Вы когда-нибудь тонули? У меня в детстве был прецедент, похожий на сцену из Титаника. Помните, когда на Розу взгромоздился мужик и за счет нее держался на плаву, а она в этот момент барахталась под водой в агонии от нехватки кислорода? В моем случае, вместо мужика была моя тогдашняя подружка. Она начала тонуть и запаниковала, я же в попытках помочь, стала тонуть вместе с ней. Ее паника убивала, и выхода из сложившейся ситуации было два: либо отцепиться от подруги и спасаться самой, либо тонуть вместе с ней. Благо, тогда выбирать мне не пришлось, нас быстро вытащили из воды. Но, наверное, в силу возраста я бы вряд ли задумалась о моральной стороне дела и поддалась бы инстинкту самосохранения. К чему этот эпизод из моего детства?– спросите вы. Наверное, к тому, что сейчас я так же задыхаюсь, тону в пучине боли, ненависти и этой проклятой любви. Захлебываюсь ей, давлюсь. Внутри все горит огнем от удушья. Вот только инстинкт самосохранения – сука, спит. Разум, надрываясь, кричит, что нужно бороться, бежать без оглядки, не сметь даже думать и надеяться, а сердце…. А сердцу я как мантру повторяла: «Молчи, глупое, молчи!»
И оно молчало, все эти месяцы молчало, словно окаменевшее, впавшее в кому, когда и жить сил нет, и умереть не получается. Но мне нравилось это состояние. Я делала все, чтобы поддерживать его. Слава богу, забот хватало, дабы загрузить себя настолько, что от усталости валилась с ног, и сил на какие-либо размышления просто не оставалось, даже если мысли порой, как партизаны норовили прорвать мою оборону.
Поначалу я вела с собой ожесточенную борьбу, дрессировала волю, подавляя всякую жалость к самой себе, которой мы так любим предаваться. Я запретила себе даже мысленно произносить его имя, предав все связанное с ним анафеме. Было ли мне плохо? Нет! Мне было никак. И вот эта пустота гораздо страшнее, чем, когда хоть что-то чувствуешь. Но чувствовать мне просто было не чем: он забрал мою душу, а сердце перестало биться, заледенев от его жестокости. Я не жила, я пыталась выжить, загибаясь от смертельной пустоты. Хотелось вырвать, ампутировать это пустое место, вот только я вся была – одним сплошным пустым местом, придатком, оторванным от основы.
Стало ли со временем легче? Мне хотелось верить, что да. Но, если честно, я даже не пыталась анализировать свое состояние, я просто была, как заведенная кукла; ходила на курсы, тренировалась, работала, готовилась к вступительным экзаменам, ездила к маме, общалась с Максимом, строила козни Лере. Все, что угодно, только бы не думать о нем, не вспоминать, не тянуться к телефону, чтобы услышать его голос. Я не позволять себе даже близко подходить к тем местам, где мы могли бы встретиться, хотя меня ломало от желания бежать туда, в надежде хоть краем глаза увидеть его. Порой, доходило до абсурда, и я нарезала лишние километры, только бы не дать себе слабину. Каждое утро я просыпалась с одним желанием – поскорее уснуть вновь в надежде, что завтра будет новый день и возможно, что –то изменится. Возможно, я, наконец, воскресну. Ведь время лечит… Хотя у меня было ощущение, что это понятие иллюзорное. Иначе, как объяснить, что оно пролетает, как один миг в моменты счастья и растягивается в бесконечные дни страданий? Риторический вопрос, конечно.
Благо насущные заботы хорошо отвлекают от сердечных переживаний. Первое время было немного тяжеловато самой решать все свои проблемы. Раньше кто-то всегда за меня договаривался: Лера устроила на работу, Гладышев нашел квартиру и содержал, удовлетворяя все мои нужды. Он и после расставания перевел мне на карту достаточно средств, чтобы жить некоторое время на том же уровне, к которому он меня приучил, но все же это было лишь поддержкой на первое время, и расслабиться не получалось. Я не стала отказываться от его помощи, у меня даже ничего не всколыхнул этот широкий жест. Унизить меня сильнее или сделать больнее, чем он делал, было просто невозможно. Поэтому мне стало все равно. Не хотелось ни выяснять отношения, ни что-то доказывать, ни уж тем более видеть его, если он вдруг решит настоять на своем. У меня не осталось ни гордости, ни сил, чтобы еще реагировать на это. Хотелось, как моллюске забиться в свою раковину и никогда не вылезать, чтобы больше не знать этого чудовищного апокалипсиса надежд, мечтаний, чувств, веры, когда у тебя на глазах рушится собственный мир.
Но я не могла себе позволить отгородиться от реальной жизни и культивировать обиды, жалея себя. Необходимо было найти квартиру и работу, потому что постоянно делать вид перед мамой и крестной, что все в порядке, я была просто не в состояние, как и выносить их разговоры в духе «а мы тебе говорили». Говорили, помню! Но сердце, оно такое – бестолковое и наивное.
В общем, живу я по-прежнему отдельно. Это, конечно, накладно, но мне лучше одной.
За эти пять месяцев, мне казалось, я немного пришла в себя и успокоилась, но ошибкой было так считать. Я поняла это в ту же секунду, как увидела ЕГО- мое проклятье, мой персональный ад и рай. Мир словно покачнулся в ту минуту, все закружилось, завертелось с бешеной скоростью и только он один, как точка опоры, за которую я цеплялась взглядом. Вглядывалась жадно в каждую черту, дрожала каждой клеткой. А когда услышала его голос, уловила аромат парфюма, просто задохнулась, захлебнулась им, будто ворвавшимся потоком воздуха в душной камере. Один его взгляд, и мое сердце вновь ожило, истерикой забилось, разлетаясь на куски об стены, что я нагородила вокруг себя, истекая кровью и горючими слезами. Вопреки всей сумасшедшей боли и унижениям, во мне воскресала влюбленная идиотка, готовая за этим мужчиной в пекло бросится, сгореть в агонии чувств к нему. Потому что любви плевать на все обиды, ненависть и боль, ей на все плевать! Ибо она жертвенная, она всепрощающая, она долготерпит, не гордится, не ищет своего, она все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Да, она именно такая эта сука-любовь! Это потом уже очнется самолюбие, и к нему примешается куча других пороков, но в ту первую минуту, я смотрела на Гладышева глазами, полными любви. Смотрела и переживала, что эта сволочь так похудела, что под глазами залегли тени, что там – в зрачках, на самом дне смертельная усталость и тоска. Влюбленная идиотка во мне с ума сходила, обеспокоенно вопрошая: «От чего ты так устал, любимый? Отчего тебе так плохо?»
А потом что-то щелкнуло, и я словно очнулась. Такое отчаянье и ужас накатил. Я едва ли не вопила: «Бо-о-оже, о чем ты думаешь, дура? О чем?! Пусть! Пусть загибается скотина, пусть подыхает!»
Не знаю, как мне хватило сил уйти. Как удалось сохранить бесстрастный вид, когда всю рвало на части, когда все внутри выло от потребности в нем.
В туалете кое-как удалось собраться, встряхнуть себя. Впервые за все время я прокрутила последние события наших с ним отношений, и в душе вспыхнула звериная ненависть, которую он еще сильнее разжег своим появлением и дальнейшими словами.
Я была в ярости от его претензий и гнева. Как смеет этот козел что-то мне предъявлять, когда сам бросил? Как он смеет вообще открывать свой рот и прикасаться ко мне? Хотя признаюсь; от его близости рвало крышу, но я была настолько взбешена, что голод по нему стал второстепенным. В душе такая буря поднялась; боль из меня лилась потоком, я загибалась от нее. Мне стоило нечеловеческих усилий сохранять невозмутимость. А он даже не замечал, как и всегда, что каждым словом наизнанку меня, каждым взглядом на части ломает.
В ту минуту единственным желанием было взять нож, всадить ему прямо в сердце и провернуть несколько раз, глядя в эти проклятущие глаза цвета безоблачного неба. Проверить, есть ли вообще у этого чудовища оно.
Я настолько ненавидела его, что хотела умываться его кровью. О, я бы пила ее взахлеб, я бы в ней купалась, размазывала по коже, упивалась, как конченая психопатка, наслаждаясь его агонией, вот только потом бы очнулась и орала, срывая связки, выла бы, как раненная зверина, рыдала навзрыд от ужаса. Зализывала бы языком все его раны, свою бы кровь выкачала только бы его оживить, и сдохла бы рядом, если бы не получилось.
Знаю, сумасшествие какое-то. Что-то за гранью понимания и логики. Страшное, бесконтрольное, разрушительное. И мне страшно. Страшно так отчаянно любить мужчину, страшно так в нем утопать и ненавидеть за это. И я больше не хочу сходить с ума, не хочу быть одержимой. Свободы хочу, переболеть, остыть, избавиться.
