„Теория естественного отбора учит, что в борьбе побеждает наиболее приспособленный. Это значит: ни лучший, ни сильнейший, ни совершеннейший, только приспособленный “. Л. Троцкий
Керенскому в этот день ещё предстояло дать распоряжения прессе, в частности Меньшикову с его «Гласом народа» и жёлтой газетёнке «Новый листок», в лице его редактора Модеста Апоксина. А ещё нужно было подобрать себе заместителя по руководству недавно созданной партией под названием Российская Крестьянская Социалистическая Рабочая Партия, то есть РКСРП.
Без сомнения, он останется её лидером, но должен быть ещё и заместитель, который и возьмёт на себя весь воз проблем с ней. Нужно искать такого человека. По-прежнему ломая голову над этим, Керенский поднял трубку телефона.
– Аллё? Девушка?! Соедините меня с редакцией газеты «Глас народа». Не знаете номер? Диктую 244-55. Да. Жду! Аллё! Михаил Осипович! Жду вас в Смольном. Да, как сможете, но побыстрее. Жду!
За Модестом Керенский отправил машину с охраной, чтобы нашли его и привезли по мере возможности. Этот фрукт никогда не сидел на месте. Телефон в типографии молчал, домашнего у него не было. Но ничего, сбежит – поймаем, а не поймаем, так найдём нового, еврея какого-нибудь.
Часа через два приехал Меньшиков.
– Михаил Осипович, как ваше самочувствие?
– Всё хорошо, в отличие от вас, – Меньшиков бросил взгляд на лицо Керенского.
Керенский позволили себе грустную улыбку.
– Бандитская бомба, Михаил Осипович.
– Что, опять? Это грустная шутка, Александр Фёдорович, извините, вырвалось. Я знаю о происшествии на Дворцовой площади. Признаться, я очень сильно переживал за вас, но всем сказали, что вы живы и находитесь в госпитале.
Керенский усмехнулся.
– Увы, время сейчас такое. Я вас позвал, Михаил Осипович, чтобы обсудить будущие статьи в газете и вообще очень многое.
– Я всегда к вашим услугам.
– Это прекрасно, работы очень много. Дело в том, что на меня было ещё одно покушение.
Меньшиков привстал с кресла.
– Когда?
– Ночью. Вы уже напечатали материал о моём покушении?
– Да, мы указали, что во время теракта погиб идеолог эсеровского террора Борис Савинков. И это их рук дело.
– Всё правильно, так оно и есть. Мои люди вычищают всю эту партию, а заодно ещё и многих других, под эту марку. Большевики уничтожены полностью, частично остались меньшевики и анархисты, до которых я не могу добраться. Кронштадт до сих пор нам неподконтролен, отсюда и проблемы.
– Но кто на вас напал ночью и как это произошло?
– Вы не поверите, но это оказался монархист полковник Герарди, и теперь я просто не знаю, как быть. Если об этом напечатать в газетах, дни Николая будут сочтены, и в тоже время замалчивать такое происшествие нельзя. Вам я доверяю и потому прошу совета.
Меньшиков опешил, потом встал и, обхватив левой рукой локоть правой руки, нервно заходил по кабинету.
– Что вы намерены предпринять?
– Пока ничего, но хочу вывезти бывшего императора в Петроград под охраной, но под своей охраной.
– И когда вы намерены это сделать?
– Примерно через неделю.
– Поздно, Александр Фёдорович, нужно это сделать в самое ближайшее время.
– Трудно это сейчас сделать. Вы и в самом деле так считаете?
– Это категорически нужно делать.
– Угу, я подумаю, но всё равно объявлять полковника монархистом не стоит?
– Отчего же, можно. Но не от лица Николая II, а от лица великих князей, которые решили вступить в борьбу за власть. Они предали царя, пусть теперь и расхлёбывают эту кашу.
– Согласен, тогда подготовьте материал на эту тему и завтра опубликуйте. Укажите, что великие князья до сих пор хотят реванша любой ценой. А я буду думать.
Как только Меньшиков, попрощавшись, вышел, Керенский поднял трубку телефона и вызвал к себе Климовича. Тот явился примерно через час.
– Евгений Константинович, я пока не буду интересоваться о ходе расследования, пусть оно идёт своим чередом. Вам же нужно срочно организовать команду по аресту императора в Царском селе.
– Господин министр, но он же и так арестован?
– Да, но только он арестован военными, а нужно арестовать его силами Бюро и срочно вывезти сюда, в Смольный собор, вместе со всей семьёй и организовать должную охрану, включая броневики и пулемёты.
