его тяжелый взгляд переместился на Ронана. – Ты пойдешь?

– Нет.

– А что насчет тебя? – спросил меня Миллер, и я видел в его глазах надежду, что хотя бы один из нас поддержит его.

– Нет, – ответил я, пока в голове крутились идеи, и одна из них, возможно, хорошая. – У меня другие планы.

Глава 7. Ривер

В субботу утром я спустился к завтраку и увидел, что мама сидит с папой и Амелией за столом, а Дазия суетится на кухне.

– Привет, Ривер! – произнес папа, его голос и улыбка были напряженными. – Готов к сегодняшней большой игре? Тренер Кимболл сообщил, что агенты из трех – трех! – колледжей подтвердили свое присутствие. Все элитные футбольные школы.

– Дорогой, дай ему сначала позавтракать, – мягко упрекнула мама. Вокруг глаз темнели круги, а лицо было бледнее, чем вчера, когда она сказала, что чувствует себя достаточно хорошо и пойдет на праздник в честь Осеннего бала.

– Знаю, знаю. Но этот день настал. Игра, ради которой мы столько трудились. – Папа потрепал меня по руке. – Мне кажется, что я волнуюсь больше него.

Чертова правда.

– Ривер, дорогой, – позвала Дазия от плиты. – Яйца? Бекон? Или скучные холодные хлопья, как выбрала твоя сестра, маленькая бунтарка.

– Яичница с беконом было бы здорово.

Я занял свое место рядом с мамой, желудок скрутило в узлы, которые не имели ничего общего с агентами или «большой игрой».

– Привет, – тихо поздоровался я. – Как ты?

Она выдавила слабую улыбку.

– Держусь.

Папино воодушевление утихло, и он молча потянулся, чтобы взять ее за руку. Мама сжала его ладонь, и я увидел захлестнувший их океан боли. Амелия, сгорбившаяся над своей миской с хлопьями, посмотрела на меня из-за завесы темных волос. Она медленно покачала головой, затем снова уткнулась в тарелку.

Сердце сжалось, и мне показалось, что невидимая рука давит мне между лопаток.

Когда мамы не станет, у этого колеса сломаются спицы, и кто, черт возьми, знает, где мы упадем.

Подлетела Дазия, нагруженная тарелками, как официантка в закусочной.

– Ну вот, Уитморы. Завтрак подан.

– Ты слишком добра к нам, – весело заметил папа, но затем на мгновение заколебался над своей тарелкой, прежде чем начать завтракать. Есть еду, не чувствуя вкуса. Только потому, что надо.

Я понимал его чувства. Когда Дазия поставила передо мной тарелку с яичницей-болтуньей, беконом и долькой дыни, я с трудом вынес этот запах. Но заставил себя ради Дазии.

Она поставила миску с овсянкой перед мамой, и у меня чуть сердце не выскочило из горла, когда мама прикрыла глаза и положила руку на живот.

– Мне так жаль, Ривер, – тихо проговорила она. – Я очень хотела посмотреть сегодня на твою игру. И на парад после нее. Увидеть, как множество людей будут за тебя болеть… – Она с трудом сглотнула. – Но, думаю, мне нужно пойти прилечь.

Я кивнул, не доверяя своему голосу.

– Амелия, потом придешь и обо всем мне расскажешь.

– Хорошо.

Мама начала подниматься, и папа вскочил на ноги, чтобы помочь ей.

– Доедай завтрак, дорогой, – сказала мама. – Дазия, ты не против?..

Папа снова сел, а мама одарила меня на прощание улыбкой и медленно, тяжело опираясь на подругу, удалилась в свою комнату.

Наступила тишина, никто из нас не заговорил и не прикоснулся к вилке или ложке. Внезапно раздался скрип стула по кафелю, и Амелия поспешно выбежала из комнаты, зажав рукой рот. Ее волосы развевались за спиной.

– Важный день, – произнес папа хриплым голосом. – Это будет отличная игра. Старт для твоего будущего.

Будущее, которое у него украли. И теперь и его будущее с мамой рушилось прямо на наших глазах.

– Да, пап, – отозвался я и заставил себя улыбнуться ему. – Будет круто.

