Дед, Николай Петрович Тишаков, родился 16 апреля 1933 года. Его детство пришлось на Великую Отечественную войну. Есть было нечего – дед рассказывал, что на весь день им, детям, давали кусок хлеба и кружку молока.
После войны дед поехал в армию, в мореходку. Море было его мечтой. Но по дороге он вышел на полустанке, состав тронулся, дед вскочил на подножку вагона – и соскользнул вниз. Остался без обеих ног – и когда вернулся домой, выхлопотал себе протезы, выучился на тракториста и попросился в поле. С огромным трудом и благодаря разрешениям свыше трактор ему всё-таки дали. И не пожалели: дед стал лучшим трактористом. Это сейчас в современных комбайнах есть даже кондиционер, а тогда дед выдавал по три нормы на послевоенном тракторе, за что в газетах его прозвали «вторым Мересьевым».
Дед по матери, Николай Петрович Тишаков, в центре
Майя Румянцева посвятила ему стихотворение «Красота», где романтизировала его историю, вплоть до игры на гитаре, на которой дед никогда не играл, но после её поэтических строк мечтал научиться:
Дед, Николай Тишаков, на работе – позирует фотокорреспонденту
***
Кто-то кричал: «Нынче Пашка пашет…»
И мы бежали к дымящейся пашне.
И, встав потом у зелёной обочины,
С ребячьим восторгом глядели оттуда.
А он, у края пропасти точно,
Трактор свой разворачивал круто.
Казалось, машину потянет к обрыву,
И бабы глаза закрывали пугливо,
И после кричали: «Эх, бесшабашный!»
Лукаво им подмигивал Пашка
И улыбался вовсю белозубо,
И голос его летел за версту:
«Полюби меня, Маруся!
Полюби за красоту!»
Были очи черней, чем уголь.
Были брови – тревожное чудо.
Забиралась я в дальний угол,
На него смотрела оттуда.
В десять лет красота непонятным,
Чем-то будущим заволнует.
Выходил он, высокий и ладный,
Под улыбку свою озорную.
А в ресницах запуталось лихо.
И гитары небрежный звон.
И мужья, ревниво окликнув,
Уводили из клуба жён.
Брови – ломаны, кверху рвутся,
Да над струнами пальцы бьются,
По ладам бегут в высоту:
– Полюби меня, Маруся!
Полюби за красоту…
Дед в молодости был красив, как кинозвезда – его даже сравнивали с актёром Алексеем Баталовым из фильма «Москва слезам не верит». Благодаря своему трудовому подвигу он был известен на всю страну. Более того, письма – мешками, чемоданами – приходили ему даже из союзных стран, о нём писали книги, посвящали стихи, – и с моей бабушкой он познакомился по переписке в 1958 году.
Дед отвечает на письма
Родом мой дед из села Дубовое, что недалеко от Чаплыгина (раньше Чаплыгин назывался Раненбургом, это город князей, Петра I и ссылки Меншикова), а Дубовое известно своим святым источником – мы с дедом часто ездили в его родные места, попить святой воды, постоять в лесу, подышать запахом трав, ягод, грибов.
Рядом расстилались просторные поля с их вечным жужжанием неутомимых насекомых – пчёл и стрекоз, росли полевые цветы – васильки, колокольчики… Мы собирали душистые, пряные букеты, привозили их домой, и тогда наша маленькая комната и ещё более маленькая кухня благоухали несколько дней.
Мама всегда привозила деду полевых травинок…
Дед Николай Петрович Тишаков
Всё хозяйство также лежало на деде. Он умел делать всё, – в первую очередь – ценить жизнь и наслаждаться простым её счастьем – пением птиц (в овраг иногда прилетал петь соловей), грозой – и радугой, коромыслом перекинувшейся через речку после неё, восходами и закатами.
