Наверное, изобретателю телефона следует поставить памятник из чистого золота в натуральную величину – от имени всего благодарного человечества. А от себя лично я бы еще выбила на постаменте несколько емких энергичных слов, которые невольно произношу всякий раз, когда телефонный звонок раздается глубокой ночью или в иное неподходящее время!
На сей раз бодрая трель застала меня в состоянии полуготовности к выходу, у зеркала. За секунду до того я точным выверенным движением провела помадой по верхней губе, перешла на нижнюю, и тут телефонный аппарат на подзеркальном столике требовательно вякнул, а потом и завопил в полный голос. Рука моя дрогнула, и алая помада прочертила на лице пугающую кроваво-красную полосу от носа до подбородка.
С большим чувством произнеся те самые непечатные слова, я с неудовольствием глянула на свое отражение в зеркале. Ну, просто вылитый граф Дракула Задунайский непосредственно после очередной своей вампирской трапезы!
Неизобретательно повторив ругательства, я отложила помаду в сторону и сняла подпрыгивающую от нетерпения телефонную трубку.
– Ты еще дома? – не здороваясь, спросила трубка бодрым голосом моего коллеги, видеооператора Вадика.
Совершенно идиотский вопрос, если учесть, что он звонит мне на домашний телефон!
– Нет! Никого нет дома! – рявкнула я, как злобный Кролик из мультфильма про Винни Пуха.
И перебросила трубку из правой руки в левую. Освободившейся дланью подцепила из коробки бумажную салфетку и потерла ею красный след на своей физиономии.
Помада, заявленная производителем как особо стойкая, действительно, не стиралась, зато замечательно размазывалась. Через пару секунд нижняя половина моего лица приобрела равномерный свекольный окрас и стала выглядеть так, будто мне недавно сделали лоскутную пересадку кожи, причем донором был если не лично Чингачгук, то кто-то из его соплеменников.
– Хорошо, что ты еще дома, – невозмутимо произнес Вадик. – Сэкономишь и время, и деньги.
– Это каким же образом?
Пока было совершенно очевидно, что мне придется, наоборот, немало времени потратить на приведение своей морды в относительный порядок.
– Не ходи на работу, сиди дома, – посоветовал Вадик. – У нас с тобой, оказывается, через час съемка в Приозерном. Все равно придется проезжать мимо твоего дома, так зачем тебе ехать на студию? Мы подъедем, я звякну с сотового, ты и выйдешь.
– Отлично! – бурно обрадовалась я– не столько любезному предложению Вадика и возможности сэкономить на маршрутном такси, сколько тому, что смоченная в одеколоне ватка явно побеждала красные помадные разводы, быстро возвращая моей коже колер, свойственный бледнолицым. – Договорились!
Я бросила трубку, спеша закончить тщательную зачистку напомаженных территорий. Уф, справилась! Рано, рано списывать на свалку истории такое могучее косметическое средство, как тройной одеколон! Один минус: благоухаю я теперь, как застенчивый алкоголик. Ну, с этим ничего не поделаешь, принимать водные процедуры некогда, тем более что в ванной плещется Колян, а извлекать мужа из воды – что из болота тащить бегемота. Ладно, в машине высуну голову в окошко, до Приозерного минут сорок езды, авось компрометирующее амбре «Тройного» и выветрится…
Я снова взяла тюбик «Ланком», прицелилась и ловко мазнула помадой по губам – раз, вто…
Дзинь-нь-нь! Нижней губе опять не повезло! Проклятый телефон второй раз за утро некстати ожил, и мое лицо снова украсила ярко-красная полоса, теперь уже горизонтальная. Боевая раскраска в лучших традициях североамериканских индейцев.
– И впрямь, чисто Вождь краснокожих! – не зная, плакать мне или смеяться, пробормотала я, посмотрев в зеркало.
Длинно скрипнув, за моей спиной приоткрылась дверь в ванную, и в коридоре бесшумно возник загорелый Колян, всю одежду которого составляло махровое полотенце, намотанное на манер набедренной повязки. Темные от воды гладкие длинные волосы спадали на плечи. До полного сходства с некстати помянутым Чингачгуком не хватало только ожерелья из медвежьих зубов и орлиного пера за ухом.
– Хуг! – вскинув руку в индейском приветствии, тематически воскликнул супруг. – По какому поводу куксимся? Почему не встречаем мужа радостной улыбкой? Кто, черт побери, в вигваме хозяин?
Возмущенно засопев, я уже привычно плеснула на ватку тройного одеколона, потерла чудодейственным средством лицо и только после этого сняла верещащую трубку.
– А спасибо говорить тебя не учили? – с претензией вопросил невидимый Вадик.
– Слышь ты, благодетель! Меня многим словам не учили, я их усвоила в процессе жизни! Не вынуждай меня грязно ругаться в третий раз за утро! – бесновато зарычала я. – Изыди, сатана! Отойди от телефона и дай мне спокойно собраться!
Шмякнув трубку на рычаг, я злобно зыркнула глазом на ухмыляющегося мужа, глубоко вздохнула, досчитала до десяти и сделала несколько магических пассов над телефоном, заклиная его молчать.
– Глупая скво! – над моим плечом протянулась мускулистая рука. Одним движением Колян вырвал телефонный штепсель из розетки, потом снисходительно чмокнул меня в скальп и любезно подал помадный тюбик. – Вот теперь можешь наносить боевую раскраску совершенно спокойно!
– Это интимное занятие! – возразила я, прихватывая помаду и направляясь в ванную.
Там тоже есть зеркало, раскрашусь, в самом деле, без помех и ехидных зрителей!
– Эй! Ты опять пара напустил! – закричала я, едва шагнув в ванную комнату. – Тут же дышать нечем и не видно ничего!
