Мы стрелой промчались по низкому туннелю, который вел на ту сторону дороги, взобрались по лестнице ко второму люку и очутились в спальне нежилого дома, служившего только для маскировки. Некогда было даже выглянуть в окно и посмотреть, сильно ли пострадал дедушкин дом. Я схватил Нур за руку и потащил к выходу, благодаря бога, что планировка здесь такая же, как и в доме Эйба, а значит, можно попасть в гостиную, не тратя драгоценных секунд на раздумья. В гостиной завывал ветер, в разбитом эркерном окне плескались насквозь промокшие кисейные занавески, ветка поваленного дуба тянулась в комнату, словно черная, корявая лапа какого-то чудовища. На другой стороне улицы, похоже, что-то горело. И ни следа пусто́ты. Вопреки здравому смыслу я поддался внезапно нахлынувшей надежде, что она все-таки мертва.
Мы ворвались в гараж. Приземистый, похожий на лодку «шевроле-каприс» никуда не делся, а место рядом с ним, само собой, опустело. («Астон» мы бросили в Бруклине несколько недель назад, и он наверняка достался тварям или обычным угонщикам, уже разобравшим его на запчасти.) Распахнув длинные двери «каприса», мы метнулись на сиденья. Ключи нашлись в бардачке, а пульт от гаража – в кармашке солнцезащитного щитка со стороны водителя. Я потянулся к нему, но Нур перехватила мою руку.
– Погоди, – сказала она.
За все время, с тех пор как мы бросились бежать из бункера, я в первый раз сосредоточился на чем-то кроме самого побега. Я увидел ее. И это было нечто. Даже в резком, беспощадном свете лампочки на потолке «каприса», даже промокшая до костей, едва переводящая дух, растрепанная – она все равно была такой, что глаз не оторвать.
– Послушай меня. Сейчас мы поедем, и будем ехать без остановки. Понятно? Поезжай и не останавливайся. Ты должен добраться до Акра. Даже если со мной что-то случится.
Мне понадобилась пара секунд, чтобы понять, что она имеет в виду.
– Я тебя не брошу! – возмутился я.
– Послушай меня. Послушай! – Она была напряжена, как сжатая пружина. Глядя мне прямо в глаза, она взяла меня за руки и переплела пальцы с моими. – Кто-то должен предупредить остальных. Кроме нас, это некому сделать. Никто ведь больше не знает о том, что произошло.
Всем своим существом я сопротивлялся этой мысли. Меня корежило от одной только попытки представить ситуацию, в которой придется бросить Нур на произвол судьбы. Но внятно аргументировать свой отказ я не мог, а потому ограничился кратким «нет».
Пальцы Нур впились мне в ногу над коленом.
– Ви уже отдала за меня жизнь. Я не вынесу, если из-за меня погибнут и остальные наши друзья.
Мое сердце сжалось.
– Тогда пообещай, что и ты поступишь так же, – сказал я. – Поедешь дальше, не останавливаясь.
Она опустила голову и почти незаметно кивнула.
– Обещаю.
– И я, – сказал я.
Но это была неправда. Я все равно ни за что не бросил бы ее.
Нур протянула мне пульт. Я нажал кнопку. Заурчал моторчик, дверь гаража поползла вверх – медленно, с жалобным скрипом. Дед въехал в гараж задом, так что перед нами сейчас будто поднимался театральный занавес, открывая глазам пугающую сцену. Дедушкин дом пылал. Трава на лужайке сбоку от дома была уже выжжена. В земле дымилась яма; в стене зияла дыра, сквозь которую виднелся розовый кафель ванной.
По-моему, я пробормотал: «Вот дерьмо!» – а Нур сказала что-то насчет того, что пора заводиться, но внезапная, резкая боль в желудке отвлекла меня. И она же подсказала, куда смотреть: на ту самую дыру, рядом с которой громоздилась куча розовой щебенки, а из-за нее тянулся к небу огромный черный язык.
Заметив, куда я смотрю, Нур тоже уставилась на эту кучу.
– Джейкоб, – прошептала она. – По-моему, эта дрянь выжила.
