Глава II Рождённые в СССР
Дунькина радость
Снаряжали меня родители в дорогу, в муз. училище, как могли.
Шёл 1990 год. Мама дала денег и велела идти в магазин, к открытию после обеденного перерыва и «купить то, что выкинут».
Минут за 20 до окончания обеденного перерыва около всех дверей всех магазинов СССР, и продуктовых, и вещевых, плотная толпа, не протиснешься. Особенно рискуют те, кто в первых рядах: рискуют быть не на шутку придавленными о двери напирающей толпой товарищей.
Участвовать в этом, когда тебе пятнадцать – странно и смешно, и кажется глупым. Наверное, это не кажется ни тем, ни другим, ни третьим, если тебе нечем кормить детей.
Продавщицы эту толпу боятся, и, есть ощущение, что ненавидят. Хотя, я могу ошибаться.
И вот, двери открываются, толпа врывается, продавщицы выталкивают тележку со снедью и мгновенно захлопываются дверью подсобки.
Толпа катает эту тележку по магазину минуты три.
Тележка пустеет, толпа теряет к ней интерес.
Я подхожу к тележке. На дне – разорванный пакет с конфетами «Дунькина радость» (это карамель в сахаре без фантиков). Беру его. Иду на кассу.
«Выход», 2020 г.
Есть ли Бог или таких не берут в комсомольцы
«Есть ли БОГ?» – этот вопрос волновал меня с 5-ти лет.
Сейчас меня этот вопрос не волнует. Точнее, для меня это давно уже не вопрос.
А в 5 лет всё было не так однозначно. По телеку и радио с утра до ночи говорили, что Бога нет.
А бабушка читала на ночь Живые помощи. И это было так волшебно! Из тёплой коричнево-золотой темноты выплывали причудливые закруглённые образы: «аспидая василиск», «попереши», «лев со змеем».
И вот, каждую ночь, засыпая, я решала для себя, так есть Бог или нет? Одну ночь засыпала с решением, что есть, другую – что нет.
Однажды я рискнула спросить у своей одноклассницы, тихой и молчаливой девочки, а верит ли она тому, что нам говорят на политинформации. Сделав испуганное лицо, одноклассница прошептала: «Конечно, а ты что, нет?!»
Мой отец ночами слушал радио Свобода. Сквозь треск глушилок прорывались невероятные тексты, они действовали на разум также, как ледяной душ на тело.
Картина мира раскалывалась.
В итоге, когда пришла пора вступать в комсомол, я просто физически не смогла впихнуть в свою голову их ордена. Хотя, в это же время легко выучила наизусть 1-й, до-мажорный концерт Бетховена.
В общем, не приняли меня в комсомол.
И слава Богу.
Лебединое озеро
Большая часть моих сверстников обожает балет «Лебединое озеро» не за музыкальные характеристики, а за то, что именно этот балет крутили по обеим ТВ программам и по радио, когда умирал очередной председатель ЦК КПСС.
Лебединое озеро почти всегда означало день, свободный от школы и от домашки, ведь дистанционного обучения и интернета ещё не было. И мы отрывались от души, собираясь у кого-нибудь из одноклассников. Прыгали на диванах, играли в бой подушками и ели хлеб с вареньем.
Выходить на улицу запрещалось, под угрозой проблем на работе у родителей. Предписывалось скорбеть. Но скорбеть категорически не
получалось! Мы, дети, не ощущали взаимосвязи между своими жизнями и дедушками на трибуне мавзолея. Взаимосвязь между Лебединым озером и днём свободы ощущалась гораздо отчётливее.
«Танец», 2006 г.
Школьные сны
До какого возраста Вам снились сны о школе, мой уважаемый читатель? Все ли они были кошмарными?
Я училась в единственной на тот период специализированной английской школе в Арзамасе-16 (так раньше назывался ЗАТО Саров). Преподавание было отменным. Программа основательная и сбалансированная настолько, что после восьми лет обучения мои знания оказались достаточными для того, чтобы во всех остальных учебных заведениях, где мне довелось обучаться, сдавать английским экстерном, а также легко сдать английский на кандидатский минимум для защиты диссертации. Кроме ежедневных уроков английского, на английском нам также преподавали географию и историю, были предметы «технический перевод» и «внеклассное чтение». Отдельное внимание уделялось произношению. Классы были оборудованы по последнему слову техники на тот момент.