– Хоть томагавк вешай! – весело согласился Колян.
Застонав, я сорвала с вешалки в прихожей свою сумку и убежала с ней в комнату, чтобы навести макияж, глядя в маленькое зеркальце пудреницы.
Надо же, успела! Едва я закончила рисовать губы, как тут же, в сумке, зазвенел мой сотовый: Вадик любезно сообщал, что машина бьет копытом у подъезда, и они с водителем нетерпеливо ждут меня, чтобы мчаться на съемки в прерии Приозерного.
– Иду, – буркнула я.
И вылетела в теплое сентябрьское утро навстречу леденящим душу жутким приключениям.
Капитолина Спиногрызова умудрилась прожить на свете целый век – и это при том, что с ранних лет всю свою жизнь она много и тяжело работала, пережила революцию, гражданскую, страшный для Кубани голодный двадцать четвертый год, потом недоброй памяти тридцать седьмой, Великую Отечественную войну, послевоенную разруху и много чего еще. Между прочим родила пятерых детей, похоронила двух мужей, вынянчила внуков и еще правнуков тетешкала.
Я смотрела на сухонькую старушку, горбящуюся в глубоком кресле, и не могла поверить, что ей уже сто лет! Слов нет, похожая на богомола бабушка выглядела минимум на девяносто девять, но голубой глаз, напоминающий дымчатый сапфир, словно врезанный в темную деревянную доску, смотрел на гостей живо и внимательно.
Тут нужно пояснить, почему я говорю о глазах бабы Капы в единственном числе. Дело в том, что большую часть праздника старушка провела в темных солнечных очках, очевидно, от яркого света у нее болели глаза. Но в какой-то момент она сняла свои окуляры, и я, глядя на нее в профиль, увидела тот самый сапфирово-голубой глаз. Поглядеть на бабушку без очков в фас я не успела, заботливый внучек старушки немедленно подскочил к ней и снова оснастил окулярами.
На столетний юбилей Капитолины Митрофановны собралось немало народу. В саманном домике из двух скромных комнаток с белеными стенами и маленькими подслеповатыми окошками с трудом помещалось и нынешнее семейство бабули: она сама, ее дочь, тоже уже престарелая, и немолодые внучка с мужем. Поэтому двери в хатку притворили и шумное празднество организовали во дворе.
На порожке хаты в глубоком кресле, наверное, столь же древнем, как его хозяйка, царственно восседала героиня торжества. Несмотря на теплый денек, старушка была одета в длинное глухое черное платье, потертый лисий салоп и обрезанные валенки, для пущей нарядности дополненные красными шерстяными помпонами, ранее явно служившими украшением шерстяных детских шапочек. Голову бабушки прикрывал цветастый платок с бахромой, повязанный под подбородком, надвинутый на лоб и затеняющий все лицо. Это, впрочем, не мешало старушке оживленно вертеть головой, с детским интересом разглядывая присутствующих.
В честь столетия старейшей жительницы не только пригородного поселка Приозерного, но и всего Екатеринодара, из краевого центра прибыли представители муниципалитета и даже один из заместителей губернатора, ответственный за культурно-массовые мероприятия. Разумеется, полно было журналистов – и газетчиков, и радийщиков. Нашего брата телевизионщика тоже хватало. Не упустив возможности получить хорошую рекламу, слетелись спонсоры: банкиры, торговый люд, политики.
Перед объективами видеокамер и фотоаппаратов бабусю буквально завалили подарками. Тут вне конкуренции оказались городские власти, щедро одарившие уважаемую именинницу квартирой в Екатеринодаре – в блочном доме стандартной планировки, в спальном микрорайоне, на девятом этаже, но зато трехкомнатной! Отдельной! С удобствами! Причем старушке полагались персональные апартаменты, комната с балконом, и некая строительная фирма в качестве собственного подарка уже успела сделать там ремонт.
Впрочем, эффекта неожиданности сообщение о щедром даре властей не имело, потому что информация распространилась заранее, представителей СМИ пресс-служба администрации даже загодя снабдила схематическим планом презентуемой квартиры и цветными фотоснимками бабулиной новой комнаты с евроремонтом. По осени предстояли очередные выборы в местные органы власти, и столетний юбилей потомственной казачки Спиногрызовой удачно вписался в предвыборную кампанию.
В общем, квартиру вроде подарили. Почему «вроде»? Потому, что пришлось поверить властям на слово, так как свидетельство о госудрственной регистрации права собственности бабе Капе пока не вручили. Уполномоченный даритель очень сокрушался, что не может сей же момент выдать юбилярше эту важную бумажку с печатями, так как краевое учреждение юстиции регистрирует права на недвижимое имущество в течение месяца.
– Закон суров, но это закон! – извиняясь, развел руками административный дядя.
– Закон что дышло! – громко напомнил несносный Конопкин. – Куда повернешь, туда и вышло!
В толпе одобрительно зашумели.
Благодарно кивнув Генке, словно тот подсказал ему нужную реплику, начальственный товарищ «по секрету» поведал сотне присутствующих, что предприняты все меры, чтобы в порядке исключения максимально форсировать процесс внесения соотвествующей записи в Единый государственный реестр прав на недвижимое имущество. Мы так поняли, что чиновники это сделают в ближайшее время, буквально – ручки в чернильницы обмакнут и сразу все, что нужно куда надо, и запишут.
– Через два-три дня гербовая бумага с печатями будет у вас на руках, – во всеуслышание заверил даритель благосклонно кивающую бабу Капу. – А пока позвольте вручить вам ключики!
И под гром аплодисментов на изувеченный подагрой пальчик старушки было надето стальное колечко с ключами. Правда, какой-то подоспевший потомок это оригинальное украшение с бабулиного перста немедленно снял– не дай бог, потеряется! Фирма «Бронедом» уже успела растрезвонить, какие крепкие двери она установила в новом жилище юбилярши!
