В ваших руках находится одна из интереснейших книг, которую я когда либо читал. Впечатления от ее прочтения сопоставимы с впечатлениями от книги, прочитанной мною двумя годами ранее.[1] Я долго размышлял, чем же мне близки эти биографии, чем похожи их герои? Подсознание выбросило множество вопросов – и на часть из них сознание, пожалуй, готово дать ответ.
Во-первых, качество написания этих биографий. Оба автора – Мэри Габриэл и Уолтер Айзексон – сумели подать «почти» документальные биографии в хорошей художественной форме. «Почти» – не упрек авторам. Они очень добросовестно проработали огромный фактологический материал – письма, документы, публикации Карла Маркса, личные беседы со Стивом Джобсом, свидетельства близких людей и коллег. Но все же любой автор где-то экстраполирует, домысливает, вносит личностный элемент. Я рад, что оба автора сделали это с уважением к героям своих книг и к истине.
Во-вторых, герои биографий «Карл Маркс. Любовь и капитал» и «Стив Джобс» при всей огромной тактической разнице между ними (профессия, время, среда и так далее) поразительно схожи в стратегическом плане. И тот и другой изменили мир. И тот и другой сжигали себя, чтобы это сделать, мало того – они сжигали при этом и других, включая самых близких им людей. И тот и другой были чрезвычайно одарены от природы, но были при этом еще и трудоголиками. И тот и другой имели необъятную жажду познания.
Правда, здесь уже пути героев расходятся. Джобс умел концентрироваться, создавать прорывную силу, умел совмещать креативный поиск – а он всегда бесконечен – и свой перфекционизм, втискиваясь в реальные сроки реализации той или иной затеи. Маркс же был вихревой натурой, и мышление и стиль работы у него были такими же. В запланированной работе он практически никогда не укладывался в срок. Конечно, он жил в стесненных условиях, почти в нищете. К тому же мысль его растекалась по древу. Например, работая над «Капиталом», он попутно глубоко «копал» агрохимию и минералогию. Маркс должен был познать предмет, что называется, во всех деталях. Если бы не «внешнее управление» в лице Энгельса и его моральная, интеллектуальная и финансовая поддержка, то вряд ли Маркс довел бы свои знаменитые труды до конца (но об этом немного позже).
Ну и конечно же Маркс – при всем моем уважении к Джобсу – калибр не только мировой истории, но и мировой современности. Например, по данным опроса общественного мнения корпорации ВВС, проведенном в самом конце XX века, Маркс назван величайшим мыслителем тысячелетия.
Поэтому не проходит интерес к его жизни и деятельности. По данным библиотеки конгресса США, ему посвящено больше исследований, чем исследованию любой другой личности в истории человечества. Считается поэтому, что Карл Маркс – самая изученная личность в истории. Со многими из них я в свое время ознакомился. В данном же варианте же сделан крен на изучение контекста жизни и деятельности великого мыслителя. Если образно сравнить Маркса с планетой, то здесь чрезвычайно талантливо раскрыто влияние на саму планету спутников, оказавшихся во власти ее гравитации.
Вот что пишет по этому поводу сама Мэри Габриэл:
«Плутарх в своих «Жизнеописаниях» великих людей Рима и Афин, которые он писал до самой смерти в 120 году н. э., говорил, что ключ к пониманию той или иной личности следует искать не в сражениях, которые она выигрывала, и не в ее публичных триумфах – но в ее личной, интимной жизни, в характере, жесте или даже слове. Мне хочется верить, что, прочитав историю семьи Маркс, люди смогут лучше понять, каким человеком был Карл Маркс… согласно рецепту, данному Плутархом. Я также надеюсь, что читатели по достоинству оценят личности тех женщин, которые окружали Маркса. Общество, в котором они родились и выросли, диктовало женщине исключительно поддерживающую, вспомогательную роль. Мне кажется, сила духа, смелость и незаурядный ум этих женщин слишком долго оставались в тени, между тем без них не было бы Карла Маркса, а без Карла Маркса наш мир был бы совершенно иным».
Разбавлю «женский» взгляд автора «мужским» взглядом ученого – нейрокибернетика и нейробиолога, защитившего в далеком 1986-м году диссертацию на философском факультете МГУ. Так уж было устроено образование в бывшем СССР, что без Маркса–Энгельса–Ленина никак и никуда. Посему работы «классиков» мне хорошо знакомы. В том числе и статья В.И. Ленина «Три источника и три составные части марксизма». В свою очередь среди трех источников, «составляющих» Маркса, женщины – и в первую очередь его Женни – стоят на первом месте.
