Северный Кавказ на протяжении всей истории в качестве своеобразного моста связывал переднюю Азию с причерноморскими степями и всей Юго-Восточной Европой. С раннеметаллической эпохи кавкасионы Северного Кавказа устанавливают культурно-экономические и военно-политические отношения с народами древнейших восточных цивилизаций, а со II тысячелетия до нашей эры – с племенами Европейского Юго-Востока. В результате вхождения в состав российского государства и вступления в культурный диалог с его народами, в первую очередь с русскими, с их языком и культурой, Северный Кавказ обрёл черты той общности, которые позволяют говорить о нём как об историко-культурном, а не только как о экономико-географическом регионе. Русское присутствие и влияние в этом регионе является неотъемлемой частью истории, политики, культуры всего Северного Кавказа на протяжении нескольких столетий. Но обо всём по порядку.
Сразу следует оговориться, что представленное ниже краткое историческое изложение вхождения Северного Кавказа в состав государства российского носит ярко выраженный интерпретационный характер. Ибо автор данных строк придерживается позиции о том, что никакой «объективной истории» в принципе не существует. А все имеющиеся изложения исторических событий есть не что иное, как интерпретации и субъективный подбор нужных фактов, соответствующих позиции повествующего, эпохе, политическому или идеологическому заказу, а также необходимости вписать излагаемый исторический фрагмент в общий контекст повествования. Отсюда вытекает заведомая предвзятость, не предусматривающая, в этой связи, какой-либо критики со стороны приверженцев иных интерпретаций и версий излагаемых событий.
В XI веке в многообразный состав народов и довольно развитых на тот момент культур Северного Кавказа вливаются движущиеся с севера и северо-запада славяне. Именно к этому времени начинают устанавливаться первые взаимоотношения части племён Северного Кавказа с восточнославянскими племенами и Русью. В арабских и персидских источниках X–XII веков содержатся не только сведения о самих русах, но также об их походах на Кавказ и их участии в местных междоусобицах. Одновременно с этим в ещё только формирующуюся аристократию Киевской Руси вливаются аланы, адыги и тюрки. Важную роль во всех сферах взаимоотношений Руси с народами Северного Кавказа начинает играть Тмутараканское княжество, расположенное на Таманском полуострове, территории Восточного Крыма и, что так же весьма возможно, особенно если рассматривать период XI века, на нижнем Прикубанье. В этой связи население Тмутараканского княжества изначально было полиэтничным. В его состав входили как русы, так и касоги, хазары, греки и армяне[9].
В XVI веке приток русских, как уже окончательно сложившегося полиэтничного на основе преимущественно восточнославянских, финно-угорских и тюркских племён народа, принявшего православие и создавшего государство имперского типа, из разных районов Московского царства на Терек усиливается. Смешиваясь с местными жителями – представителями традиционных северокавказских этносов и народов, переселенцы составили ядро общин гребенских и терских казаков. Собственно, само казачество изначально представляло собой служилое сословие, возникшее на основе освобождённых от полевых работ наиболее крепких мужчин, призванных обеспечивать безопасность. Становление казачьих поселений, таким образом, складывалось на основе казачьего служилого сословия и семей казаков, возникавших преимущественно путём взятия в жёны представительниц северокавказских этносов. Таким образом, формирование такого социального явления, как терское и гребенское казачество, происходило на основе интеграции русских переселенцев в кавказскую среду, при этом со значительным включением в эти изначально военизированные казачьи образования местных этнических, религиозных и социальных слоёв, в том числе из местных этносов[10]. С учётом нормативного обмена жёнами между представителями казачьих и традиционных кавказских родов не удивительно и то, что ряд вайнахских, аварских и других известных северокавказских фамилий ведут свою родословную от русских.
С появлением русских на Северном Кавказе, между ними и коренными этносами налаживаются устойчивые взаимоотношения, основанные на боевом содружестве и взаимной экономической заинтересованности. Казаки совместно с горцами участвуют в защите пограничных рубежей против персидских, турецких и крымско-татарских вторжений. Всё это способствует укреплению взаимоотношений казаков с коренными народами[11]. С ростом численности русского населения начинается строительство русских городов, которые становятся центрами обмена хозяйственными и культурными навыками. Русские, среди которых со второй половины XVII века становится всё больше старообрядцев, бегущих от церковной реформы на окраины Империи, активно мигрируют на Терек.
Процесс взаимного проникновения культур становится взаимообратным, благодаря чему княжеская и боярская элита Московского царства принимает в свой состав горские и тюркские элементы. Например, князья Черкасские, занимавшие выдающееся место в Боярской Думе, – есть прямые выходцы из черкесского народа[12]. Произошло это в тот момент, когда в 1558 году верховный князь Кабарды Темрюк Идарович стал вассалом царя Ивана IV. Его дочь Кученей, в крещении Мария, стала женой Ивана IV после смерти первой жены русского царя Анастасии Захарьиной. Сын Темрюка – Салтанкул, принявший в крещении имя Михаил, – один из видных опричников времён правления Ивана Грозного. Вот именно от него и его братьев и пошёл род русских князей Черкасских. При этом сравнительно небольшая концентрация горцев в русской элите неизбежно вела к их ассимиляции. На самом же Северном Кавказе взаимообогащение традиционной русской и северокавказских культур происходило в хозяйственно-бытовой сфере. Именно продуктом такого антропологического и культурного синтеза и становится терско-гребенское казачество[13], которое начинает играть посредническую роль своего рода интерфейса в цивилизационно-культурном диалоге Российского государства и народов Северного Кавказа.