Вторым номером в хит-параде дорогих подарков шел огромный импортный телевизор от фирмы «Мишень». Вручали его бабуле почему-то уже распакованным– наверное, чтобы недоверчивые станичники не подумали, что в громадной, как комод, картонной коробке ничего нет. Впрочем, мне неизвестно, что гласят правила хорошего тона относительно вручения телевизоров. Мелкие презенты, кажется, этикет предписывает заворачивать в цветную бумагу и перевязывать ленточками. А цветы, наоборот, предварительно извлекают из целлофана и коробок… Так или иначе, большущий телевизор водрузили на пригорок неподалеку от бабкиного резного трона, и угольно-черный плоский экран «домашнего кинотеатра» выгодно оттенил сочную зелень высоких листьев хрена.
Затем еще один спонсор– представитель фирмы «Шерстяной друг» – широким жестом накрыл Капитолину Митрофановну вместе с ее креслом огромным пушистым пледом из чистого кашемира. А потом уже на это дорогущее розово-бежевое одеяло посыпались подарки помельче: цифровой фотоаппарат, тостер, постельное белье из натурального шелка персикового цвета, норковое боа, набор косметических средств, активно препятствующих старению кожи (лучше поздно, чем никогда!), керамическая аромолампа в виде небольшого, с кошку, идола с острова Пасхи и живописное полотно размером тридцать шесть на сорок восемь сантиметров «Утро над Кубанью». Сплошь страшно нужные старушке вещи!
– Представляю, – мечтательно жмурясь, прошептал мне на ухо приятель Генка Конопкин, журналист газеты «Живем!». – Очередное утро над Кубанью. Бабуля Спиногрызова, кряхтя, слезает с печи, покрытой розовой шелковой простынкой. Она омывается ароматизированной солями водицей из ушата, натирает морщины кремом, набрасывает на зябнущиие плечи норковое боа и включает тостер, чтобы насушить себе сухариков – погрызть на завтрак… Слушай, а ведь в комплекте с тостером следовало бы подарить старушке запасную искусственную челюсть!
Сценка, нарисованная приятелем, была забавной, но я отмахнулась от ехидничающего Генки, глядя на извержение подношений с нарастающей тревогой. Если поначалу бабушка, туго спеленутая овчинным пледом, еще пыталась выпростать из-под него руки и дотянуться до подарков, то на этапе возложения на нее декоративного цветущего растения в тяжелом керамическом горшке юбилярша окончательно прекратила шевелиться. Близкие родственники бабули, очевидно, растерявшись, затаились где-то в толпе и ни во что не вмешивались. Соседи-станичники, большой толпой пришедшие поглазеть на торжество, поначалу скромно помалкивали и с треском лузгали семечки, но потом начали выразительно показывать на растущий курган подарков пальцами, и по рядам гостей пошел тревожный шепоток.
– Замуровали бабку, данайцы! – озвучивая общее беспокойство, бесцеремонно выкрикнул все тот же Генка. – А ну, живо стащите с нее этого вашего Васнецова! Он же ее раздавит!
– Васнецов, слезьте с бабушки! – не разобравшись, о чем речь, нервно гаркнула толстая тетка, исполняющая роль церемониймейстера.
Станичники загоготали, и из рядов посыпались соленые шуточки про старуху, на которую тоже бывает проруха.
Толстая тетка покраснела, с запозданием сообразив, что Генка имел в виду не какого-то конкретного гражданина Васнецова, покушающегося на девичью честь бабушки, а увесистое живописное полотно, и самолично сдернула картину с упакованных в плед коленок Капитолины Митрофановны. Резная деревянная рама углом бухнулась аккурат на тонкий кожаный штиблет очередного сановитого дарителя, и тот от неожиданности и боли прямо посреди поздравительной речи взвизгнул и проорал непечатное слово, да так громко, что встрепенулась даже поникшая было бабулька.
Толпа развеселилась еще пуще.
– Слышь, Митрофановна! Вот ужо и мать твою помянули! Кстати пришлось! – дыша вчерашним перегаром, весело завопил разбитной мужик с гармошкой. – Как положено, за родителей! Ну, где тут угощеньице, где молочко от бешеной коровки? Наливай народу, не томи!
Гости загудели, как пчелиный рой, и дружно двинулись к столам, накрытым в садочке под фруктовыми деревьями. Праздничное угощение, очевидно, предоставил очередной спонсор, какой-нибудь супермаркет или оптовый продовольственный рынок, потому как традиционную кубанскую кухню на столе представляла только десятилитровая стеклянная бутыль с дымчато-голубым, как глаза юбилярши, самогоном. Гигантскую емкость плотным кольцом окружали двухлитровые пластиковые бутылки с газировкой. В качестве закуски народу предлагались тоненько нарезанные колбасы, просвечивающие кусочки рыбы на картонных подносиках, сыр, сухарики, соленое печенье и разнообразные чипсы в высоких банках с изображением усатого мужика, весьма отдаленно смахивающего на кубанского станичника.
– Тьфу ты, одна буржуйская закусь, – с неодобрением оглядев столы, изрек все тот же разбитной мужичок с гармоникой. – А ну, Любашка, давай сюды свою корзину!
Необъятная Любашка в ситцевом сарафане проворно отодвинула в сторону бумажные и пластиковые тарелки с тонкими до прозрачности мясными нарезками и торжественно выложила на скатерть увесистый сверток. Развернула отстиранный до белизны миткалевый рушник и под одобрительный гул голосов достала из него толстый шмат аппетитного бело-розового сала с мясными прожилками.
– А у меня кокушки, – похвалилась тетка, похожая на Любашку, как двойняшка, только одетая иначе, в цветастый халат.
