Важно помнить, что некоторые вещи попросту не желают приходить по зову. Вынуждать их – жестокая ошибка.
Весной 1998 года Мэдж Симидзу, аспирантка одного из престижных университетов Восточного побережья, работавшая над диссертацией по ботанике, оказалась одной из случайных адресатов анонимного и безобидного письма счастья. В этом письме, как и в большинстве ему подобных, обещалось исполнение даже самых безумных ее желаний, если только она перешлет его еще десяти людям, а также тому, кто начал эту рассылку. Блестящие способности к науке не мешали юной Мэдж быть очень суеверной, так что она немедленно сделала одиннадцать копий письма и отнесла их на почту. Не то чтобы она серьезно поверила, что какое-то письмо счастья может изменить ее жизнь, но она не собиралась ставить под угрозу свое великое и полное открытий будущее и должна была перестраховаться.
И потом, кому навредят несколько писем?
К ее удивлению, очень скоро пришел ответ от человека, запустившего письмо счастья, – одинокой беременной семнадцатилетней девчонки с далекого острова около Вашингтонского побережья. Из завязавшейся переписки Мэдж узнала, что у бедной девочки очень мало друзей. А поскольку, по ее словам, она никогда не была особо близка с матерью, дома ждать поддержки тоже не приходилось. Девочка чувствовала себе абсолютно, совершенно одинокой. Мэдж подозревала, что письмо счастья было попыткой достучаться до внешнего мира, найти кого-нибудь, кто позаботится о ней, чем Мэдж с радостью и занялась. Особенно судьбоносным показалось ей то, что девочку звали Ферн, то есть «папоротник», а она была ботаником.
Через несколько месяцев после рождения у девочки ребенка Мэдж сделала то, что поразило даже ее саму. Вместо того чтобы сдавать сессию, она покидала вещи в свой «вольво» и приехала на остров, решительно намереваясь спасти юную мать и ее маленькую дочь от жалкого прозябания в изоляции, небрежении и безнадежности.
Во время долгого пути через всю страну Мэдж поняла, что письмо счастья не обмануло: ее самые безумные желания действительно сбывались. Просто мечты о звании кандидата наук и научной карьере безумными не были. Мэдж откуда-то знала: если она действительно хотела прожить великую и полную открытий жизнь, ее следовало строить вокруг Ферн Блэкберн и только вокруг нее.
Прибыв на остров, Мэдж обнаружила, что Ферн пробудила лучшие чувства и желание помочь не в ней одной. Оказывается, та переписывалась с наивными студентами со всей страны. И, как и Мэдж, ранней весной они приехали на остров. Их число колебалось между десятью и тридцатью. Они привезли с собой маленькие походные кухни, тяжелые темно-зеленые брезентовые навесы и биотуалеты, которые к середине июля все сломались. Ночами напролет они танцевали под ритмы барабанов и занимались любовью. Они привезли с собой собак, чья шерсть была изъедена паршой, которую Джадд удалось вылечить, и вспышку гонореи, против которой она была бессильна. И, что важнее, они привезли с собой обожание и поклонение, а также извращенную готовность делать что угодно, лишь бы Ферн была довольна.
Верные Ферн, как они себя называли, жили на острове, пока в октябре не зарядили ливни и не обрушили их палатки. После этого остались лишь самые преданные, в том числе и Мэдж. К тому моменту она уже определенно была по уши влюблена. Нор никак не могла понять, сама Мэдж влюбилась в ее мать или это было желание Ферн, которое не могло не сбыться.
Таков был дар Ферн – внушать всем вокруг что угодно и управлять ими.
По «предложению» Ферн Мэдж сняла со счета деньги, которые копила на поход по Европе, и арендовала пустое помещение под магазин на Извилистой улице. Поставила там карточный стол и табличку «Гадание на руке – пять долларов» и переоборудовала подсобку, чтобы там можно было жить. Потом, когда Ферн посчитала, что Джадд и Апофия слишком привязались к маленькой Нор, и решила съехать из Башни и забрать ребенка с собой, они сделали из крошечного чуланчика детскую комнату. Неважно, что Ферн никогда не стремилась быть матерью. Таков был один из ее принципов: как только она видела, что кому-то чего-то хочется, она должна была сама завладеть этим чем-то, просто чтобы другому не досталось.
Большая часть детских воспоминаний Нор была связана с этим крошечным магазинчиком, чуланом-детской и вереницей странных людей. Некоторых из них она знала только по вычурным именам, которые они придумали себе сами: Песнь Лета, Озеро, Вега, Душица. Она помнила перестук деревянных бусин, когда-то висевших в дверном проеме между главной комнатой и подсобкой, маленькую электрическую плитку с микроволновкой, заменявшие им кухню, и стойку с раковиной, в которой они чистили зубы и мыли посуду. Она помнила драный кожаный диван у стены и то, как легко было поскользнуться, наступив на чей-нибудь спальный мешок. Стены чуланчика, где она спала, были увешаны яркими гобеленами, потолок покрывали пятна от воды. Кроватью ей служил узенький односпальный матрас, занимавший весь пол чулана.
Мэдж заботилась о Нор и стала ей матерью в большей степени, чем кто-либо еще в те годы: это Мэдж обычно укладывала Нор спать, проверяла, что она почистила зубы в раковине и что ее пижаму не пора стирать. Иногда за нее это делали Вега и его партнер Озеро, нежно любивший сказки на ночь. Песнь Лета клала Нор под подушку мешочки с измельченной лавандой и бутонами роз. Душица любила петь ей перед сном: она брала аккорды на мандолине и тихим дрожащим сопрано напевала испанские серенады. Словом, быть матерью ребенка Ферн нравилось всем, кроме нее самой. Вот только желающие находились не каждый день. Иногда она слушала сиплый смех за стенами своего чуланчика и ждала, когда же кто-нибудь вообще вспомнит о ее существовании. В такие дни она укладывалась спать сама.
Хотя Нор всегда засыпала одна, иногда, просыпаясь, она видела уснувшую рядом Ферн. Ей было странно смотреть на спящую мать, тихую и умиротворенную, на то, как ее светлые волосы безвольно лежат на подушке, а под лиловыми веками пролетают сновидения.
Однажды Нор проснулась посреди ночи и увидела, как мать смотрит на нее. Ферн разрезала лицо Нор скальпелями слов, отделяя свои черты от черт отца девочки.
– Вот это, – говорила она, показывая пальцем на ямочку на левой щеке Нор или на изгиб ее брови, – мое. А вот это, – указывала она на переносицу дочери, – твоего отца.
Находя некрасивые черты, она провозглашала, что они достались Нор от Джадд.
Потом Нор изучала свое отражение в зеркале и гадала, найдет ли она свои черты в отце, если когда-нибудь увидит его. В ту субботу она бродила по сельскохозяйственной ярмарке, всматриваясь в лица мужчин и пытаясь отыскать в толпе свой нос.