Вот только сил нет бороться против него, точнее против себя самой – предательницы. Против Чайки его – этой бесхребетной, жалкой, слабовольной мазохистки, готовой протащиться босиком по раскаленным углям ради своего мучителя, ради одного его ласкового взгляда.
Как только с его губ слетели те заветные слова о том, что я ему небезразлична, во мне схлестнулись две моих сущности. Глупая Чайка готова была насмерть биться за призрачную надежду, как бы я не старалась спустить ее с небес на землю. Но Мариночка в момент справилась с этой задачей. Шибанула об землю с такого размаха, что я едва ли могла вздохнуть.
Звонок этой женщины выбил почву у меня из-под ног. А я думала, больнее уже быть не может, но оказалось, может. Можно гореть заживо, не смея при этом издать ни звука.
Каждое слово ломало меня, кожу живьем сдирало, оставляя, истекать кровью мое Альтер эго, любящее эту скотину, взирающую на меня с мнимым сожалением.
Пока из динамики лился треп его шлюхи, я раздумывала, что, если я сейчас втоплю педаль газа в пол и уничтожу нас обоих и эту бесовскую связь? Закончатся ли мои муки?
Я вжала педаль газа в пол, когда Гладышев начал оправдываться, нести какую-то ересь. Словно от того, что он что-то скажет, изменится факт того, что он трахал какую-то суку и может, не одну. Ласкал ее так же, как меня, целовал, шептал ей те же слова. Да я за один его взгляд на кого-то хочу удавиться и его разорвать, не говоря, о прикосновениях. Меня на части рвет. Там – внутри каждый нерв вибрирует от боли, от отчаянья и дикой ненависти. Значит, пока я пыталась выжить, он жил в свое удовольствие, а теперь смеет мне что-то говорить. Словно это такой пустяк- трахаться с кем-то. Главное же, что это ничего не значит. Серьезно? Боже! Спасите меня, пожалуйста! Помогите! Умоляю! Иначе я нас обоих угроблю. Влечу на полной скорости в ближайшую стену, чтобы в мясо разнесло, на куски, на осколки- как внутри у меня все раскурочено. Кто из нас шлюха вообще? Кто? Как же я ненавижу тебя, Гладышев, как ненавижу!
К горлу подкатывает комок, глаза печет, а руки трясутся.
Не смей плакать, дура! Не смей! Никогда больше из-за него! Все эти пять месяцев не плакала, ни разу и сейчас не вздумай!
Легче не станет, если посыпать солью незаживающие раны, ты же знаешь. Знаю! И не заплачу, пусть Чайка воет от боли и горькой радости, что за нее готовы бороться, а я ее буду медленно, но верно убивать ее, если она не убьет меня раньше. Посмотрим, Гладышев, удастся тебе спасти идиотку, которая на свою беду полюбила тебя. Посмотрим, на твои пути и способы….
От всех этих переживаний меня отвлекает телефонный звонок. Когда вижу на дисплее «М.» в душе загорается предвкушение и азарт, несмотря на то, что я морально вымотана, и единственное желание – забраться под одеялко и скулить, как побитая собачонка. Но вот именно этого допустить нельзя! Поэтому я отвечаю на звонок. С этим парнем нужно всегда быть начеку, так что его общество – это именно то, что доктор прописал после эпидемии по имени Олег.
–Алло, – устало выдыхаю.
–Че мутишь, малая? – начинает он бесить меня с первых слов. Терпеть не могла это его «малая».
–Что хотел? – холодно отвечаю вопросом на вопрос, дабы поумерить его пыл, хотя с Пластининым это бесполезный номер.
–Воу, мы не в духе. Что за смертник посмел испортить королеве настроение? – насмешливо интересуется он, вызывая у меня улыбку. Долго пребывать в плохом настроении с этим парнем просто невозможно.
–Что если это ты?
–Малая, я смертник с того момента, как встретил тебя. Твоя красота убийственна! – нагло льстит он.
–Боже, Пластинин, прекрати, не хочу слушать эту пошлятину! – захохотала я, не выдержав.
–О,кей, Яночка, а какую хочешь?– переворачивает он, как всегда, мои слова с ног на голову.
–Даже не знаю, надо подумать, – игриво отзываюсь я, подхватывая его волну. Эта игра пошлейших намеков и недосказанности стала уже нормой. Липкие взгляды, рваные вздохи, призывные, соблазнительные движения и двусмысленные разговоры горячили кровь и удовлетворяли либидо на психологическом уровне.
Дальше вербальных взаимодействий наша сексуальная энергия не выходила, не считая моментов, когда мы тренировались. Но большего я не позволяла, понимая на каком –то интуитивном уровне, что у этого красавчика гипертрофированный инстинкт охотника, и чтобы поддерживать его интерес, необходимо держать постоянно в тонусе и ускользать в тот момент, когда ему кажется, что он уже почти достиг цели. Эти кошки –мышки отлично отвлекали меня от моей личной драмы, а Макса, похоже, развлекали, иначе он бы вряд ли стал тратить свое время. Такие, как он не таскаются за бабами, скорее наоборот. Но то, что выпадает из привычной системы, влечет. И его влекло, но не ко мне, если углубиться в психологию, то в большей степени к очередной возможности в моем лице доказать себе, что он офигителен и таким, как он, так или иначе, не отказывают. Ну, а мне импонировало внимание такого, объективно говоря, шикарного мужика. Он был поистине великолепен. Жаль, что даже при всем этом великолепии он не способен вытравить из моего сердца Гладышева. Впрочем, увлечься Пластининым было бы еще большей ошибкой, чем Олегом. Уверенна, образец мужской красоты в лице Макса даст фору Олег Санычу в жестокости и эгоизме. Так что лучше пусть все остается на своих местах: он развлекается, всячески соблазняя меня, а я жгу ему нервы и отравляю за его счет существование Гельмс. И все довольны, «и мы счастливы!», пока это нам обоим нравится.
–Подумай, подумай… Кстати, у меня для тебе есть кое-какие новости. Возможно, они ускорят твой мыслительный процесс, – загадочно произнес он, словно змей-искуситель, вызывая у меня интерес.
–Мм, и какие же? – скучающе отозвалась, скрывая свою заинтересованность.
–Приезжай и узнаешь. Я в клубе буду, так что заодно повеселимся, – сделал он довольно заманчивое предложение. Мне сейчас меньше всего хотелось оставаться наедине со своими мыслями.
–Окей, высылай адрес. Я переоденусь и приеду.
–Жду тебя, малая, зажжём танцпол.
–Еще раз назовешь меня «малой» и я подожгу тебя.
–О, я уже давно горю, малыш, – со смешком выдал он, а меня это «малыш» долбануло со всей дури наотмашь, затрясло всю, и стало противно, мерзко.
Закрываю глаза и дышу рвано. Боже, ну, что я за дура-то такая? Этот кобель, наверное, сейчас трахает свою Мариночку, а я переживаю тут, что другой мужик назвал меня так, как называл он. Словно у него патент на это слово в отношение меня. Боже, это просто невыносимо. Я не могу больше, не могу!
Несколько секунд я пытаюсь справится с этой внезапной бурей, но ни черта не получается.
Лучше бы я, как последние пять месяцев ничего не ощущала. А сейчас такое ощущение, словно отходняк после наркоза, кидает из стороны в сторону, и страшно, что же ждет дальше. Насколько будет больно.
Но как бы там не было, я не позволю больше Гладышеву, управлять собой. Вытравлю его власть, избавлюсь от его ига любыми путями и способами!
С этими мыслями я поехала в клуб, после того, как переоделась. На эмоциях выбрала довольно откровенное, трапециевидное платье из легкой, воздушной ткани белого цвета, больше похожее на ночную сорочку, едва прикрывающую попу, спина и вовсе была открытой, и наличие перекрестных лямок из серебристого бисера, закрепленных на пояснице, не спасало ситуацию. В целом, образ вышел чувственным, интригующим и, конечно же, сексуальным, но когда я вышла на улицу, то почувствовала себя голой. Газовая ткань едва ощущалась кожей и при каждом порыве ветра взлетала вверх, норовя показать миру великолепное белье, призванное привлекать внимание к интимным участкам тела, а не прикрывать их.