– Ты готов? – Донти ударил кулаками по моим наплечникам. – Мы уничтожим их с помощью нашей фирменной бомбы Уитмор – Уэзерли на правой боковой линии. Их защита отправится домой, им и жить не захочется. Я прав?

– Да, черт побери, – выдавил я. – На меньшее не согласен.

– Вот это мой парень! – Он напоследок еще раз меня стукнул, а затем ворвался в раздевалку, подбадривая других игроков. Поднялся гвалт возгласов и дружеских ударов.

Ченс Блейлок, полуодетый в нашу сине-золотую униформу, прижался своей мощной голой грудью к моей руке.

– Что такое, Уитмор? Выглядишь так, словно вот-вот расплачешься.

– Отвали, Блейлок. – Я грубо толкнул его под предлогом переизбытка тестостерона перед игрой. – Плакать сегодня будут разве что на скамье Сокеля.

– Это я слышал. Но, черт возьми, нам повезло, что я здесь. Этот придурок, Пэриш, чуть не подставил нас по-крупному.

Я наклонился, чтобы завязать шнурки и скрыть кислую мину.

Даже без Ченса я собирался бросить по крайней мере на двести ярдов и обеспечить не меньше двух тачдаудов. У сокельских «Святых» не оставалось шансов. Это была легкая игра против команды с низким рейтингом, предназначенная для того, чтобы мы выглядели хорошо. Чтобы я хорошо выглядел перед агентами. Все это казалось неправильным. Нечестным. Но ничто другое в мире не могло сделать моего отца счастливым.

– Вы бы видели, какой прелестный стол прислал нам дядя Пэриша, чтобы заменить испорченный, – говорил Ченс. – Мои родители должны благодарить меня за то, что я пригласил этого придурка на вечеринку. Черт подери, Холден наверняка сам выбрал стол из каталога, если вы понимаете, о чем я.

Я захлопнул свой шкафчик, в животе разлился холод.

– Нет. Не понимаю.

– Ага, понимаешь. Он похож на парня, который проводит много времени, листая журналы мод. И что это за имя такое – Холден?

– Это из «Над пропастью во ржи», – ответил я вместо тех слов, о которых бы потом пожалел. Или вместо того, чтобы надрать ему задницу.

– Что?

– Книга об изгое. О парне, которому кажется, что весь мир хочет утопить его в дерьме.

Ченс нахмурился с глупым видом.

– И?

– И… его могли бы назвать в честь героя книги. – Я отвернулся к своему шкафчику. – Неважно. В этой книге нет картинок. Тебе не понравится.

Он рассмеялся и добродушно толкнул меня, отчего мне захотелось оторвать ему руку.

– О-о-о, Уитмор, какой агрессивный! Я все время забываю, что ты сам практически наполовину ботаник. Но эй, злись, заводись, я только за, потому что сегодня мы станем легендами.

Ченс присоединился к шумихе в раздевалке, а я сделал глубокий вдох, чтобы наконец успокоиться. Его шутки о Холдене были безобидными по сравнению с теми, что я слышал до этого, а в колледже они станут только хуже. Вокруг раздевалки как будто стоял невидимый барьер, и парни не могли представить, чтобы кто-то, кроме них, его пересек.

Тренер опустился на колено, и мы все сгрудились вокруг него, я с краю, вполуха слушая напутственную речь перед игрой. После этого он отвел нас с Донти в сторону.

– К нам на разведку прибыли представители Оберна, Техасского университета и Алабамы. Но давайте будем честными, джентльмены. Они здесь ради вас двоих. Покажите им, на что вы способны, и думаю, что в следующем году вам будет, из чего выбирать.

Лицо Донти стало нехарактерно серьезным, и он встретился со мной взглядом своих темно-карих глаз.

– Черт возьми, да, тренер. Уитмор прикрывает мою спину, а я прикрываю его. Верно?

– Да, – ответил я ровным и твердым голосом. – Я тебя не подведу.

Не смогу. Слишком много работал, чтобы сейчас позволить всему этому рухнуть. В моих мыслях всплыло полное надежды лицо папы.

Тебя я тоже не подведу.

И я выполнил обещание.