Принятие культурных особенностей имело и прикладной характер. Так, в военной области казаки ценили кабардинское оружие, конское снаряжение. По утверждению историка Михаила Александровича Караулова, военное воспитание, игры, скачки, выправку и все приёмы наездничества казаки заимствовали также у кабардинцев[14]. Черкесская одежда, первоначально заимствованная казаками стихийно, впоследствии в силу её удобства была узаконена и стала форменной для терского и кубанского казачьего войска. Заимствуя у кавказцев форму одежды, казаки прекрасно понимали, что таковая возникла не по произволу, но является следствием векового боевого и жизненного опыта, благодаря чему она столь удобна в походных условиях. «Приняв за образец боевое снаряжение от горцев, наше кавказское казачество, – пишет историк Михаил Павлович Арнольди, – находясь при одинаковых военных потребностях со своими соседями, – не отставало от них в военных стремлениях, так и в исправности своего боевого снаряжения. Щегольство лошадьми, одеждою, сбруею и оружием у казаков дошло, наконец, до того, что они в этом отношении перещеголяли черкесов»[15]. Однако, по мнению Назира Мустафаевича Будаева, черкесская одежда для казачества является вполне традиционной, если посмотреть на истоки казачества с другой стороны и принять в качестве отправной точки то, что изначально казаки являлись частью тюркского мира.
Поселившись по берегам Сунжи и Терека, казаки не затрагивали политических и хозяйственных интересов горских народов, что обеспечивало благоприятные условия для развития дружественных связей. Этому способствовали и складывающиеся весьма успешно экономические отношения между казаками и местными народами. А начало торговых отношений между казаками и горцами можно отнести ещё к XVI веку, то есть ко времени, когда на Тереке вообще появились первые русские поселения. Как свидетельствуют множественные исторические источники, первые акты обмена были результатом случайных встреч горцев с их новыми соседями – гребенскими казаками. Но вскоре обмен товарами стал для тех и других в известной степени потребностью и приобрёл характер более регулярных связей, преобразовавшихся в обширную и взаимовыгодную торговлю.
На этом, весьма удовлетворяющем обе стороны фоне, происходит и взаимный обмен хозяйственным опытом, бытовой культурой. В быт, материальную и духовную культуру русских начали проникать самые разнообразные элементы культуры народов Северного Кавказа. Учитывая специфику рельефа и климатические особенности, русским пришлось осваивать новые сроки посева и уборки, выводить новые породы скота, приспособленные к местным природно-климатическим условиям. Среди отдельных особенностей следует отметить то, что русские освоили винокурение, выращивание марены, изучили металлообработку по старинным традициям кавказских народов. В то же время русские и другие переселенцы из центральных регионов Российской Империи способствовали развитию на Северном Кавказе садоводства и огородничества, внедрению самых современных на тот момент строительных навыков и технологий[16].
Со временем широкое распространение получили добрососедские отношения, включающие такие новые для русских формы свойства. Среди них следует отметить, например, куначество, представляющее собой обычай, согласно которому двое мужчин, принадлежавших к разным родам, вступали в настолько тесные дружеские отношения, что эти отношения по своему смыслу становились близки к отношениям кровнородственным. А это, в свою очередь, делало для них вопросом чести оказывать друг другу помощь и защиту. Ещё одной формой свойства между русскими и представителями кавказских народов стало аталычество – кавказский обычай, согласно которому ребёнок вскоре после своего рождения переходит на некоторое время для воспитания в другую семью, а затем, по истечению определённого времени, возвращается к своим родителям. Так же активно развивались и непосредственные родственные связи между русскими и кавказскими родами. Казаки, в силу того, что изначально представляли исключительно мужское население, через женщин роднились с местными народами, ассимилируя вливающиеся в их среду кавказские этнические элементы, в результате чего появился особый генотип – гребенской казак. Гребенская же казачка – жена казака, таким образом, во множестве случаев была именно местного, горского происхождения. Кубанский историк Фёдор Андреевич Щербина отмечал, что «…русская казачья вольница на Тереке и отчасти на Дону в первые времена своего существования буквально-таки добывала жён на Кавказе»[17].
В установлении мирных добрососедских отношений между горцами и казаками немалую роль играли беглецы из среды кавказских народов. Часто горские крестьяне, бежавшие от своих землевладельцев не в силах выдерживать тяжёлый труд и лишения, находили у казаков приют, хороший приём, волю и возможность трудиться на себя[18]. Естественно, что в русских крепостях и казачьих городках с их смешанным русско-кавказским населением взаимное проникновение различных элементов культуры и быта было более интенсивным и стабильным, нежели в аграрной среде, на широких просторах предгорий, где случались и стычки.