– Но почему такая спешка и что будет, если нас не пустят к нему?
– Я выпишу вам бумагу о том, что он обвиняется в организации на меня покушения и его вывозят для допроса и заключения под арест в пределах моего нахождения, чтобы я и сам смог его допросить. А его семья берётся в заложники. Не забудьте с собой взять большую охрану, составленную из наиболее решительных лиц. Эта операция не того уровня, чтобы отнестись к ней халатно.
– Я понял, приму все меры.
– Евгений Константинович, хочу вас предупредить, вы сейчас организовываете своими руками историю, и многое зависит от того, как вы это сделаете.
– Да, я понимаю, но не хотите ли вы арестовать, а потом расстрелять императора?
– Я? Нет! Возможно, кто-то другой, но точно не я. Император станет моим джокером. Может быть он поможет мне выиграть всю партию, а может быть сольётся вместе с ненужными картами, ничего нельзя предвидеть заранее. Идёт большая игра, и если раньше он был равноправным игроком, то сейчас стал обычной картой. Не спорю, очень серьёзной картой, но всё же, не игроком.
Климович передёрнул плечами.
– А становится жарко, действительно жарко.
– Так лето же скоро, вот и пошла «жара», но вы не расслабляйтесь и не ждите, лето обещает быть знойным. Привезите императора живым. С Богом!
Климович невольно перекрестился и вышел.
Керенский походил взад-вперёд по кабинету, вновь переживая недавний разговор, потом вспомнил о том, что к нему должны привезти ещё и Модеста. Бешеный выдался день, но что поделать. А пока этот писака ещё не прибыл, надо подумать, кого же можно поставить во главе своей партии.
Керенский взял чистый лист бумаги, карандаш и стал писать фамилии известных ему лидеров революционных партий. В итоге у него получилось следующее: эсеры Чернов и Савинков, а также Дан и многие другие, менее значительные люди, были уничтожены им в разных местах.
Меньшевики потеряли многих, в том числе Чхеидзе, Нахамкимса, Церетели, Скобелева, фактически в живых у них остался лишь Плеханов.
Октябристы потеряли арестованным Гучкова, а кадеты Милюкова. Анархисты все целы, большевики потеряли всех, и Ленина тоже, но Красковский ещё тот чудак, мало ли, мог и обмануть. Дедушка Ленин сильно хитёр и живуч, и что-то от Красковского долго нет вестей, а пора бы уже отчитаться и по финнам.
Искать второстепенных лиц из всех партий Керенский не хотел и даже не знал, на кого можно ориентироваться. А кроме того, ему нужен был человек, контролируемый им лично. Который бы имел непререкаемый среди революционеров авторитет и боялся Керенского, зная, что тот легко может его уничтожить.
И этим человеком определённо мог быть Плеханов, как самый лучший кандидат на требуемую роль. Это был старый марксист, причём марксист настоящий, а не те партии-прилипалы, что называли себя марксистами, а по сути не имели ни малейшего к этому, почти религиозному течению, отношения. Меньшевики, большевики, анархисты-максималисты и прочие бундовцы – всё это были партии, выдумавшие свои лозунги, говорящие на своём социалистическом сленге и не имевшие нормальной программы.
Да ладно бы марксисты, но коммунистами себя называли не большевики или меньшевики, а анархисты, да и сам термин коммуна, то есть община, весьма двусмысленно звучит. Как известно, общее – значит ничьё.
То есть, надо искать Плеханова и разговаривать с ним, а там посмотрим. Пристрелить старого марксиста, если он попытается вести двойную игру, будет сложно, но возможно. Плеханов уже довольно стар, а значит будет опасаться за свою жизнь, тем более сейчас, когда многие лидеры революционных партий один за другим отчаливают на тот свет.
За всеми этими размышлениями наступил обед, к которому, как водку к закуске, привезли и Модеста Апоксина. Но Керенский редко пил спиртное и сегодняшний обед не стал исключением. А потому, он спокойно закончил трапезничать и только тогда двинулся в кабинет, куда быстро привели и газетчика.
Модест Апоксин, угодливо зажав в кривых ручонках новый котелок, несмело заглянул в кабинет, робко перед этим постучав.
– Заходите, Апоксин, присаживайтесь вот здесь, – и Керенский показал рукой на стул.
– Как я рад, что вы выжили.
– Я тоже, Модест, я тоже. Как там идут дела с моей газетой?
– Дела идут замечательно.
– Замечательно? Угу, замечательно, что замечательно. Вы уже написали о покушении на меня на Дворцовой площади?
