Впервые я увидел дочь Геннадия Александровича осенью 1983 года, когда останавливался переночевать у него дома[2]. Светлана тогда была худенькой угловатой девочкой, погруженной в свои подростковые проблемы: родители ее не понимали, у парней-сверстников она успехом не пользовалась. Мне, естественно, о парнях Света ничего не рассказывала, но я-то видел, как она старается произвести на меня впечатление.
Во второй мой приезд мы со Светой сидели на кухне вдвоем, и я, воспользовавшись моментом, хлопнул ее по упругой попе, чтобы она не мнила себя секс-символом местного разлива. Это был единственный раз, когда я дотронулся до Светы, и единственный раз, когда мы достаточно откровенно поговорили на личные темы. Все остальные наши встречи были мимолетными и в присутствии ее родителей.
Как девушку, с которой можно завязать интимные отношения, я Светлану никогда не рассматривал. Для меня она с самого начала была дочерью моего бывшего начальника, и никем более. Интересно, конечно, было наблюдать, как она крутится передо мной, но я не обольщался. Приди вместо меня в гости к Клементьевым любой другой молодой мужчина – Света точно так же дефилировала бы перед ним в обтягивающем халате.
Я не видел Свету около года. За прошедшее время она похорошела. Юношеские прыщи больше не донимали ее, тонкие ножки перестали походить на ходули, приставленные к миниатюрной фигурке. Я бы сказал, что Клементьева за время учебы в институте поправилась на размер и приятно округлилась в нужных местах. Длинные волосы она обесцветила, стала пользоваться яркой косметикой. На мой взгляд, количество румян и теней, нанесенных на ее личико, было избыточным, но тут ничего не поделаешь – мода! Мода и родительский кошелек. Самый простенький набор турецких теней на базаре стоит не меньше полтинника. Не каждому по карману. Геннадию Александровичу доход позволял выбрасывать деньги на ветер.
«Господи, сколько же она слоев штукатурки на себя нанесла? – рассматривая Свету вблизи, подумал я. – Как с такой косметикой можно в институт ходить, все же на тебя внимание обращать будут? А может, я что-то не понимаю в женской моде? Нет-нет, ретроградом я не становлюсь. Просто есть здравый смысл, который подсказывает, что русская женщина не должна быть похожа на индейца, вставшего на тропу войны. И еще. Спрашивается, зачем она перекрасилась в блондинку, если и так светленькая была? Прежний цвет волос был нисколько не хуже».
Впустив Светлану в кабинет Лиходеевского, я прикрыл за собой дверь, указал девушке на свободный стул, сел напротив.
– Привет, Светлана Геннадьевна! Давно не виделись. Как жизнь? Какими судьбами в наших краях?
Светлана села на предложенное место, скривила губы, скептически осмотрела кабинет.
– Закурить есть? – развязным тоном спросила она.
– Не рановато ты курить начала? Родители ругаться не будут?
– Пускай ругаются, – фыркнула девушка. – Я не маленькая, чтобы от них прятаться.
– Вижу, вижу – подросла. А дома ты куришь? У отца сигаретки стреляешь?
– Дома не курю, – неохотно ответила она.
Я выложил перед Светой на стол пачку «Родопи» и спички. Она закурила, держа сигарету самыми кончиками пальцев.
– Что нам теперь будет? – помолчав, спросила она.
– Десять минут назад твой однокурсник меня спрашивал о том же самом. Отвечу. Я в ваших действиях состава преступления не усматриваю, так что в возбуждении уголовного дела откажу.
– Понятно, что откажешь, – усмехнулась Света. – Уголовного дела я не боюсь. Папа не даст меня под раздачу подставить, отмажет, или ему самому головы не сносить. У вас в связи с перестройкой ничего не поменялось – если на меня возбудят уголовное дело, то отца автоматически из милиции уволят?
– Не сразу, но уволят.
– Вот видишь, чего мне бояться? Папа не за меня заступится, он свою задницу прикрывать будет. Скажи лучше, нас из института отчислят или на первый раз простят?
– Я думаю, отчислят.
– Я тоже так думаю. Пока время есть, надо самой документы из института забрать и этим летом в университет поступить. Скажу в приемной комиссии, что ошиблась в выборе профессии – училась, училась и поняла, что боюсь крови. Пойду в педагоги, буду нести детишкам доброе, светлое, вечное.
– Света, ученики, как увидят тебя в такой раскраске, от страха под парты попрячутся.
– Лишь бы не описались от страха, а остальное – ерунда.
«Она специально себя так ведет или за время учебы в институте успела нахвататься вульгарностей? – по-думал я. – Забавно, моя мать всех крашеных блондинок, независимо от возраста и социального положения, считает развратными женщинами. Если бы сейчас при разговоре присутствовала моя мамаша, она бы навсегда укрепилась в своем мнении».