Но прежде чем продолжить разговор о женщинах, вспомним замечательную максиму одного из главных «источников» марксизма – Людвига Фейербаха: мужчина – не человек; женщина – не человек; человек – это единство мужчины и женщины. Ну прямо единство и борьба противоположностей – диалектика присутствует в самом что ни на есть человеческом обличье.
Когда-то в аспирантские годы я задумал книгу «Состоявшиеся и несостоявшиеся». Речь в ней должна была идти о талантливых мужах науки, искусства, литературы, добившихся выдающихся успехов благодаря своим половинкам, – и о тех, кого эти «половинки» задавили и не дали им реализовать свои таланты. Я бодро взялся за дело, однако очень скоро понял: первую часть я сделаю – эти люди известны, а вот со второй частью проблема, ведь поскольку эти люди не состоялись, о них никому ничего не известно.
Вот потому-то к выбору жены многие творческие личности подходили со всей серьезностью.
Вот например, выдающийся русский ученый Илья Ильич Мечников уже в молодости разработал теорию о «воспитании жены». Первый брак у него сложился драматически. Жена умерла от туберкулеза. От горя он пытался отравиться. Однако, к счастью, выпил столь большую дозу морфия, что тут же началась рвота и яд вышел из организма. Вскоре он познакомился с соседкой по даче пятнадцатилетней Ольгой Белокопытовой. Девочка настолько ему понравилась, что он, вспомнив о своей давней теории, тут же взялся за воспитание Оленьки: давал ей уроки по разным отраслям знаний, подбирал книги, которые ей следует прочитать, рассказывал о новейших открытиях в своей области – биологии и много еще всего, вплоть до советов по подбору туалетов. Через год Илья Ильич пришел к выводу, что воспитание прошло успешно, и женился на Ольге. Ольга Николаевна стала с ним единым целым: и другом, и научным ассистентом, и любимой женщиной. Они достигли такой гармонии и единства, что когда случилась беда (Ольга Николаевна заболела тяжелейшей формой брюшного тифа и врачи не сомневались в летальном исходе), Илья Ильич снова решил покончить собой, но на этот раз решил, что эта смерть должна послужить науке – он привил себе возвратный тиф в лабораторных условиях. К счастью для семьи Мечниковых и мировой науки, они оба выжили. Позднее Мечников получил Нобелевскую премию, его имя в истории стоит рядом с Пастером. Вот такой результат единства мужчины и женщины.
Юные Карл Маркс и Женни фон Вестфален хоть и были безумно влюблены друг в друга, по разным причинам долго не могли вступить в законный брак. Но это были годы взаимной притирки и тоже своеобразного «воспитания» будущей жены, поскольку Женни, как умная девушка, вполне могла предвидеть совместную жизнь с Карлом – вихревым и непрактичным; хотя молодой Маркс после помолвки с Женни и уехал сразу в Берлин, чтобы обрести себя в качестве будущего главы семейства.
В отличие от Маркса Толстой женился уже будучи вполне солидным человеком, перебрав кучу вариантов. К своим тридцати четырем годам он вдруг увидел очаровательную девушку в дочери своих давних знакомых – семьи Берс – Соне: до этого он ее знал как очаровательного ребенка. Специалисты считают: именно с восемнадцатилетней Сони списано юное очарование Наташи Ростовой. При всей своей влюбленности Лев Николаевич (и это отражено в его дневниках) сомневается, взвешивает, анализирует, пытается найти грань между реальным чувством и фантазиями на тему любви. «Я стараюсь глядеть только на ее слабые стороны, – пишет он, – и все-таки это оно».
Толстой таки делает предложение, показав при этом целомудренной девушке дневник с откровенными описаниями своих былых любовных побед… Свадьба в итоге все же состоялась, Толстой описывает эти дни в дневнике как «неимоверное счастье». Без промедления он входит в роль ответственного отца семейства.
