«Малыш Джон» – один из четырёх баров Лилидейла. Только там был Пакмен, но папа не поэтому так его любил. Он ходил в этот бар ещё до того, как они установили эту игру. Думаю, просто некоторые места иногда нравятся людям больше, чем другие.
С «Малышом Джоном» мне было почти всё понятно. Это был маленький бар с особой атмосферой ― в тесной и прокуренной комнатке на стойке стояли бутылки со свиными ножками и маринованными яйцами, плавающими в мутной жидкости, а за ними – полки с янтарным, зелёным и прозрачным алкоголем. Вдоль одной стены тянулись доски для игры в дартс, с другой сверкал Пакмен, и хоть мужчины в баре всегда пялились на нас с Сефи, мы чувствовали себя частью чего-то тайного, когда заходили внутрь.
– А можно нам по четыре четвертака? – спросила я папу, моргая, чтобы привыкнуть к темной пещере бара после яркого майского дня. На заднем плане играл «Tupelo Honey».
Когда мы с Сефи вышли из автобуса, папа казался более раскованным, чем обычно. Не совсем счастливым, но как будто не таким уж погруженным в свои мысли и угрюмо неразговорчивым. Он сказал, что ему нужно съездить в город за сварочными материалами и мы с Сефи должны будем помочь погрузить их в трейлер. Я не хотела ехать. У меня была гора домашних заданий, а кроме того, предупреждение Бетти и ужасный симпозиум вывели меня из равновесия. Первый раз в жизни мне не очень-то хотелось ехать в город.
Но папа сказал, что у нас нет выбора.
Когда мы доехали до Лилидейла, он предложил зайти в «Малыша Джона», как будто только тогда подумал об этом.
– Сегодня жарко, – сказал он. – Будет здорово выпить чего-нибудь холодненького.
Я была совсем не против. Чаще всего, когда мы проезжали мимо «Малыша Джона», он покупал нам газировку – мне виноградную, Сефи клубничную – и в любом случае он редко оставался там достаточно долго, чтобы напиться, тем более средь бела дня и в общественном месте. Но когда мои глаза привыкли к темноте и я увидела в баре только двух человек – бармена, вытирающего стойку, и сержанта Бауэра, прислонившегося к стене с банкой пепси, я сразу всё поняла.
Это была совсем не случайность, что мы там оказались. Сержант Бауэр и мой отец что-то замышляли. От осознания этого у меня как будто запершило в горле. Папа подошёл к бару, поставил ногу на подставку и схватился за край стойки.
– Виски с содовой, – сказал он.
Я не узнала бармена. Он был старше большинства моих учителей, и лицо у него было как у бульдога. Он одним глазом следил за мной и Сефи, а другим – за напитком, который готовил для моего папы. Он мало налил виски, я заметила. Я была уверена, что папа рассердится, но он только ухмыльнулся, бросив пятерку на стойку.
– Дайте моим девочкам по газировке, – сказал он. – И сдачу выдайте четвертаками, чтобы они могли на них поиграть.
Папа схватил свой стакан и подошел к сержанту Бауэру, на котором не было униформы, но который держался при этом не менее величественно. «Он должен ловить тех, кто нападает на мальчиков, – подумала я, – а не в баре с моим отцом фигнёй всякой страдать».
– Мне клубничную, а моей сестре виноградную, пожалуйста, – сказала Сефи, возвращая моё внимание к бармену.
Он потянулся в холодильник, достал две влажные бутылки с содовой, одну сливовую, как тёмная ночь, а вторую ярко-красную, как мараска[5], и сорвал с них крышки открывашкой, лежавшей под стойкой. Я сглотнула подступающую слюну. Бармен поставил обе бутылки на стойку. Я шагнула вперед и потянулась за своей, уже почти ощущая сладкую виноградную воду, чувствуя, как она скользит по моему горлу и наполняет мой желудок.
Я уже почти взяла бутылку в руки, когда бармен обратился прямо ко мне.
– В бар нельзя детям, – проворчал он.