– Да-да, я позволил, позволил себе взять труд об этом указать. Я так переживал за вас, так переживал, что и словами не могу передать.
Апоксин при этом подался вперёд, оторвав тощий зад от стула.
– Сидите, – бросил Керенский и грозно взглянул на Модеста. – Наверное радовались, что меня могут убить, а денежки все вам достанутся. А?!
– Нет-нет, что вы, что вы, как можно, да я…
– Да вы послушайте, Модест, я же вижу вас насквозь, все ваши деяния и мысли отражены на вашем покатом лбу, всё ведь ясно видно, вот посмотрите, – и Керенский, быстро покопавшись в ящике стола, извлёк небольшое зеркало и протянул его газетчику.
Апоксин со страхом взглянул в отражение, словно действительно страшась увидеть там то, что было написано на его лбу, по словам Керенского. Естественно, он ничего там не нашёл, кроме своего испуганного и побелевшего от страха лица.
– Вот видите?
– Неет, я ничего не вижу!
– В смысле, вы своего лица не видите?
– Вижу.
– А чего тогда обманываете меня?
– Я не обманываю вас.
– Ну, как же, Модест, вы только что сказали, что ничего не видите, но потом быстро переменили своё мнение и сказали, что видите.
– Но…
– Хватит! – Керенский резко ударил по столу ладонью, внутренне поморщившись от боли. – Хватит врать, мне нужны дела, а не болтовня. Какой доход вы сейчас имеете от продажи «Нового листка»?
– Эээ, – заблеял ошарашенный происходящим Модест. – С каждого выпуска чистой прибыли сто рублей в день.
– Вот каааак! – протянул Керенский и откинулся на спинку стула. – То есть вы сейчас весь в шоколаде.
– А… не понял вас, господин министр?
– Поживёшь, поймёшь, – ухмыльнулся Керенский. – С завтрашнего дня продолжите демонизацию матросов. Причины этому есть. И последняя для вас, самая горячая новость, это повторное покушение на вождя революции, то есть на меня, ночью, анархистами. Напишите, что анархисты подкупили проигравшегося в карты полковника, чтобы обмануть охрану и убить Керенского.
– Эээ, так это…
– Это правда, повторное покушение было, ну, а кто заказал моё убийство для вас не суть важно. Вам нужно выполнить мой приказ, вы же видите, что происходит. Охрану я вам обеспечу. Завтра утром вы будете самый первый с этой новостью. Увеличьте выпуск своего листка и передайте его для распространения по железной дороге в Москву. Пусть это будет, может, и в ущерб, но вы меня понимаете…
– Да, безусловно, господин министр, я очень вас понимаю, – и Модест страстно прижал к груди свой котелок, преданно при этом смотря в глаза Керенскому.
– Ну, что же, я рад, что могу с вами найти общий язык, это облегчает многое. Идите и выполняйте, и пришлите мне в Смольный экземпляр газеты, я посмотрю.
– Будет сделано!
– Свободен!
– Спасибо, спасибо, спасибо! – так и прижимая к своей груди котелок, Модест встал и попятился назад, стремясь побыстрее испариться из кабинета. Дверь быстро приоткрылась и мгновенно спрятала за собой юркого газетчика. А Керенский тяжело откинулся на спинку стула. Время стремилось быстро промчаться мимо него.
Всё, он выдохся на сегодня, надо было отдохнуть и ждать развития событий, да и на завтра подготовиться, усталость, всё же, брала своё. За разговорами с газетчиком он провёл больше часа.
В кабинет постучали.
– Кто там?
– Это я, вашбродь, вы ужинать-то будете?
– А ты как думаешь?
– Будете, вестимо, а то, как же, к вам целый день народ шастает туда-сюда, туда-сюда. Щас всё организую.
Через двадцать минут в кабинет прибыл ужин. Снова заглянул Мишка, чтобы забрать посуду.
– Ты, Мишка, завёл бы себе кого в столовой, что ли?
– А зачем, у меня баба есть туточки, и не одна. А в столовой не по вкусу мне барышни. Больно все заносчивые.
– Да я тебе не про то говорю.
– А так про что же?
– Отравить меня могут с пищей. Нужно проверенных барышень там содержать, чтобы жёны были казаков или кого из бюро. А то, сам знаешь, как бывает. В меня сейчас то бомбу кинут, то с револьвера стреляют, а то и кинжалом норовят заколоть. Не смогли, так будут думать, как по-другому умертвить, понимаешь?
Мишка аж в лице переменился.