Поначалу стихийное освоение русскими отдельных территорий Северного Кавказа на ранних этапах не приводило к серьёзным столкновениям между горцами и выходцами из центральной России. Но начиная с XVIII века правительство начало форсированное и целенаправленное освоение Северного Кавказа, что привело к возникновению принципиально новых условий взаимодействия столь различных культур, а ускоренное и массовое переселение большого количества русских на Кавказ, сопровождавшееся принудительной, порой довольно грубой русификацией, осложняло постепенную адаптацию друг к другу русских и кавказцев. Однако и в этих условиях общение русских переселенцев с горцами не прекращалось. Даже во время Кавказской войны на бытовом и межродовом уровне продолжало развиваться хозяйственное и культурное взаимодействие русских с коренными народами[19]. Несмотря ни на что, укреплялось экономическое сотрудничество между русским и местным населением, росла торговля, а развитие товарно-денежных отношений вовлекало горцев в общероссийскую экономику. В целом на протяжении нескольких столетий терско-гребенское казачество развивало отношения с северокавказскими народами во взаимопомощи и куначестве, в результате чего, например, сложились мирные традиции разрешения споров, что делало военные конфликты и столкновения кратковременными, не носившими истребительного характера.
С 20-х годов XVIII века, после Каспийского похода Петра I в 1722 г., начинается интеграция Северного Кавказа в состав Российской империи, особенно активно развивавшаяся со второй половины XVIII века. Российская империя, столкнувшись с уникальной этнической пестротой Северного Кавказа[20], переходит от политики углубления союзно-культурных отношений к политике более интенсивной интеграции Кавказа в Российское государство. В частности, к повсеместному установлению здесь российской администрации, а также к поддержке переселения на Северный Кавказ христианских народов – русских, включая малороссов, грузин и армян, но также и не христианских – ногайцев, калмыков, туркмен и других. В результате столь активных миграционных процессов в какой-то момент на Кавказе сложилось чересполосное проживание народов, а также некоторое количество смешанных поселений на территории нынешних Чечни и Дагестана. На южные склоны Кавказа продолжили переселяться северокавказские народы, преимущественно осетины, адыги, карачаевцы и чеченцы. Происходят изменения в положении казачества. Донское и терско-гребенское казачество теряет свой «вольный статус» и указами Петра I полностью превращается в теперь уже государственное военно-служилое сословие. Одновременно с этим на Северный Кавказ переселяют казаков с Дона и Волги и проводят ряд административных преобразований. В итоге в 30-е годы на Северном Кавказе создаётся новая казачья структура – Терское Кизлярское войско, в среде которого было значительное количество представителей, в том числе и северокавказских этносов.
Во второй половине XVIII века Россия пытается форсировать присоединение Северного Кавказа, активно используя при этом именно казачество. Начинается создание кавказских линий, которые заселяются терско-гребенскими казаками, а также переселенцами с Дона, Волги, Днепра. В 1787 г. из переселённых запорожцев было создано Черноморское казачье войско, которое вместе с казаками правой части Кавказской линии составили кубанское казачество. Столь активные действия по принудительной интеграции Северного Кавказа в общую, преимущественно русскую, культурную среду Российской Империи постепенно спровоцировали переход к, в значительной степени, военным методам присоединения Северного Кавказа, что обострило отношения местных народов с казаками. А это, в свою очередь, вылилось в обоюдные набеги и нападения.
Спровоцированное в итоге такими резкими и неаккуратными действиями обострение отношений Российской Империи с большей частью народов Северного Кавказа в конце XVIII – первой половине XIX века и вылилось в Кавказскую войну, длившуюся с 1817 по 1864 годы. Военные действия стимулировали этническую мобилизацию на Северном Кавказе, идеологическую оболочку которой составил суфизм – мистико-аскетическое течение в исламе, призванное консолидировать народы Северного Кавказа на новой духовно-идеологической основе[21].
В первой половине XIX века, в самый разгар Кавказской войны ускорилось заселение степного Предкавказья русскими, в том числе малоросскими переселенцами, включая казачество. Несмотря на непривычный климат, моровые болезни, военные действия и трудности перемещения большого количества людей на столь значительные расстояния, численность переселенцев в этот период стабильно росла. Из Предкавказья новые жители продвигались вглубь Кавказа вслед за перемещением в ходе военных действий кавказских укреплённых линий. Эти линии в основном состояли из полиэтничных, основанных российскими властями укреплений и крепостей, среди которых особо выделялись: Баталпашинское укрепление – нынешний Черкесск, крепость Грозная, укреплённые населённые пункты Нальчик, Петровское – ныне Махачкала, Майкоп, Новороссийск, Ейск и другие. После окончания Кавказской войны в 1864 году власти предложили черкесам Причерноморья принять российское подданство. Тем, кто отказался, была предложена альтернатива – переселиться в Османскую империю, куда уехало, по разным оценкам, до 200 тыс. черкесов и порядка 100 тыс. чеченцев, в основном те, кто не готов был к примирению. Остальные приняли подданство Российской империи. Эти меры значительно стабилизировали ситуацию, сгладив последствия войны. К слову, многие из уехавших, позже узнав о произошедших изменениях, просили принять их обратно, на что получили отказ.
