Какими бы дарами разума мы ни были наделены, отныне следует подавить их, и подчинить их невинности, простоте и истине.
Если бы можно было выделить некое центральное послание, завещанное Бионом потомству, это было бы: Думайте и говорите то, что подсказывают вам собственное сердце и разум. Он обратил свои мысли к анализу опыта. Естественно, речь в этом случае идет о его собственном личном опыте. В своей автобиографической работе The Long Week-End он рассказывает, как Ассер, один из служивших вместе с ним офицеров, предпочел быть застреленным противником, нежели сдаться. Его танк, со всем экипажем внутри, был окружен противником, и всем, находящимся в нем, приказано было сдаться. Каждый член экипажа выходил с поднятыми руками и сдавался противнику, а Ассер вышел последним, вцепившись в свой кольт, показывая, что намерен сражаться, и был немедленно застрелен. Об этом Бион писал:
Я знал в сердце своем, что, если враг достигнет наших окопов, я не смогу продолжать борьбу. Мне не понять такого мужества, как у Ассера. Я легко могу понять все объяснения этому, какие мне приходилось слышать, но я не могу понять само явление.
Умственное усилие Биона было направлено на понимание самого явления. Само явление было настолько ужасно, что мы полагаем вероятным, что весь остаток жизни он провел, пытаясь осмыслить его. В юности, в возрасте девятнадцати лет, он прошел короткое обучение и был отправлен на фронт командовать танком под Ипром. Когда он стоял и разговаривал с другим офицером, Эдвардсом, он увидел, как тому вышибло мозги неожиданной пулей. Он видел, как Деспард, ирландец, командир танка, умер рядом с ним. Он был рядом с еще одним офицером, который на последнем вздохе просил Биона написать его матери. Как-то раз один немецкий солдат упрашивал его проверить, умер ли его друг. Он видел, как по глупости командующего пехотой три танка взорвались у него перед глазами, подымаясь на холм.
В первые три месяца войны союзники потеряли миллион человек убитыми. Бион был не единственным, кто прошел через такую ужасающую травму, но мы думаем, что он, вероятно, был одним из немногих, кто пытался ассимилировать и понять ее. Разум может либо диссоциироваться от такого ужасающего опыта, либо бороться за то, чтобы его осмыслить – осмыслить не только сам этот опыт, но и свои собственные реакции на него, которые от него неотделимы – будь то трусость или отвага. Нет ни тени сомнения, что Бион был человеком выдающейся отваги. В возрасте девятнадцати лет он столкнулся с кризисом ужасающих масштабов – не одним каким-то кризисом, а чередой кризисов, которые, следуя один за другим, составляют катастрофу. Его отвага не подлежит сомнению. Он был представлен к Кресту Виктории, но, отчасти из-за собственного нежелания, не получил его, однако вместо этого был награжден орденом «За особые заслуги».
Бион настаивает на собственной трусости. Мы полагаем, что это следует принимать буквально, при одном условии: читатель должен помнить, что индивидуум может знать о своей трусости, только если она не доминирует в его личности. Только отважный человек может знать о своей трусости.
Бион родился в Матхуре, в Объединенных провинциях Индии, в 1897 году у родителей-англичан, пытавшихся оставаться в том привилегированном сообществе, которое составляют английские джентри. Есть люди, которые в нем родились и имеют состояние, чтобы поддерживать его и делать его возможным, но есть также те, кто принадлежит к нему, но не имеют такого состояния и идут на крайние жертвы, чтобы сохранить свой статус. Родители Биона относились к этой последней категории. Он был рожден членом того класса, который Джордж Оруэлл, сам к нему принадлежавший, назвал «низший-высший-средний класс». Оруэлл говорит об этом классе так:
Я определяю его в терминах денег, потому что это всегда самый быстрый способ, чтобы вас поняли. Тем не менее, важная особенность классовой системы Англии заключается в том, что она не может быть полностью объяснена в терминах денег. Грубо говоря, это денежное расслоение, но оно пронизано также некоторой туманной системой каст; очень похоже на сбитое на скорую руку современное бунгало, в котором водились бы средневековые привидения. Отсюда тот факт, что к высшему-среднему классу могут, или могли быть, отнесены люди с настолько низким доходом, как триста фунтов в год, – что значительно ниже доходов людей из обычного среднего класса, без каких-либо социальных претензий…
Принадлежать к этому классу, когда ваш доход – порядка четырехсот фунтов, было делом сомнительным, так как это означало, что ваше дворянство почти чисто теоретическое. Вы жили, так сказать, на двух уровнях одновременно. Теоретически вы знали все о прислуге
и о том, как вести себя с ней, хотя на практике у вас был один слуга, в лучшем случае двое. Теоретически вы знали, какую носить одежду и как заказывать обед, хотя на практике вы никогда не могли позволить себе сходить к приличному портному или в приличный ресторан. Теоретически вы умели охотиться и ездить верхом, хотя на практике у вас не было лошадей, чтобы на них ездить, и ни дюйма земли, на которой охотиться. Именно этим объясняется привлекательность Индии (а позднее Кении, Нигерии и т. д.) для низшего-высшего-среднего класса. Люди, которые приезжали туда в качестве военнослужащих и чиновников, ехали туда не за деньгами, потому что военнослужащему или чиновнику не нужны деньги; они ехали туда потому, что в Индии, где есть дешевые лошади, свободная охота и орды черных слуг, легко было изображать из себя джентльмена.
