У медали под названием «жизнь», вручаемой нам непонятно за какие заслуги, две стороны. И как ни крути, как ни верти, как ни бейся – их все равно будет две. Если плохо – то не очень, если хорошо – то не совсем. Инь и Ян, гармония мироздания.
С одной стороны, Валерия Кирилловна имела все основания для того, чтобы гордиться собой и считать, что жизнь удалась. Заместитель директора НИИ кардиологии и кардиососудистой хирургии по лечебной работе – это фигура крупного масштаба, поважнее иного главного врача. Да что там главного врача! Статус директора института неофициально приравнивается к статусу заместителя министра, так что Валерия Кирилловна не без оснований ставила себя на одну ступеньку с министерскими директорами департаментов. Шутка ли – такой институт! Институтище! Два десятка корпусов! Шесть филиалов, седьмой строится! Три с половиной тысячи сотрудников, среди которых двести одиннадцать докторов наук и двадцать восемь академиков! Махина! Государство в государстве!
А с другой стороны – не все так здорово. Статус статусом, а доходы не бог весть какие, потому что конвертики с ежемесячной данью проходят мимо Валерии Кирилловны, попадая из рук заведующих отделениями прямиком в директорский карман. Да и вообще всегда все хорошее достается директору, а заместителям только хлопоты да проблемы. Как в той сказке про мужика и медведя – одному вершки, а другому корешки. Если ожидается, что на министерской коллегии институт станут ругать, то на коллегию едет Валерия Кирилловна, если же хвалить – то едет Сам, Всеволод Ревмирович Каплуненко. Он никогда не упустит шанса искупаться в лучах похвал и славы. А если вникнуть и разобраться, то на ком держится вся лечебная работа, а? Правильно – на Валерии Кирилловне. Она как ломовая лошадь – сколько на нее ни навали, все потянет-вытянет, любую ношу.
Валерия Кирилловна и в мыслях не держала подсиживать директора института, чтобы самой сесть в его кресло. Понимала разницу в масштабах, да и вообще такие пакости были не в ее характере. Но вот стать директором филиала она бы не отказалась. Где-нибудь в Екатеринбурге, в Калининграде или в родном Саратове (далекие Хабаровск с Красноярском не рассматривались). Лучше быть первой девушкой на деревне, чем вечным вторым, а если разобраться, то и не вторым – пятым, наверное, в городе. Директор филиала – центровая фигура, царь и бог местного значения. К директорам ведь не только конвертики с деньгами ежемесячно стекаются. Есть у них и другие финансовые потоки, из которых при известной осмотрительности и умении вести дела можно черпать постоянно.
Так нет же – стоило Валерии Кирилловне незадолго до сдачи калининградского филиала «провентилировать» в министерстве вопрос о возможности своего директорства («why not?», как говорят англичане и американцы, при наличии-то докторской степени и огромного административного опыта), как на следующий же день Всеволод Ревмирович высказал ей свое недоумение. Как же так, Валерия Кирилловна, на кого же вы нас, горемычных, покинете, мы же вас так любим, так ценим… и пошел попрекать всеми своими «благодеяниями». А взгляд при этом был такой, словно сейчас набросится и придушит. Или, как вариант, горло перегрызет. Умеет Всеволод Ревмирович посмотреть так, что сердце замирает и все сфинктеры расслабиться норовят, умеет. В общем, дал понять – сиди, мол, и не рыпайся, цени то, что имеешь. В Калининград директором Женька Козырев поехал, наш молодой сорокалетний гений, никудышный кардиохирург, но превосходный демагог и отменный интриган. Небось Всеволод Ревмирович решил сплавить его подальше, а то не ровен час потеснит. Ничего, этот фрукт Козырев и оттуда, из Калининграда, потеснит, с него станется. А Валерия Кирилловна сиди здесь в заместителях и на директорство больше не рассчитывай.
