Некоторым женщинам на роду написана яркая судьба даже если они явились на свет в простой крестьянской избе, в забытой богом российской губернии, но Юлия Самойлова могла войти в историю уже только благодаря своему происхождению, семейным тайнам и непревзойдённой красоте, восхищавшей Александра II и Александра Пушкина. Однако спустя столетия её вспоминают благодаря другому гению времени – Карлу Брюллову. Современники называли его Карлом Великим, но для Юлии он был просто «дружка Бришка».
Жизнь любимой натурщицы Брюллова была окутана тайнами, среди которых имелись и постыдные, – так повелось задолго до её рождения. По материнской линии Юлия принадлежала к знатной семье Скавронских, была в родстве со светлейшим князем Потёмкиным, с аристократическими итальянскими семьями Литта и Висконти.
Кстати, «Мадонна Литта» из Эрмитажа долгое время находилась в частной коллекции итальянских герцогов, потому и получила своё прозвище. Юленька фамилию Литта не носила, хотя имела на это не меньше прав, чем знаменитый холст Леонардо.
Родная бабушка Юлии Екатерина Васильевна Энгельгардт была чрезвычайно хороша собой. Все пять сестёр Энгельгардт были весьма пригожи, но Катенька считалась красавицей: белокожая, пухленькая, с чудесной улыбкой, она притягивала взоры и кружила головы даже тем, кому не следовало. Например, родному дяде – знаменитому фавориту Екатерины Великой светлейшему князю Потёмкину-Таврическому. Князь был ну никак не эталон высокой нравственности: молва утверждала, что он «перепробовал» всех девиц Энгельгардт, живших в его доме и со временем удачно пристроенных. Все пять боготворили развратника до последних дней его жизни, все считали, что только благодаря ему смогли преуспеть в своей.
Екатерина была любимицей Потёмкина. В 1776 году она уже стала фрейлиной императрицы, дядя-любовник осыпал её драгоценностями, баловал и задаривал почём зря. Так было и после замужества Екатерины – её выдали за графа Павла Скавронского, потомка знаменитого рода, – но отношения с Потёмкиным продолжались, подарки сыпались как из рога изобилия и, став привычными, не приносили былого удовольствия.
Известная французская художница Элизабет Виже-Лебрён, близкая подруга Марии-Антуанетты, написала портрет Екатерины Васильевны Скавронской во время своего пребывания в России, при императорском дворе. Портрет этот выставлен теперь в парижском музее Жак-мар-Андрэ, модель, запечатлённая кистью портретистки, прелестна, и с трудом верится, что художница составила о своей натурщице весьма уничижительное мнение.
Самостоятельная, трудолюбивая, талантливая француженка была шокирована той праздной жизнью, которую вела испорченная русская аристократка. Вот что она писала о Екатерине:
«Знаменитый Потёмкин, её дядя, осыпал Скавронскую бриллиантами, которым она не находила применения. Высшим счастьем её было лежать на кушетке, без корсета, закутавшись в огромную чёрную шубу. Свекровь присылала ей из Парижа картонки с самыми восхитительным творениями мадемуазель Бертен, портнихи Марии-Антуанетты. Но я не верю, что графиня открыла хотя бы раз хоть одну из них, и, когда свекровь выражала желание увидеть невестку в одном из этих восхитительных платьев и шляпок, она отвечала: “Для кого, для чего, зачем?” То же самое она сказала мне, показывая шкатулку с драгоценностями, среди которых были совершенно невообразимые вещи. Там были огромные бриллианты, подаренные ей Потёмкиным, но которых я никогда на ней не видела. Как-то она мне сказала, что, чтобы засыпать, она держит под кроватью раба, который каждую ночь рассказывает ей одну и ту же историю. Днём она была абсолютно праздной. Она была необразованной, и беседы с ней были незанятными. Но при этом, благодаря восхитительному лицу в сочетании с ангельской кротостью, её очарование было неотразимым».
Вот такой была бабушка Юлии Павловны в молодые годы. На приключения ей, к слову сказать, везло ничуть не меньше, чем внучке, о красоте обеих ходили легенды, но сходства характеров не было.