Откуда-то из-за спин заинтересованной публики к ней по рукам приплыла покрытая льняной салфеткой плетеная корзинка. Баба выгребла из нее и горстями высыпала на стол вареные яйца – крупные, остроносые, со скорлупой цвета ряженки, а затем вытащила из той же корзины трехлитровый баллон с солеными огурцами.
Мужики одобрительно загомонили, бабы деловито захлопотали вокруг стола, и уже через несколько минут скатерть сплошь покрыли крепкие ярко-красные помидоры, пучки искрящейся росой зелени, сваренные в «мундирах» розовые картофелины, щетинящиеся крупными зубчиками головки чеснока и многочисленные и разнообразные домашние пирожки: с мясом, с сыром, с картошкой, капустой, яйцами. Тарелки с «буржуйской закусью» задвинули на дальний край стола, поближе к городским гостям. Тоскливо поглядывая на остро пахнущее чесночком нежное сало, спонсоры и иже с ними вяло поклевывали хрустящие чипсы и кружевные ломтики сыра и копченой колбаски, от жары быстро темнеющие и сворачивающиеся в трубочки.
– Ну, с именинницей нас! – возвестил гармонист, первым опрокидывая стопку с самогонкой.
– Ты только посмотри, как ее скукожило! – толкнул меня локтем в бок Генка, уплетающий сочащийся красным вишневым соком домашний пирожок размером с лапоть.
– Кого? – не поняла я. – Капитолину?
– Капитолину – это само собой, – кивнул Генка. – Но я тебе про тетку Ваську говорю!
Я посмотрела в направлении, указанном надкушенным пирожком, и увидела толстую тетку, проводившую официальную часть мероприятия. Теперь, когда Генка назвал ее, я узнала редакторшу одного из городских телеканалов, Василису Никитишну, в узких кругах прозываемую просто теткой Васькой.
Эта тетка Васька – на редкость неумная особа с большими запросами и амбициями. Она полагает себя лучшей в мире ведущей телепередач и с поразительным апломбом выдает в эфир дикие глупости. Помню в День Победы с утра пораньше Васька вела в прямом эфире праздничную программу с ветеранами, двумя милыми старичками, одного из которых звали Иван Петрович, а другого Николай Васильевич. Простые вроде русские имена, отчего бы их не запомнить? Иван, Петр, Николай, Василий! В принципе эти четыре исходных имени безмозглая тетка запомнила, но зато умудрилась составить из них все возможные варианты сочетаний имени-отчества гостей: был у нее и Иван Николаевич, и Николай Иванович, и Петр Николаевич, и Василий Петрович, и еще бог знает кто. Тезке Гоголя повезло, тетка Васька хоть один раз за всю получасовую программу, но все же назвала его правильно, а бедняга Иван Петрович делал кислое лицо всякий раз, когда ведущая выдавала очередную версию его ФИО. В начале программы кроткий старичок еще пытался открыть рот и поправить Василису, но она не позволяла ему отклониться в сторону от намеченного ею самой курса, так что дедушка, наверное, решил следовать пословице – «Хоть горшком назови, только в печь не ставь!».
Выдержка изменила заслуженным старикам только один раз, в самом финале, когда идиотка Васька изрекла следующую фразу:
– Дорогие Петр Васильевич и Иван Николаевич! Не все ваши боевые товарищи дожили до этого дня, но у вас сегодня есть возможность лично поздравить их в прямом эфире с Праздником Победы!
– А вы разве и на тот свет вещаете? – потеряв терпение, зло съязвил тезка Гоголя.
Василиса потеряла дар речи, и этим немедленно воспользовался второй гость:
– Может, дождемся, когда погибшие товарищи нам по телефону в студию позвонят! – добил тетку Ваську Иван Петрович. – С ответным, так сказать, поздравлением!
– Вот ведь серость деревенская! – поймав мой взгляд и неправильно его истолковав, презрительно изрекла Василиса. – Налетели со своим салом и горилкой, испортили культурный праздник!
– Зато бабка жива осталась, – отозвался за меня Генка. – Вы ж со своим культурным праздником чуть ее заживо не похоронили!
– Кстати, а где же именинница? – Я отложила в сторону пирог с домашним сыром и огляделась.
Капитолины Митрофановны в кресле у порога хатки уже не было, очевидно, заботливые родственники увели утомленную шумным многолюдным сборищем старушку в дом. И двери за собой плотно прикрыли!
– Ну вот! – расстроилась я. – А как же интервью?
– Интервья не будет! – на скамейку рядом со мной шлепнулся потный Вадик. – На, подержи!
Он вручил мне видеокамеру, бесцеремонно придвинул к себе мою тарелку с аппетитными пирогами и полез вместительной деревянной ложкой в миску со сметаной.
– Почему же не будет интервью? – не заметив разбоя, озадаченно спросила я.
– Потому што штарушка ошень уштала, ей шпать пора, – неприлично жадно набивая рот, ответил Вадик. – Родштвенники ожабочены шоштоянием ее ждоровья, и вшем бешшеремонным журналиштам шкажано оштавить бабушку в покое.
– Еще немного– и эта старушка обретет вечный покой, – неодобрительно проворчала я, понимая, что до сих пор операторы всех телекомпаний снимали примерно одно и то же. Попробуй с таким материалом сделать что-нибудь необычное!
– Эксклюзивчику хочешь? – вкрадчиво спросил меня Генка.
– Спасибо, я уже наелась, – погруженная в свои мысли, машинально отозвалась я. Подумала, что мне предлагают попробовать очередное блюдо. – Стоп! Что ты сказал?!
Генка некультурно вытер замасленные пирожками руки о скатерть и полез в свою сумку.
– Вот! – На стол передо мной легла цветная фотография.