«Новые условия счастливой семейной жизни совершенно уже отвлекли меня от всякого искания общего смысла жизни, – пишет он в своей «Исповеди». – Вся жизнь моя сосредоточилась за это время в семье, в жене, в детях и потому в заботах об увеличении средств жизни. Стремление к усовершенствованию, подмененное уже прежде стремлением к усовершенствованию вообще, теперь подменилось стремлением к тому, чтобы мне с семьей было как можно лучше…»
Маркс же в аналогичный период так и остался неостепенившимся мятежным молодым человеком. Медовый месяц Карл и Женни провели в доме ее матери и на ее деньги, причем в отличие от Толстого эти счастливые дни не отвлекли его от «искания общественного смысла жизни». Маркс разделил себя в медовый месяц между Женни и четырьмя десятками читаемых им томов, сотворив в этот период две солидные работы.
Из тринадцати детей Толстых пятеро умерли в раннем детстве. Если Петя успел прожить полтора года, то следующий – Николенька – сражен менингитом еще в грудном возрасте. В этом же году родилась недоношенная Варвара – ей суждено было прожить всего несколько часов. Дальше семья потеряла четвертого – Алешу. Но самой большой трагедией стала смерть от скарлатины семилетнего Ванечки. Дочь Маша пишет, что «мама страшна своим горем… вся ее жизнь была в нем… Папа ужасно страдает и плачет все время».
При прочтении этой книги вы обнаружите поразительные параллели в семейных потерях семьи Маркса и семьи Толстого. В семье Маркса родилось семеро детей. Четверо из них умерли в раннем возрасте. Но самой большой трагедией, сломавших супругов была смерть их любимца – шалуна и тем не менее не по годам мудрого – Эдгара (по семейному прозвищу – Муш). Но если дети Толстого умирали, если так можно выразиться, от естественных причин – неизлечимых в то время менингита, скарлатины, крупа – и никакими условиями жизни эти болезни нельзя было предотвратить, то дети Маркса свои смертельные болезни «обрели» в ужасающих условиях жизни, в которых оказались. Впрочем, и Толстой, возможно, частично виновен в семейных болезнях. У дочерей Толстого, например, выкидыши следовали один за другим. Софья Андреевна не без основания считала, что это результат вегетарианства, навязанного им Львом Николаевичем.
Опять параллели. Софья Андреевна была и хорошей матерью, умелой хозяйкой, и самоотверженной помощницей Льва Николаевича в его литературном труде. Она – как и Женни – переписывала огромное количество черновиков своего гениального супруга. А ведь и у Маркса и у Толстого был не почерк, а сущие каракули.
Часто гостивший в Ясной Поляне Афанасий Фет искренне восхищался Софьей Андреевной и писал Толстому: «Жена у Вас идеальная, чего хотите прибавьте в этот идеал, сахару, уксусу, соли, горчицы, перцу, амбре – все только испортишь». Сам Толстой, однако, признавая, что она «идеальная жена», добавлял при этом, что это в смысле «верности, семейности, самоотверженности, любви семейной… в ней лежит возможность христианского друга». «Проявится ли он в ней?» – в сомнениях продолжает он. Сравните с ее словами: «Во всем этом шуме, без тебя все равно, как без души. Ты один умеешь на все и во все вложить поэзию, прелесть, и возвести все на какую-то высоту. Это впрочем, я так чувствую: для меня все мертво без тебя. Я только без тебя то люблю, что ты любишь, и часто сбиваюсь, сама ли я что люблю или только мне нравится что-нибудь оттого, что ты это любишь». Лев Николаевич хотел абсолютного духовного слияния. «Он ждал от меня, бедный, милый муж мой, – пишет она с пониманием, – того духовного единения, которое было почти невозможно при моей материальной жизни и заботах, от которых уйти было невозможно и никуда. Я не сумела бы разделить его духовную жизнь на словах, а провести ее в жизнь, сломить ее, волоча за собой целую большую семью, было немыслимо, да и непосильно».
Свое учение Лев Николаевич хотел реализовать там, где он, как ему казалось, мог сделать – в семье. Отсюда идеи о простой народной жизни с отказом от собственности, включая авторские права на свои произведения. Но эти права обеспечивали многочисленному семейству основные средства к существованию. Софья Андреевна – управляющая делами и литературный агент в одном лице – как никто другой понимала это и жестко стала этому противодействовать. Идеализм Толстого, который думал о человечестве в целом, и практицизм супруги, которая думала о самой близкой частичке человечества – своей семье, положили начало глубокому и драматическому разладу между ними.