В конечном итоге формировавшаяся на Северном Кавказе государственная взаимосвязанность русского и коренного начал способствовала установлению геополитического и цивилизационного равновесия. Присутствие в регионе русского государства со всеми его атрибутами, а также наличие воинского сословия по границам региона в виде казачества сделало Северный Кавказ непривлекательным для внешних завоевателей. Присутствие русских стабилизировало регион, уравновесив большое количество мелких внутренних противоречий, хотя и достигалось это, учитывая особенности того периода, не всегда мирными средствами. И всё же общая линия солидаризации как традиционных народов и этносов, так и укоренившихся здесь казаков с Российским государством при всех обстоятельствах оставалась неизменной. Укрепление на Северном Кавказе русского присутствия способствовало, таким образом, преодолению разобщения и многовековой вражды этнических сообществ, их консолидации и объединению в пределах единого государства[22].
При всей болезненности Кавказской войны и её негативных последствий, среди которых огромные потери с обеих сторон, присоединение Северного Кавказа к России имело непреходящее историческое значение. Освобождение рабов, крепостных крестьян, учёт в юридической практике российской администрации жизненно важных для народов Кавказа норм права при всех противоречиях, издержках и злоупотреблениях, в целом способствовали сохранению и воспроизводству традиционных этносов Северного Кавказа, вошедших в состав Российской Империи. С другой стороны, в регионе создавались механизмы как для их надэтнической консолидации, так и для интеграции отдельных представителей традиционных народов, в случае их желания, в экономическую и социокультурную систему России[23]. Теперь у каждого местного жителя, имеющего соответствующие устремления, появлялась возможность интегрироваться в научную, культурную или политическую элиту Империи. Власти Российской Империи нейтрально относились к этничности подданных, которые стремились стать частью высшей прослойки российского общества. При этом довольно тщательно регулировали религиозные отношения, так как они всегда были, в случае отклонения от традиционных норм и устоев, катализатором конфликтов и усобиц, если речь шла о больших пространствах, заселённых различными народами и этносами, коим и являлся Северный Кавказ.
Во второй половине XIX – начале XX веков происходит активное встраивание в северокавказскую культуру российского просвещения и русской культуры, затронувшей в предыдущий период лишь часть горской элиты, принявшей прорусскую ориентацию. Структура горской культуры усложняется: наряду с традиционалистским ядром развиваются образование, наука, литература, искусство и другие области культуры, пришедшие из России[24] и ограничившие восточное культурное влияние на Северный Кавказ. В это же время развиваются и встречные процессы. Элементы северокавказской традиционной культуры достаточно быстро включаются в универсальную систему российской культуры и гармонично адаптируются к ней. При поддержке государства и российской общественности происходит становление этнической горской интеллигенции. В социокультурную систему интегрируется также «российский ислам»[25]. Начинается процесс становления нового пласта русско-кавказской культуры, охватившей как элитные и часть средних слоев горского общества, так и широкие слои русского населения Северо-Кавказского края. При этом основная масса горцев, сохранявших свою изначальную этническую культуру, религиозные обычаи и сложившиеся веками традиции, оставалась вне воздействия золотого века русской культуры, и это было их осознанным выбором. Хотя тенденция достаточно органичного сближения в среде элит и интеллигенции, как культурной, так и научной, была неоспоримой.
Вместе с развитием культурного взаимодействия начинает складываться модель исторического партнёрства народов в составе России. Это особенно важно для общей интеграции региона в социокультурной, политической и иных областях, находящих отклик внутри кавказской этносферы. Кавказоведение становится одним из наиболее интенсивных направлений развития российской науки[26]. Как, впрочем, наблюдается и обратный процесс: интерес русского научного сообщества к истории, культуре и традиции северокавказских этносов, реализующийся в виде активного изучения и развития научной мысли в этом направлении.
Обе революции – февраля и октября 1917 года и гражданская война едва не привели к гибели российской государственности и потере Кавказа. Были утрачены многие социокультурные достижения прошлых десятилетий. В рамках советской государственности начался грандиозный социальный эксперимент, который на Северном Кавказе, как и по всей стране, обернулся и величайшими достижениями, и грандиозными трагедиями: разгромом традиционных конфессий, расказачиванием, разрушением структуры этнического социального устройства – этноцентрума, если характеризовать его в терминах этносоциологии.