Я поздно осознала, что не стоит так провоцировать Пластинина, но, когда собиралась, мои мысли были заняты исключительно Гладышевым и его Мариночкой. Какая она? Блондинка, брюнетка, а может быть, рыжая? Молодая или его ровесница? По голосу судить сложно. Но то, что она ухожена и упакована по высшему разряду – это без сомнения. Гладышев предпочитает женщин класса люкс. Я же просто была в порядке исключения, для так называемого разнообразия. Ну, или слишком красива, чтобы пройти мимо. Эта мысль тешит самолюбие и греет душу. Вспоминаются слова Гладышева, что меня хоть в мешок, а я все равно буду самой красивой. На ветер Олег Александрович слов, конечно, не бросает, но мне хотелось блистать, затмить всех, а главное – гребанную Марину. Чтобы он понял, кого потерял. Чтобы смотрел и с ума сходил, убеждаясь, что я все также самая красивая девочка на свете, которую он больше никогда не получит. Да, как бы это не выглядело глупо, но одевалась я с такой тщательностью для него и его сучки, словно непременно их встречу. Просто мне жизненно необходимо было хоть как-то реанимировать свою гордость, чтобы не думать, не представлять, что он в это самое время «отмечает, как следует» свою Мариночку.
До сих пор не могу поверить, что у него кто-то есть. На части рвет, как вспоминаю звонок этой женщины и недвусмысленные речи о том, чем они будут заниматься. Хочется сорваться, влететь в Гладышевскую квартиру и поубивать обоих к чертям собачьим. Особенно его за то, что ей, которая «ничего не значит», дал ключи от квартиры, а мне – той, которая «не безразлична» пинка под зад из своей жизни. От этих мыслей вновь накатывает боль и горечь унижения.
За эти пять месяцев я многое пережила, я прошла моральную пытку, но никогда причиной моих терзаний не была другая женщина. У меня даже мысли не возникало, что она может вдруг появится. Хотя я понимаю, что никто никому ничего не должен, да я и сама играла в дурацкие игры с Максом, но разум и сердце не работают в унисон. Сердце оно глупое и знает лишь одно- люблю, моё! И как же я его за это ненавижу. Хотя в эту минуту я ненавижу весь мир и проклятый случай, что столкнул меня в очередной раз с Гладышевым. Ненавижу тетю, что она заболела так не вовремя и попросила меня поехать на прием с дядь Славой и дядь Славу, что работает у Гладышева, но больше всего саму себя за то, что так и не переболела, не забыла и продолжаю чувствовать чудовищную боль.
Лучше бы никогда не выходить из этой пятимесячной эмоциональной комы. Лучше бы никогда не знать его…
Зазвонивший телефон прерывает мою рефлексию, что радует. Еще чуть-чуть и я бы развернулась, и поехала –таки домой под одеялком лить слезы. Спасибо тете Кате, хотя разговаривать с ней у меня нет совершенно никакого желания. Наверняка дядя Слава расписал ей все в красках, и сейчас вопросов не оберешься. Но проигнорировать не могу, иначе она сойдет с ума от беспокойства.
–Да, теть Кать,– с тяжелым вздохом начинаю диалог.
–Янка, ты где?– спрашивает она без предисловий, в голосе же проскальзывают панические нотки. Начинается утро в деревне.
–Еду на встречу со знакомым, – спокойно отвечаю, надеясь, что тон моего голоса даст тете понять, что все в порядке, и она не станет задавать ненужных вопросов. Но мечтать не вредно, как говорится.
–Что произошло? Откуда ты знаешь гендиректора «Трансгрупп»? Что ему нужно было от тебя? Ты вообще понимаешь, какие теперь могут быть проблемы у Славы?– выпаливала она вопросы, словно из пулемета.
–Да не будет у него никаких проблем, Гладышев уже забыл про него,– отмахнулась я.
–Гладышев?– переспросила тетя Катя, кажется, до нее начало доходить. – Подожди…– все еще непонимающе произнесла она, сопоставляя, видимо, факты. Я не вмешивалась в ее мыслительный процесс.
–То есть генеральный директор, который ни сегодня завтра будет в транспортном департаменте заправлять, для тебя просто «Гладышев»?– уточнила она, все еще не веря, что ее крестница состояла в отношениях с такой шишкой. Я и сама, если честно, только сейчас осознала масштаб личности Гладышева. Впечатляет, бесспорно, но мне до этого дела нет, о чем я и сообщила, не сдерживая свое раздражение.
–Для меня он просто бывший, к тому же, мудак и козел, так что закроем эту тему!
–Ну, бывшие почти всегда мудаки и козлы, – хохотнула тетя Катя, но сразу же с сомнением произнесла, -А ты уверенна, что она действительно закрыта? Судя по рассказу Славы, Олег Александрович другого мнения на сей счет.
–Олег Александрович может какого угодно быть мнения, мне это не интересно, – отрезала я.
–Ох, Янка, глупышка ты еще, раз до сих пор не поняла, что такой на*буренный мужик заставит считаться со своим мнением. Навяжет его, и пискнуть не успеешь.
–Ну, это мы еще посмотрим.
– Ты главное смотри, чтобы потом боком не вышло.
–Ой, все, хватит. Не переживай, нормально все будет.
–Уж постарайся, а то я скоро поседею с тобой.
–Не ссы, мать, закрасим, – шутливо успокоила я ее, сворачивая неприятную тему. Тетя Катя хмыкнула и решила, что на сегодня достаточно меня допрашивать. Мы договорились, что встретимся на будущей неделе, и попрощались.
Я как раз приехала по указанному Максом адресу, и все внутри оборвалось. Это был тот самый клуб, с которого все и началась у нас с Гладышевым. Кажется, кто-то наверху надо мной знатно стебется, но я отмахиваюсь от этих назойливых мыслей. Оглядываюсь по сторонам, и словно все это вижу впервые. В тот раз я была слишком пьяна, чтобы обращать хоть на что-то внимание. Мне было абсолютно все равно, где мы и с кем. Хотелось просто танцевать и веселиться. А сейчас… Сейчас я не знаю, чего мне хочется.
У входа все также громаднейшая очередь, поэтому я звоню Пластинину, чтобы решить эту проблему. Вряд ли мне еще раз подфартит, если я закричу на всю Ивановскую «Эй, блондин!». До сих пор недоумеваю, как вообще Гладышев тогда не послал меня куда подальше. Видимо, цепанула я его не слабо, раз спустил на тормозах такую наглость.
Макс появляется через пару минут после моего звонка, оглядывает меня голодным взглядом, отчего становится не по себе, и я начинаю по-настоящему жалеть, что вырядилась столь откровенно.
–Здравствуй, Яночка! –шепчет он, целуя на западный манер сначала в одну щеку, потом в другую, едва касаясь губами. –Решила проверить выдержку бедных мужиков?
–Исключительно твою, Максимушка, – парирую насмешливо, следуя за ним в клуб.
–А ты еще не поняла? Я как в танке, -подмигнув, открывает он дверь, пропуская меня вперед.
–Да неужели,– высокомерно закатываю глаза.
–Ну, а че мне дергаться? Рано или поздно и до секса дойдет. Я терпеливый. –так же высокомерно заявляет он. Поскольку я уже привыкла к его манерам, то не удивляюсь.
–Самоуверенный,– парирую с усмешкой.
–Объективный,– ухмыляется он, и от этой дерзкой ухмылки даже у меня дух захватывает.
Ну, до чего красив засранец!
Поскольку мы как раз вошли в клуб, нашу пикировку на этом пришлось закончить.
Макс берет меня за руку и уверенно лавирует меж извивающимися телами танцующих. Я почему-то думала, что мы направляемся к бару, но каково же было мое удивление, когда Пластинин повел меня к ВИП-зоне, где нас ждала немаленькая компания, состоящая преимущественно из золотой молодежи, если судить по шмоткам и манере поведения. Все же мажоры – это обособленная каста и отличить их от простых ребят не сложно.
На наш приход никто не обратил особого внимания. Каждый был занят своим делом: кто-то торчал в телефоне, потягивая коктейль, кто-то о чем-то увлеченно разговаривал, кто-то предавался разврату или просто пьянству. Лишь когда мы сели на диван, некоторые оторвались от своих занятий и с интересом скользнули по мне взглядом. Макс познакомил меня с сидящими рядом ребятами, имена которых я тут же благополучно забыла, кроме одного, принадлежащего качку в кепке.
Его звали Артем и в то время, как все развлекались, он с аппетитом уминал стейк, краем уха слушая сидящую рядом девицу. Когда нас познакомили, он лишь кивнул. Мне он показался забавным, и я улыбнулась, на него же моя улыбка подействовала странным образом, он сдвинул свою кепку и начал пристально в меня вглядываться, словно я какой-то экспонат в музее, в подлинности которого он очень сомневается.
–Эй, слышь, – обратился он ко мне в развязной, до боли знакомой манере. – Где-то я тебя, кажется, видел.