В 1784 году всесильный Потёмкин устроил мужу своей любимой племянницы (к тому времени – фрейлины, а чуть позже – статс-дамы) назначение в Неаполь, и во время пребывания в Италии русская красавица познакомилась с итальянским графом Джулио-Ренато Литта-Ви-сконти. Аристократ из аристократов, граф был поражён красотой Екатерины Васильевны, и, когда Скавронский скончался, Литта немедленно сделал вдове предложение. Сначала он, впрочем, подал прошение Павлу I, чтобы тот похлопотал перед папой римским – Литта был кавалером Мальтийского ордена, вступая в который, дают обет безбрачия. Понтифик милостиво разрешил влюблённому жениться, и в 1798 году Джулио Литта и Екатерина Скавронская обвенчались. Невесте было 37 лет, от первого брака у неё осталось две дочери – тоже, разумеется, красавицы. Екатерина и Мария – будущая мама нашей героини.
Джулио Литта был готов на всё ради своей новой семьи. Он переехал в Россию, принял русское подданство и даже новое имя – Юлий Помпеевич. Карьеру он сделал впечатляющую: на протяжении десяти с лишним лет новый муж Катеньки был самым высокопоставленным придворным в империи, имел огромное влияние на Павла I, председательствовал в комиссии, ведающей строительством Исаакиевского собора… Он нежно любил свою жену и падчериц: Марию, младшую, пожалуй, даже слишком нежно. Увы, история с совращением, скорее всего, повторилась и в следующем поколении семьи. По слухам, родным отцом Юлии Самойловой был не законный муж Марии, а её отчим, в доме которого девочки росли, не ведая забот.
Сёстры Екатерина и Мария Скавронские, как нередко бывает, влюбились в одного и того же мужчину. Сердца девушек покорил молодой граф Павел Пален, вояка, мужественный красавец. Пален выбрал Марию, и Екатерине пришлось выйти замуж за другого военного – пусть некрасивого, зато героического. Её супругом стал генерал Пётр Багратион, будущий герой войны. Похождения Екатерины Багратион в Европе требуют отдельного рассказа. Упомянем лишь, что она носила прозрачные платья, родила дочь от князя Меттерниха, вдохновила Бальзака на образ Феодоры в «Шагреневой коже», а личным поваром её был легендарный Мари-Антуан Карем, создатель haute-cuisine, высокой кухни.
Предполагается, что младшая сестра, обошедшая Екатерину на старте, должна быть счастлива в семейной жизни, но её брак оказался неудачным. Сначала ему противилась семья Литта, считавшая такое супружество мезальянсом. Потом, когда Пален и Мария всё-таки обвенчались, выяснилось, что с прежней комфортной жизнью балованной девушке придётся распрощаться. Павел Пален возглавлял Изюмский гусарский полк, и молодая жена сопровождала его во всех походах и передвижениях. Интересно ей это было лишь поначалу – позолота быстро стёрлась, страсть угасла, а гарнизоны и унылые деревни, через которые шли гусары, всё никак не заканчивались…
14 марта 1803 года, в одной из таких деревень (её названия мы не знаем), в простой крестьянской избе Мария Павловна Скавронская-Пален и родила дочь Юлию, названную, как предполагается, в честь бабушки по отцу – Юлианы Пален. Но скорее всё-таки в честь Юлия Помпеевича Литты, о возможном отцовстве которого начали шептаться едва ли не сразу после родов.
Слишком уж смуглой была эта девочка. Слишком жгучей, средиземноморской, итальянской оказалась её красота. К тому же дедушка впоследствии проявлял к ней такую ласку и заботу, какая бывает уместнее со стороны родного отца. Именно Юленька станет впоследствии наследницей всех богатств семьи Литта, дед отпишет ей целое состояние в дополнение к тому, что она получит от родни по другой линии. Деньги позволят Самойловой быть независимой с самой ранней юности.
Что же касается её матери Марии Пален, то кочевая солдатская жизнь ей вскоре наскучила, и всего через год после рождения Юленьки они с мужем развелись. Малышку отдали на воспитание Юлию Литте и Екатерине Скавронской, души не чаявших в прелестной внучке (или дочери). Павел Пален был женат ещё дважды, Мария связала свою жизнь с генералом Ожаровским, после чего уехала в Париж, мечтая выучиться музыке и пению. Других детей у неё не было, а значит, Юлии предстояло стать единственной законной наследницей сразу нескольких влиятельных семейств, итальянских и российских. Фамильные черты Скавронских, Потёмкиных, Литта, Висконти и Пален причудливо соединились в этой юной красавице, которой суждено было оставить след и в истории искусств, и просто – в истории.