Стыдно сказать – надумала на старости лет сына с невесткой отселить (куда это годится, когда в одном доме две хозяйки?), так смогла купить квартиру только у черта на рогах, чуть ли не в Мытищах. Хорошая, правда, квартира, большая, планировка удобная, дом кирпичный, а не просто облицованный плиткой под кирпич, но – на самом краю света. Невестка, скотина ядовитая, сразу же окрестила новое место жительства «Зажопинскими выселками». Ишь ты, выселки. Купила бы на свои деньги напротив Кремля, если такая умная! А Всеволод Ревмирович не только в Москве, но и в Испании, и на Кипре недвижимость имеет. В Испании у него вообще, говорят, мраморный дворец в Марбелье, прямо на берегу Средиземного моря. И это у него, у Самого, а у дочери – своя недвижимость, купленная на свои доходы. А доходы там тоже не малые – как-никак заместитель папы по науке. Хваткая баба, своего нигде и никогда не упустит. Все диссертации – через нее, все клинические испытания препаратов – тоже только через нее, гранты с заказами – ну это вообще святое. Наш пострел везде поспел, то есть не пострел, конечно, а пигалица. Без слез на Инну Всеволодовну не взглянешь – маленькая, сутулая, шея кривоватая, левый глаз косит, а любовников меняет как перчатки. Наверное, темпераментом берет, темперамент у нее о-го-го какой, может на родного отца наорать прилюдно, а уж с подчиненными только на повышенных тонах и общается! Ну а чуть что не по ней, так хоть святых выноси и уши затыкай – такую бурю устроит. И был бы повод, а то так, по любому пустяку…
Валерия Кирилловна обреченно вздохнула, посмотрела на часы и придвинула к себе пухлую картонную папку. Развязала тесемки, разложила по столу документы, раскрыла свой карманный ежедневник, чтобы отмечать нужное по ходу дела, и еще раз наскоро «проработала» тему, которую через двадцать минут ей предстояло обсуждать с подчиненными.
Тема была неприятной и могла обернуться громким скандалом, пятном на кристально чистой репутации института. Если уж говорить начистоту, то кристально чистой эта репутация не была никогда, но Валерия Кирилловна всегда употребляла два этих слова, говоря о репутации родного (и искренне любимого!) института. Очернить можно все и всех, что угодно и кого угодно, тем более в наше время, когда все вокруг такие сознательные и юридически подкованные. Жить, конечно, стало лучше, никто не спорит, веселее стало жить, да и возможностей несравнимо больше, но раньше, четверть века назад, когда Валерия Кирилловна только начинала работать, население относилось к врачам совершенно иначе. Врачей уважали, ценили, сочувствовали их низким заработкам и часто «благодарили» не только словом, но и чем-то более весомым. Валерия Кирилловна, будучи ординатором со своими палатами в терапевтическом отделении пятнадцатой городской больницы, при зарплате в сто пять рублей (это еще без вычета налогов) могла позволить себе одеваться у спекулянтов, втридорога переплачивая за вещи, которые по государственным ценам купить было невозможно, и покупать мясо, овощи и фрукты на рынке, отборного качества и без очередей. Пациенты благодарили за внимание и хорошее отношение, благодарили как положено, не рассказывая об этом на каждом углу. Так тогда было принято, не то что сейчас, когда в обед дадут врачу сто долларов, а вечером об этом в своем блоге напишут, да еще и так изобразят, будто с них вымогали. Сейчас тяжело «окучивать грядки», осторожность нужна великая, чтобы не пострадать почем зря. Ей самой хорошо, она имеет дело только с надежными людьми – хорошо знакомыми или обратившимися по рекомендации от кого-то из близких людей, а каково заведующим отделениями? Там же косяком народ идет, надо уметь быстро и точно сообразить, с кем можно иметь дело, а с кем нельзя. А то ведь, смешно сказать, за какую-нибудь несчастную тысячу рублей (тридцать три доллара!) можно судимость получить. На пустом месте, ни за понюх табаку! Или если не судимость, то такое вот неприятное разбирательство, как, например, с этим Берковским, которому в рентгенохирургии (если официально – то в отделении рентгенохирургических методов диагностики и лечения) была проведена баллонная ангиопластика. Эта довольно простая, но полноценно восстанавливающая кровоток в суженном сосуде операция. Сперва больному делают ангиографию – вводят при помощи катетера в исследуемый сосуд контрастное вещество, чтобы сосуд был виден на рентгеновских снимках, и оценивают расположение и степень сужения сосудов. Затем к месту выявленного сужения проводят катетер с эластичным (полиэтиленовым, полиуретановым) баллоном и подают воздух. Баллон раздувается и расширяет сосуд до нормального состояния. При необходимости в просвет артерии вставляют специальную распорку – стент, предохраняющий сосуд от повторного сужения. Вскрывать грудную клетку, как, простите за сравнение, консервную банку, при баллонной ангиопластике не требуется – операционный доступ обеспечивается при помощи маленького, едва ли не сантиметрового разреза, в который вводится тонкий катетер, проходящий куда надо по сосудистой системе. Обезболивание местное, продолжительность – час-полтора. При отсутствии осложнений уже на следующий день можно ходить.