–Ну, покрестись, может, отпустит, – съязвила я холодно, взбешенная пренебрежительным тоном.
–А ты типа дерзкая, да? – с издёвкой произнес он.
–А тебе типа до*баться не до кого? Так ты не на ту напал, мальчик.
–Слышь, ты полегче будь, а то доп*здишься и мальчик у тебя во рту не поместится, – процедил этот качок мне на ухо и поднялся, чтобы уйти. Я же пребывала в шоке от такого знакомства.
–Тёма, ты куда? – спросила девушка, которая сидела с ним рядом.
–Домой, родаки с друзьями тут гуляют, не хочу светиться, – отозвался он и покинул нашу компанию.
–Дегенерат! –разъяренно выплюнула я, повернувшись к Максу, не в силах сдержать эмоции. Все это время Пластинин разговаривал с каким-то хипстером, поэтому обмен любезностей с Артёмом пропустил.
–Ты про кого?– нахмурился он.
–Да про Артёма этого. Он твой друг?
–Нет, вообще первый раз его вижу, залетный какой-то. А что случилось?
–Ничего. Просто не понравился он мне, – отмахнулась я, чувствуя, как гнев начал потихонечку утихать.
–Это опасно, – прокомментировал Макс и подозвал официанта.
–В смысле?
–Ну, Гельмс тебе тоже по нраву не пришлась, и теперь огребает. – пояснил он со смешком. –Что будешь пить?
–Мохито. – сделала я заказ и вернулась к нашей теме, – Гельмс огребает за дело, а не просто так.
–В этом я даже не сомневаюсь. Но чем дальше мы портим ей жизнь, тем больше мне интересно, что же такого сделала глупышка Гельмс, что Яночка так возненавидела ее? – как бы между прочим поинтересовался он, но хищный взгляд выдавал, что Платинин всерьез занят этим вопросом и непременно докопается до сути, поэтому необходимо было ответить так, чтобы не вызывать подозрений и излишний интерес, поскольку объяснять все нюансы наших взаимоотношений с Гельмс хотелось меньше всего.
–Из-за нее я провалила вступительный экзамен по истории хореографии, – призналась я с тяжелым вздохом для убедительности, как только меня осенила идея повесить на Гельмс косяк той блондинки, из-за которой я осталась в пролете, хотя в сравнение с тем, на что способна Лерочка, это сущий пустяк. Но мне было проще и выгоднее выставить нашу ситуацию именно в таком свете, чем рассказывать, что мы достаточно близко общались, а также вплетать сюда Гладышева и иже с ним. Это все слишком личное, а с Пластининым необходимо сохранять дистанцию. Мутный он тип, опасный – это за версту ощущается.
–Вот так прикол! – захохотал он в конце моего рассказа про один из самых кошмарных дней моей жизни, вызывая в душе ярость и желание послать куда подальше.
–И что тут смешного?– едва сдерживая себя, процедила я.
–Не злись. Я просто не ожидал, что ты можешь быть такой… простодушной, – помедлив, ответил Макс, осторожно подбирая слова, но я знала, что он едва сдерживает хохот. Эта реакция задевала до глубины души, потому что смеялся Пластинин над той девчонкой, которую я заперла глубоко внутри себя. Смеялся надо мной настоящей: без всей этой шелухи, масок и горького опыта. И меня рвало на части от желания убивать за эту девочку, запертую в недрах души, защищать ее любыми способами. Хотелось, чтобы все они, причастные к ее заточению, дорого заплатили за то, что обижали ее, принимая наивность и простодушие за слабость. Заплатили за то, что превратили ее в такую же испорченную, прожженную, адову суку, как они все.
Не знаю, каких бы пределов достигла моя злость и чтобы я сделала, если бы не принесли заказ. Приход официанта немного привел меня в чувство, и я взяла себя в руки. Даже стало смешно и в тоже время досадно. Вновь эта проклятая импульсивность, из-за которой еще чуть-чуть и я бы наделала глупостей. Но глоток мохито остужает мой пыл, и усмехнувшись, я задумчиво произношу:
–Я могу быть разной.
–Это я уже понял, что и бесит дико с одной стороны, а с другой- интригует не слабо. – ухмыльнулся он и пригубил виски, глядя мне прямо в глаза так, словно решал что-то для себя.
–И что это значит? – уточнила я, приподняв бровь, обводя кончиком указательного пальца край бокала.
–Картинка не складывается в отношении тебя, Яночка. А я так не люблю. – резюмировал он, медленно приближаясь, заправляя мне за ухо прядь волос, слегка касаясь щеки, отчего мурашки пошли по коже. Я не отстранилась, напротив – подалась навстречу. Между нами вновь начал сгущаться воздух, а атмосфера накаляться. Взгляд Пластинина гипнотизировал, а с ума сводящие губы искушали попробовать их на вкус. Этот мужчина своей чувственной красотой и бешеной сексуальной энергетикой манил, притягивал к себе магнитом. Хотелось окунуться в этот сумасшедший поток энергии, что исходил от него. Пластинин был из тех людей, которые кайфуют от каждого мгновения своей жизни, смакуют его, занимаются с ним сексом и получают дикое удовлетворение от всего, что делают. Это влекло, хотелось словить поток эндорфинов, что он излучал. Эти игры с ним были подобны тому, как если бы мне впрыснули шампанское прямо в кровь. Он пьянил своей греховной сладострастностью, вызывая похотливые мыслишки и желания. Но вся соль была в том, что мне нравилось то, кем я себя ощущаю рядом с ним. Я любила свою уверенность, свою силу и неуязвимость, которые возникали каждый раз при встрече с Пластининым. С ним мы были на равных, в то время, как с Гладышевым я становилась беззащитной, обнаженной во всех смыслах. И как не старалась, как не заковывала себя в броню, как не закрывалась, он точно знал, как одним взглядом раздеть меня догола и оставить нагой у позорного столба умирать от боли и унижения.
Мысли о Гладышеве, как ушат холодной воды в один момент вырубают всякие порывы в сторону Пластинина, в голове рассеивается дурман, и влечение вдруг преобразуется в омерзение к себе и Максу, что доводит до дикой ярости. Какого вообще черта?
Катись, Гладышев! Вали из меня на хрен!
–Сочувствую, -подмигнула я, вспомнив о теме нашего разговора, и отстранилась. – В женщине ведь должна быть загадка.
Макс усмехнулся и отсалютовал мне бокалом. Мы выпили. Алкоголь начал гулять по крови, я почувствовала прилив энергии и стала двигаться под музыку, погружаясь в совершенно иной мир, где нет места печали, грусти и скуке. Краски стали ярче, музыка мелодичнее, вкус мохито насыщенней. С каждым глотком меня уносило все дальше и дальше, а когда принесли кальян, и я сделала затяжку, вообще поплыла. Мне казалось, что клуб закачался, все затянуло каким-то туманом, но стало так хорошо, что я едва ли могла сидеть на месте.
–Что-то тебя быстро развезло,– заметил Пластинин с улыбкой, я же блаженно улыбнулась в ответ. Вот теперь все было замечательно, хотелось веселиться, танцевать и главное – ни о чем не думать.
–Кстати, ты мне так и не сказал, что там у тебя за новости, -вспомнила я каким-то неведомым образом про причину сей встречи.
–А-а. Ну, все – Гельмс отстранили от участия в постановке, и порчу инвентаря на нее кинули. Так что теперь наша девочка в жопе, – сообщил Макс будничным тоном, допивая свой виски.
–Че реально?– едва ли не завизжала я от восторга.
–Конечно, реально. Как дважды два,– закатил глаза Макс.
–Не думаю, что это было бы так просто какому-нибудь Васе Пупкину, – заметила я с хитрой улыбкой, решив потешить самолюбие Пластинина, хотя, в общем-то, это не лесть, а чистая правда. У этого парня в универе действительно было какое-то особое положение, которым он беззастенчиво пользовался.
–Понятное дело,– хмыкнул он самодовольно.
–Мне не совсем.
–Ну, будешь учиться и узнаешь все тонкости нашей кухни. Если коротко, то без меня многие вопросы не решаются.
–М-м, как мне повезло, однако, – протянула я со смешком.
–Можно и так сказать, -отозвался он с загадочной улыбкой.
–Тогда надо заказать шампанское, отметить мою удачу и очередной провал Гельмс, – предложила я, откинувшись на спинку кожаного дивана. Пластинин подозвал официанта и сделал заказ, а затем последовал моему примеру и развалился, полулежа, на диване.