У Карла и Женни не возникало таких проблем: во-первых, ни собственности, ни литературных доходов у главы семейства не было; во-вторых, Женни полностью разделяла идеи своего мужа, была беззаветно предана не только ему, но и его фанатичной вере в свою мессианскую роль. Энгельс скажет в надгробной речи: «Если существовала когда-либо женщина, которая видела свое счастье в том, чтобы делать счастливыми других, – то это была она».
Факт остается фактом: идеи человеколюбия и «муравьиного братства» супруга Толстого разделяла до определенного предела. Лев Толстой считал, что в этом вопросе больше всех повезло другому великому писателю. «Многие русские писатели, – отмечал он не без зависти, – чувствовали бы себя лучше, если бы у них были такие жены, как у Достоевского». Но до Анны Сниткиной, которую имел в виду Лев Николаевич, в жизни Федора Михайловича была другая женщина – Аполлинария Суслова, в коей черпали вдохновение и горести сразу двое российских мыслителей. И первый – Федор Михайлович Достоевский. Свою роковую женщину он встретил в сорок лет при обстоятельствах, так запечатленных в воспоминаниях дочери писателя:
«Полина приехала из русской провинции, где у нее были богатые родственники, посылавшие ей достаточно денег для того, чтобы удобно жить в Петербурге. [От себя отмечу, что отец Полины, фабрикант Прокофий Суслов был в молодости крепостным].
Каждую осень она записывалась студенткой в университет, но никогда не занималась и не сдавала экзамены. Однако она усердно ходила на лекции, флиртовала со студентами, ходила к ним домой, мешая им работать, подстрекала их к выступлениям, заставляла подписывать протесты, принимала участие во всех политических манифестациях, шагала во главе студентов, пела Марсельезу, ругала казаков и вела себя вызывающе…
Полина присутствовала на всех балах, всех литературных вечерах студенчества, танцевала с ними, аплодировала, разделяла все новые идеи, волновавшие молодежь. Она вертелась вокруг Достоевского и всячески угождала ему. Достоевский не замечал этого. Тогда она написала ему письмо с объяснением в любви».
Оно было простым, наивным и поэтичным. Казалось, что писала его робкая молодая девушка, ослепленная гением великого писателя. Растроганный Достоевский, разумеется, попал в сети этой роковой женщины, прощая ей самые взбалмошные выходки – от требований развода с чахоточной женой до открытого шантажа, угроз покончить с собой или кем-то еще. Все бы походило на фарс, если бы не обернулось трагедией.
Сперва – чтобы, как говорится, вышибить клин клином – Достоевский сел за игорный стол, и его любовь на некоторое время, как сообщил сам писатель, отступила на второй план. Но это не помогло. Затем, когда первая жена Достоевского отошла к богу, писатель тут же предложил Полине Сусловой руку и сердце. Но та заявила, что семья стеснит ее свободу.
Нервные, бурные и мучительные отношения с роковой женщиной могли бы окончиться для Достоевского весьма плачевно. Он уже подумывал о путешествии в мир иной. Но тут его спасла Анна Сниткина – его помощница и стенографистка, восхищенная его гением. Несмотря на происки Полины, Анна сумела привести Достоевского в чувство и стала ему впоследствии верной женой.
Между тем в новой жизни Достоевский втайне продолжал страдать о своей Полине. Тому остались свидетельством такие его строки: «Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны… Но я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить ее. Она не стоит такой любви. Мне жаль ее, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она никогда не найдет себе друга и счастье. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех обязанностей, тот никогда не найдет счастья».
Литературоведы и биографы классика ищут – и конечно же находят – черты Аполлинарии Сусловой у ряда его персонажей. Это и Настасья Филипповна из романа «Идиот», и собственно Полина – из «Игрока», Катерина – из «Братьев Карамазовых».
То, что роковая женщина не найдет себе друга – отчасти правда, смотря как понимать дружбу. Впрочем, и счастье у роковой женщины свое, отличное от тихого семейного.
Уже сорокалетняя Полина позже влюбила в себя студента третьего курса Московского университета Василия Розанова, которому годилась в матери: разница в возрасте аж шестнадцать лет. Розанов знал, что его супруга некогда была любовницей самого Достоевского, но по молодости полагал ее «самой замечательной из встреченных женщин». Она действительно была великолепна по словам плененного и покоренного ею Розанова.