Над грудой битого кафеля поднялась пусто́та. Она была очень высокая, хотя и сильно горбилась. И, похоже, ей не так уж и сильно досталось. Она потягивалась и разминала шею так спокойно, словно просто немного вздремнула, а не выкарабкивалась из-под обломков полуразрушенного дома. Бетонная пыль облепила ее с головы до ног, так что Нур тоже видела ее призрачно-белый силуэт.
– Заводи! – она очнулась и уже трясла меня за плечо. – Давай же, Джейкоб!
Я повернул ключ, перевел рычаг автоматической коробки на «D» и выжал газ. Мы выкатили на подъездную дорожку, ухнули в канаву на обочине с таким грохотом, что теперь-то пусто́та наверняка нас услышала, и выскочили на дорогу.
– Я ее вижу, вижу! ДАВАЙ! – крикнула Нур.
Я вдавил педаль в пол. Двигатель взвыл с такой яростью, какой никто бы не заподозрил в старом добром «шевроле-каприсе». Похоже, я перестарался: задние колеса крутились на мокром асфальте вхолостую. Машина вильнула вбок.
Пусто́та неслась через двор огромными прыжками. Она была даже выше той, с которой я сражался на Могильном Холме, и с каждым движением вокруг нее разлетались импрессионистские брызги черной крови и облачка бетонной пыли.
– ДАВАЙ, ДАВАЙ, ДАВАЙ, ДАВАЙ! – кричала Нур. – Вперед, а не вбок!
Я убрал ногу с педали. Задние колеса провернулись еще пару раз и остановились. Я вывернул руль и снова нажал на газ – уже не так сильно.
– Прямо за нами… она ПРЯМО ЗА НАМИ…
Мы сорвались с места в тот самый миг, когда пусто́та попыталась заарканить бампер языком. Я услышал, как бампер оторвался с громким лязгом. Миг спустя другой язык ударил в заднее стекло, и на сиденье дождем посыпались осколки. Машина катила по улице, пусто́та бежала следом – прихрамывая и, вероятно, страдая от ран, но не сбавляя ходу.
Нур стала рыться в бардачке. Не знаю, что она надеялась там найти – наверное, какое-нибудь оружие или секретную панель управления, как в фильмах про Джеймса Бонда. Но там были только документы на машину да пара старых очков. Я ехал так быстро, как только мог, – по мокрому асфальту, усыпанному сломанными ветками и садовыми украшениями, вырванными ураганным ветром, которые превратили дорогу в настоящую полосу препятствий. К тому же Круговая деревня не зря так называлась: улица петляла бесконечными кругами, свивалась петлями и завитушками, норовившими то выкинуть наш скоростной, но тяжелый автомобиль в какой-нибудь пруд-отстойник, то приложить его об угол дома. То и дело приходилось тормозить – хотя больше всего на свете хотелось снова вдавить педаль газа в пол и больше не отпускать. Но пусто́та понемногу отстала – не потому, что мы набрали приличную скорость, а потому, что хромала все сильнее и уже начала опираться на один из языков, как на костыль.
Но тут стрелка компаса у меня в животе дернулась вбок, и в зеркало заднего вида я заметил, что пусто́та свернула с дороги и скрылась за одним из домов.
– Она хочет выскочить нам наперерез, – догадался я.
Нас с Нур резко бросило вправо: это я выкрутил руль, чтобы обогнуть перевернутый гольфкар.
– Так поезжай другой дорогой! – крикнула Нур.
– Не могу! Из этого лабиринта только один выход…
Еще пару поворотов мы проехали без приключений, но я знал, что пусто́та где-то рядом и вот-вот выскочит навстречу. Еще поворот… и впереди показались высокие ворота. Выезд! А дальше – прямое шоссе, где, наконец, можно будет разогнаться до такой скорости, на которой она уже нас не догонит.
Я почувствовал ее раньше, чем увидел: она бежала вровень с нами справа от дороги и набирала скорость, чтобы броситься вперед и преградить нам путь. По правую сторону проулка, по которому мы ехали, тянулся невысокий бордюр, а ворота с пустой будкой охраны виднелись слева, и до них было уже рукой подать.