– Ох, уж, сволочи, и как-то я так не подумал. А то ж, это племя бесовское, на деньги падкое, за золото и яду подсыплют, а то и без денег готовы человека со свету сжить. Одно слово – ведьмы. Я тогда старшому об этом расскажу, он голова, придумает что-нибудь.
– Правильно, Миша, так и надо. А я спать пойду в комнату отдыха, буди, если что срочное будет, да сестру позови, чтобы раны обработала.
– Сейчас. Так вы отдыхайте, вашбродь, а я ещё старшому и про сестёр милосердия тоже скажу, упрежу, стало быть. Мало ли какие они. Оно кажется, что баба справная и красивая, а сердце злое или революционерка бешенная, а то и душевнобольная, такие тоже есть, да немало. Вон как все больницы сейчас ранеными переполнены, а всех остальных по домам разогнали. И энтих в первую очередь. А нечего за казённый кошт проживать, когда воинов полно увечных! Голову-то не вылечишь, это уж навсегда, так зачем они нужны? Оно-то жалко, конечно, но война идёт, не до жалости.
Керенский вздохнул.
– Ступай, Миша, а то у меня уже голова болит от твоих рассуждений, да сестру не забудь позвать.
– Так усё сделаю, вашбродь, вы не сомневайтесь, у меня голова крепкая, как и память, я ничего не забываю.
– Иди уже, – поморщился Керенский, еле дождавшись, когда Мишка исчезнет за дверью.
Спустя некоторое время пришла сестра милосердия, обработала Керенскому раны, и он лёг на диван отдохнуть.
В это время Мишка прямиком помчался к старшему уряднику Мефодию, поделиться информацией и своими сомнениями. Урядник был на месте и пил чай.
– Чего ты от меня хочешь, Мишка?
– Так это, приказ тебе передаю, а ты дальше старшему уряднику скажи, а тот вахмистру и дальше.
– Так что сказать-то?
– Керенский сказал, что отравить его могут, надо всю кухню перешерстить и надёжных баб набрать, а заодно и сестёр милосердия проверить на это, как его, на… В общем, чтобы не сгубили Керенского.
– Да с чего ты взял? И вообще, чего ты так переживаешь?
– Ты дурак, Мефодий. Ладно, пошёл я к вахмистру, раз ты бестолковый и ничего не понимаешь. Керенского убьют, что со всеми нами будет? Он, вишь, как казаков уважает! Бережёт и помогает, оно то ж, воли больше хочется и привилегий, и землицы. С ним мы это можем получить, а вот с другими – шиши. Они вон все в один голос гуторят: земля – крестьянам, дак и врут, и ничего не дадут. А дадут, так за чей счёт?
А мужик сиволапый варежку-то и раззявит, а то дураку ума нет, что одним плугом и мотыгой ничего он не сделает на ней. Она и так почти вся у него. Эээ, ладно, то не нашего ума дело. А вот Ляксандра Фёдоровича надо поберечь, он за нас будет.
– Так, это ты дело говоришь, – урядник нахмурился. – Не подумал я по скудоумию своему, пошли вместе к вахмистру и всё ему расскажем, он голова, придумает что-нибудь.
***
Глубоко вечером в дверь раздался стук. Керенский резко вскочил и, сунув руку под подушку, достал пистолет.
– Что случилось?
– Александр Фёдорович, – послышался голос Мишки, – тут к вам господин Климович.
– Впускай, – и Керенский, отшвырнув подушку и одеяло в сторону, встал с дивана.
В кабинете стоял Климович и смотрел на всклокоченного Керенского, вышедшего из комнаты отдыха.
– Господин министр, всё для захвата и перевозки императора в Смольный собор готово, прикажете выполнять?
– Выполняйте. И осторожнее, прошу вас. Решили, всё же, ночью это сделать?
– Да, так будет проще. Люди с бумагами выехали туда заранее, чтобы на ночь не возникло глупой стрельбы. А вслед за ними поедет и вся команда. Пока первые приехавшие будут там собираться, как раз вся охрана подъедет, заберём их и мигом сюда.
– Хорошо, приступайте. Когда перевезёте, сделаем потом так: императора с женой оставим там, а дочерей вместе с цесаревичем определим сюда, пусть привыкают. Места тут более, чем достаточно, так что, думаю, это будет лучший вариант. Все рядом и в то же время раздельно. Шансов спасти и тех и других неизмеримо выше. А если придётся пойти на крайние меры, то тоже будет проще.
– Слушаюсь, – и Климович вышел.
Керенский ещё посидел, работая с бумагами под светом большой свечи, потом сон сморил его, и он снова лёг на диван.