Не понятно все же, любил ли он ее на самом деле или – будучи почитателем Достоевского – мнил реальную Полину персонажем, ожидал от нее книжного поведения. Сознавая, что время для нее бежит быстрее, чем для ровесниц мужа, Суслова стала читать задним числом его личную переписку. И даже донесла на одного из адресатов, пасынка своей близкой подруги и студента Розанова: письмо содержало непозволительные выражения в адрес Александра III. Молодого человека посадили.
Дважды она демонстративно бросала молодого мужа, издеваясь над его книгами и называя их бездарными, но возвращалась по его же просьбе. Конечно, писатель сам выбрал себе ад, и так описывал его в откровенном письме к Полине: «Вы рядились в шелковые платья и разбрасывали подарки на право и лево, чтобы создать себе репутацию богатой женщины, не понимая, что этой репутацией Вы гнули меня к земле. Все видели разницу наших возрастов, и всем Вы жаловались, что я подлый развратник. Что же могли они думать иное, кроме того, что я женился на деньгах? И мысль эту я нес все семь лет нашего брака молча… Вы меня позорили ругательством и унижением, со всякими встречными и поперечными толковали, что я занят идиотским трудом…» И так далее.
Аполлинария ушла в третий раз. Целых двадцать лет из-за нее писатель не мог расторгнуть ставший ненавистным брак, хотя у него по факту была уже другая семья. По законам же Российской империи и церковной этики и новая его женщина была грешна вдвойне, и незаконнорожденные дети существенно теряли во всем, не имея права на наследство и даже на фамилию родителя.
Неизвестно, прибавилось или убавилось в творчестве Розанова и Достоевского от взаимоотношений с этой фурией. Но здоровья им обоим она точно не прибавила.
Как мы уже отмечали, Анна Сниткина в буквальном и переносном смысле этого слова спасла Достоевского и как человека и как творца.
Человеческими качествами, характером этот человек «болтался между тюрьмой и сумасшедшим домом». Такова уж нервная организация гениев, она граничит с психическим заболеванием. Гений – вообще-то само по себе далеко не норма. Например, гипертрофированная сексуальность Достоевского расщеплялась на противоположности – садизм и мазохизм, посему его не слишком точно называли «русским маркизом де Садом». Но Анна своей кротостью, своим ангельским характером не только сумела приглушить садомазохисткие склонности писателя, но и избавила его от целого букета тяжелых комплексов. В браке с ней Достоевский избавился даже от мучившей его много лет эпилепсии – редчайший случай в медицине. Соответственно все это сказалось на его творчестве. При ее поддержке и помощи он сотворил свои лучшие книги. Через много лет после смерти писателя, в последний год своей жизни, его вдова делает запись в альбом Сергея Прокофьева: «Солнце моей жизни – Федор Достоевский. Анна Достоевская».
Для Женни Карл Генрих тоже несомненно был солнцем, светочем. Однако на каждом Солнце есть свои пятна.
К несносному характеру и Льва Николаевича, и Федора Михайловича, и Карла Генриха примешивался и интерес к «потустороннему» женскому полу. Лев Николаевич «делал это» многократно, каялся перед Софьей Андреевной и снова делал. Федор Михайлович еще долго грезил Полиной, Карл Генрих же при всей своей преданности Женни тоже не избежал «досадного» эпизода – причем с другом и членом семьи Елена Демут (к этому эпизоду мы еще вернемся). Однако небезупречны были и его отношения с голландской кузиной Нанетт… Кстати, вскоре после обручения с Женни, будучи в Берлине, Карл увлекся великовозрастной поэтессой Беттиной фон Арним. Она была некрасива и немолода, но знаменита и очень умна. Вообще есть удивительная корреляция между творческими способностями и повышенным тестостероном. Маркс, правда, горько шутил, что он – «отец семейства с крепкими яйцами» и что его биологическая плодовитость превышает творческую.
Однако есть пример другого гения из страны, где Маркс нашел политическое убежище, но избежавшего пятен и первого и второго плана при всей своей биологической плодовитости. Речь идет о Чарльзе Дарвине.
Когда через три года по возвращении из своего шестилетнего кругосветного путешествия Дарвин женился, у них с женой Эммой было десять детей. Супруги прожили вместе чуть меньше полувека.
В 1844-м году Дарвин завершил рукопись, где впервые изложил свою знаменитую теорию естественного отбора.
«Чем больше мы познаем твердые законы природы, тем все более невероятными становятся для нас чудеса, на которые опирается христианская вера», – писал Дарвин. Изучение природы сделало Дарвина, получившего богословское образование, человеком неверующим.