В эту школу брали лучших. Отбор был очень строгим. В лучшие я не попала. Но, моя мама, человек исключительной настырности (кое качество мною было от неё перенято), записалась на приём к директриссе, Клавдии Александровне Фокиной. Про эту наистрожайшую даму ходили легенды. Когда, спустя 10 или 15 лет, мы навещали её дома на пенсии, она оказалась милейшей, обаятельной старушкой. Но, в пору директорства Клавдии Александровны, её все трепетали. В сознании семилетней меня она отпечаталась высокой, худой, с безупречной осанкой, строгим лицом и тщательно спрятанной добротой в глазах.
– Хочешь учиться в нашей школе? – спросила она.
– Нет, это не я хочу, это мама моя хочет.
Меня приняли. В школе было весело. И интересно. Особенно интересно было на литературе, где разрешалось рассуждать и говорить, и химии, где мы делали опыты. Однако, излишняя самостоятельность и творческость не приветствовалась.
– Опять отсебятина! – досадовала классная руководительница.
– Отсебятина, отсебятина, Собятина-отсебятина! – дразнились мои школьные друзья.
Впрочем, школе так и не удалось вытравить из меня «отсебятину». Вся моя жизнь – сплошная «отсебятина».
Но, честно говоря, мы, дети, были счастливы. Лично мне страдания доставляла только физика. Я не успевала за учителем. Доска из зелёного оргстекла, находившаяся за возвышением кафедры, ужасно бликовала. Софиты, направленные на неё, усиливали этот эффект. Отец, который знал физику блестяще, помочь мне не мог. Он раздражался от моего непонимания очень быстро, не понимал, как можно не понимать элементарных вещей и ругался «дурой».
– Я не ду-ураааа! – рыдала я, размазывая слёзы по щекам.
– Вот ведь, дура, да ещё и признаться не хочет!
За решение задачек отцом учитель выставляла «двойку», потому что они были решены не тем алгоритмом, который был нужен учителю. Например, не в три действия, а в одно. Или с помощью формулы, учителю не известной. Отец просил передать учителю, что она тоже дура. Я не решалась.
Ситуация достигла апогея, когда я продавила родителей и они дали согласие на моё поступление в музыкальное училище. Этому предшествовала череда скандалов, попытка уйти из дома и угроза, что, если нет – учиться не буду. В школу ходить буду, а учиться – нет. Единственное условие от родителей было – ни одной тройки за девятый класс, ни в одной из четвертей. Троек у меня и не водилось. А тут, как назло, завелась. По физике, разумеется! Да ещё и в первой четверти. Чтобы скрыть этот факт, несколько раз пришлось «потерять» дневник за год: отцовской бритвой я счищала чернила, подправляла «3» на «4» и отдавала дневник на подпись родителям. Потом также подправляла «4» на «3» и отдавала дневник на подпись классному руководителю. Бумага не выдерживала, начинала рваться – дневник «терялся».
И вот, эта самая физика и фигурировала в моих кошмарных снах вплоть до моего сорокалетия. Например, снится как будто я сыграла концерт, вышла за кулисы и оказалась в кабинете физики, а там контрольная. Или, идёшь по Москве, открываешь дверь куда-нибудь и попадаешь в школьный коридор, ведущий опять в кабинет физики! В последнем кошмарном «физическом» сне я сдавала физику за дочь. Маша должна была приготовить мне шпаргалку, но, когда экзамен начался, шпаргалки у меня не оказалось. А голос из взрослой жизни и говорит: «Ну что, читай внимательно вопрос! В вопросе ответ уже есть!»
Охранная грамота дворянству
Характерной чертой русской ментальности является противоречивость.
Только это не диалектика Гегеля. Это у прагматичных немцев теза и антитеза приводят к синтезу. А наши противоречия приводят нас не к синтезу, а к русскому бунту, бессмысленному и беспощадному. К перечёркиванию всего предыдущего и начинанию заново. К переименованию улиц и городов, сносу памятников, обнулениям.