В то же время была модернизирована экономика, проводилась целенаправленная работа по ликвидации неграмотности, что сопровождалось идеологизированной модернизацией культуры этносов Северного Кавказа, а по сути их культурным размыванием. Велась работа по формированию этнических кадров теперь уже советской интеллигенции. Основная роль в этом процессе принадлежала русским специалистам. Создаются краеведческие общества, НИИ, библиотеки, музеи, которые с началом сталинской эпохи в истории СССР проводили активное изучение своих областей и народов, чего не было предусмотрено жёсткой ортодоксией ленинского периода, принудительно перемалывавшего традиционные этносы и народы в политические нации, прогоняя их через чистилище так называемой «национальности».
В годы Великой Отечественной войны серьёзный ущерб был нанесён социокультурному потенциалу всех республик Северного Кавказа. Тяжелейшие последствия для развития культуры народов Северного Кавказа имели репрессии отдельных кадров и депортация некоторых народов и этносов, среди которых оказались греки, немцы, чеченцы, ингуши, карачаевцы и балкарцы. Впрочем, через Великую Отечественную войну ни один народ СССР не прошёл без потерь, и в первую очередь русский народ, возложивший на себя основную тяжесть как ведения войны, так и тылового обеспечения фронта. Жертвы, понесённые русскими, не сопоставимы ни с какими другими народами ни в абсолютных, ни в относительных величинах.
Тем не менее историческая память некоторых северокавказских этносов о репрессиях, накладываясь на постоянно раздуваемые воспоминания о Кавказской войне и её последствиях, дали кумулятивный эффект в этническом самосознании и стали в какой-то момент идеологическим механизмом не только этнокультурной, но и этнополитической мобилизации, подаваемой как необходимое условие выживания этносоциумов. По сей день радикальные этнонационалисты Северного Кавказа возлагают ответственность за эти трагедии на русских, хотя именно русские в численном отношении стали также и главной жертвой репрессий.
В послевоенные годы так называемая национально-культурная политика в СССР была направлена на формирование метанациональной общности – новой исторической формации – советского народа. Государственная политика по отношению к народам, особенно в послесталинский период, строилась на единой идеологии, на доминировании подходов по унификации социально-политического многообразия этносов, хотя по остаточному от сталинской эпохи принципу этносы, умышленно неверно определяемые понятием «национальность», всё же признавались субъектами культуры.
К 1980-м годам Юг России превратился в высокоразвитый социокультурный регион. В каждой республике, крае и области действовали университеты, а всего в регионе насчитывалось около пятидесяти вузов. Научный потенциал был представлен 8 научными учреждениями АН СССР, более чем 70 научно-исследовательскими институтами, где было занято порядка 40 тысяч научно-педагогических работников, среди которых было 1200 докторов и около 15 тысяч кандидатов наук. В регионе работало 10 членов АН СССР. Высокого уровня и всеобщего признания достигла художественная культура Северного Кавказа как органичная часть советской культуры. При этом жёстко регулируемый идеологизированный процесс развития советской унифицированной по отношению к традиционным этносам культуры оказывал нивелирующее влияние на традиционную культуру. У русского же населения русская и советская культура стали почти синонимами.
В конце 1980-х – начале 1990-х годов общий кризис социалистической идеологии, составлявшей мировоззренческую основу системной целостности метанациональной общности советского народа и его культуры, привёл к сегментации постсоветского культурного пространства, которое становится мозаичным, многосоставным, состоящим из типологически различных культурных систем, наложенных при этом на искусственно отстроенные политические формы так называемых «национальных республик».
Некогда единое культурное пространство региона сегментируется на: традиционного типа северокавказскую культуру, состоящую из многочисленных этнотрадиционных культур; близкую к ней по ценностной системе исламскую культуру; русскую, включая казачью, традиционную культуру; остаточную «советскую» культуру и постсоветскую «массовую» озападненую культуру. Все они находятся в состоянии латентной и открытой конфликтности[27].
Системный баланс культур, сложившийся на Северном Кавказе за романовский, а потом и советский периоды, оказался разрушен, что привело к всеобщему кризису не только советской идентичности, но и русской. Стремясь подтолкнуть Россию к модернизации на основе американизации или европеизации, к новой принудительной смене социокультурного кода, культурная политика федеральных властей, а также деятельность либеральных СМИ были направлены на дискредитацию всего, что было связано с Российской империей и СССР. Такая политика лишь углубляла кризис русского самосознания, создавала образ русской культуры как вторичной, якобы ретранслирующей европейские культурные модели, что в полиэтничном государстве не могло не иметь негативных последствий.
Процессы глобализации, а также кризис русской идентичности привели к возобновлению многоканальности воздействия на регион. Прежде всего воздействия восточного, в первую очередь арабского, культурного влияния. На этой основе была актуализирована этническая, религиозная и, что стало наиболее разрушительным, политическая накачка северокавказской самоидентификации горских народов в формате культурно-цивилизационной оппозиции России.