То ли дед, то ли отец Юлиан Помпеевич Литта без устали баловал внучку, она росла в его доме, ни в чём не зная отказу. Девочка обещала стать красавицей, и обещание было выполнено: смуглолицая, яркая, черноглазая Юлия выглядела среди северных петербургских девушек как райская птица в стае голубиц.
В возрасте пятнадцати лет девицу Пален представили ко двору вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, с чего и началась её карьера в свете. Юлия шла только вверх и, как правило, по мужским головам. Не было ни одного кавалера, который не упал бы к её ногам. Говорили, что сам государь император Александр I удостоил Юлию Пален своим высочайшим вниманием и что будто бы краткий роман с ним получил неприятное последствие: Юлия, ещё будучи совсем молодой, узнала, что у неё больше не будет детей. Так ли всё обстояло на самом деле, или же миф появился на ровном месте, мы не знаем, но в 1824 году монарх попросил свою матушку заняться судьбой малютки Пален, и её просватали за графа Николая Самойлова, императорского флигель-адъютанта. В полном соответствии семейным традициям и вкусам, жених состоял с невестой в дальнем родстве (троюродный дядя по линии Потёмкиных), был очень хорош собой, но при этом вовсе не горел желанием связать свою жизнь с Юлией Пален. То есть Самойлов, разумеется, считал её изумительной красавицей и всё такое, но любил-то он совсем другую женщину – Александру Римскую-Корсакову. Избраннице Самойлова посвящены знаменитые строки «Евгения Онегина»:
У ночи много звёзд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жён и дев блестит одна.
Может, Александра и не уступала в красоте Юлии, но богатым приданым похвастаться не могла, и, как почти всегда происходит в подобных случаях, большие деньги победили высокие чувства. Николай Самойлов был записной картёжник, долгов к своим двадцати четырём годам наделал столько, что был не в состоянии покрыть их без помощи со стороны. «У вас товар, у нас купец!» – воскликнула, по всей вероятности, маменька Николая, когда услышала о том, что бывшей протеже монарха подыскивают хорошую партию. Хотя кто здесь был товаром, а кто – купцом, сказать сложно.
Венчались Самойловы в 1825 году, невеста была очарована женихом, а жених – приданым невесты. Довольный дедушка-отец только успевал преподносить новобрачным бесценные подарки и осыпать их деньгами, которые молодой муж усердно проигрывал за картёжным столом. Счастья не вышло, муж и жена имели различные интересы, не сходились по темпераменту, были, по сути, чужими людьми, обречёнными на совместную жизнь. Чем дальше, тем труднее становилось Юлии мириться с равнодушием мужа, оживлявшегося только за картами. Она, в отместку, отводила душу с любовниками, среди которых были и семейный управляющий делами, и французский посол, и даже, говорят, император Николай I. Царь, из симпатии к Юлии, простил её непутёвого мужа, примкнувшего в помрачении ума к декабристам, но в конце концов пара распалась, супруги разъехались. Граф Самойлов отбыл на Кавказ, графиня же отправилась в Италию залечивать раны. Неудачный брак – это ещё не повод портить себе жизнь, считала Юлия. И пусть бабушка Екатерина Скавронская долго сердилась на внучку и после развода одно время не принимала её у себя, в конце концов сердце старой графини смягчилось – ей ли не знать, чего не случается в жизни! Характером внучка пошла явно не в бабушку – невозможно представить себе Юлию Самойлову в праздности и лени, лежащей на диванах без корсета. В Милане она вошла в светское общество так же легко и естественно, как входят в свою собственную спальню. Неравнодушная к искусству, знающая толк в музыке и живописи, она принимала у себя лучших композиторов Италии: за столом графини Самойловой сиживали Беллини, Доницетти, Россини и Пачини. Джованни Пачини был ей особенно приятен, и она позаботилась о том, чтобы премьера его оперы «Корсар» прошла с большим успехом. А вот премьеру Беллини нанятые Юлией клакёры нещадно освистали (речь идёт об опере «Норма», вошедшей в сокровищницу мировой музыкальной культуры).