За всем этим теряется смысл развития, а он – в поступательности. И поговорка на этот случай имеется: «За деревьями леса не видно». Философский закон отрицания отрицания в нашем случае заставляет нас двигаться не по спирали, а по кругу.
Вот сейчас, например, модно превозносить всё, что было до революции 1917 года, а саму революцию рассматривать как недоразумение.
У меня есть источник, не доверять которому оснований нет. Это – рассказы Антона Чехова. Достаточно прочитать «В овраге», «Мужики» или «Палата №6», чтобы понять: революция 1917 года – отнюдь не недоразумение.
Пытаясь понять причины такого чудовищного раскола общества, я искала закономерности, причинно–следственной связи и отправной точки всем известных событий. И, мне кажется, что началось всё с Жалованной грамоты дворянству Екатерины II 1785 года.
Для русского человека особенно важна справедливость. Многое можно вытерпеть ради справедливости. И вот, когда дворяне жили хорошо и не работали, но при этом обязаны были защищать тех, кто их кормил, это, по представлению русского человека, было справедливо. Жалованная грамота дворянству эту справедливость устранила. Для русского это всё равно, что вытащить позвоночник из человека. Рассыпается вся конструкция.
Конечно, немка София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, как бы ни обрусела, но прочувствовать этого не могла.
«Что русскому хорошо, то немцу – смерть».
Прихватизация
Наверное, сложно найти в русской истории более трагичное, чудовищное столетие, чем XX век от Рождества Христова. Революции, гражданские войны, красный террор, репрессии, две мировых войны… Крах империи два раза за одно столетие.
И под занавес – грандиозная афера под названием «приватизация», прозванная людьми «прихватизацией», что, конечно, гораздо точнее.
Результатом этой аферы стало построение олигархической модели государства взамен модели демократической, анонсированной Ельциным.
Понимал ли первый президент России, что он творит? Думаю, что нет. Не позволяло образование и отчаянная жажда власти, ради которой он, казалось, готов был на всё. Я отлично помню, как он упивался властью, как ему льстило прозвище «царь Борис». Интересно, он знал из истории, что было после царя Бориса?
Что же не так в истории с прихватизацией?
Как любит говорить мой украинский муж: «Да всё так, только тришечки не так».
Ваучеры, на которые расписали всё имущество РСФСР, сделали временными. Да, вот такой трюк нехитрый. Как в сказке про Золушку: в 12 ночи карета превращается в тыкву. Также и ваучеры, выпущенные в 1992 году и олицетворявшие всё имущество республики (1,5 триллиона рублей поделили на 148 миллионов граждан и получилось по 10 тысяч рублей за один ваучер) превращался в простую бумажку в 1995 году.
И всё. Голодающие люди, лишившиеся накоплений, работы, не понимающие, что вообще происходит, продавали их, чтобы купить еды своим детям. Или, чтобы купить себе водки: по 2 бутылки за 1 ваучер.
Один из авторов этого экономического преступления,
Анатолий Чубайс, не только не понёс никакого наказания, но и до сих пор находится на руководящих должностях.
В 1994 году я притащила домой уличного котёнка. Котёнок оказался свинтусом и забиякой. Когда он начал повсюду гадить, отец просил переименовать котёнка из Кузи в Чубайсика. «Я, – говорит, – его пинать буду, когда он мне в тапки нагадит». Но, котёнок остался Кузей: пинать его мне было жалко, а жить под одной крышей с Чубайсиком – противно.
Точка невозврата
Оправдываясь за разворовывание страны в лихи 90-е, Анатолий Чубайс любит говорить о точке невозврата. Мол, очень важно было её пройти.
Однако, ход событий последнего времени позволяет утверждать, что никакая точка невозврата не пройдена. Да и где она, точка эта?
Мы не смогли построить правовое государство, в котором все равны перед законом. У нас за воровство бутылки молока сажают в тюрьму, а за воровство миллиардов – под домашний арест, на котором можно гулять по бутикам, петь, рисовать, интервью раздавать.
Мы не научились уважать себя. Мы продолжаем идти на компромисс там, где идти на него не следует. Например, идём на путинги – не по воле сердца, а потому, что иначе с работы уволят или помещение отберут.
Так где она, точка невозврата?
В голове она, в голове у каждого из нас. И она, увы, не пройдена.