В какой-то момент стала очевидна тенденция к ослаблению доминантной роли русской культуры на Северном Кавказе и нарастанию борьбы за замещение её западной массовой культурой, а также различными исламистскими суррогатами. Северный Кавказ, особенно Дагестан, Чечня, Ингушетия, постепенно начал приобретать в цивилизационно-культурном отношении всё более сущностные восточные черты, замещая архаичную, традиционную ментальность, которая и так была ослаблена за советский период привнесёнными извне исламизированными культурными кодами арабской цивилизации. Тем не менее отношения между двумя ведущими конфессиями – Православием и традиционным Исламом – даже в самые сложные периоды продолжали сохранять миролюбивый характер[28], основанный на отказе от политики взаимного прозелитизма. Чего не скажешь о том же арабском мире, где исламисты не только жёстко насаждают свою веру, но и, зачастую, уничтожают христиан, стирая с лица земли их святыни. В итоге с ослаблением как советского, так и русского культурного влияния, в условиях глубокого системного кризиса на Северном Кавказе, получили распространение нетрадиционные, политизированные течения ислама, такие как ваххабизм или салафизм[29].
Нынешние этнокультурные процессы на Северном Кавказе характеризуются неустойчивостью, противоречивостью взаимодействия традиционалистской, «фундаменталистской» и модернизационной альтернатив. Всё это может стать культурной легитимацией как ослабления, так и укрепления позиций России на её южных рубежах в условиях всё нарастающих вызовов глобализации и геополитических трансформаций на Кавказе. В этих непростых условиях главным фактором укрепления единства России, а также сохранения интегрированности в её составе Северного Кавказа, вновь становится русский народ, который на протяжении веков консолидировал один из самых полиэтничных регионов мира.
В настоящее время в Северо-Кавказском федеральном округе проживает более 9 млн человек. Из них русские – 2,7 млн человек, что составляет порядка 30 % всего населения СКФО, и большинство из них, что очевидно, проживает в Ставропольском крае. Для сравнения, в ЮФО до выделения из его состава СКФО, проживало 23,1 млн человек, из которых более 15 млн были русские, в том числе малороссы и белорусы. К ним прибавлялись представители других славянских народов – поляки, болгары, а также другие народы, которые вместе с русскими составляли более 66 % от общей численности населения.
Не менее важный фактор интеграции Северного Кавказа – Русская Православная Церковь, которая всегда формировала и отстаивала высшие ценности, выработав при этом конструктивные формы взаимоотношений на Северном Кавказе с другими традиционными религиями, в первую очередь с традиционным для Кавказа исламом. Православные епархии поддерживают конструктивные взаимоотношения с духовными управлениями мусульман, часто выступают с совместными заявлениями и акциями, направленными на противостояние экстремизму, терроризму, разжиганию межэтнических и межконфессиональных противоречий[30]. Однако на фоне разрушения советской системы без новой идеологической основы привести столь сложный регион к долговременному равновесию и системному согласию будет довольно сложно. Идеологический вакуум выбивает почву из-под ног у тех, кто пытается сегодня на системном уровне противостоять привносимой извне и действующей в интересах Запада арабской исламизации Северного Кавказа. В то время как традиционный ислам под воздействием такого мощного натиска отступает. Как высказывается на этот счёт известный российский учёный чеченского происхождения, главный научный сотрудник Комплексного научно-исследовательского института имени Х. И. Ибрагимова РАН Вахит Акаев: «Что мы сегодня строим, я не понимаю. Социализм мы уже не строим. Индустриализации у нас нет, мы остановились. Скорее у нас произошёл откат от тех позиций в индустриализации, которых мы достигли в годы Советской власти, мы уступили, ушли. И что у нас сейчас есть? Постиндустриальное общество? Какое общество мы строим? Мы даже теоретический ответ пока не получили. Это должно быть стратегическим вопросом для государства, для теоретиков, для учёных, для социологов, для философов. Но ответа нет. Теории нет. Поэтому мы и шарахаемся, начинаем друг на друга стрелки переводить, искать виновных. Но кому это выгодно? Нам? Простому русскому человеку, или сельскому жителю Чечни? Традиции надо сохранять, углублять эти традиции, укреплять. Русские потеряли эти традиции, но традиционный русский человек, воспитанный на православии, нам близок»[31].
Таким образом, восстановить системное единство северокавказской культуры и её синтез с российской культурой возможно лишь с опорой на традиционные факторы. Только в этом случае есть все возможности возродить складывавшийся последние два века баланс культур на Северном Кавказе. Русская культурная традиция никогда не ставила своей задачей полную ассимиляцию традиционных этносов. Мало того, только в России все они сохраняют самобытность своих традиций и культур, религиозных и нравственных стандартов. Только сохранение целостности России, укрепление её влияния и присутствия на Кавказе способны сохранить многообразие этносов и культур нашей страны, вот уже два века развивающихся в единстве и взаимообогащении.