– Это кто такие?
– Дай посмотреть!
Я выхватила из рук Вадика глянцевую фотографию размером десять на пятнадцать. Что тут у нас? Хм, высокохудожественный снимок: группа лиц, числом шесть штук, трое взрослых и три малыша. Граждане сгруппировались в оконном проеме, и фотограф выстроил кадр таким образом, что резные деревянные наличники веселенького зеленого цвета естественно обрамили картинку. Для этого три женщины в комнате встали в ряд, тесно прижавшись друг к другу плечами, а трое пацанов сели на подоконник, свесив исцарапанные загорелые ноги вниз.
– Это кто такие? – спросила я, с интересом изучая фото.
Где-же я совсем недавно видела такую затейливую резьбу по дереву? Ой, да это ж окошко спиногрызовской хатки! Вот они, резные наличники, прямо перед моими глазами, не на снимке, а в натуральном виде – покосившиеся, покривившиеся, с облупившейся краской, но вполне узнаваемые.
– Это семейство юбилярши в усеченном составе, с дочками и внучками, – объяснил Генка. – Вот, гляди! В платочке и розовой кофте с рюшечками – сама Капитолина Митрофановна. Ей тут лет семьдесят с гаком, уже неоднократно вдова, поэтому без мужика рядом. Справа от нее, в красных бусах, ее родная дочка, не знаю только, старшая или младшая, их у Капитолины вообще-то две. Слева вторая дочка, а перед ними внуки сидят.
– Три славных пацана, – кивнула я.
– Ошибочка вышла, – поправил меня Генка. – Два пацана и одна девчонка.
– Да какая разница, – отмахнулась я.
– Огромная! – Генка всплеснул руками и едва не смел с заваленного деревенскими харчами стола глиняную миску со сметаной.
Своевременно поймавший плошку Вадик посмотрел на Конопкина с укоризной.
– Большая разница! – продолжил тот. – Думаешь, откуда у меня снимок? Мне его эта самая внучка дала!
– Вот эта? – Я ткнула пальцем в толстощекого рыжекудрого малыша в ситцевых трусах и с грязными коленками, к одной из которых прилип ярко-желтый березовый лист.
– Ага, – кивнул Генка. – Только она с тех пор немного подросла и уже не гуляет по улицам топлесс. К моему великому сожалению, а то было бы на что посмотреть!
– Что, хороша внучка? – плотоядно облизнувшись, встрял в разговор Вадик.
Я пнула его ногой, чтобы не мешал, и спросила Генку:
– А когда они снимались?
– Ну, не знаю… Давно!
– А поточнее?
Я перевернула фотографию, чтобы поглядеть, не написана ли на обороте дата. Мои бабушка и дедушка, тоже станичники, всегда аккуратно подписывали фотографии, чтобы точно знать, когда был сделан снимок. Это мы теперь так привыкли к чудесам фото и видео, что относимся к фамильным снимкам без должного пиетета. А зря, все-таки история…
– Тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, двенадцатое сентября, – хором прочитали мы с Генкой.
– Так это тоже был ее день рождения! – обрадовалась я. – Отличный материал, архивное фото! Колись, Генка, откуда у тебя эта семейная реликвия?
– Ты вон ту желтенькую дыньку будешь кушать? Нет? Тогда подвинь ее ко мне, – хитрюга Конопкин притворился, будто не слышит, о чем я его спрашиваю.
– А я вчера гонорар за очерк в столичном журнале получила, – повысив голос, как бы между прочим сообщила я информацию, не имеющую видимого отношения к обсуждаемой теме.
Однако Генка прекрасно понял, куда я клоню.
– Значит, ты сможешь одолжить мне сотню баксов? – обрадовался он.
– Еще одну сотню баксов, – заметила я, деликатно напоминая приятелю о том, что он до сих пор не вернул мне последний заем.
Генка все время «стреляет» у коллег и друзей-приятелей деньги. Причем обязательно сотнями– неважно, сотнями чего именно, рублей, баксов, да хоть тугриков! Подозреваю, что у Конопкина так много кредиторов, что он просто-напросто запутается в своей бухгалтерии, если начнет брать сложные для подсчетов некруглые суммы.
– Отлично! – сказала я вслух. – Продолжаем разговор!
Мои ожидания оправдались: на обороте снимка синели цифры: 12.09.77.
– Двенадцатое сентября семьдесят седьмого года! – быстренько перевела я. – Ага, это было двадцать семь лет назад! И снимали тут же, в этом самом дворе!
Генка молча кивнул. Я искоса посмотрела на него и поняла, почему приятель не отвечает: затолкал в рот свистнутый с моей тарелки пирожок и жует его, торопясь проглотить, пока я не заметила разбоя.
– Генка, не давись, не последний кусок на столе, – укоризненно сказала я. – Вон, слева от тебя, под боком у тетки Васьки непочатое блюдо с целым пирогом. Давай, тащи его к нам, пока Василиса его втихаря в свою торбу не сбросила. Похоже, пирог с абрикосами, я вижу, что-то оранжевенькое в просветах плетушки… Стоп!
Не дотянувшись до блюда с аппетитным пирогом, Генка поспешно отдернул руку и испуганно уставился на меня:
– Почему – стоп?
– Потому что я только сейчас поняла, что тут какая-то лажа! – ответила я.
– Какая может быть лажа с пирогом? – нахмурился Генка. – Он что, несъедобный?
– Как может быть несъедобной такая красотища?! – воскликнул Вадик, поднимаясь из-за стола.
Он сделал два шага в сторону Василисы и ловко выдернул у нее из-под локтя блюдо с вожделенным пирогом. Тетка Васька обернулась, гневно насупилась и открыла было рот, но Вадик не дал ей и слова сказать.