Гражданину Берковскому хотелось избавиться от стенокардии, которая, если верить записям в истории болезни, порядком ему досаждала. Консервативное лечение не давало существенного эффекта, поэтому встал вопрос о лечении хирургическом. История болезни Берковского была оформлена идеально («на уровне шедевра», как иногда говорила Валерия Кирилловна). В институте вообще было принято вести документацию как следует, без пофигизма. Люди умирают, вон, как тот же Берковский, а документы остаются, чтобы судить по ним о том, правильным ли было лечение или нет.
Берковский умер неожиданно, прямо во время операции. Стоило только катетеру достичь места сужения, как сердце пациента остановилось и больше не «завелось», несмотря на все старания врачей и помогавших им сестер. Случается такое, хорошо, хоть нечасто. Может, так проявился рефлекторный ответ на раздражение сосудистой стенки, а может, еще что. Непознанного в человеческом организме куда больше, чем познанного.
Все бы обошлось, в конце концов, Берковский был немолодым (семьдесят три года) и сильно больным человеком (перечень всех диагнозов в посмертном эпикризе занял половину страницы), если бы не начал мутить воду племянник из Тель-Авива. Племянник, врач-анестезиолог самого крупного израильского госпиталя, узнав о смерти дяди, заинтересовался обстоятельствами его лечения. Логичнее было бы интересоваться обстоятельствами при жизни дядюшки, да и не просто интересоваться, а поучаствовать, как вариант – пристроить на лечение в свой госпиталь, но вышло так, как вышло. Племянник ознакомился с данными обследования, оставшимися на руках у овдовевшей тетушки, расспросил ее о дядином самочувствии в последние месяцы жизни и сделал вывод (Шерлок Холмс доморощенный! Нет – скорее доктор Ватсон!) о том, что баллонная ангиопластика покойному Берковскому была не нужна. Да – имелось сужение артерии, да – наблюдалась клиника стенокардии, но кровь шла «в обход», по коллатералям[3], причем шла в достаточном количестве. Частые приступы стенокардии племянник связал с повышением артериального давления… Заключение было таким: вместо того чтобы откорректировать схему лечения, то есть увеличить суточную дозу принимаемого Берковским капотена или заменить его на более эффективный препарат, пациента потащили на баллонную ангиопластику, во время которой он скончался.
Безутешная вдова прониклась духом мщения и наняла адвоката, причем не какого-то там бегуна-хлопотуна, а самого Княжичевского, погубителя репутаций и разбивателя судеб, славящегося отсутствием проигранных дел на протяжении всей своей более чем двадцатилетней практики.
Разумеется, директор института устранился от предстоящего судебного разбирательства, спихнув его на Валерию Кирилловну. Вызвал к себе, сунул в руки папку и пожелал успехов. Потом хлопнул себя по лбу (традиционный жест забывчивости всегда получался у Всеволода Ревмировича звонким-звонким, будто по пустой кастрюле стучат), вернул с порога и дал визитную карточку своего прикормленного юриста.
Перед встречей с юристом следовало переговорить с заведующим рентгенохирургическим отделением Яцыной, согласовать тактику, чтобы не противоречить друг другу, общаясь со служителями Фемиды и журналистами.
Яцына, по обыкновению, опоздал минут на десять.
– Прошу прощения, Валерия Кирилловна, никак из отделения уйти не мог!
Это так. Один у кабинета подстережет, другой у выхода, третий у лифта… и у всех что-то важное, у всех что-то нужное, приходится останавливаться, вникать, отвечать. Есть официальное установленное время для общения врачей с родственниками больных, но кто его соблюдает? Приезжай, когда тебе удобно, дай на входе стольник (с полтинником лучше не соваться, полтинник гневно-оскорбленно швырнут обратно, заберите, мол, свою подачку) и проходи куда хочешь. Ну, почти куда хочешь, кроме операционных, реанимационных залов и еще кое-каких помещений.