Исследование многочисленных исторических документов доказывает, что «покорение Кавказа» не было самоцелью русских. И уж тем более русская миссия на Северном Кавказе не заключалась в простой «колонизации» и «порабощении» коренных этносов этого региона, на чём довольно часто в последнее время, при поддержке западных советчиков, спекулируют некоторые кавказские этнонационалисты. Приведённые в данной части исторические факты показывают, что Северный Кавказ был важным транзитным полем для продвижения русских в Закавказье, а также в Среднюю Азию. Однако к этому добавляются и сугубо идеалистические мотивы продвижения на Южный Кавказ. В первую очередь выполнение миротворческих функций и защита угнетаемых, а именно – спасение Грузии, сохранение территориальной целостности грузинского государства и его православной идентичности[32]. Хотя, бесспорно, в продвижении России на Южный Кавказ присутствовали и геополитические мотивы, связанные с усилением влияния в регионе. В какой-то момент Российская Империя обозначила и свои прикладные цели: наладить стратегические отношения с Ираном, Турцией и Афганистаном, чтобы вытеснить своего основного на тот момент стратегического оппонента – Англию – со всего южного пространства евразийского континента. В перспективе ставилась задача выйти к границам северо-западной Индии, с которой Россия намеревалась наладить торговые и политические отношения[33].
И всё же системное участие России в делах Кавказского региона, о чём уже было сказано выше, начинается не ранее конца XVIII – начала XIX века. В этот период в состав Российской Империи добровольно входят земли современной Грузии – царства Картли-Кахетия, Имеретинское царство и Мингрелия, а также ряд предгосударственных образований на территории современного Дагестана и Азербайджана. Главной формальной задачей России в Закавказье в это время становится обеспечение территориальной целостности грузинских царств и защита их религиозной идентичности, ибо в тот момент Грузия находилась под постоянным давлением не только со стороны Османской империи и Персии, но и со стороны развивавшей свои интересы в регионе Англии. Таким образом, централизованное военное появление русского фактора на Кавказе было связано именно с оборонным противостоянием западному вектору, распространившему своё влияние в Азии, а лежащий на пути в Закавказье Северный Кавказ стал на тот момент дорогой к миру на Кавказе в целом. Такое положение дел начисто отметает все версии антироссийских сил, позиционирующих Россию в качестве агрессора и «тюрьмы народов».
Изложенные выше тезисы подтверждаются не только современниками и ближайшими по времени своего творчества к происходящим событиям историографами, утверждавшими, что «Россия была призвана объединить земли грузинского царства»[34]. Миссию формирования территориальной целостности Грузии, приведшую Россию и на Большой Кавказ, и в Закавказье, фиксирует также русская философская школа. Так, например, Данилевский постулировал тот факт, что «мелкие христианские царства ещё со времён Грозного и Годунова молили о русской помощи и предлагали признать русское подданство. Но только император Александр I в начале своего царствования, после долгих колебаний согласился, наконец, исполнить это желание, убедившись предварительно, что грузинские царства, донельзя истомлённые вековой борьбой с турками, персиянами и кавказскими горцами, не могли вести долее самостоятельного существования и должны были погибнуть или присоединиться к единоверной России»[35]. Следует заметить, что на момент вхождения Грузии в состав Российской Империи, население её составляло всего порядка 30 тысяч семей, что в принципе ставило под вопрос сохранение народов Грузии как таковых.
Упоминание о миротворческой миссии России фигурирует даже в историографии, явно ориентированной на откровенно западную эпистему[36]. Так, например, в одной из работ, финансировавшейся американским Фондом Д. и К. Макартуров, можно, тем не менее, встретить цитирование точки зрения, гласящей о том, что «центральной идеей присоединения [Россией] Грузии было спасение единоверного народа»[37]. То есть даже враждебная, антироссийская историография не может настолько жёстко подтасовать факты, чтобы сознательно и полностью проигнорировать миротворческую, спасительную роль России на Кавказе. В противном случае она потеряет всякую содержательность и будет основываться лишь на политических мифах. Всё это говорит о том, что необходимость помощи братскому – по принципу единой веры – православному народу, помощь в сохранении его идентичности были именно теми мотивами, которые и привели Россию на Кавказ.
Появление России на Северном Кавказе и в Закавказье, безусловно, стало вызовом для Османской империи и Персии, которые конкурировали между собой за влияние в регионе. Следствием этого появления стали русско-турецкая (1806–1812), русско-персидская (1804–1813)[38], а также русско-персидская (1826–1828)[39] и русско-турецкая (1828–1829) войны, в ходе которых к России были присоединены Северный Кавказ, Северный Азербайджан, черноморское побережье от устья Кубани до Абхазии, что отрезало выход к морю черкесам, а также упрочены позиции в Грузии и Армении. Всё это, несомненно, сделало Россию ведущей державой на Кавказе. Однако неверно было бы трактовать успехи России в Закавказье как инициативное развитие экспансионной модели на базе закрепления в грузинском регионе, так как эта экспансия была предопределена рядом мощных факторов.