– Знаю, знаю, Василиса Никитична, вы на диете, и правильно, такую фигуру, как у вас, беречь нужно! – на одном дыхании протарахтел Вадик, возвращаясь на свое место с добычей.
Тетка Васька закрыла рот и покраснела.
– Действительно, зачем ей пирог? – шепнул мне на ухо язвительный Конопкин. – Она теперь до конца вечера Вадькин комплимент переваривать будет!
– К черту Ваську, и пирог туда же! – воскликнула я. – Я совсем о другом сейчас подумала! Объясни мне, почему фотография датирована семьдесят седьмым годом, если на обороте снимка фирменный оттиск современной цифровой фотостудии?! До меня только сейчас дошло, что этот групповой портрет слишком хорошего качества для середины семидесятых прошлого века! Картинка четкая, ясная, все детали разглядеть можно, даже сережки в ушах у одной бабкиной дочки! Да что там, я бусины в Капином ожерелье могу пересчитать!
– Так они размером с горошину каждая! – пожал плечами Конопкин.
– А размер снимка? – не сдавалась я. – Десять на пятнадцать! А в те времена фотобумага была формата девять на пятнадцать, я точно помню, старший брат моей подружки печатал снимки дома, на такой страшноватенькой машинке с лампой, а потом сушил на другой машинке, с двумя нагревающимися стальными листами…
– Древнее ты существо, Елена, – сказал мне измазанный абрикосовым вареньем Вадик. – Ну, что ты вспоминаешь зарю эры фотографии? С тех пор все изменилось! Говорю тебе как специалист!
– Морду вытри, специалист, – сердито огрызнулась я. – У тебя еще повидло на губах не обсохло! И помолчи, мы не про видеосъемку говорим, а про фото. И вообще, я не с тобой разговариваю!
– Ой-ой-ой! – Вадик издевательски помахал ладошками и снова уткнулся в тарелку.
– Разве в те времена уже было цветное фото? – спросила я у Генки.
– В семьдесят седьмом? Конечно, было! – уверенно кивнул Конопкин. – Может, не у старшего брата твоей подружки, но в фотоателье точно имелась аппаратура, позволявшая делать цветные фотографии! Вспомни, разве у тебя нет собственных детских фотоснимков в цвете?
Я подумала и неохотно кивнула.
– Точно, есть. И именно из фотоателье, ты прав. Я там стою на фоне какой-то складчатой бархатной тряпки рядом с игрушечным пингвином. Пингвин черно-белый, а все остальное цветное, только все краски тусклые: занавеска блекло-голубая, платьице на мне бледно-зеленое, и колготки не ярко-красные, а цвета сильно выгоревшего пионерского галстука. А здесь картинка очень даже цветная, вот – лист ярко-желтый, блузка розовая, у внучки волосы рыжие, как морковка. Это же не может быть просто ретушь. Знаю, была одно время такая мода, раскрашивать черно-белые фотографии акварельными красками, получалось недурно, хотя и не вполне натурально, но это явно совсем другой случай…
– У тебя в детстве был игрушечный пингвин? – заинтересовался Вадик. – Круто! А ты знаешь, что пингвин– это эмблема «Линукса»?
– Знаю, – гордо ответила я. – И что такое «Линукс» – тоже знаю, это операционная система! Не такая я замшелая, как ты думаешь!
– Просто у тебя муж программист, вот ты и научилась разным умным словечкам, – надул губы Генка, совершенно не способный наладить отношения со своим рабочим компьютером.
– Не завидуй, – сказала я. – Ты тоже можешь завести себе жену-программистку, а пока все-таки ответь мне, пожалуйста, почему эта старая фотография выглядит совсем как новая? Краски яркие, картинка четкая?
– Настя рассказала мне, что этот снимок сделал какой-то знатный мастер своего дела, заезжий фотограф, корреспондент столичного журнала – не то «Сельская новь», не то «Сельская жизнь», не помню. В общем, что-то сельское. Он тут, в Приозерном, не одну пленку отщелкал, все старался снимать виды Кубани, не слишком удаляясь от краевого центра. Работал дядя с какой-то очень крутой по тем временам техникой, оптика у него в фотокамере, судя по качеству картинки, была ого-го!
– Слушайте, вы будете есть этот пирог или мне самому его лопать, в одиночку?! – с претензией воскликнул вдруг Вадик. – Болтаете, болтаете, а я тут надрываюсь!
– Если тебе нужно оправдание для собственного обжорства, можешь считать, что я от пирога отказалась, – сказала я. – Генка! А где эта внучка, ты меня с ней познакомишь?
– Попробую ее найти, – кивнул Конопкин. – Но если заблужусь в этой толпе, позвони мне вечерком на домашний – и милости прошу ко мне в гости. Тетка эта – ну, внучка рыжая, – моя соседка по лестничной площадке!
– Наш пострел везде поспел! – откомментировал Вадик.
– Молчи, несчастный! – шикнула я на него. – Передумает Генка знакомить нас с внучкой – и останемся мы с тобой без эксклюзива!
– Молчу, молчу! – оператор испуганно перекрестился вилкой.
Потом он что-то поискал глазами и активно засемафорил руками гостям на другом конце стола. Привлек внимание мужика с гармошкой и выразительно потряс над головой непочатой бутылью вишневой наливки. Пока я с интересом следила за тем, как Вадик организует бартер спиртного на съестное, Конопкин вылез из-за стола и пропал с глаз моих.
В следующий раз я увидела его уже в гробу.
– Дмитрий Палыч не сказал тебе, когда понадобится этот материал? – спросила я сонного сытого Вадика уже в машине, кивнув головой в сторону окошка, за которым рябил синий штакетник забора, огораживающего пряничную избушку Капитолины Митрофановны.