– Держись! – заорал я и, выжав газ, крутанул руль вправо.
Мы врезались в бордюр. Я был не пристегнут, и меня швырнуло вперед, на рулевое колесо, но «капрису» хватило разгона, чтобы перевалить через преграду. Один из языков пусто́ты проскрежетал по дверце, другой успел пробить стекло с моей стороны. Въехав на лужайку напротив ворот поселка, мы сбили пусто́ту с ног и потащили ее за собой.
Прежде чем я пришел в себя и выровнял руль, мы успели заложить широкую дугу по аккуратно подстриженной траве – и слава богу, а точнее, слава Эйбу, что наш «каприс» оказался не обычной старой моделью, а усовершенствованной: двигателю хватило мощности, а шинам – цепкости, чтобы нас опять не занесло и не закрутило на раскисшей от дождя лужайке. Инерции тоже хватило, чтобы сначала не рухнуть в канаву носом вперед, а потом, перемахнув через нее, не съехать обратно задом. Несколько секунд наша судьба висела на волоске, но потом «каприс» опять обрел почву под колесами и пулей выскочил на шоссе «Сосновые леса».
И все бы хорошо, вот только Нур больше не видела пусто́ту, потому что бетонную пыль с нее смыло дождем, а я по-прежнему видел, что мы тащим ее за собой: язык, пробивший боковое стекло, обвился вокруг внутренней ручки моей дверцы. Мы разогнались до сорока миль в час, а вскоре и до пятидесяти, но пусто́те все было нипочем. Я и близко не чувствовал, что она умирает – чувствовал только, что она вне себя от ярости.
Язык был твердым, как сталь, и в то же время гибким. И он не просто цеплялся за ручку, а понемногу скручивался, подтягивая остальное тело все выше, отрывая его от асфальта, об который пусто́та уже, должно быть, содрала всю кожу.
Я не понимал, что делать, а потому просто выжал газ до упора и крикнул Нур:
– У тебя нет чего-нибудь острого?
Нур уставилась на меня в ужасе, сразу догадавшись, чем вызван этот вопрос.
Про себя я молился о встречной машине, об которую можно было бы стесать чудовище с нашей дверцы, но в Энглвуде и так уже почти не осталось жителей, а в такую бурю и подавно никто не выехал бы на шоссе.
– Только это, – и Нур вручила мне все тот же нож для вскрытия писем. Похоже, он и вправду годился на все случаи жизни – куда там швейцарскому армейскому ножу! Настоящий тотем, который, видимо, решил со мной больше не расставаться.
Пусто́та выла от боли и напряжения, подтягиваясь все выше. Снять ногу с педали газа я не решался, хотя на шоссе тоже валялся мусор, который постоянно приходилось объезжать.
Я схватил нож. Попросил Нур подержать руль. Ткнул ножом в язык – раз, другой, третий. Брызнула кровь пусто́ты, черная и горячая. Чудовище взвизгнуло, но все еще не сдавалось, и я занес нож снова, но тут заметил, что язык как будто ослаб…
– Джейкоб! Тормози!
Я по-прежнему держал педаль газа, но смотрел только на пусто́ту. Обернувшись на выкрик Нур, я увидел, что дорогу преграждают перевернутый фургон и ствол поваленного дерева. Я ударил по тормозам. «Каприс» заложил широкую петлю и почти разминулся с фургоном – но скорости не хватило. Мы зацепили его хвостом, и нас здорово тряхнуло. Дуб тоже нас потрепал: лобовое стекло треснуло, боковые зеркала оторвались, но, по счастью, обошлось без серьезных повреждений. Вырвавшись на свободу, «каприс» еще немного проехал по инерции и остановился.
Мир вокруг нас все еще кружился, хотя машина больше не двигалась. Нур трясла меня, трогала за лицо – она-то успела пристегнуться и осталась цела и невредима. Я обнаружил, что нож исчез – его просто вырвало у меня из руки. И язык пусто́ты исчез.
– Ну, теперь-то она точно сдохла? – спросила Нур, но тут же нахмурилась, словно устыдившись своего оптимизма.
