Мягкие сумерки уже сгустились, когда Мурат закрывает дверь магазина на ключ. Над горизонтом, где еще виднеются янтарные отголоски теплого дня, уже подмигивают одинокие блеклые звездочки. Развернувшись на пятках, он шаркает по грунтовке навстречу резко холодному свету фонарей. Прямо над головой с громоподобным стрекотанием пролетает жук-плавунец и прицельно падает в лужу. Мурат провожает его глянцево-зеленую спинку задумчивым взглядом.
Кто бы знал, как курить хочется. Почти каждый вечер он безбожно налегает на сигареты: пшик – и пачки как не бывало. Странно, что Толик, чувствительный к запахам, все еще не вынес ему мозг.
Рука ныряет в карман, нашарив помимо «Альянса» свернутые тысячи. Сегодня, после пары дней задержки, пришла зарплата. Как раз вовремя. Долг друзьям, которым его щедро наградил отец, нужно поскорее вернуть.
Когда мать легла в больницу, вопрос о деньгах встал остро. Лекарства никогда дешево не стоили, так что Мурат всегда тщательно планировал бюджет. Сейчас денег в его руках едва-едва хватает на все необходимое.
В тот день отец без предупреждения заявился в больницу и принялся о чем-то говорить с матерью за закрытой дверью палаты. Выяснять отношения в коридоре больницы было не самым лучшим решением в жизни Мурата. Его, взвинченного и разгоряченного от избытка чувств, отец за шиворот затолкал прямиком на заднее сидение машины.
Единственное, о чем мог думать Мурат в тот момент, когда машина выруливала с парковки на проезжую часть, так это об изрядно помятой гордости. Гордость – единственное, благодаря чему он до сих пор держится на плаву. Отец не постыдился ее уязвить, когда затормозил у дорогущего вычурного ресторана.
В такое место, сверкающее чистотой и роскошью, едва ли кто ходит в потертых джинсах и мятой рубашке. Мурат чувствовал себя ужасно под оценивающим взглядом чванливых незнакомцев, коротко кивающих его отцу. Скромные по размерам блюда со сложными названиями пахли травой и не вызывали ничего, кроме желания побыстрее уйти. Отец ел медленно, как истинный аристократ, сидел с прямой, как жердь, спиной, не позволяя себе даже на миг расслабить плечи. В противоположность, Мурат, ссутулившись и специально расставив локти на столе, ел с демонстративным отвращением.
Разговор, и без того отвратительный, перешел на опасные обороты, когда на стол рядом с недопитым бокалом опустился пухлый конверт. Мурат ощерился мгновенно. Дураком быть не надо, чтобы понять, что внутри деньги. В отцовском жесте проглядывалось желание не помочь, а, скорее, оскорбить и подавить. Мурат беден, как церковная мышь, и морально почти раздавлен, а ситуация с матерью играет отцу на руку, как никогда.
Мурат тогда много плохого наговорил, послав к черту все условности. Непозволительно грубую речь отец слушал, не перебивая. Его взгляд глубокий, будто понимающий, вызывал бурю противоречий. Как только он заикнулся о Милане, Мурат уже минул точку невозврата – его прорвало напрочь. Он не постыдился нелестно спросить, все ли в порядке у впечатлительной мачехи-полячки с русским, или до сих пор ни «бэ», ни «мэ».
О кульминации вечера возвестил звонкий хлопок бокала, сжатый в крепком отцовском кулаке. Тот стряхнул стеклянную крошку с рук и грузно встал из-за стола. Мурат выслушал кучу нравоучительных объяснений, почему развод был так необходим, а конец отцовской речи вылился в нотацию об отсутствии здравомыслия у нерадивого сына. Кинув напоследок что-то про молоко на губах, отец забрал конверт и вышел вон.
Мурат праздновал победу ровно до того момента, пока не принесли счет. Около часа потребовалось, чтобы разобраться с переводом суммы от Славы на счет ресторана. Администратор смотрел на его внешний вид до невозможного брезгливо, пока Толик говорил в трубку, что они до сих пор ищут исправный терминал.