В такого рода обнищавшей дворянской семье, о которой я говорю, значительно более выражено осознание своей бедности, чем в любой рабочей семье, поднявшейся выше уровня пособия по безработице. Плата за квартиру, покупка одежды и оплата школьных счетов превращаются в нескончаемый кошмар, а любая роскошь, даже стакан пива, становится недопустимым расточительством.
Всю свою жизнь Бион бился, пытаясь содержать свою семью и себя без капитала, этой неназываемой ценности высшего-среднего класса, в то же самое время вращаясь в кругу тех, кто ожидал от него богатства и, несомненно, считал, что оно у него есть. Когда он купил дом в Айвер Хит после Второй мировой войны, он слышал, как два джентльмена спрашивают, у какого это дурака нашлось восемь тысяч фунтов стерлингов навыброс. Бион замечает, что восемь тысяч фунтов стерлингов досталось ему нелегко. У него не было никакого капитала, но считалось, что он у него есть. Мы полагаем также, что одна из причин, побудивших его отправиться в Калифорнию в 1968 году, состояла в том, чтобы заработать больше денег, чем ему удавалось в Лондоне, и таким образом скопить некоторый капитал для своих детей.
Существуют определенные признаки, отличающие английского джентльмена, которые мгновенно распознают члены этого сообщества и которым завидуют те, кто в него не входит. Выговор, небрежные жесты, пренебрежение к мелочам и сотни других признаков принадлежности к классу, которым нельзя научиться, но которые впитываются в этом дорогостоящем учреждении – британской частной школе. Затраты на то, чтобы послать сына в одну из этих школ, огромны, и родители Биона, должно быть, экономили каждую копейку, чтобы сделать это возможным, потому что, только добившись этого, они могли держать голову высоко поднятой. Однако им удалось послать его лишь в одну из наименее престижных школ. Бион рассказывает своему читателю, что во время всех тех переходных обрядов, когда он стремился войти и быть принятым в какой-нибудь новый коллектив, он чувствовал себя ниже других. Он не учился в Итоне, Харроу или Винчестере. Он чувствовал себя глубоко униженным, когда армейский призывной пункт поначалу отверг его; он чувствовал себя ниже других, когда он только появился в Оксфорде. К тому времени, когда он проходил интервью с деканом медицинского факультета Университетского колледжа в Лондоне в 1924 году, он смог подать ему один из необходимых знаков, заставивших принять его: ему довелось играть в крикет за сборную Оксфорда. Вслед за тем он сразу же сообщил, что был капитаном команды Оксфордского университета по плаванию, и это послужило рычагом. Он научился использовать знаки принадлежности к сословию джентльменов в свою пользу, когда это было необходимо.
Мальчики попадают в закрытую школу в возрасте либо четырнадцати, либо двенадцати лет, и этому должен предшествовать нелегкий период обучения в «подготовительной школе» – четыре или шесть лет. Так случилось, что маленького Уилфреда послали в школу в Англию из далекой Индии в возрасте восьми лет. Поэтому в системе закрытых школ он прошел «полный курс». Он дает читателю понять, что ему было очень трудно, но его выручали успехи в командных видах спорта. Он страдал от отношения взрослых к детям. Он говорит, что маленьким ребенком в Индии он пережил опыт, хорошо известный большинству англосаксонских детей. Когда он строил отношения с кем-то из взрослых, они часто смеялись над ним. Это заставляло его чувствовать себя ничтожным и приходить в ярость. Эти насмешки создали то, что психоаналитики называют плохим внутренним объектом. Это была пугающая фигура, которую он назвал «Арф Арфер». Чувство, что он уходит в себя, окруженный не понимающими его взрослыми, осталось с ним на протяжении всех десяти лет его обучения в школе, его травматического опыта в армии и сопровождало его всю оставшуюся жизнь. Этот уход в себя был не бегством, а тем, что французы называют reculer pour mieux sauter[7]