Сокельские «Святые» устроили жаркий бой, но ко второму тайму мы их уже разгромили. Я накидал более чем на триста ярдов и четыре тачдауна практически на автопилоте. Как будто моя рука никогда не могла подвести, а Донти не мог не оказаться именно там, где мне было нужно.

По крайней мере, никто не может обвинить меня в том, что я играл не в полную силу.

Донти – Принцу Осеннего бала – и мне даже не разрешили переодеться, а сразу вытолкнули на поле для парада. Мы сидели на задних сиденьях модных кабриолетов, пока машины медленно двигались по кругу, а перед нами маршировала команда с флагами и оркестр.

Донти сидел с Эвелин Гонсалес, а я занял свое место Короля на вишнево-красном «Мустанге GT» с Вайолет Макнамара. Она выглядела прелестно в черном бархатном платье, маленькая и хрупкая рядом с моей тушей в вонючей униформе.

– Если захочешь пересесть на переднее сиденье, я пойму, – фальшиво улыбаясь, сказал я Вайолет, пока мы махали толпе.

Она засмеялась, застенчиво помахав ладошкой.

– Если примешь душ перед танцами, то все в порядке.

Танцы. А перед ними ужин с командой.

Черт.

Невидимая тяжесть стала больше. Меньше всего мне хотелось с трудом пережить ужин с командой, выслушивая поздравления, а затем бал, где придется танцевать с Вайолет на глазах у всей школы.

Большинство парней убили бы, чтобы заполучить такие проблемы.

Я улыбнулся и снова помахал, заверяя самого себя, что не высматриваю в толпе серебристые волосы и наряд, более подходящий для разворота журнала GQ, чем для трибун на школьном футбольном матче. Притворяясь, что мне достаточно нежной, женской красоты Вайолет. Вдалбливая себе в голову установку, что мое тело не хочет, чтобы вместо нее рядом был кто-то мужественный, сильный и раскрепощенный, чтобы можно было дать себе волю.

Но весь этот самообман был не больше чем фарс. Правда смотрела мне прямо в лицо, заявляя о себе, стоило мне только позволить себе усомниться.

Я не относился к большинству парней.

Как и тот, кого я высматривал.

Когда парад закончился и толпа разошлась, я помог Вайолет вылезти с заднего сиденья кабриолета.

– Итак, мне нужно на ужин с командой, от которого я не могу отказаться, – сказал я ей. – И не знаю, как долго он продлится, но думаю, что практически до самого бала. Будет очень невежливо предложить тебе встретиться там?

Вайолет усмехнулась.

– Мои родители расстроятся, если пропустят фотосессию, но, думаю, они переживут.

Я улыбнулся. Вайолет была классной девушкой. Умной. Простой в общении. Красивой. И все же мои мысли продолжали возвращаться к номеру телефона Холдена Пэриша. Его записка уже прожгла дыру в кармане моей форменной куртки.

Вайолет присоединилась к Эвелин Гонсалес с остальными подружками, а я побежал к скамейке игроков, где разговаривали тренер, Донти и несколько мужчин в брюках цвета хаки и рубашках поло. Мой отец был с ними. Когда я подошел, Донти пожал им всем руки и побежал в раздевалку.

– Твоя очередь, – бросил он, сияя своей мегаваттной улыбкой.

– Привет, чемпион! – воскликнул папа, похлопывая меня по наплечникам. – Отличная игра! Невероятная. Думаю, ее стоит записать в книгу рекордов, правда, Фрэнк?

Тренер Кимболл рассмеялся и кивнул.

– Точно, сэр. Иди сюда, Ривер. Хочу познакомить тебя с этими джентльменами.

Я послушно пожал руки агентам и выслушал их комплименты моей игре. Все трое по очереди описывали свои университеты, добродушно подшучивая друг над другом, в то время как папа и тренер смотрели на них с одинаково гордым выражением лица.

– Мы считаем, что в тебе есть что-то особенное, Ривер, – сказал мужчина из Оберна. – Должно быть, досталось от твоего отца, а? Разве вы не были профессионалом, мистер Уитмор?

Я поморщился.

– Почти, – ответил папа с застывшей улыбкой. – Ходили разговоры о прекрасных перспективах пройти отбор в НФЛ, но затем вся команда защитников приземлилась мне на колено.