Светлана затушила окурок, не вставая с места, потянулась, подняла с пола свою модную сумку с ремнем через плечо.
– Отец скоро за мной приедет? – как бы между прочим спросила она.
– Не знаю. Я ему не сообщал, что ты у нас в отделе. Света, рядом с тобой телефон стоит, позвони папе, доложи, где ты есть.
– Больно надо, сам найдет!
Она достала из сумки ватку, пузырек с бесцветной жидкостью, смочила ватку, тщательно протерла пальцы правой руки.
– У меня по молодости была одна знакомая, так она, чтобы руки табаком не пахли, курила сигарету, зажав двумя щепочками. Кстати, тоже была любительница во взрослую жизнь поиграть. В шестнадцать лет первый аборт сделала.
– Андрей, за кого ты меня принимаешь? – дернулась она.
– Света, с самого начала разговора мне было жутко интересно, как ты ко мне станешь обращаться. По имени-отчеству – вроде слишком официально, а просто по имени – как-то вызывающе получится, я ведь старше тебя и уже кое-чего в жизни добился, а ты пока только кривляться научилась. Не надо, Света. Я тебя не для того позвал, чтобы ты мне свою независимость демонстрировала.
Она моментально остыла, печально выдохнула, отодвинула от себя ставшую ненужной сумку, подняла голову, посмотрела мне в глаза.
– Скажи, ты помнишь тот день, когда заигрывал со мной у нас на кухне?
– В мыслях не было к тебе приставать, – побожился я.
– Не выкручивайся, я помню, как ты на меня смотрел. Ты был первым мужчиной, который так откровенно меня рассматривал. Да черт с ним, смотрел и смотрел, я не об этом. Скажи, что ты по поводу моего парня думаешь? Он все вам выложил, ничего не утаил?
– Ты про Жихарева спрашиваешь? Я не дал ему углубиться в интимную тему, а вот в институте он, похоже, прошедшую ночь в красках описал. На мой взгляд, лучше бы ты с Андреем дружбу водила. Или с Сергеем, у которого мать в торговле работает.
– Понятненько, – протянула она. – К тому, что было, он добавил свои эротические фантазии, и мне теперь одна дорога – побыстрее из института уматывать, пока меня на весь город не ославили. Почему все мужики такие болтливые? Как добьются своего, так обязательно надо перед друзьями похвалиться. Нездоровый коллективизм. Ничего нельзя в тайне сохранить.
– Не люби болтуна – не породишь слухов.
– А ты не болтливый? На тебя можно в трудную минуту положиться? Скажи мне честно, Андрей, если меня из дома выгонят, к себе пожить возьмешь?
– Чего-чего? – изумился я.
– Того-того! – передразнила она. – Не прикидывайся, что не расслышал или не понял, о чем я говорю. Ты думаешь, я не знаю, что сейчас дома будет? Отец выпьет рюмку-другую и станет меня по всей квартире гонять. Мать заступится. Пока они будут спорить, я успею из дома убежать. Раньше я у бабушки отсиживалась, а сейчас ее нет, друзей нет, вместо подруг – одни сволочи. Остаешься только ты. У тебя же сейчас жены нет, приютишь меня на время, пока пыль уляжется?
– Я вижу, ты недурно осведомлена о моем семейном положении, – обескураженно ответил я.
– Чего там, осведомлена! Отец как в Верх-Иланск съездит, так о тебе разговоров на весь день: от этой ушел, с той не ужился… Родители на свадьбе у Наташи Антоновой были, говорят, ты даже в ЗАГС не пришел. Обиделся, что ли?
– Пошли, – отрезал я. – Рандеву окончено.
– Никуда я не пойду, пока ты мне не ответишь.
Я встал, подошел к окну, посмотрел на крыши соседних домов.
– Отец давно пить начал? – не поворачиваясь, спросил я.
– Давненько, – невесело вздохнула она. – Как придет с работы, у него один разговор: «Я устал, мне надо стресс снять». Рюмка-две, и начинает меня жизни учить. Будешь с него пример брать, таким же станешь.
– Как брат поживает?
– Как поживает? – усмехнувшись, переспросила она. – Маленький он еще. У него пока кораблики и пираты на уме. Год-два пройдет, и он вступит в стадию «девочки, сигареты, портвейн».
– Наоборот, Света. Мальчики взрослеют в обратном порядке: вначале сигареты, в финале – девушки.
– Зачем ты про Сашу спрашиваешь, отвлечь меня хочешь? Сам-то в тринадцать лет чем занимался?
– Мне было легче. У меня в тринадцать лет отец не выпивал. Он и сейчас не пьет.
– Пьет не пьет, какая разница? Сам же говорил, что никогда не мог с родителями общий язык найти. Они тебе когда курить разрешили?
– Никогда. До тех пор, пока я не уехал в Омск, я при родителях не курил.
– Андрей, – жалобно позвала она, – я же серьезно спросила. Если меня из дома выгонят, я могу к тебе прийти?