Во-первых, следует учитывать интересы Англии во всём азиатском регионе. Английские стратегические и экономические устремления диктовали активную колонизационную политику, особенно в индийском северо-западном регионе. И для того, чтобы обеспечить относительную безопасность своего «начинания», английской стороне нужно было сначала ликвидировать присутствие России в Закавказье, так как Англия всерьёз опасалась, что через Иран Россия сможет выйти к границам Индии и тем самым помешать её планам там. Таким образом, антироссийская позиция Англии была продиктована необходимостью зафиксировать Закавказье в качестве непреодолимого препятствия для России, а также в качестве собственной сырьевой колониальной базы, обеспечивающей её дальнейшее продвижение в Индию. Поэтому-то на тот момент самой актуальной задачей Англии была попытка объединить Иран, Афганистан и Турцию в борьбе против России[40]. Не просто сохранить колониальный статус этих стран, но использовать их для вытеснения России с Кавказа. Именно поэтому России необходимо было отвечать на угрозу, коль скоро Иран и Турция выступили флагманами этого удара. Против этих стран, подстрекаемых Англией, применялись вынужденные защитные меры, которые вытекали из необходимости сохранить свои позиции в регионе.
Во-вторых, значительным аргументом, подталкивающим Россию к активному ответу, был уже упоминавшийся религиозный фактор. Крупный исследователь восточной политики России – царский генерал Николай Фёдорович Дубровин, археограф, накопивший массу ценного фактическо-дискриптивного материала, говорил, например, о том, что «причины русско-иранской войны 1804–1813 лежат в религиозной сфере: борьба за Эчмиадзинское патриаршество, вмешательство обеих стран в религиозные дела жителей Эриванского ханства, стремление России “освободить Даниила”»[41]. Вот те глубинные причины, которые, по его мнению, немало повлияли на эскалацию конфликта между Персией и Россией.
Важным является и тот момент, что ещё во время ведения боевых действий на Кавказе начинается процесс осмысления русской миссии в этом регионе на очень высоком уровне. Фактически русские исследователи подошли вплотную к тому, чтобы констатировать геополитическую предопределённость выхода России к побережьям тёплых южных морей, а именно к Индийскому океану. Естественно, что в тот момент степень научности их доказательной базы, в отличие от современных геополитических выкладок, подтверждающих их фактическое наблюдение, ещё вызывала кое-какие вопросы. Так, например, российский военный историк, публицист, генерал-майор Ростислав Андреевич Фадеев писал в 1860 году: «При явном ослаблении Турции и Персии, спор за их наследство станет спором европейским и будет обращён против нас, потому что все вопросы о западном влиянии или господстве в Азии не терпят раздела; соперник там – смертелен для европейского могущества. Чьё бы влияние или господство ни простиралось на эти страны (между которыми были земли без хозяина, как например весь кавказский перешеек), оно стало бы во враждебные отношения к нам… Если бы горизонт России замыкался к югу снежными вершинами Кавказского хребта, весь западный материк Азии находился бы совершенно вне нашего влияния и при нынешнем бессилии Турции и Персии не долго дожидался бы хозяина или хозяев. Если этого не случилось и не случится, то только потому, что русское войско, стоящее на Кавказском перешейке, может охватить южные берега этих морей, протянувши руки в обе стороны»[42]. Фактически Фадеев геополитически сконцентрировал и оформил идею того, что Кавказ – это форпост борьбы России с «зашедшей с тыла Европой». И такая картина, безусловно, была бы идеальным образом реализации русской миссии на Кавказе, если бы северный его регион, формально входивший, но не подчинявшийся Российской Империи, не стал географическим барьером между равнинами Предкавказья и Закавказьем. Именно этот регион и должна была освоить Россия, наладить с ним диалог, для того чтобы не оставлять в опасности свой южный тыл. Если бы северокавказские этносы осознавали весь масштаб этой стратегической задачи России, то они, безусловно, должны были бы согласно этой логике прекратить набеги на отныне российские земли, что было важно хотя бы для контроля над Северным Азербайджаном. Также они должны были бы перестать подрывать безопасность тыла русской армии и начать работать над установлением гармоничных отношений с русскими[43]. В общем, Северный Кавказ продвигал Россию в направлении Средней Азии посредством утверждения в Каспийском море, а это, в свою очередь, в перспективе имело целью наладить равноправное торговое сотрудничество с Индией. Что, впрочем, было для неё гораздо предпочтительнее, нежели жёсткий диктат и эксплуатация со стороны Англии[44]. Без приведения народов Северного Кавказа под стратегический контроль, без противодействия попыткам восстановления «набеговой» экономики, выматывания сил российской армии, ставившей своей целью не столько завоевание Северного Кавказа, сколько продвижение в Закавказье, воплощение этих геополитических планов России ставилось под угрозу.
В советский период, вплоть до начала 1960-х годов, численность русских на Кавказе росла практически повсеместно[45]. Усилия русских по превращению Кавказа в один из индустриально-развитых и культурно-аграрных регионов России нельзя недооценить. Русская инженерно-техническая интеллигенция и рабочие создали на Кавказе мощный индустриальный потенциал, способствовали освоению природных ресурсов, преподаватели помогли ликвидировать неграмотность и создать развитую систему среднего и высшего образования, учёные организовали научно-исследовательские учреждения, музеи, заповедники и так далее. Русские участвовали в реализации программ по культурному строительству, развитию литературы, «национальных» театров, киноискусства, создания системы здравоохранения и тому подобное[46]