В начале сентября Скрюченный Человек все-таки вторгся в мир Дэвида.
Это было длинное, напряженное лето. Отец проводил на работе больше времени, чем дома, иногда не ночевал в своей постели по два, а то и три дня подряд. Часто он просто не мог приехать домой после заката. Все дорожные знаки были убраны, чтобы помешать немцам, если они вторгнутся в страну, и отец не раз сбивался с пути, возвращаясь домой даже при свете дня. А если б он попытался вести машину в темноте с выключенными фарами, кто знает, чем бы это закончилось?
Роза между тем столкнулась со всеми трудностями материнства. Дэвид задавал себе вопрос, насколько тяжело это давалось его маме, если сам он был таким же требовательным, как Джорджи. Он надеялся, что нет. В условиях постоянного стресса снисходительность Розы к Дэвиду и его капризам таяла. Теперь они едва заговорили друг с другом, да и терпение отца по отношению к ним обоим тоже таяло. Накануне вечером, за ужином, он взорвался, когда Роза посчитала оскорбительным невинное замечание Дэвида, и они вступили в перепалку.
– Почему, черт возьми, вы не можете найти общий язык? – закричал отец. – Не ради этого я возвращаюсь домой! Криков и нервотрепки мне на работе хватает.
Джорджи, сидевший на своем высоком стуле, тут же заревел.
– Ну, посмотри, чего ты добился! – воскликнула Роза и, швырнув салфетку на стол, кинулась к Джорджи.
Отец закрыл лицо руками.
– Значит, я во всем виноват, – сказал он.
– Ну не я же! – откликнулась Роза.
Их взгляды сошлись на Дэвиде.
– Что? – встрепенулся он. – Вы меня обвиняете? Отлично!
И выскочил из-за стола, не закончив ужин. Он не наелся: рагу состояло из овощей с вкраплениями нескольких противных кусочков дешевой колбасы, дабы скрасить однообразие. Оставшееся на тарелке ему придется доедать завтра, но его это не заботило. Разогретое рагу хуже не станет, потому что хуже не бывает. Направившись к себе в комнату, Дэвид ожидал услышать приказ отца вернуться и доесть, но его никто не окликнул. Он тяжело опустился на кровать. Когда же наконец закончатся летние каникулы? Для Дэвида нашли место в школе неподалеку от дома, и лучше уж ходить туда, чем каждый день проводить с Розой и Джорджи.
Он не слишком часто встречался с доктором Моберли, в основном потому, что ни у кого не было времени возить его в Лондон. Тем не менее припадки, похоже, прекратились – он больше не падал на землю и не терял сознания. Но началось нечто куда более странное и тревожное – еще страннее книжного шепота, к которому Дэвид почти привык.
Он стал видеть сны наяву. Только так он смог назвать то, что с ним происходило. Что-то похожее случается, когда поздно вечером читаешь или слушаешь радио и вдруг на мгновение засыпаешь: ты видишь сон, но не понимаешь, что уже уснул, а только чувствуешь: мир стал очень странным. Дэвид играл в своей комнате, читал или гулял в саду, и все вдруг начинало мерцать. Стены пропадали, книга падала из рук, на месте сада вырастали холмы и высокие серые деревья. Он вдруг попадал в незнакомое место, в сумеречную страну теней и холодных ветров, несущих запахи диких зверей. Иногда он даже слышал голоса. Они окликали его и почему-то казались знакомыми, но, как только он старался на них сосредоточиться, видение заканчивалось и Дэвид снова возвращался в свой мир.