Я обернулся и выглянул в разбитое заднее окно. Я все еще чувствовал пусто́ту – она определенно была жива, хотя и ослабла, – но не видел ее. При столкновении с фургоном она от нас отцепилась и осталась далеко позади.
– Она ранена, – сказал я. – И, думаю, серьезно.
По обе стороны дороги тянулись торговые центры – пустые, с темными окнами. Впереди на одном проводе покачивался оборвавшийся светофор. При других обстоятельствах я бы развернулся, вернулся к фургону и добил пусто́ту. Но сейчас нельзя было ни рисковать, ни тратить время. У нас и так хватало, чем заняться.
Я дал газу. Машина тронулась с места, слегка вихляя; капот сильно перекосило влево. Вдобавок мы, похоже, прокололи шину, но ехать было еще можно.
Я боялся гнать пострадавший «каприс»: не дай бог, проколем еще одну шину и тогда вообще застрянем. Поэтому мы почти ползли, а когда, наконец, въехали в город – как выражался дедушка, «на церковной скорости», – я глазам своим не поверил. Казалось, наступил конец света – по крайней мере в этом городке уж точно. Все магазины закрыты, парковки пусты, улицы засыпаны мокрым мусором. Светофоры работали, но ни пешеходов, ни других машин нам на глаза не попалось. Ураган сорвал с привязи лодки, пришвартованные на каналах, их мачты раскачивались на ветру, словно пальцы подводного великана, который махал нам рукой. Опять же, при других обстоятельствах я бы развлек Нур экскурсией – рассказал бы о городке, в котором родился и вырос, и вместе с ней еще раз подивился неожиданному повороту судьбы, уничтожившему прямой и бессмысленный путь, который был мне предначертан. Но сейчас на это не было сил. А ощущение чуда и надежды на лучшее, которое когда-то будили во мне эти воспоминания, угасло под удушающим одеялом страха.
Что нас ждет на другом конце петли? Что, если Акр уже погиб и мои друзья – вместе с ним? Что, если Каул просто… стер это все с лица земли?
К счастью, мост на островок Нидл-Ки уцелел. Да и буря начала стихать, так что на широкую дугу моста мы въехали без опасений, что какой-нибудь особо зловредный порыв ветра швырнет нас на хлипкие перила и сбросит в серые, бурлившие пеной воды Лимонной бухты. И по главной улице, заваленной сломанными ветками, тоже можно было проехать. Лавируя между закрытыми магазинами рыболовных товаров и старыми многоэтажками, мы наконец добрались до дома моих родителей.
Я предполагал, что никого там не застану. Даже если родители уже вернулись из путешествия по Азии, они должны были эвакуироваться при первом предупреждении о надвигающемся урагане. Отправиться в Атланту, где жила моя бабушка – мамина мама. Нидл-Ки – барьерный островок. Он находится ниже уровня моря, так что во время урагана здесь остаются только чокнутые любители приключений. Но я ошибся: в доме кто-то был. На подъездной дорожке стояла полицейская машина, на крыше которой беззвучно крутилась и вспыхивала мигалка, а рядом с ней увидел фургон с эмблемой службы отлова бездомных животных. Рядом с машинами топтался полицейский в дождевике. Услышав, как хрустит гравий под колесами нашего «каприса», он обернулся.
– Ну и дела, – буркнул я. – Что это тут творится?
Нур вжалась в спинку кресла.
– Будем надеяться, это не твари.
Только надежда нам и оставалась, потому что наш искалеченный «каприс» ни за что не ушел бы от полицейской машины. Коп махнул нам рукой, приказывая остановиться. Я остановился, и он подошел ближе, прихлебывая из термоса.
– Вход в петлю – на заднем дворе, в садовом сарае, – шепнул я Нур. – Если придется, беги туда со всех ног.
И мысленно добавил: «Если этот сарай все еще там. Если его не унесло ветром».
– Имена, фамилии? – спросил полицейский.
У него были аккуратно подстриженные черные усики, квадратный подбородок и глаза с нормальными человеческими зрачками. Разумеется, это могли быть и линзы, но его манера держаться говорила о том, что перед нами – обычный человек. Ему было скучно, его все раздражало. Тварь вела бы себя иначе. Я заметил нашивку на кармане форменного дождевика: «Рафферти».