А его жена Эмма, напротив, была глубоко верующей. И вот Эмма Дарвин в письме впрямую задала мужу вопрос: «Твои исследования не имеют ничего общего с религией, не правда ли?»
Дарвин, почувствовав, что его научные результаты расходятся с нравственными принципами жены, решил не публиковать при ее жизни свои революционные выкладки. В порыве чувства он составил завещание: «Я закончил труд о происхождении видов. Когда мир поймет мои теории, наука сделает огромный шаг вперед». Дарвин просил жену после его смерти передать книгу издателю для публикации… У Дарвина были все основания считать, что он умрет первым: он часто и тяжело болел. Эмма, приняв жертву супруга, целиком посвятила себя ему и семье.
«Она была моим величайшим счастьем! Я могу заявить, что за всю мою жизнь я никогда не слышал, чтобы она произнесла хотя бы одно слово, которое я предпочел бы не говорить… Она была моим мудрым советником и веселым утешителем всю жизнь, которая без нее была бы очень долго несчастна из-за плохого здоровья. Она заслужила любовь и восхищение всякой живой души, которая к ней прикасалась», – писал Дарвин о жене на закате дней.
Камилла Бельгиз пишет о такого типа любви: «Тот, кто любит, отбрасывает на другого свет своего внутреннего «я» и надеется увидеть отблеск этого света. Подлинная любовь связует двоих, и надо уметь ставить другого превыше себя».
К своей научной рукописи Дарвин все-таки вернулся, но лишь двенадцать лет спустя, а книга «Происхождение видов путем естественного отбора» увидела свет лишь в 1859-м году. То есть через пятнадцать лет после идейной разработки.
Как истый ученый, Чарльз Роберт Дарвин не смог погрешить против науки и Истины, но слишком любил свою жену, чтобы сказать ей прямо «мужчина во всем, за что берется, достигает совершенства, недостижимого для женщины…».
«Женщины вдохновляют нас на великие дела, но вечно мешают нам их творить», – пошутил мастер парадоксов Оскар Уайльд. Тем не менее Дарвин сделал научный вывод даже из собственного брака и семейности. Дело в том, что Эмма приходилась ученому не только женой, но и кузиной. Многие его дети были болезненны, а трое умерли в детском возрасте. Дарвин опасался, что причина этого в их родственной близости с женой. Это отражено в его работах по болезненности потомков от близкородственного скрещивания и преимуществах далеких скрещиваний.
Но сам Дарвин, дорожа спокойствием супруги, прожил в единственном браке более тридцати пяти лет и сравнительно счастливо. Он умер на семьдесят третьем году жизни.
Жизнь великого британского ученого несколько выбивается из ряда творцов с их женами. Однако факт остается фактом. Где-то – кажется, в каком-то труде о женах олигархов – я прочитал: «С возрастом начинаешь постигать – сию формулу надобно расчленять на три составляющие. Или кроткая. Или красивая. Или умная. Соединять всех их вкупе – невыполнимо!» Добавлю к этому, что в античной Греции говорили: жены служат нам для продолжения рода, наложницы для услаждения плоти, гетеры для услаждения духа.
Из того, что я знал ранее – а главное, узнал из этой книги, – видно: соединить вкупе все три начала как по одному, так и по другому критерию в абсолютной степени смогла только Женни Маркс. Она и стала тем первым источником и составной частью Маркса.
Вторым источником и составной частью стал его друг и соратник Фридрих Энгельс. Еще в советские годы я много читал об их «дружбе – великой и трогательной», но опять же после ознакомления с предлагаемым читателю трудом мои представления об этой дружбе углубились.
Дело в том, что Маркс был человеком с очень высоким самомнением, резким и нетерпимым к другим людям и их взглядам. Безусловно равными себе он признавал только Женни и Фридриха. Возможно, поэтому великая любовь и великая дружба соединились через этого человека. Энгельс, как и Женни, стал частью жизни Маркса.
Вот что пишет после похорон любимого сына Карл Генрих Энгельсу: «Я не могу тебе передать словами, как мы тоскуем по нашему ребенку, каждое мгновение… Я уже получил свою долю неудач и бед, но только теперь я знаю, что такое настоящее несчастье. Я чувствую себя сломленным. После похорон мне повезло – у меня так раскалывалась от боли голова, что я не мог ни думать, ни слышать, ни видеть. Среди всех этих страшных мук, которые я недавно перенес, лишь одна мысль поддерживала меня – мысль о тебе и нашей дружбе. Это как надежда – на то, что мы вместе еще совершим что-то важное и нужное в этом мире».