От этих слов жар мгновенно прилил к моему лицу, как от пощечины. Я взглянула на папу, но он уже наклонялся к сержанту Бауэру так близко, как будто вот-вот поцелует его в ухо. Я ждала, что кто-нибудь вышвырнет нас с Сефи из «Малыша Джона», с того самого момента, как мы впервые вошли внутрь. Это отчасти и было причиной восторга, вызываемого этим местом. Но я не хотела, чтобы этот момент наступил, и уж точно не была готова к тому, какой маленькой я в этот момент почувствую себя.
Бармен, казалось, старался не улыбаться, но вовсе не от хорошего настроения. Он знал, что ведет себя грубо, сначала открыв бутылки и уже потом сказав, что мы не можем их взять. Я не могла взять эту виноградную газировку, уж точно не после того, как он ударил меня своими словами. Это было бы попрошайничеством. Мы стояли лицом к лицу, он и я, и мы могли бы смотреть друг другу в глаза вечно, если бы Сефи не протянула руку и не схватила обе бутылки, быстро и осторожно, стараясь не задеть ничего на стойке.
– Простите, – сказала она бармену. – За сестру тоже прошу прощения.
Бармен сердито посмотрел на неё, но схватил папину пятидолларовую купюру и шлепнул на стойку четыре четвертака. Я без труда их забрала, но не стала смотреть ему в глаза. Сефи пихнула меня локтем, но это было не нужно. Я уже шла по направлению к углу, где стоял Пакмен, рядом с папой и сержантом Бауэром.
Мне всё ещё было странно видеть их вместе. Ещё год назад папа ненавидел полицию больше, чем вшей. Говорил, что они всего лишь правительственные собачонки, которые пытаются отнять у нас свободу. И вдруг он решил пригласить сержанта Бауэра на одну из своих вечеринок. Эта мысль встревожила маму, но он настоял на своём. Он напомнил ей, что они с Бауэром учились вместе, ещё в старших классах, и поэтому не было ничего такого в том, что они с недавних пор решили проводить время вместе. Бауэр сходил на эту вечеринку только прошлой осенью, но с тех пор они с папой, похоже, встречались по любому поводу.
– Я первая. – Голос Сефи вывел меня из задумчивости; она уже опускала в игру четвертак. Забавная музычка взбудоражила мою кровь. Я очень хорошо играла в Пакмена. У Сефи получалось фигово, но она не оставляла попыток.
Краем глаза я заметила, как папа возвращается к бару. У бармена уже была наготове новая порция виски, как и банка пива для Бауэра. Папа с хлопком положил на стойку купюру и схватил оба напитка. Я задумалась, сколько маминой зарплаты на это уходит.
Сефи всё продолжала пожирать точки Пакменом. Папа вернулся к Бауэру. От этих напитков они стали громче.
– …трахал её до тех пор… – сказал сержант Бауэр так тихо, что его не услышал бы никто, кроме моего папы или нас, играющих рядом в игру.
Мой папа хмыкнул.
Я нагнулась к игре, мечтая о том, чтобы на мне была броня.
– …всё эти грибы, – сказал мой папа, всё ещё посмеиваясь.
При этих словах я оживилась. Однажды он купил нам пиццу в «Малыше Джоне». Одну из таких замороженных и идеально круглых, которые бармен совал в мини-печь. Она была настолько вкусная, что я могла бы просто завернуться в неё. Я попыталась расслышать ещё что-нибудь, но теперь они оба вели себя тише.
Я думаю, они говорили о мальчике, который пострадал в прошлые выходные. До меня долетали слова вроде «изнасилован» и «каждые несколько лет, как чума».
Часть меня хотела спросить Бауэра, действительно ли на мальчика из Лилидейла напали, как сказала Бетти. И если всё это правда, знала ли я его. После симпозиума ребята только об этом и перешёптывались, но в тот момент у меня не было близкого друга, которого я могла бы спросить о нападении.
А потом настала моя очередь играть в Пакмена. Я почти заработала бесплатную игру в первом же раунде.