– Джейкоб Портман, – назвался я.
Нур представилась как «Нина Паркер» – и нам повезло: полицейский не стал спрашивать удостоверения личности.
– Я здесь живу, – сказал я. – Что случилось?
Офицер Рафферти перевел взгляд с Нур на меня.
– Вы можете доказать, что это ваше законное местожительство?
– Я знаю код от сигнализации. И еще у меня есть фотография – мы с родителями в холле.
Он снова отхлебнул из термоса с логотипом Управления шерифа округа Сарасота.
– Вы попали в аварию?
– Мы попали в бурю, – сказала Нур. – Нас снесло с дороги.
– Пострадавшие есть?
Я бросил взгляд на черные пятна от крови пусто́ты, оставшиеся на дверце и у меня на руке, но тут же с облегчением сообразил, что полицейский не может их видеть.
– Нет, сэр, – ответил я. – Так что тут произошло?
– Соседи сообщили, что видели во дворе бродяг.
– Бродяг? – Мы с Нур переглянулись.
– Обычное дело во время эвакуации. Воры, грабители и прочая подобная публика ищут, чем поживиться. Должно быть, они увидели, что у вас стоит сигнализация, и отправились за добычей полегче. Мы никого не нашли… но на нас напала собака, – он указал на фургон службы отлова. – Некоторые даже в бурю оставляют собак во дворе, на привязи. Я считаю, что это очень жестоко. Бедные животные пугаются, рвут поводки и убегают. Эту собаку сейчас пытаются поймать. Вам пока лучше оставаться в машине – ради вашей же безопасности.
Внезапно послышался громкий лай, и из-за дома выбежали еще два полицейских – молодой и пожилой. Оба держали в руках по длинному шесту. Другим концом шесты крепились к ошейнику, а в ошейнике билась собака – рычала, скалилась, трясла головой пытаясь вырваться. Полицейские тащили ее к фургону.
– Черт побери, Рафферти, так и будешь там стоять? – гаркнул старший из двух. – Открой нам дверь!
– Оставайтесь в машине, – грозно повторил Рафферти и, подбежав к фургону, стал дергать заднюю дверь.
– Идем, – сказал я, как только он повернулся спиной.
Я вылез из машины. Нур обошла ее и встала рядом со мной.
– Немедленно вернитесь в машину! – крикнул Рафферти, но даже не дернулся в нашу сторону. Дверь фургона заела, и он сражался с ней изо всех сил.
– Давай быстрее, а то она опять нас укусит! – завопил пожилой полицейский.
Я схватил Нур за руку: надо было как можно скорее добраться до сарая. Но тут раздался такой ужасающий рык, что у меня кровь застыла в жилах, а молодой коп крикнул:
– Ну, все! Сейчас она попробует тазера!
Пес залаял громче, настойчивей. Я едва сдерживался, чтобы не броситься ему на помощь, как вдруг раздался новый, смутно знакомый голос. С чистейшим британским акцентом кто-то произнес:
– Это я!
Я замер и обернулся. Нур тоже.
Я узнал этот голос.
Он принадлежал собаке – рыжеватому боксеру в шипастом ошейнике, взрывавшему гравий мускулистыми лапами. Полицейские ничего не услышали – им было не до того.
Рафферти наконец открыл дверь фургона. Старший сотрудник службы отлова удерживал пса, а младший размахивал тазером. И снова раздался голос – на сей раз я не просто его услышал, а еще и увидел, как пес шевелит губами:
– Джейкоб! Это я, Эддисон!
Теперь и полицейские его услышали – и застыли, разинув рты.
И Нур тоже.
– Это моя собака! – закричал я и побежал к фургону. – Лежать, мальчик!
– Он же только что… – пробормотал младший коп и осекся, замотав головой.
– Не подходить! – рявкнул Рафферти, но я уже подошел и опустился на колени в паре ярдов от Эддисона. Вид у него был слегка потрепанный, что не мешало, впрочем, ему выражать бурную радость: купированный хвост вилял так энергично, что вместе с ним тряслась и вся задняя половина пса.