Самое странное заключалось в том, что один из голосов звучал в точности как мамин. И этот голос говорил громче и отчетливей всех остальных. Мама обращалась к нему из темноты. Она звала его и говорила, что жива. Самые яркие сны наяву Дэвид видел рядом с углубленным садом, но они так тревожили его, что он старался держаться оттуда подальше. Эти видения были такими мучительными, что Дэвид был готов рассказать о них доктору Моберли, если у отца найдется время отвезти его на прием. Возможно, он даже расскажет доктору о шепчущих книгах, думал Дэвид. Вдруг это как-то связано. Но потом он вспомнил вопросы доктора Моберли насчет мамы и угрозу «попасть в психушку». Когда Дэвид рассказывал, как ему не хватает мамы, доктор Моберли начинал говорить о горе и утрате, о том, как это естественно, хотя нужно стараться преодолеть свою боль. Но одно дело – тяжело переживать смерть мамы, и совсем другое – слышать ее голос, взывающий из теней углубленного сада, словно она, живая, стоит за полуразрушенной кладкой. Дэвид не знал, как отреагирует на это доктор Моберли. Он не хотел, чтобы его «упрятали в психушку», но сны очень пугали его. Дэвид хотел, чтобы они прекратились.
Это случилось в один из последних дней каникул. Дома сидеть надоело, и Дэвид отправился в лес позади имения. Он нашел большую палку и сбивал ею длинную траву. Потом обнаружил в кустах паутину и постарался выманить паука с помощью маленьких веточек. Одну ветку бросил почти в центр паутины, но ничего не вышло. Дэвид сообразил: это оттого, что веточка не движется. Именно борьба насекомого привлекает паука, и это привело Дэвида к мысли, что пауки гораздо умнее, чем положено быть таким маленьким существам.
Он обернулся и увидел окно своей спальни. Стелющийся по стенам плющ почти целиком окружал раму, так что его комната казалась неотъемлемой частью мира природы. С такого расстояния Дэвид заметил, что гуще всего плющ разросся именно у его окна, лишь чуть тронув все остальные окна на этой стороне дома. Плющ здесь стелился не в ширину, обвивая нижние части стены, как обычно бывает, но узкой полосой тянулся вверх, прямо к окну Дэвида. Словно сказочный бобовый стебель, который привел Джека к великану, плющ как будто точно знал, куда ему надо.
А потом в комнате мелькнула фигура. Он увидел за стеклом силуэт в травянисто-зеленой одежде. Сначала решил, что это Роза или миссис Бриггс. Но потом вспомнил, что миссис Бриггс ушла в деревню, а Роза вообще редко заходит в его комнату, причем всегда спрашивает разрешения. И на отца это было не похоже. У человека в комнате были совсем другие очертания. На самом деле, подумал Дэвид, кто бы ни был там, в комнате, у него совсем неправильная форма. Фигура была слегка сгорблена, словно так привыкла шастать тайком по чужим углам, что ее тело согнулось, позвоночник искривился, руки стали как скрученные ветки, а пальцы растопырились, готовые схватить все, что на глаза попадется. Дэвид различил узкий нос с горбинкой и кривую шляпу на голове. На мгновение фигура скрылась из виду, но тут же снова появилась с книгой в руках. Она перелистывала страницы, пока не нашла что-то, что ее заинтересовало. Остановилась и начала читать.
Тут Дэвид услышал, как в детской заплакал Джорджи. Фигура выронила книгу и прислушалась. Дэвид увидел ее растопыренные пальцы – будто Джорджи висел прямо перед эти существом, как яблоко на дереве в ожидании того, кто его сорвет. Дэвид увидел, как левая рука потянулась к заостренному подбородку и потерла его; фигура размышляла, что ей делать дальше. И тут она бросила взгляд через плечо в сторону леса. Заметила Дэвида и, застыв на мгновение, рухнула на пол, однако Дэвид успел увидеть угольно-черные глаза на бледном лице, таком длинном и узком, будто его растянули на дыбе. Рот у существа был очень широкий, а губы темные-темные, как старое кислое вино.
Дэвид побежал к дому и ворвался на кухню, где читал газету отец.
– Папа, там кто-то у меня в комнате! – воскликнул он.
– Что ты имеешь в виду? – Отец удивленно посмотрел на него.