Я обернулся. Чем меньше оставалось времени до встречи с отцом, тем больше Светлана сжималась, словно из нее частями выпустили избыточный воздух. Уменьшившись в объеме, Света стала похожа на ту прежнюю девчушку, с которой я откровенно болтал на кухне три года назад.
«Куда только подевалась вся напускная вульгарность? – подумал я. – Какие дивные метаморфозы! Куранты на Спасской башне пробили час «икс», и, как по мановению волшебной палочки, распутная девка растворилась в кабинете, а вместо нее за столом осталась сидеть запуганная девчушка, которая зачем-то накрасилась, как вокзальная буфетчица».
Мне стало по-человечески жалко Свету, но лезть в чужую жизнь я не собирался. Сами как-нибудь разберутся.
– Пошли, – негромко сказал я. – Не будет тебя сегодня отец воспитывать. Чего на тебе злость вымещать, если поезд ушел? Поздно уже крыльями хлопать. О будущем думать надо.
– Если я сегодня таблетками отравлюсь, моя смерть на твоей совести будет.
– Перед тем как травиться, напиши записку, что это я в твоей смерти виноват.
Мне показалось, что она готова разреветься. Жизненный опыт подсказывает, что если у женщины от обиды задрожали губы, то слезы уже на подходе.
– Ты про записку не забудь, – глядя Свете в глаза, сказал я, – а то ведь нехорошо получится – в твоей смерти виноват я один, а подумают на родителей. Все, хватит нюни распускать! Пошли ко мне объяснение писать.
Дверь в кабинет рывком распахнулась. На пороге, во всей своей красе, стоял Геннадий Александрович Клементьев. По его раскрасневшемуся лицу было понятно, что перед поездкой он успел приложиться к бутылке.
– Вот вы где! – воскликнул Клементьев.
«Вовремя! – подумал я. – Еще немного, и я не знал бы, куда ее девать. В город одну отпускать ни то ни се – предчувствия дурные, а к себе вести… Нет уж, пускай сами разбираются!»
– Вы все, закончили? – обдав меня водочным перегаром, спросил Клементьев.
– Осталось письменное объяснение получить, – ответил я.
– Завтра допросите, а сегодня мне надо во всей этой истории разобраться. А ну-ка, Света, встань!
Геннадий Александрович придирчиво осмотрел дочь с ног до головы, словно проверял, не растеряла ли она за день одежду, не лишилась ли руки или глаза.
– Иди вниз, машина у подъезда, – приказал он дочери.
«Если она сейчас вместо его служебной «Волги» рванет во дворы, а ночью ко мне придет, вот так история будет! Не дай бог таких испытаний! Геннадию Александровичу Света, какая бы она ни была, все равно дочерью останется, а он на меня потом все свои родительские промахи вывалит, во всем меня обвинит: и в том, что было, и в том, к чему я никакого отношения не имею».
– Пойдемте ко мне, – предложил я. – Это чужой кабинет, пора его освободить.
Мы вышли в коридор. Светлана без лишних напоминаний, покорно, как овечка на заклание, пошла вниз. Клементьев проводил ее долгим взглядом, достал сигарету, прикурил.
– В этом деле никаких подводных камней нет? – спросил он.
– Завтра сам лично «отказной» сделаю, – заверил я. – Если надо будет, с прокурором договорюсь, объясню, что к чему.
– Не то ты говоришь, Андрей, не то, – прервал меня Клементьев. – Надо сделать так, чтобы Светка в этом деле вообще не фигурировала. Надави на этих щенков, пусть дадут показания, что она ушла с гулянки еще до того, как этот ухарь окочурился. Пойми меня правильно. В последнее время на меня в областном УВД зуб точат, ко всему придираются. Если дойдет до генерала слух, что моя дочь замешана в темной истории, он взбесится на ровном месте. Отправит меня в ссылку в какую-нибудь дыру вроде Верх-Иланска. Ты сам был в таком положении и должен понимать, что такое из областного центра в тьмутаракань вылететь. Поработай с этими сопляками, ночь длинная, к утру заговорят как надо.
– Геннадий Александрович, – не задумываясь, ответил я, – я сейчас этих пацанов выпущу, а вы куда хотите, туда их и везите. Можете их в Заводском отделе до утра продержать, а можете до конца недели у себя оставить. Я ничего переписывать не буду.
– Вот так всегда, – нехорошо усмехнулся Клементьев. – В радости друзей полон дом, а в беде положиться не на кого. Я вижу, ты позабыл, кто тебе в трудные времена поддержку оказал. Я, честно говоря, считал тебя своим другом, а ты оказался дерьмом.
Он отшвырнул недокуренную сигарету на пол и ушел на лестницу.
«Если Светка вечером придет, оставлю ее у себя, – решил я. – С папашей ее моя дружба закончилась, а девчонку жалко».