– Чего ты, в конечном счете, добиваешься? Или тебе в кайф пакостить по лайту?– повернулся Макс ко мне, заглядывая в лицо. Он был настолько близко, что я ощущала кожей его горячее дыхание и крепкое тело, но дискомфорта не испытывала. Мне вообще было на все пофиг. От лежачего положения я плыла, мигание разноцветных огоньков дезориентировало и мне все виделось сквозь какую-то призму, словно я вроде бы и тут, но в тоже время где-то далеко.
–Хочу, чтобы она стала изгоем. Чтобы она боялась нос показывать в универе, чтобы как крыса бегала по задворкам, только бы ни с кем не встретится. Хочу, чтобы ее вышвырнули к чертям с позором.
–Так это можно хоть сейчас устроить. Пару слов нужным людям и твою Лерочку размажут, как дерьмо по унитазу. – сообщил он так, словно мы говорили о погоде. Мне было удивительно, что ему абсолютно наплевать, что возможно он портит жизнь хорошему человеку. Но скользнувшая в следующее мгновение по моему бедру горячая ладонь свела всякое удивление на «нет». У этого испорченного засранца был свой интерес, который я не прочь использовать. Как говорится: для умной женщины мужчина – не проблема, а решение. Поэтому я делала вид, что не замечаю его вольности. Необходимо поощрять в мужчине желание угодить.
–Тебе стоит только сказать «фас», – шепнул он провокационно, касаясь губами моей шее, продвигаясь рукой все выше, переходя на внутреннюю поверхность бедра. Это было волнующе и горячо, мое тело откликалось на его прикосновения, но в тоже время какой-то внутренний барьер не давал преступить черту. Поэтому я перехватила его руку, когда она скользнула под платье.
–Хочу сама увидеть, как это будет и от души насладится зрелищем, – шепнула я в ответ и демонстративно убрала его руку.
–Плохая девочка, – шутливо пожурил меня Пластинин и вручил бокал с шампанским. – На брудершафт?
–Ты не в танке, Макс, ты и есть танк, – хохотнула я, качая головой. Надо признаться, от его предложения я растерялась и не знала, что нужно сделать, а точнее, чего хочу. Мне было не по себе, и в тоже время, бес внутри меня подначивал -попробовать, Гладышев-то сейчас вряд ли заморачивается, а почему я не могу? Могу!
Мы с Максом скрестили руки и, глядя друг другу в глаза, залпом осушили бокалы. Выдохнули, и время словно замерло, когда Пластинин перевел шальной взгляд на мои губы. У меня внутри все оборвалось, когда он, словно в замедленной съемке начал приближаться. Сердце заколотилось, как бешеное, адреналин начал зашкаливать, меня затрясло, губы начало покалывать. Несмотря на то, что я была пьяна, я четко понимала, что сейчас произойдет что-то непоправимое, и как прежде уже не будет. Если на Новый год все произошло спонтанно и можно сказать, насильно, то теперь я почти осознанно иду на этот шаг. Смогу ли сделать его, а главное – хочу ли? Не знаю. Но чего мне действительно хочется, так это двигаться дальше, а для этого нужно делать шаги, пусть даже неправильные. Главное – шагать, бежать без оглядки от того, кто не дает дышать, от того, кто словно гвоздями прибил мое сердце к своему образу, а потом отодрал с мясом и выбросил без жалости и сомнений. От того, кто сейчас целует другую женщину и делает с ней все то же, что когда-то делал со мной.
Боль прошивает насквозь и во мне поднимается какое-то темное, яростное чувство. Я сама подаюсь навстречу Пластинину. Впиваюсь в его сочные губы, зарываюсь пальцами в короткие волосы на затылке. Язык опаляет вкус мятной жвачки, а перед глазами вспыхивает другое лицо. И я позволяю себе слабость, представляя, что это язык Гладышева касается моего, что это он жадно имеет мой рот, посасывая губы, лаская языком, что это его рука скользит по моей обнаженной спине, а другая по бедру все выше и выше. Это он целует мою шею, гладит грудь. Его пальцы касаются кружева моих трусиков. Меня пронзает волна возбуждения. Открываю глаза, все плывет, а я словно горю. Тону в этой грязи из похоти, разврата, бесстыдства и полной потери контроля. Развожу слегка ноги, позволяя ему ласкать себя через трусики. Он подминает меня под себя, чувствую бедром его возбуждение, и прикусываю его кожу, но тут же морщусь, ощутив резкий запах не Гладышевского парфюма.
–Моя сладкая девочка, – врывается в мои фантазии НЕ его голос, и у меня словно врубается кнопка «стоп». По разгоряченному телу проходит неприятный холодок. Вижу черную макушку сквозь марево дыма и пьяный угар, и такая паника накатывает. Хочется заорать дурниной на весь клуб «не твоя, не твоя, не твоя!». Я резко отталкиваю Макса от себя и начинаю ошалело оглядываться. Рядом с нами еще одна парочка уже вовсю трахается. Девушка в такт музыки скачет верхом на парне. Я с ужасом смотрю на них, а к горлу подкатывает тошнота. Девица заметив мой пристальный взгляд, облизывает губы и подмигивает с пьяной ухмылкой.
Макс за шею притягивает меня к себе в попытке поцеловать, я уворачиваюсь.
–Детка, решила поиграть в недотрогу?– смеется он, мигающие огни искажают его лицо, и оно становится похожим на жуткую гримасу.
–Отвали, – упираюсь я, когда он грубо припечатывает меня к спинке дивана и начинает целовать. Я вяло сопротивляюсь, тело, будто ватное и у меня нет сил, чтобы что-то сделать. Пластинин только смеется, думая, что мне нравится погрубее, а потом, схватив за волосы, так что у меня от боли к глазам подступают слезы, впивается жестким поцелуем мне в губы. Но я тут же со всей дури вонзаю зубы в его губу, ощущая металлический привкус его крови. Он как ошпаренный отпихивает меня от себя и смотрит диким взглядом, прижимая пальцы к окровавленному рту.
–Че, упоролась совсем?!– рычит он.
Я показываю ему «фак» и брезгливо вытираю рот. Хватаю сумочку и поднимаюсь, чтобы уйти. Меня ведет в сторону, но я изо всех сил пытаюсь сохранить равновесие.
–Куда собралась? – хватает меня за руку Пластинин и дергает на себя, что доводит до бешенства.
–Отвали, Макс!– бросаю ему, вырывая руку, и спешу к выходу.
– Токарева, какого хрена вообще? – вновь перехватывает он меня, но я уже ничего не соображаю, паника захлестывает, и я со всего размаха влепляю ему пощечину. Голова Пластинина дергается, он ошарашенно смотрит на меня несколько секунд, а потом я вижу, как в его глазах разгорается пекло.
–Ты охренела? – орет, надвигаясь на меня, хватая за плечи. Моя истерика достигает апогея, и я начинаю ни с того, ни сего хохотать. Заливисто, громко, до слез и икоты.
Пластинин смотрит на меня, как на умалишенную, а я именно такая и есть. Умалишенная и пьяная вдрызг.
–Спокойствие, Максик, только спокойствие! Ты же терпеливый, – смеясь, выдаю я заплетающимся языком. Пластинин же ели сдерживает бешенство, отголоски которого бушуют в его глазах. О, как же я его понимаю! Я бы сама себя прикончила за этот кретинизм, но увы, не страдаю склонностью к суициду.
–Яночка, попытки поточить об меня коготки могут закончиться тем, что ты останешься без них вовсе. Так что завязывай быть сукой. Со мной эти игры не пройдут, – с улыбкой произносит Пластинин, но холодный взгляд сводит на нет всякое подобие на дружелюбность.
– Угрожаешь мне?
–Предупреждаю по-дружески, не просто же так на брудершафт пили, – снисходительно поясняет он и прежде, чем уйти, бросает напоследок, – Подумай об этом на досуге.
Мне хочется послать его туда, откуда не возвращаются, но он растворяется в толпе. Я же чувствую и облегчение, и разочарование. Что я натворила? Как вообще дошло до этого? Что я за идиотка – то такая?!
С таким внутренним раздраем бреду в дамскую комнату, где какое-то время просто таращусь на себя в зеркало. Макияж немного потек, взгляд плывущий, пьяный, но мысли уже не такие спутанные. Постепенно успокаиваюсь, и решаю, что надо сгладить ситуацию и успокоить Пластининского зверя, иначе это выйдет боком. А что может быть хуже уязвленного мужского самолюбия?!
Приведя себя в порядок, собираюсь с силами и возвращаюсь обратно. Бесстыжая парочка, слава богу, куда-то делась, вообще компания заметно поредела, что порадовало бы, если бы Пластинин тоже не исчез.
–Не знаешь, где Макс? – спросила я у девушки, которая сидела недалеко от нас.
–Танцует, конечно же, – усмехнулась она и кивнула в сторону танцпола.