После резкой затяжки во рту неприятно горчит. Дорога заворачивает за угол небольшого дома с красной черепицей. Мурат смотрит на железные прутья калитки с необъяснимой грустью. Когда-то здесь стояли деревянные дощечки, а рядом с тем местом, где кучей громоздятся садовые инструменты, раньше переплетались кронами две яблони. Двор Царевых Мурат выучил от и до, будучи мелким.
Он был в то далекое время неусидчивым ребенком, с вечно зелеными от травы коленками и упрямой потребностью рушить чужой порядок. Однако воровал всегда грамотно и редко попадался. Мурат хорошо помнит тот день, когда упавшие стволы распиливали на части и уши закладывало от рева бензопилы. Вместе с умершими яблонями детство дало трещину: в тот же вечер родители впервые поругались.
Мурат проклинает себя за лишние сантименты. Все уж давно быльем поросло, незачем вспоминать. Но тоска по обычному человеческому счастью засела в сердце занозой и ноет, ноет.
Из окна Царевых слышатся звуки гитары, а вслед – неловкое пение. Желтый свет пробивается сквозь полупрозрачный кружевной тюль. Силуэт парнишки слегка раскачивается из стороны в сторону, в такт музыке. Голос немного неустойчивый, с заметным напряжением, но с приятными слуху высокими переливами. Царев Денис – талантливый малый, одна дикция чего только стоит. Слава и Толик хорошо его натаскивают.
Во внутреннем кармане Мурата желтый листочек, сложенный вдвое, словно жжет грудь. Почему не выбросил до сих пор – бог его знает. Он долго раздумывал над содержанием, и многое его до сих пор смущает.
Например, то, с какого перепуга Царев Денис вообще оказался в компании Толика и Славы? Чем сумел привлечь? Еще непонятно, какого черта Царев и Пегов прохаживались вместе в магазине. Если Денис так открыто общается с Кириллом, почему Толик и Слава до сих пор не узнали об этом? Ребята уж точно не предатели. Все это, вместе с содержанием записки, здорово путает мысли.
Царев явно действует по принципу «против лома нет приема»: врывается в чужую зону комфорта, надеясь получить хоть каплю расположения. Мурату нисколько не стыдно за свое холодное отношение, ведь эмпатия от незнакомых людей зачастую имеет под собой подоплеку, и не всегда приятную.
Собака пронзительно лает, услышав скрип ворот и поступь по деревянному тротуару. Смирновы в такое время еще не спят: во всех окнах горит свет, а в гараже под звуки радио громко гудит болгарка.
Толина мама встречает Мурата в прихожей, когда тот мнется у порога, раздумывая, стоит ли сначала подождать, а потом пройти, или лучше кого-нибудь окликнуть. Смирновых он знает с яслей, и стеснения в их доме никогда не испытывал. Но после тех мерзких слухов, которые два года назад пустил Пегов, здесь уже не получается ощущать себя, как прежде, расслабленно. Начиная с прошлого лета, когда Толик и Слава выпустились из школы и уехали в университет, Мурат редко попадался на глаза Смирновым. И только этим летом он решается идти на контакт, ведь Милане требуется безопасное место, где ей не причинят вреда, пока он работает.
Толина мама приобнимает Мурата за плечи и приглашает на кухню, где тут же накрывает на стол. Такая оперативность сильно смущает: хозяева давно уже отужинали, и он не собирается оставаться здесь надолго. Ему бы сестру забрать, поблагодарить и отчалить.
– Мальчики сейчас спустятся. – Женщина вручает ему горячую кружку с клюквенным киселем. – А ты перекуси хоть. Исхудал совсем. Щеки совсем пропали.
Она тихонько присаживается рядом и по-родительски гладит сгорбившегося над тарелкой Мурата по спине.
– Приходи к нам почаще, хорошо? Не бойся принимать помощь, ведь в нашем доме тебе всегда рады. Пожалуйста, помни об этом.
Мурат отворачивает лицо, чтобы не показывать, насколько он тронут этой безвозмездной добротой.
– Ты ездил к маме? Как она?
– Еще месяц лежать. Врач сказал, все запущенно.
Его ответ звучит нехотя, потому что делиться своими проблемами – последнее дело. Поддержку других он намеренно не принимает, потому что боится быстро привыкнуть к хорошему.
Когда на лестнице кто-то зевает и половицы скрипят под тяжестью ног, женщина тактично уходит с кухни. Ребята жмут Мурату руку: Толик крепко и надежно, Славка осоловело и подслеповато.