– Все хорошо, он дрессированный, – сказал я. – Умеет всякие трюки.
– Он точно твой? – с сомнением переспросил Рафферти. – Так какого черта ты до сих пор молчал?
– Богом клянусь, эта собака что-то сказала, – вмешался старший коп.
Эддисон на него рыкнул.
– Снимите с него эту штуку! – потребовал я. – Он не кусается, если его не трогать.
– Да он меня уже укусил! – возмутился младший.
– Мальчишка врет, – подхватил Рафферти.
– Я докажу, что он мой. Эддисон, сидеть!
Эддисон сел. Полицейских это впечатлило.
– Голос!
Эддисон залаял.
– Нет, не так, – младший коп нахмурился. – Он словами говорил, а не лаял.
Я посмотрел на него как на психа.
– Просить! – приказал я Эддисону.
Тот сердито зыркнул на меня: это было уж слишком.
– Все равно придется его забрать, – сказал старший коп. – Он укусил офицера полиции.
– Да вы его просто испугали! – возразил я. – Больше он никому не причинит вреда.
– Мы отдадим его в школу для собак, – добавила Нур. – На самом деле он очень милый! Просто лапочка! Я еще ни разу не видела, чтобы он на кого-то рычал.
– Сделай так, чтобы он еще что-то сказал, – настаивал молодой коп.
Я посмотрел на него с беспокойством и некоторым сочувствием:
– Не знаю, что вам послышалось, офицер, но…
– Я слышал, как он что-то сказал. Пусть извинится за то, что укусил меня.
– Слушай, Кинси, это просто собака! – не выдержал старший коп. – Да черт возьми, я как-то видел на ютубе добермана, который пел национальный гимн…
И тут чаша терпения Эддисона переполнилась. Он поднялся на задние лапы и отчетливо произнес:
– Послушай, ты, провинциальный олух! Я говорю по-английски лучше тебя!
Молодой полицейский сказал «Ха!» – и выпучил глаза, а остальные двое застыли, потеряв дар речи. И не успели они опомниться, как позади нас что-то грохнуло. Мы обернулись и тоже на секунду онемели: на подъездной дорожке стояла Бронвин – и она только что разбила ветровое стекло фургона, запустив в него пальмой в кадке.
– Чего стоите? – поддразнила она полицейских. – Вот она я!
Я даже не успел обрадоваться, что она жива, или задаться вопросом, что она тут делает: Бронвин в ту же секунду сорвалась с места и помчалась куда-то за дом, а Рафферти крикнул: «Стоять!» – и понесся следом. Остальные бросили шесты и побежали за ним.
– В карманную петлю, друзья! – крикнул Эддисон и, стряхнув приспособления для отлова со своего ошейника, тоже сорвался с места.
Мы догнали его на заднем дворе. Я искал взглядом садовый сарай под олеандровой изгородью, но буря унесла его в Лимонную бухту, оставив лишь квадратное основание, из которого торчало несколько разбитых досок.
Из-за дальнего угла дома выскочила Бронвин.
– Прыгайте! – закричала она. – Прыгайте туда, где светится!
Эддисон подвел нас к останкам сарая. Прямо в центре основания, где когда-то был вход в карманную петлю, в воздухе висело какое странное, мерцающее марево.
– Это простейшая форма петли, – пояснил Эддисон. – Не бойтесь, просто входите.
Полицейские были шагах в двадцати от Бронвин, и я не сомневался, что они пустят в ход дубинки и тазеры, если доберутся до нас, и тогда Бронвин придется не на шутку их покалечить. Поэтому я просто взял и толкнул Нур в это мерцающее пятно. И она исчезла во вспышке света.
Эддисон прыгнул следом и тоже исчез.
– Идите, мистер Джейкоб! – завопила Бронвин.
Помощь ей была не нужна: я знал, что она кого угодно победит одной левой. И я шагнул в петлю.
Все вокруг почернело, и я снова закружился в невесомости – во второй раз за… уж и не знаю за сколько часов.