Я проследила за ее взглядом и сразу же увидела Пластинина, вокруг которого образовался восторженный круг зрителей. Он был в своей стихии, он был ее богом. Даже обдолбыши, которых мало, что должно было интересовать в таком состояние, смотрели на него, открыв рот. Он был невероятен, как в танцевальном классе, так и здесь – в клубе. Как говорится – талант не пропьешь. И этот талант вызывал трепет и дикий восторг. Я в который раз убедилась, что мне нереально повезло. Тренироваться, учиться у такого профи – это настоящая удача. Лерочка в плюсах знакомства с Максом имеет второстепенное значение, а вот профессиональный опыт и поддержка – это нехилое подспорье в будущем, так что надо быть умнее и действовать осторожно. Пока я об этом размышляла, рядом с Максом нарисовалась какая-то девица, и они начали танцевать в паре.
Я наполнила бокал шампанским и стала наблюдать, потягивая игристый напиток. То, что происходило между Пластининым и его партнершей, было горячо. Казалось, между ними искрил даже воздух. Дикая энергетика, бешеное притяжение, секс в каждом взгляде и движение. Они завораживали, заводили так, что у меня каждый раз внутри что-то обрывалось, когда Макс резко притягивал девушку к себе и проделывал с ней все те невероятные вещи, что он умеет. Экстаз же на лице девушке красноречивее всех слов говорил о том, как она кайфует в его руках. Она смотрела на него призывным взглядом, терлась об него, как свихнувшаяся от похоти сучка. Мне казалось, что я даже слышу ее крик «трахни меня!». Впрочем, меня совсем не удивляло, что девочка потекла. Этот парень способен довести до оргазма своим мастерством.
Я усмехнулась, а в следующую секунду, Пластинин взглянул прямо на меня, будто все это время знал, что я наблюдаю за ним. Я пригубила шампанское, не отводя взгляда, а он притянул девицу к себе и начал с чувством целовать, не прерывая наш зрительный контакт.
Это было неожиданно и неприятно. Стало не по себе от такой мальчишеской выходки, но я ничем не выдала своего смятения, напротив – улыбнулась и спокойно допила шампанское, наблюдая за ними.
Ну, что ж, мне только на руку, что он потешил свое уязвленное самолюбие подобным образом. Конечно, не сказать, что я в восторге от такого поворота событий, но однозначно переживу эту мелкую месть. Хуже, если бы он решил отыграться через учебу.
Наверное, на сегодня с меня достаточно «веселья», но я зачем-то наполняю бокал вновь и начинаю методично напиваться, сверля невидящим взглядом куралесящую толпу.
На душе пусто, и хочется плакать. Впервые с того дня, как Гладышев бросил меня, я позволяю себе думать об этом. Впервые так остро ощущаю свое одиночество и пустоту. Как бы я не старалась ее заполнить, все не то без него. Ни в чем нет радости. Не ощущаю ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Все тлен и серость. Не живу, существую. Но и с ним разве была я счастливой?
Смахиваю слезы, допиваю оставшееся на донышке шампанское и, подхватив сумочку, качаясь из стороны в сторону, осторожно продвигаюсь к выходу, где меня ждет главный сюрприз.
Вы верите в судьбу? Я как-то никогда раньше всерьез о ней не задумывалась, но каждый раз эта непостижимая инстанция дает о себе знать, словно смеется надо мной, приговаривая: «Ну, что, девочка, познакомимся?». Вот и сейчас вновь показала свое лицо, когда я подошла к лестнице. Сердце у меня упало в тот же миг, как кинула взгляд на поднимающуюся парочку. Даже не вглядываясь, поняла, что это Гладышев.
У меня потемнело в глазах, все выпитое шампанское разом ударило в голову. Воздух стал каким-то пересушенным, горячим настолько, что обжег легкие, когда заметила рядом с Олегом высокую блондинку.
Увидела и застыла, не моргая, не отводя горящего взгляда. На вид этой женщине можно было дать стопроцентный тридцатник, несмотря на все ухищрения. Лицо, что как говорится «с иголочки». Похоже, гиалуроночку тетя очень уважает. Шаблонный контурный фейс с накаченными губами, выраженными скулами и ушитым носом. Все это выглядело, конечно же, очень аккуратно, но все равно далеким от естественности. По типажу эта женщина напоминала Гладышевскую жену- такая же кукла Барби. Оказывается, ему больше по вкусу тощие блондинки с накаченными буферами. Интересно. И опять я не вписываюсь ни в его привычки, ни во вкусы. Но все же эта стареющая мукла мне не конкурент.
Что ты в ней нашел, Гладышев? Какого хрена притащил ее к своим друзьям? Какого она держит тебя под руку? Какого вообще, если ты «любыми путями и способами» собрался вернуть меня? Или это и есть твои способы? – орет мое сердце, надрываясь.
Но вцепившись в перила, я ничем не выдаю свою боль. Просто жду, пока они поднимаются по лестнице, о чем –то перешептываясь, не замечая меня. Внутри бушует ураган, агония рвет душу на ошметки. Меня трясет, как в лихорадке. Но когда наши с Гладышевым взгляды встречаются, что-то во мне щелкает, и становится смешно над всей этой ситуацией. Мысли, видимо, все же материальны. Хотела встретить их с Мариночкой, получите и распишитесь. Наряжалась, значит, не зря.
–Чайка?– изумляется Олег, прошивая меня насквозь своим взглядом. – Что ты здесь делаешь?– нахмурился он, оглядев мой наряд.
–Цепляю мужиков, конечно же. Что еще я могу делать?-выдаю со смешком, зная, что он взбесится.
И точно: сжал челюсти, отчего желваки заходили ходуном, лицо побледнело от гнева, а глаза загорелись дьявольским огнем. Мне это понравилось, и я решила пойти еще дальше и переключилась на Мариночку, которая непонимающе таращилась то на меня, то на Олега.
–Вижу, у вас не получилось «отметить, как следует», – пропела ядовито.
–Олег, кто это?– изумленно спрашивает Барби, кинув на меня презрительный взгляд. О, нет, курица, не выйдет!
–Я тут вообще-то, тетя, или тебя хорошим манерам не учили?– издевательски произношу я, с наслаждением наблюдая, как вытянулось лицо блондинки.
–Угомонись сейчас же!– рычит Гладышев.
–С чего –это? Разве не ты пару часов назад втирал мне, как я тебе небезразлична, пока она обрывала телефон? Или что, протрезвел? – процедила я, больше не сдерживая свою ярость.
–Что?– воскликнула ошарашенно Марина.
–Что слышала, дорогуша. Не хочу тебя разочаровывать, но рядом с тобой первостатейный козел. И пока ты там готовила ему «сюрприз», он чуть не трахнул меня в туалете, а после уверял, что ты – ничего незначащий эпизод в череде бесконечных сред и пятниц. Верно, милый? – насмешливо высказалась я, глядя Гладышеву в глаза, зная, что мне конец, но было уже все равно.
Хотя, когда в следующую секунду, он в два шага преодолел разделяющие нас ступени, и грубо схватив за руку, потащил вниз, не слишком заботясь, что я едва ноги переставляю, стало по-настоящему страшно.
Марина же, как стояла, с открытым ртом, так и осталась стоять, провожая нас шокированным взглядом.
Меня это не на шутку развеселило. Сказывались нервы и алкоголь. Я захохотала и всю дорогу, пока Гладышев тащил меня к выходу из клуба, заливалась диким хохотом, наплевав на последствия своих выходок. Меня душила боль, ярость, ревность и злорадство. Да, я, как идиотка радовалась, что он бросил свою бабенку посреди клуба без объяснений.
Но оказалось, рано ликовать.
Когда Гладышев выволок меня из душного, прокуренного помещения на свежий воздух, меня окончательно развезло, и ноги перестали держать, не говоря уже о том, чтобы поспевать за этим придурком. Но ему было плевать на мое состояние, он не сбавлял темп, пока я не подвернула ногу.
–Что ты творишь, идиот?!– закричала я, едва ли не плача от боли. Но он даже не стал слушать, резко подхватил на руки.
–Задницу прикрой и не ори, не привлекай внимание!– рявкнул и понес к припаркованному неподалеку мерседесу, из которого сразу же выскочил водитель и без лишних слов открыл заднюю дверь. Гладышев бесцеремонно затолкал меня в салон.
–Сиди тихо и не дергайся!– процедил он дрожащим от гнева голосом, прожигая меня бешеным взглядом.
– Ага, щас! Я не собираюсь тратить свое время на то, чтобы ждать, пока ты утешишь эту белобрысую курицу! – прошипела я, не менее взбешенная его порывом объясниться со своей Мариночкой, в то время, как меня можно, словно мешок с картошкой закинуть в машину. Нет, так не пойдет!