Стул жалобно откидывается под Славкиным весом, когда тот плюхается в него, запрокинув голову и вытянув ноги.
– Спал, что ли? – Мурат доедает последнюю ложку плова, царапая ложкой по тарелке.
– Покемарил немного. Через час на смену.
Вид у него вымотанный и слабый: круги под глазами, как угольные пятна; голос севший, точно сорванный воплями. Похоже, друг сильно стрессует в последнее время. Слава сам предложил отрабатывать смены Мурата на заправке, пока тот ездил в город к матери и разбирался с прогулами в магазине. До чего же совестно. На нем ведь, помимо всего, тренерство и приближающиеся соревнования. Еще и Царев этот, будь он неладен со своими уроками.
– Я, наверное, поговорю с начальником, и тебе больше не придется тянуть столько на себе. Спасибо, что держишь мое место.
– Нормально же все было, чего начинаешь-то? – Славка зевает так, что хрустит челюсть. – Просто делай, что надо, а тыл я прикрою.
То, сколько раз они виделись вдвоем, без Толика, можно по пальцам пересчитать. Инициатор подобных встреч – всегда Слава. С ним один на один приятно молчать: посиделки с пивом и чипсами могут начаться в безмолвии и так же закончиться. Он никогда не требует особого отношения к себе, не навязывается с советами, потому что знает, что Мурат не ребенок и в состоянии разобраться со своими проблемами сам.
Шумит блендер. Толик долго смотрит на то, как его любимая курага превращается в кашицу. Пока друзья разговаривают между собой о чем-то локальном, Мурат думает, что настала пора обсудить с Толиком важные вещи.
Сейчас его волнует многое, и обнажить душу он может только лучшему другу. Слава не в курсе многих вещей, с ним откровенно не поговоришь. Зато он хорош по части физической силы и в прошлом рвался ломать носы всем, кто хоть как-то Мурата ущемил. Именно у него в свое время Мурат научился давать сдачи.
– Сколько я там должен? Тыща девятьсот? – Нужно поскорее закончить с этим: побегал уже в должниках, хватит.
– Э, убери-ка это! – Слава, коротко взглянув на протянутые купюры, выставляет вперед руку в категорическом отказе. – Совсем меня не уважаешь? Я ведь тебе помог, а не в долг дал. Чуешь разницу?
– Ну погляди на него. – Толик хохочет, провожая Славку до прихожей. – Рыцарь на белом коне.
Тот с самодовольной лыбчонкой накидывает на себя джинсовку и уже тянется приобнять друзей на прощание, как Мурат вскакивает с места:
– Постой-постой. Я с тобой пойду. Толя, позови малую. Ей уже пора.
Ответ звучит с сомнением:
– А остаться не хочешь? Мила уже переодета и спит. Мне разбудить ее?
– Спит? Наверное… – Малая обычно всегда ждала брата и не засыпала до его прихода. На самом деле будить ее хочется меньше всего.
– Хватит морозиться, как барышня. – Славка готов вот-вот уйти на работу, подгоняемый временем. – Милана устала и сегодня совсем мало ела. Ничего ужасного с твоим домом не произойдет, если ты один раз переночуешь не там.
Мурат кивает на его слова с виноватым видом. Дверь захлопывается за другом, обдавая ночной прохладой.
Мурат переодевается на Толиной половине комнаты и спать будет на его кровати. Сашка, его соседка поневоле, узнает об этом, только когда вернется из гаража, где сейчас помогает отцу с машиной. Ее реакцию легко предугадать. Из кармана джинсов выскальзывает желтая бумажка и попадает под пятку. В этой части комнаты нет оконного света из-за широкого шифоньера, но даже в таком освещении записка остается читабельной. Буквы жирные и местами кривые, видно, что карандашом водили резко, со злостью и обидой.
«Я не пустое место. Назови причину, почему я не должен жать тебе руку».
Кто бы мог подумать, что Царев Денис, этот бесячий мальчишка, осмелится на такую выходку. Еще и номер любезно написал. Видимо, в желании получить «причину». За всю жизнь Мурат получил порядка сотни записок, и все они либо сочились ненавистью и пожеланиями скорой смерти, либо пестрели нарисованными членами и просьбами взять в рот.