– Садитесь, Ростислав Васильевич, и рассказывайте.
– Так я же уже рассказывал! – удивился Яцына, опускаясь на стул, скрипнувший под его ста тридцатью без малого килограммами.
– То вы рассказывали мне, а теперь расскажите как…
– Как на духу? – хихикнул Яцына. – Извольте! Главным критерием для нас является платежеспособность…
– Славик! – Валерия Кирилловна для пущей убедительности сопроводила окрик ударом ладони о столешницу. – Не устраивай тут мне балаган! Дело серьезное!
В минуты гнева, и не только, например в интимно-доверительные моменты, Валерия Кирилловна со многими подчиненными переходила на «ты». Со многими, но не со всеми. Наглая гордячка Лазуткина в ответ на «Ирочка, а что, если мы передвинем твой отпуск?» ответила: «Нет, Лерочка, не сдвигай, пожалуйста, мой отпуск». Валерия Кирилловна потом полдня в себя прийти не могла. «Лерочкой» ее называли две-три самые близкие подруги и муж.
– Конфуций сказал: «не пошутишь – и не весело».
– Ты не о Конфуции думай, а о Берковском. Излагай свою официальную версию, а я послушаю.
Официальная версия Яцыны была выстроена толково. Причем именно выстроена на основании записей в истории болезни, а не высосана из пальца. Ничего лишнего – направлен поликлиникой ввиду неэффективности амбулаторного лечения, обследован, подготовлен, взят на операцию и так далее. Все четко, все верно, все по уму. Стрелки искусно переводятся на поликлинику, в которой наблюдался покойный, и на самого покойного, который, неизвестно по каким причинам, слегка дезинформировал своих врачей. В отношении самой остановки сердца позиция вообще была непробиваемой. Пациент был надлежащим образом подготовлен, надлежащим образом прооперирован (пусть и не до конца), надлежащим образом реанимирован (аж два ребра сломали, делая непрямой массаж сердца).
– Я хоть и не юрист, но скажу со всей уверенностью, что уесть нас не получится, – сказал в завершение Яцына. – Потрепыхаются и отстанут.
– Я тоже не юрист, – вздохнула Валерия Кирилловна, – но общаться с этой публикой мне приходится чаще, чем тебе. Это такие подонки, они наизнанку все вывернут и преподнесут на блюдечке как истину в последней инстанции. И какая-нибудь авторитетная экспертиза у них будет, и адвокатом сам Княжичевский. Так что победит тот, кто убедительнее подействует на судью, который ни разу не врач и в тонкостях наших не разбирается. Вот если бы речь шла о комиссии в министерстве, я бы с тобой согласилась – не уесть, как ты выражаешься. Кстати, деньги тебе кто передавал – покойник или его жена?
– Какие деньги? – Глаза Яцыны сделались круглыми. – Вы о чем, Валерия Кирилловна? Лечение гражданина Российской Федерации Берковского проводилось в рамках программы обязательного медицинского страхования…
– Значит – сам покойник, – констатировала Валерия Кирилловна. – Ладно, Ростислав Васильевич, идите. Как только приедет юрист, я вам позвоню.
– У меня еще одна проблема, Валерия Кирилловна, – Яцына отвел глаза в сторону и добавил: – Сложная и срочная.
– Ну! – подбодрила Валерия Кирилловна. – Что молчишь? Начал – так говори.
– У меня сложилось впечатление, что моя Ксюша стала колоться.
– Вот так новость! – Валерия Кирилловна, относившая себя к потомственной интеллигенции, по-деревенски всплеснула руками. – Ксюша – и колоться?
Ксюшей Яцына звал свою старшую медсестру Ксению Павловну, не по годам ответственную молодую особу с хронически неустроенной личной жизнью. Придя в отделение процедурной сестрой, она проявила себя столь хорошо, что через полтора года заняла кабинет старшей медсестры, ушедшей на пенсию. Разумеется, народная молва, вдохновленная столь стремительным карьерным ростом, сразу же записала Ксению в любовницы Яцыны, совершенно, надо сказать, безосновательно. «Можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником», – отвечал Яцына тем из коллег, кто интересовался, почему он не предпочел кого-то из медсестер, давно работающих в отделении.