– Там человек! – настаивал Дэвид. – Я гулял в лесу и посмотрел на мое окно, а он там. У него очень длинное лицо и шляпа. Потом он услышал, как закричал малыш, замер и прислушался. Затем увидел, что я смотрю на него, и спрятался. Пожалуйста, папа, ты должен мне поверить!
Отец наморщил лоб и отложил газету.
– Дэвид, если ты дурачишься…
– Да нет же, честно!
Вслед за отцом он поднялся по лестнице, все еще сжимая в руке палку. Дверь в его комнату была закрыта, и отец чуть помедлил, прежде чем ее отворить. Затем повернул ручку. Дверь открылась.
Пару секунд ничего не происходило.
– Видишь, – сказал отец Дэвида. – Там ничего…
Что-то ударило отца по лицу, и он громко вскрикнул. Что-то в панике затрепетало и забилось, будто кто-то ударялся о стены и об окно. Как только прошло первое потрясение, Дэвид заглянул в комнату и увидел незваного гостя: это была сорока, черно-белым пятном метавшаяся по комнате в поисках выхода.
– Стой снаружи и закрой дверь, – распорядился отец. – Это злобные птицы.
Дэвид сделал, как ему было сказано, хотя все еще дрожал от страха. Он услышал, что отец открыл окно и прикрикнул на сороку, подгоняя ее к нему, пока птица не затихла и слегка вспотевший отец не открыл дверь.
– Что ж, она напугала нас обоих, – произнес он.
Дэвид заглянул в комнату. На полу осталось несколько перьев, но и только. Никаких следов птицы или привидевшегося ему человечка. Дэвид подошел к окну. Сорока уселась на осыпающуюся стену углубленного сада. Казалось, она смотрит на них.
– Это просто сорока, – сказал отец. – Ее ты и видел.
Дэвид хотел поспорить, но понимал: отец назовет его дурачком, если он будет настаивать, что здесь был кто-то еще, гораздо больше и отвратительней сороки. Сороки не носят шляп и не тянутся к плачущим младенцам. Дэвид видел и эти глаза, и сгорбленное тело, и длинные растопыренные пальцы.
Он снова посмотрел на углубленный сад. Сорока исчезла.
Отец выразительно вздохнул:
– Ты все еще не веришь, что это была сорока?
Он встал на колени и заглянул под кровать. Открыл гардероб и дверь в ванную. Даже проверил за книжными полками, хотя туда едва пролезала рука Дэвида.
– Видишь? – спросил отец. – Это была обыкновенная птица.
Но сам он видел, что ему не удалось убедить Дэвида, так что они вместе обыскали все комнаты на третьем этаже, а потом и остальные этажи, пока не выяснили окончательно, что в доме нет никого, кроме Дэвида, его отца, Розы и младенца. Тогда отец оставил Дэвида и снова уткнулся в газету.
Вернувшись в свою комнату, Дэвид поднял книгу, валявшуюся на полу у окна. Это был один из сборников сказок Джонатана Талви, и он был открыт на сказке о Красной Шапочке. Здесь же была картинка с волком, нависшим над маленькой девочкой: с его когтей капала бабушкина кровь, а зубы оскалились, чтобы проглотить внучку. Кто-то – по-видимому, Джонатан – исчиркал фигуру волка черным карандашом, словно пытался защититься он него. Дэвид закрыл книгу и поставил на полку. Тут он заметил, какая тишина стоит в комнате. Не было слышно никакого шепота. Все книги затихли.
Допустим, сорока вытащила эту книгу, размышлял Дэвид. Но она не могла влететь в комнату через закрытое окно. Здесь был кто-то еще, несомненно. В старых сказках люди всегда превращаются – или их превращают – в животных и птиц. Разве не мог Скрюченный Человек обернуться сорокой, чтобы его не нашли?
Когда вечером Дэвид лежал в постели, на границе между явью и сном, из темноты углубленного сада донесся мамин голос, зовущий его по имени и умоляющий не забывать ее.
И Дэвид понял, что стремительно приближается время, когда ему придется войти туда и наконец взглянуть в лицо тому, что там таится.