– Как не сказать, сказал, – душераздирающе зевнув, оператор уютно сложил руки на животе и поудобнее устроил стриженый затылок на подголовнике кресла. – Он сказал, что сюжет про бабусины именины пойдет в итоговый выпуск новостей за неделю.
– Итоговый выпуск будет в субботу! – обрадовалась я. – А сегодня только понедельник! Стало быть, никакой спешки нет, и я могу не ехать на студию. Завезите меня домой!
– Угу, – кивнул неразговорчивый водитель Саша.
Определившись таким образом с маршрутом, я последовала примеру похрапывающего Вадика и задремала – к сожалению, ненадолго, минут на тридцать. Разбудил меня бодрый голос Вадика, цитирующего Маяковского:
– Которые тут временные! Слазь! Кончилось ваше время! – С этими словами меня за вялую руку, как репку, выдернули в открытую дверцу машины.
Я сонно хлопнула глазами и увидела перед собой свой балкон, как флажками украшенный весело развеваюшимися на ветру разноцветными детскими трусиками. У балконного ограждения, пытаясь просунуть голову между прутьями, стоял на толстых складчатых ножках мой сын, и в глазах у него блестели слезы.
– Масянька! Привет! – крикнула я. – Ты чего ревешь?
– Мама! Кака! – обиженно заявил малыш, показав пальчиком на машину за моей спиной.
Слово «кака» у моего ребенка многофункциональное, в зависимости от конкретной ситуации и поставленного ударения оно означает либо предмет – «кашка», «кака» как нечто дурное, «камень», «каштан», «сказка», либо действие – «какать» или «кататься». В данном конкретном случае Масянька явно уличил меня в том, что я катаюсь на машине, бессовестно позабыв о своих материнских обязанностях.
Пристыженная, я наскоро попрощалась с Сашей и Вадиком – последний тут же нырнул на освободившееся заднее сиденье и угоризонталился там явно с целью продолжить дневной сон, – и побежала домой.
Кстати, Масяня – это, разумеется, не имя моего мальчика, а домашнее прозвище. Зовут нашего малыша так же, как его папу – Колей, а Масяней мы прозвали его с легкой руки одной моей приятельницы, которая ворковала над младенцем: «У-ти, масенький!» «Масеньким» ребенок перестал быть очень скоро, а Масяней пока так и остается. Это я поясняю специально для тех, кто мог подумать, что сумасшедшие родители окрестили родное дитя в честь жутковато-симпатичной мультипликационной девочки с птичьими лапками и эллипсообразной головой!
Досрочно освобожденная няня заторопилась по своим делам. Зная, как весело и содержательно мне предстоит провести время до ее урочного появления, я отключила домашний телефон и вырубила свой сотовый, чтобы не мешали. Мася, получивший маму в свое полное распоряжение, заставил меня трижды от корки до корки прочитать ему «Мойдодыр», за небольшую взятку в виде печенья согласился посидеть на горшке, откушал творожного суфле и после непродолжительного, но ожесточенного сражения за права малышей-нудистов был насильственно облачен в штанишки и выведен на прогулку.
Часика через три, уже на выходе из парка, у пруда, где нарезали круги очень энергичные – в отличие от меня! – уточки, я вспомнила, что договаривалась созвониться с Генкой. Собственно, напомнили мне об этом именно уточки, крякавшие точь-в‑точь так же, как их домашние сородичи в загоне у Капитолины Митрофановны.
– Хороший мальчик! Корми, корми птичек, – шаря в сумке в поисках сотового, сказала я Масяньке, старательно выковыривающему неловкими пальчиками мякиш из батона.
– Бах! – объявил хороший мальчик, свешивая ручонку с зажатым в ней кусочком хлеба за борт коляски.
Уточки радостно встрепенулись в ожидании гостинца и разочарованно закрякали, когда ребенок втянул ручонку с хлебом обратно и затолкал весь кусок себе в рот.
– Кормилец! – с иронией заметила я.
Масянька внимательно посмотрел на меня и протянул половинку батона. Я машинально взяла его, а малыш взамен ловко выдернул из моей руки трубку мобильника.
– Колюша, отдай маме телефончик! – строго сказала я.
– Бах! – ликующе возвестил ребенок.
И щедро презентовал мобильник группе пернатых!
Глупые кряквы пренебрегли возможностью наложить лапы на аппарат сотовой связи, и мой любимый «Алкатель» цвета бешеного лимона медленно погрузился в воды озера. Были бы рядом «Битлз», кстати спели бы свою знаменитую песню про желтую субмарину!
– Сиди спокойно! – велела я ребенку, свесившемуся из коляски с риском повторить путь мобильника, потом как по команде «Ложись!» упала животом в траву и сунула руку в зеленоватую водицу. Руки не хватило, пруд оказался глубже, чем я думала. Пришлось бежать в администрацию парка, просить в помощники дядьку с большим сачком.
– Телефон – это еще что! – вещал в утешение мне усатый старикан, процеживая своим «ситом» поднятую со дна жижу. – На той неделе одна матреха тут кольцо с бриллиантом утопила!
– Нашли? – Я одним глазом следила за сачком, другим за Масянькой, попивающим яблочный сок из бутылочки с соской. Как только сок закончится, бутылочка может последовать за сотовым, а мне не хотелось бы вылавливать из воды и ее тоже.
– Куды там! – присвистнул веселый дед. – Был бы еще тот брюлик величиной с кирпич, авось и нашли бы его, а там всего того кольца – на средней величины грузило, карасей мелких ловить. Ясно дело, ничего не обнаружили! Так эта заполошная матрешка сначала требовала всю воду из пруда спустить, а на другой день прибежала пеликанам в глотки заглядывать. Ей, видишь ли, кто-то сказал, что они глотают что ни попадя, дура думала, может, они и кольцо ее таким макаром сожрали!