Я оттолкнула его и попыталась вылезти, но Гладышев тут же затолкал обратно, скрутил мне руки и, придавив своим телом, закрыл дверь. Стукнул по перегородке, отделяющей нас от водителя, и машина тронулась с места.
Он сжимал меня в своих руках так сильно, что я едва ли могла вздохнуть. Но вместо того, чтобы дать этому психопату по башке, я, как съехавшая с катушек маньячка, наслаждалась его близостью. Уткнувшись в его грудь, вдыхала родной аромат и едва ли не рыдала. И ненавидела себя за это, убить хотела. Ломала себя, шепча: «Идиотка, да очнись ты уже!».
–О, ты решил не заморачиваться из-за Мариночки? Правильно, она не стоит твоего внимания, – все же насмешливо произнесла я, отталкивая его, прожигая взглядом полным бессильной злобы, сгорая от ревности. Гладышев сильнее сжал мои руки, причиняя боль, но меня это только распаляло. -Где ты вообще откопал это ископаемое? Или тебя потянуло на мясцо не первой свежести? Она же никакая: блеклая, тощая, благо, сиськи накачала, а то и вовсе взглянуть не на что. Удивляюсь, как у тебя еще встает на эту костлявую, силиконовую старуху. Даже обидно, что ты так резко снизил планку…
–Молчи! Молчи, не выводи меня! – цедит он с искаженным от ярости лицом, но я уже не в силах была остановиться. Мне хотелось выплеснуть свою боль, свое отчаянье, свою обиду. Все, через что он заставил меня пройти.
–Не смей, затыкать мне рот! Это ты притащил меня сюда, ты все это начал. Я тебя не просила! Думаешь, будешь по-прежнему вытирать об меня ноги? Думаешь, можно с ноги мою дверь вышибать? Думаешь, у тебя есть какое –то право так себя вести? Хрен ты угадал! – заорала я, давясь слезами.
–А я и не собираюсь гадать, Чайка. Ты моя, пока я не решу иначе! И хоть истери, хоть головой бейся, этот факт не измениться, мы оба знаем, – произнес он спокойно, без тени самодовольства, вызывая у меня горечь и тупую боль. Я вдруг в момент сдулась, как воздушный шарик, броня слетела, оставляя меня беззащитной, оголенной и уставшей.
–Если бы Гладышев было так просто, и ты все решал, я бы отдала что угодно, только бы ты щелкнул пальцами и сказал: «Все, свободна!». Но соль в том, что как я тебе уже говорила, чувствами нельзя управлять, хотя правда твоя – их можно похоронить глубоко- глубоко в себе. И я похоронила. Пока ты там развлекался, я свою любовь к тебе живой закапывала, понимаешь?! А сейчас ты появляешься, как ни в чем не бывало и словно бульдозер копаешься в моей душе, будто она неживая. Что ты хочешь там отыскать? Думаешь что-то к тебе осталось, кроме ненависти? Что тебе от меня надо, Олег? Я тебе все отдала, что могла! Все! А ты швырнул мне это в лицо, а теперь ждешь, что я предложу повторно? – вопрошала я, не замечая слез.
Гладышев смотрел на меня странным взглядом, словно моя боль – это его боль. А потом протянул руку и осторожно, кончиками пальцев вытер влагу с моих щек.
– Неужели ты меня так сильно любила, малыш? – прошептал задумчиво, словно сам себе, нежно скользя пальцами по моему лицу.
–Не знаю, сильно или слабо. Мера любви – любовь без меры. Но сейчас, это не любовь, Олег! – качаю головой, сглатывая слезы, едва дыша от его прикосновений.
–Тогда почему ты плачешь, Янка? – спросил с легкой усмешкой на губах, зная, что вру.
–Потому что не хватает сил…. Но я больше так не хочу. Не хочу умирать от боли, – признаюсь, наплевав на все.
–Так больше и не будет. Я все исправлю, малыш!– обхватив ладонями мое лицо, притягивает к себе и губами собирает мои слезы, доводя до истерики. – Все будет по-другому,– шепчет он горячо прямо в губы, а после захватывает их в плен в томительном, чувственном поцелуе, сводя меня с ума, лишая воли, ломая все мои барьеры. Душу из меня высасывая, по каплям осушая. И это было так больно, так адски, невыносимо больно, и в тоже время сладко до дрожи, до сумасшедшего биения сердца. Я умирала в его объятиях и в них же воскресала. Я вновь отдавала всю себя, и в этом было мое глупое счастье. Дышать с ним в унисон, ощущать его вкус, его запах, прикосновения его рук, слышать его искушающий шепот, которому я без борьбы сдавалась, уверяя себя, что всего лишь раз, последний раз, а потом я смогу, у меня хватит сил. Наивная, слабовольная идиотка! – мой неутешительный диагноз, который с каждым Гладышевским прикосновением подтверждался, но не хватало у меня воли оттолкнуть, как не старалась воскрешать в памяти все унижения. Казалось, чем больше я вспоминаю, тем больше у меня потребность в нем таком – ласковом, нежном, заботливом.
А в это мгновение Гладышев был именно такой, несмотря на бешеную страсть, что всегда между нами вспыхивала.
Не знаю, как я оказалась верхом на нем, было уже все неважно. Я с упоением целовала любимые губы, как одержимая, свихнувшаяся, слетевшая с катушек покрывала поцелуями родное лицо. Зацеловывая каждую черту, чтобы каждой клеткой убедится, что это не очередная иллюзия. Что это именно он –мое проклятье, моя жизнь, моя душа.
Гладышев обхватывает меня за шею и отстраняет, смотрит мне в глаза несколько секунд, опаляя кожу рваным дыханием, а я уплываю куда-то от его взгляда. Дрожу, а слезы текут по щекам.
–Ненавижу, – шепчу, слизывая их с губ.
– Неправда. Ты меня любишь, а я не могу без тебя,– признается он и притягивает к себе.
– Так не можешь, что нашел замену, что не успел со мной попрощаться, как кинулся к ней?– выдыхаю с горькой усмешкой, хотя понимаю, что это не главная наша проблема, но рана слишком свежа, чтобы молча терпеть боль.
–Я не искал тебе замену. Просто пытался двигаться дальше…,– тяжело сглотнув, тихо произносит он.
–Так и двигался бы дальше с ней, в ней, в ком и с кем угодно, дальше- дальше -дальше!– перебиваю, захлебываясь слезами, пытаясь вырваться, но он сжимает мою шею крепче, заставляя смотреть ему в глаза.
–Не получается без тебя, понимаешь?! А с Мариной все кончено, мы просто приехали отметить сделку.
–Какая она понимающая. Глупо такую женщину упускать.
–Ты – единственная, кого я не хочу упустить.
–Ты уже упустил, Гладышев!
–Прости меня! За все прости. Думаешь, я тебя не понимаю? Думаешь, не знаю, как тебе больно, любимая, как плохо?
–Не знаешь! Ни черта ты не знаешь! – вскричала я, ударяя его по груди, сломанная этим «любимая». Сколько я его ждала? Сколько? За что такое издевательство? Что ты творишь, скотина такая?! За что измываешься надо мной, ведь без ножа по живому режешь, насилуешь мою душу!
–Хотел бы не знать, малыш. Хотел бы не чувствовать…
–Замолчи! – цежу дрожащим от урагана эмоций голосом, закрывая Гладышеву рот ладонью. Сжимая так, чтобы свело от боли, чтобы ни один звук не вырвался. –Не смей даже! Не говори о любви. От тебя слова любви слышатся как ругань. Это твои чувства: наговорить меня дерьма, самому же поверить в него, а потом чуть ли не изнасиловать? Или может, как шлюху затолкать в машину и оттрахать на заднем сидении? Это твоя любовь, Гладышев? Так ты собираешься исправлять что-то, утопив меня в очередной канаве с грязью? Так я уже наглоталась этой грязи столько, что тебе и не снилось! Ты знаешь, сколько мне лет? Мне восемнадцать! В моем возрасте девочки не должны даже знать, что подобное уродство в мире существует. Не должны! Ты хотел бы, чтобы твою доченьку выкупали в таких помоях? Хотел бы?– ору, прожигая яростным взглядом. Гладышев отводит свой, что вызывает у меня смех.
–Вот тебе и ответ, Олеженька! Свое родное жалко, а меня –то че? Можно и в расход пустить, раз плоть требует. Нельзя себе ни в чем отказывать, да?!– сказав это, силы покидают меня. Сползаю с его коленей, утыкаюсь в ладони и рвано дышу, изо всех сил сдерживая слезы. Так плохо мне не было никогда в жизни. Я запуталась. Сердце хочет одно, разум другое, гордость требует третье. И какой выбор не сделай, лучше мне не станет.