Именно поэтому они стали так близки – практически идейными сиамскими близнецами. Они испытывали интеллектуальный комфорт в обществе друг друга. В интеллектуальном смысле они были прекрасным тандемом, – пишет автор, – остроумным, наделенным даром предвидения, творческим (а еще – снобистским, сварливым, нетерпимым и склонным к конспирологии). Как друзья – они были сквернословы, веселые похабники, подростки в душе. Они любили курить (Энгельс – трубку, Маркс – сигары), выпивать до рассвета (Энгельс – хорошее вино и эль, Маркс – все что угодно), сплетничать (в основном о сексуальных склонностях своих знакомых) и хохотать до упаду (в основном издеваясь над своими противниками) и в случае Маркса – до слез, градом льющихся от хохота.
При этом они были противоположностями почти во всем: по происхождению, конституции, темпераменту, стилю мышления, ведению дел и так далее. Но синергия от их объединения была колоссальная. Друг Фридрих стал посланником материального мира, однажды постучавшим в дверь Карла Маркса, чтобы заполнить пробелы в его теоретических исследованиях.
Что касается самого Энгельса, то в 26-летнем Марксе он увидел могучую личность и огромный интеллект, равных которым никогда ранее не знал. Хороший солдат ищет хорошего командира, – пишет Мэри Габриэл, – и Энгельс нашел для себя такого человека.
На самом деле он попросту стал спасителем семьи Маркс. Он не только предоставлял множество исходных данных для статей Маркса, но еще и материально обеспечивал существование всей его семьи.
Энгельс, конечно, понимал, что их интеллекты вполне сопоставимы – но даже в тандеме кто-то должен был быть ведомым, а кто-то ведущим. В начале их дружбы Энгельс разглядел в Марксе гения, способного сокрушить интеллектуальные барьеры в вопросах революционной теории и практики. Но гения потенциального, которым еще надо стать. Энгельс отдал все, что у него было, чтобы гений Маркса помог изменить мир к лучшему.
Вообще, что касается друзей – у Маркса они получались какими-то однообразными. Вот, например, Мозес Гесс – богатый промышленник, пригласивший еще совсем молодого Карла Генриха главным редактором «Рейнской газеты» с окладом аж 500 талеров. Он считал Маркса феноменом, соединявшим в себе «Руссо, Вольтера, Лессинга, Гейне и Гегеля». Маркс тогда быстро оправдал надежды Гесса и вывел газету в лидеры печатного рынка. Увы, несмотря на дипломатический такт Маркса (редкий случай), газету закрыли, а с Гессом они быстро стали врагами – как впрочем и соратниками.
Безусловно, истории как с газетами, так и с друзьями были сильно замешаны на обстоятельствах. Сам Маркс говорил, что обстоятельства в той же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства. И прежде чем продолжить эту тему, приведем альтернативную подборку высказываний на эту тему:
Величайшей заслугой человека остается, конечно, то, что он как можно больше определяет обстоятельства и как можно меньше дает им определять себя. Иоганн Гете.
Обстоятельства не творят человека. Они просто раскрывают его самому себя. Эпиктет.
Обстоятельства образуют великих людей, а потом великие люди образуют обстоятельства. Константин Батюшков.
Обстоятельства переменчивы, принципы – никогда. Оноре де Бальзак.
Человек не создается обстоятельствами, обстоятельства создаются человеком. Бенджамин Дизраэли.
Скорее всего здесь ближе к истине слова Батюшкова, хотя она недалеко отстоит от слов самого героя книги.
Один из самых ярких представителей отечественной философии – Михаил Александрович Розов – ввел в свое время в оборот термин «пересечение традиций». Именно на пересечение традиций пришлось время и место рождения Маркса.