Картина художника Павла Весёлкина «Облака» – вид на наш дом и собор из Заречья. Бабушка очень любила сирень, а о чаплыгинском живописце я узнала как раз от неё – они дружили, бабушка посвятила ему стихотворение «Здесь» в книге «Созвездие Лебедь» – «Здесь идут берёзовые ливни…»
Он любил вечерами подолгу сидеть в коридоре на табурете, у верстака (здесь же была летняя кухня – газ и горелка), распахнув дверь во двор и подперев её специально выструганной для этого палкой – и смотреть на другой берег – тот бок, как называла его тётя Валя, – на спокойное течение синего ожерелья реки, на матовые кусты сирени – их куртины были овальными и огромными, как изумрудные облака на светло-зелёной траве луга, на пятнистых коров, зареченских баб, которые выходили отвязывать их по вечерам, и дальше – на переливающееся солнечной пшеницей на золотом горизонте снежетокское поле, которое когда-то возделывал он. И колебались перед ним два моря – небесное и земное, голубое и жёлтое – а море, о котором мечтал с юности, он так никогда и не видел…
Именно так когда-то, подперев распахнутую дверь палкой, любил на этом крыльце сидеть мой дед, смотреть на «тот бок». Палка, конечно, стояла по-другому, для неё в полу даже специальная ямка была
Дед с благодарностью принимал каждый дар земли – и она одаривала его щедро – в знак благодарности его благодатным рукам, которые трудились для неё с детства. Дед сажал картошку и капусту, лук и клубнику, и всё давало хороший урожай – даже каштан неизменно расцветал своими конусными благоухающими кистями, похожими на люстры в парадных залах дворцов, а диковинная японская сакура каждое лето была облеплена оранжевыми, круглыми, пушистыми вишнями.
И по дому он всё делал сам – стирал и готовил, колол дрова и топил печь, квасил капусту и варил варенье. Его блины получались, как солнце – гладкими, жёлтыми, вкусными – и без комков, пельмени – особенно сытными и «ушастыми» – он лепил их вручную, каши – рассыпчатыми, супы – наваристыми. Зимой он готовил на печке, носил из колонки воду, и чай заваривал по-своему – засыпал заварку в кипящую воду, и до пятнадцати лет я была уверена, что именно так и надо заваривать чай, и до сих пор не люблю эту неудобную возню с двумя чайниками.
Он жил просто и мудро: как положено, построил дом, насажал вокруг кучу деревьев, родил сына, и каждому из детей – в том числе, и мне – предугадал занятие: с мамой отсылал заметку в «Пионерскую правду», дяде подарил детский набор химических препаратов – что-то вроде «Юному химику», – и мама стала журналистом, а дядя – учителем химии, а со мной дед сшивал маленькие самиздатовские книжечки – раскрашенные фломастерами для нарядности, расписанные моими детскими стихами и рассказами…
Пост ВКонтакте, 08.07.2019
Когда-то так много лет назад сидел мой дед – подперев деревянную дверь старого дома рассохшейся палкой, на крыльце, наблюдая за игрой воды в реке, купающимися людьми, пасущимися коровами на другом берегу, старым заводом, красотой облаков. Деда нет уже много лет. Нет и бабушки. А дом ещё стоит, хотя так, конечно, уже не посидишь – всё заросло, река стала мелкой, и только коровы пасутся на прежнем месте. Но сколько воспоминаний! Здесь – самый настоящий отчий дом, то самое Отечество, и даже дым был – шёл из трубы в заснеженные зимние месяцы, когда сугробов наметало выше колена, а в доме топили печку. Это было самое счастливое детство, как в книгах. Детство как у Тома Сойера!
Он был прекрасным романтиком – и хозяйственным человеком – всегда запасал коробку спичек на чёрный день, а под его подушкой «дежурил» червонец, – а женился на бабушке, которая всю жизнь писала стихи и даже складывала их в чемоданы, которые возила за собой по всему Союзу, – как шутили в семье. Бабушка жила в Казахстане, на врача училась в Омске, и дед летал к ней на самолёте свататься в Усть-Каменогорск – и привёз свою красивую мечтательную жену в свой тихий городок. Какое-то время они жили на Волге, в рабочем поселке Алексеевка (теперь это райцентр), где 16 ноября 1961 года родилась моя мама, а её брат, мой дядя Димка родился в Казахстане 14 августа 1974 года, в Усть-Каменогорске, куда бабушка ездила в гости к своей маме.
Эту фотографию бабушка отправила деду в письме