Гладышев молчит, пока я выплакиваю все, что там еще в душе осталось нарывом.
– Ян, я понимаю, гордость, самолюбие требуют, но ты себя-то зачем изводишь? – раздается его голос спустя какое-то время.
–А ты не строй из себя заботливого! Не заметила в тебе сочувствия, когда ты меня из квартиры выставил, и после, когда вещал, что смысла не видишь, – огрызаюсь, размазывая тушь по лицу.– А кстати, сейчас что? Ты его вдруг увидел?
–В том и дело, малыш, что без тебя я перестал вообще в чем-то находить смысл.
–Твои проблемы. – коротко бросила я, отворачиваясь к окну, устало прислоняясь разгоряченным лбом к холодному стеклу.
–Мои, – согласился он. – А я привык их решать.
–А я по-человечески прошу тебя, оставь меня в покое! Не мучай, пожалуйста! Уйди, забудь! Даже у камня есть сердце. А у тебя есть оно, Гладышев? Если есть, то ты надо мной сжалишься. Заметь, я не любви твоей прошу, я прошу жалости!
–Глупышка. Ты думаешь, я поверю в эти бразильские мотивы? – засмеялся он. – Ты просишь жалости, Чайка? Нет, ты пытаешься обмануть и себя и меня. Ты душу мою хочешь наизнанку вывернуть, нервы мои на свой пальчик накручивать. Хочешь, чтобы я в соплях перед тобой на коленях стоял.
–А что, Олеженька, тебе западло, ради «любимой» -то? – насмешливо интересуюсь.
– Нет, не «западло». Просто не понимаю, ради чего ты хочешь воевать? Ну, потешишь свое самолюбие, а что дальше? Это сделает тебя счастливой? –с изрядной долей снисхождения рассуждал он, словно я капризный ребенок.
–Меня сделает счастливой твое исчезновение из моей жизни, – процедила я.
–Я тебе вот, что скажу, Ян, – тяжело вздохнув, подвел он итог, устав ходить вокруг да около, – Я привык добиваться своего, пробиваясь сквозь стены. Я профессионал в вопросах борьбы. И со временем я добьюсь, чтобы твоя гордость замолчала.
–Только сделай одолжение, отложи свои захватнические планы на пару недель, у меня поступление. Не сворачивай мне кровь в этот период, иначе я за себя не ручаюсь. Вот поступлю, а там- хоть трава не расти, – попросила я, устав от споров, от этих разговоров, которые все равно ни к чему не приведут. Я была опустошена морально, да и физически тоже. Голова начала жутко болеть, желудок сводило от тошноты, руки тряслись. Хотелось лишь одного- забраться в свою постель и уснуть, не думая ни о чем.
Гладышев, услышав мою просьбу, начал смеяться, но у меня уже не было сил реагировать на что-то.
–А что если не поступишь? – спросил он вдруг.
–Типун тебе на язык! -отрезала я, потому что такую перспективу даже представить страшно. Это будет апокалипсис.
–И все же? – допытывался он.
–Выпрыгну в окно. – отозвалась я с тяжелым вздохом.
–Что, все так серьезно? – хохотнул он, что меня взбесило.
–А ты как думаешь? Речь о моем будущем! Поэтому не смей передо мной появляться! – наказала я, сверля его взглядом полным угрозы, что, конечно же, не произвело на него никакого впечатления. Лишь повеселило. И он, улыбнувшись, кивнул. Мне этого было достаточно, чтобы хоть немного успокоится.
–Отвези меня домой, – попросила я, откинувшись на спинку сидения, страдая от похмелья.
Олег без лишних разговоров назвал мой адрес водителю, и мы молча провели оставшийся путь. Как только машина остановилась, я сразу же, не глядя на Гладышева, выскочила из нее. Поскольку боялась саму себя и своих ненормальных желаний, которые неизвестно, куда могли завести. За эту ночь произошло слишком много всего, необходимо об этом подумать, разложить по полочкам, или хотя бы просто протрезветь и забыть обо всем.
–Не хочешь попрощаться? – кинул мне Гладышев напоследок.
–Я с тобой попрощалась пять месяцев назад!– отрезала я.
– Ох, Яна- Яночка, упрямая моя…– поцокал он, и тяжело вздохнув, пожелал, – Ладно, тогда ни пуха не пера на экзамене.
–Пошел к черту! – раздраженно кинула я, вызывая у него смех, который потом слышался мне во сне. Хотя спокойно уснуть мне так и не удалось. Несколько часов я пролежала в кровати, рыдая в подушку, не зная, что делать, как дальше быть, и чего я на самом деле хочу.
Благо, работа не позволила погрязнуть в самоанализе. Клиентов в летние месяцы было предостаточно, поэтому расслабляться не приходилось.
Последующие недели я провела в подготовке к экзаменам. Пластинин с той ночи звонил мне пару раз, но я не стала отвечать, решив, что ему полезно немного остыть, а мне – не отвлекаться. Гладышев, как и обещал, не появлялся передо мной, за то всячески давал о себе знать: цветы, подарки. Почти каждый мой день начинался с какого-нибудь сюрприза, отчего потом с губ не сходила улыбка. Поначалу я хотела отправлять это все обратно, но ни один курьер не захотел мне в этом помочь, сказав, что если не нравится, то выбрасывайте. Но разве хватит духу отправить в помойку свежие, прекрасные цветы? У меня не хватало. В конце – концов, в чем они-то виноваты? Пару раз я сама набирала Гладышеву, чтобы прекратить этот цирк, но Олег не ответил на мой звонок. Позже прислал смс, чтобы я готовилась к экзаменам и не отвлекалась. Я, конечно же, накатала ему в ответ пару ласковых, но диалога так и не получилось. Поскольку поступление было уже на носу, то я решила отложить разборки на потом, и сконцентрироваться на экзаменах.
В атмосфере праздника, которую для меня создал Олег, готовиться было намного приятнее и веселее. Но, несмотря на то, что я была как никогда уверенна в своих силах, волнение зашкаливало, а поддержка мамы и тети Кати только усилили мой мандраж.
Когда же настал день экзамена, я была полностью собрана и сконцентрирована. Первой поставили историю хореографии, что радовало, так как я знала ее от и до, поэтому сдала без особых сложностей.
После, меня немного отпустило, и уже на профильный экзамен по классическому танцу я пошла более спокойная, и показала достаточно высокий уровень. Правда, на сей раз результаты нам сразу не объявляли, поэтому пришлось еще целую неделю находиться в подвешенном состоянии. Но вот, наконец-то, настал этот день, когда я поехала в Химки, чтобы увидеть себя в списках студентов –первокурсников МГИК. Я не стала смотреть на сайте, мне хотелось сделать это, как в кино: ты приезжаешь в университет и ищешь себя в списках, вывешенных на информационном стенде, а потом находишь и орешь на всю улицу от счастья.
Вот только я уже пятый раз пробегаю взглядом фамилии на букву «Т», а своей не нахожу. Рядом со мной визжали от радости, и разочарованно вздыхали, а я стояла и боялась дышать. Все расплывалось от ужаса и потрясения. В голове же набатом било: «этого не может быть!». Я не верила, просто отказывалась верить в этот свершившийся кошмар. Это какая-то шутка, нелепая шутка. Я все сдала. Сдала на высочайшем уровне! Я это знаю, уверенна в этом, как ни в чем другом. Это какая-то ошибка и я разберусь, в чем тут дело!
С таким настроем я помчалась в приемную комиссию, где меня быстро спустили с небес на землю, показав экзаменационный лист по классическому танцу, который я не сдала.
Я смотрела на перечисленные ошибки, заверенные всеми членами комиссии, и просто не могла поверить, потому что я не сделала ни одной из них. Было ощущение, словно кто-то за меня вышел и станцевал. У меня в голове этот кошмар не укладывался, просто не укладывался. Как такое возможно? КАК?
Я задавала себе этот вопрос бесконечное число раз, пока ехала до дома. Телефон разрывался от звонков мамы и тети Кати, а я просто не могла прийти в себя, не говоря уже о том, чтобы объясняться с ними.
Дома я, как чокнутая, раз за разом отрабатывала все элементы, понимая, что даже при желании не способна в этой, доведенной до автоматизма, технике совершить хоть одну ошибку, не говоря уж про целую кучу, представленную в экзаменационном листе. Тем более, ладно бы я сама тренировалась, но у меня был тренер, лучший тренер… И вот тут у меня щелкнуло.
Так ведь это подстава! Самая натуральная, притянутая за уши подстава! И устроить ее мог лишь один человек, которого я просто уничтожу!