– Да! – кивнул Яцына. – Ксюша и колоться! Месяца три назад у нее появился новый бойфренд, какой-то музыкант из непризнанных гениев. Она вся такая воодушевленная порхала, ах – богема, ах – какие знакомства, ах – на Рождество мы поедем в Лондон! Девчонки просто дохли от зависти. А с прошлого месяца я начал замечать у нее перепады настроения, ранее ей не свойственные…
– Так, может, она беременна? – снисходя к мужской недогадливости, поинтересовалась Валерия Кирилловна.
– Так ведь не только одни перепады настроения. Еще и состояния перепады. То ходит бледная, снулая, носом шмыгает, глаза слезящиеся платочком трет, а вдруг, через какие-то полчаса, идет бодрая, румяная, никакого насморка. Это уже не на мысли о беременности наводит, а…
– Согласна, – Валерия Кирилловна в задумчивости пожевала губами. – Вены смотрел?
– Обратил внимание на руки. Руки чистые, но не такая уж она дура, чтобы колоться толстой иглой в локтевой сгиб, – Яцына то ли сожалеюще, то ли осуждающе мотнул головой. – Умные люди начинают с инсулинок[4] и колются между пальцев или в стопы.
– А зрачки?
– А со зрачками получается интересно. Зрачки у нее вроде как нормальные, но в кармане она зачем-то таскает флакончик с тропикамидом. Сам углядел, лично.
– Это что за препарат? – в офтальмологии Валерия Кирилловна была не сильна. – Расширяющий зрачки?
– Он самый. Мидриатик, более щадящего действия, нежели атропин. Расширение зрачков через пять минут после закапывания, эффект длится до двух часов. Вот зачем ей понадобилось постоянно иметь при себе препарат, используемый исключительно для диагностических целей?
– Пожалуй, ты прав, – согласилась Валерия Кирилловна. – Что предлагаешь?
– Избавляться! – Яцына решительно рубанул в воздухе ладонью. – Рано или поздно она начнет чудить, и тогда… Ну, не вам это объяснять, Валерия Кирилловна…
У старшей медсестры хирургического отделения благодаря ее служебному положению есть определенные возможности, иначе говоря – доступ к сильнодействующим и наркотическим препаратам. Контроль строг, злоупотребления обычно быстро вскрываются, но до того можно успеть натворить дел.
– …замену я найду, – продолжал Яцына, – у меня в отделении толковых сестер хватает. И на чем Ксюшу зацепить, чтобы предложить ей написать заявление «по собственному», тоже найду. От вас мне нужна поддержка. Она же непременно побежит жаловаться на меня к вам или к Галине Федоровне…
Галину Федоровну, главную медсестру института, сухопарую въедливую придиру, немного побаивался не только сам директор, но и его дочь, которая в стенах института ни с кем не считалась, ну, условно, вроде бы как признавала авторитет отца. Помимо ужасного во всех отношениях характера, Галина Федоровна имела двоюродного брата, занимавшего не самый последний пост в президентской администрации. Попробуй-ка кто тронь такую, рискни своим хилым здоровьем!
– С Галиной Федоровной я сама поговорю, – перебила Валерия Кирилловна. – Не бойся, поддержим. Нам наркоманы не нужны, тем более – в старших сестрах. А ты для начала попробуй с ней поговорить начистоту, по душам, может, тогда и гнобить не придется.
– Да какой наркоман признается в том, что он наркоманит? – искренне удивился Яцына. – Только лишний скандал получу.
– Возможно, ты и прав, Славик. А кого на ее место планируешь? Снова какую-нибудь молодую?
– Нет уж, спасибо! Вот где у меня эти молодые сидят! – Ростислав Васильевич чиркнул большим пальцем по горлу. – Скорее всего Тарасенкову, она, может, не такая шустрая, как Ксюша, но зато колоться не начнет и в декрет не уйдет. И в личной жизни у нее стабильность – обе дочери замуж вышли. Не женщина, а воплощение надежности.
Валерия Кирилловна не стала припоминать Яцыне, как он когда-то называл воплощением надежности свою нынешнюю старшую медсестру, восторгаясь ее умом и деловыми качествами.