– Это страусы, – машинально поправила я.
– Где страусы? – удивился дед.
– Нигде! Это страусы глотают все, что видят!
– Кака!
Я оглянулась. Масяня, умудрившийся изогнуться так, чтобы дотянуться ручкой до земли, поднял из травы камешек, и сосредоточенно заталкивал эту каку в рот. А я тут несчастных птиц клеймлю позором за то, что они глотают что попало! Да против шустрого годовалого младенца самый прожорливый страус – убежденный диетик!
– Брось каку! – крикнула я, отнимая у ребенка его добычу.
– Чего орешь? – обиженно откликнулся дед с сачком. – Сначала достань ей пропажу, потом брось ее обратно! Ты, доча, ничего не перепутала? Тебе телефон надо выловить али золотую рыбку? Если телефон, так бери, вот он, я поймал, а обратно в воду зашвыривать его резону нет, он в другой раз к тебе не приплывет!
– Ой, спасибо вам большое! – Я двумя пальцами за обмотанную зелеными водорослями антенну вытащила из сачка скользкий мобильник и сунула в карман стариканова жилета заранее приготовленный полтинник.
– Это чегой-то? – Дед с недоумением разглядывал добытый из кармашка голыш.
А и в самом деле, что за странная валюта? Вроде, я держала в руке не каменную денежку, а бумажную…
– Масяня!!!
Я выдернула из неполнозубого младенческого ротика прокомпостированную купюру и обменяла ее на презентованный старику камень, невнятно пробормотав извинение.
А где телефон? Ага, вот он, торчит из углубления для бутылочек на пластмассовой перемычке Масянькиной коляски. Ой! А где же, в таком случае, бутылочка?!
Я обернулась и беспомощно застонала. На слегка волнующейся воде паркового пруда, прибившись к стае уточек, весело покачивалась пустая бутылочка с соской.
– Бу! – проследив за направлением моего взгляда, сочувственно сказал сынишка. – Бах!
Вроде бутылочка бахнулась туда сама по себе!
– Знаешь, насчет бутылочки – это неплохая мысль, – со вздохом сказала я маленькому поросенку, в резвом темпе выводя коляску за пределы парка. – Вот придет с работы твой папа, пошлю его в магазин за алкоголем, уложу тебя спать и приму для успокоения души рюмку-другую коньяку!
– Кака, – укоризненно сказал малыш.
– От каки слышу! – ответила я, ужасно огорченная тем, что осталась без мобильника.
Просохнуть-то он, может быть, и просохнет, а вот работать, скорее всего, уже не будет! Вот интересно, мне только аппарат менять придется или СИМ-карту тоже надо восстанавливать?
– СИМ-карту восстановить недорого, чуть больше трехсот рублей, – проконсультировал меня вечером Колян.
Ему ли не знать! Месяца не прошло, как у Коляна украли мобильник: наш милый папа имел неосторожность прикорнуть в парке на травке под деревом, едва уснул в своей коляске выгуливаемый Масянька. Сотовый Колян держал буквально под рукой, из-под руки его и увели. Милиционеры, принимая заявление о краже телефона, очень веселились, им казалось, что рассказ потерпевшего звучит на редкость глупо. А я прекрасно понимала Коляна: когда у ребенка режутся зубки и он не спит ночами, родителям тоже приходится спать урывками. И в этом случае травянистый пригорок в парке – просто королевское ложе, я лично умудрилась заснуть на приеме у стоматолога, прямо в кресле, с разинутым ртом!
– Ладно тебе убиваться, завтра зайдешь в «Мобильный мир» и восстановишь свою «симку», – сочувственно сказал Колян. – Но ты не спеши, погоди расстраиваться, может, она еще просохнет и будет работать! Достань ее из аппарата и положи на промокашку, авось отлежится и оклемается.
Поколдовав над несчастным мобильником, я пошла, как договаривались, звонить Генке Конопкину. Благо, домашний телефон пока в порядке, тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!
У Генки никто не брал трубку. Собственно, никого, кроме самого Конопкина, в квартире и быть не могло, он живет один уже года три, с тех пор, как от него ушла жена, не сумевшая примириться с Генкиной манерой добывать деньги путем безвозвратных займов. Я посмотрела на часы: двадцать два тридцать. Время, конечно, детское, свободный молодой мужик вполне может где-нибудь развлекаться.
– Колюшка, дай свой сотовый, – попросила я мужа, воткнувшегося в Интернет, едва я освободила телефон. – Нехорошо звонить человеку на мобильник с домашнего, особенно, если у этого человека и без того все время нет денег!
Муж молча подал мне аппарат. Я напрягла память, не без труда вспомнила одиннадцать цифр федерального телефонного номера и застучала по кнопочкам.
– Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети, – сообщил мне лишенный эмоций девичий голос.
Значит, не судьба! Созвонюсь с Генкой завтра, благо времени на то, чтобы сделать сюжет о юбилее старушки, у меня достаточно.
Я выбросила из головы блудного Конопкина и пошла пить коньяк с бананами, которые заботливый Колян принес Масяньке в подарок «от зайчика». Ребенок все равно лег спать, не дождавшись прихода папы с гостинцем, а завтра милый зайчик передаст ему что-нибудь другое. И потом, разве мифический косой не может хоть изредка баловать маленькими подарками не только малыша, но и его маму?
– Кыся! У нас на работе капусту давать будут, нам не надо? – словно услышав мои мысли про зайчика, спросил Колян. – Ты не собираешься на зиму заготовить капустки – засолить или замочить, не знаю, что там с ней делают?
– Нет уж, в нашей семье мочить принято только сотовые телефоны, – объявила я.
Я еще не знала, что вскоре «мочить» начнут меня саму!