С одной стороны – традиция иудейских мыслителей. Ее носителями были раввины из рода Маркс, не чуждые политическим размышлениям (один из предков за два десятка лет до французской революции написал трактат о демократических ценностях). Пластичность в пространстве и времени – один из самых главных способов выживания евреев в чужеродной среде. За короткий период французской оккупации, когда в Германии действовал гражданский кодекс Наполеона, отец героя Гершель Маркс успел не только получить юридическое образование и стать первым евреем-адвокатом, но и стремительно возглавить городскую ассоциацию адвокатов. Когда после изгнания французов последовал вновь запрет на профессии, иудей Гершель превратился в лютеранина Генриха. За примером ему не пришлось далеко ходить, поскольку его собственный отец Меир Халеви еще при жизни стал Марксом Леви. Отец Маркса формировал свои убеждения на работах Вольтера и Руссо и знал их наизусть. И вообще он был большим книголюбом и интеллектуалом. Таким же, как и его земляк барон Людвиг фон Вестфален. Они ходят в одну протестантскую общину, равны в социальном статусе, однако семья Вестфаленов несравнимо богаче и образованней (латынь, Гомер, Данте, Шекспир). Однако уже в гимназии Генрих Маркс интеллектуально уйдет далеко в отрыв от своего одноклассника Эдгара фон Вестфалена и будет на равных общаться с его отцом, поражая последнего своими способностями.
Это пересечение традиций, выражаясь марксисткими терминами, происходило на уровне надстройки, но было подкреплено и материальным базисом – соединением в одну семью Карла Маркса и Женни фон Вестфален. Они практически реализовали то, что в том обществе, в то время было теоретически возможно. Такое вот переплетение человеческой воли и складывающихся обстоятельств.
Генрих Маркс был очень мудрым человеком и воспитывал сына по принципу: «Умный найдет выход из любой ситуации, а мудрый такой ситуации не допустит». Он пишет сыну-студенту:«Я бы хотел видеть в твоем лице того, кем бы я мог стать, приди я в этот мир с твоими благоприятными перспективами. Ты можешь воплотить или разрушить мои самые сокровенные мечты». Конечно же отец видел, что сын идет не «в ту сторону», однако надеялся, что это издержка молодости, и пытался мягко наставлять сына в стиле горькой иронии: «… беспорядочные метания по всем областям знаний сразу… все силы тратящий лишь на безумное обогащение собственной эрудиции…»
Сын мучил своих родителей своими метаниями из крайности в крайность: «то он хотел быть адвокатом, то драматургом, то театральным критиком». Он даже сотворил ряд объемных поэтических произведений. Его отец осторожно отметил, что эти «стихи не для моего разума». Поэтом, конечно, Маркс был никаким, в отличие от Энгельса – тот как раз-таки был наделен этим даром. Конечно, родителям трудно было переварить ту энтропию, которая была сущностью его натуры. В роду Марксов – последовательных, рациональных и прагматичных – он был мутантом в прямом и переносном смысле этого слова. Вот как дипломатично описывает это отец: «Несобранность, беспорядочные блуждания по всем отраслям знаний, смутные раздумья при свете коптилки, нечесаные волосы…» На письма Карл отвечал редко, не навещал родителей на каникулах. И тратил очень много родительских денег…
Я называю такого типа личность турбулентной – с одноименным типом мышления. У такого типа мышления и таких натур мысль не последовательна, а турбулентна и затруднена на выходе в рациональном варианте в прогнозируемые сроки. Мы с коллегами исследовали такое мышление в недавней книге, которая так и называется – «Турбулентное мышление. Зарядка для интеллекта».
Всю свою жизнь Маркс был очень большим лицемером в отношении собственной работы, – пишет Мэри Габриэл. – В ответ на вопрос, когда будет закончена работа, он обычно отвечал, что ему осталась неделя или две на окончательную отделку текста, или утверждал, что вычитывает последнюю корректуру, или сетовал на то, что столкнулся с финансовыми или личными трудностями, которые его немного задержали, но теперь он уже вернулся в нормальное рабочее русло и близок к завершению работы… На самом деле чаще всего он был очень далек от этого завершения. Новые идеи кипели в его мозгу, сталкиваясь с уже записанными на бумаге и порождая выводы, которые он считал неожиданными и необычайно важными. Как же он мог приказать своему мозгу остановиться, чтобы он мог сесть писать?
Уже после смерти Маркса Энгельс, разбирая черновые наброски Маркса третьего тома «Капитала», пишет: «Мысли записаны в том виде и в том порядке, в котором они появлялись в голове автора…».
Всю жизнь бурный поток идей, который сам хозяин потока никак не мог взять под контроль, будет мешать Марксу не только планомерно строить новую идеологию, но и элементарно зарабатывать на жизнь.
Кстати о деньгах. Отец с горькой иронией пишет ему: «Как может человек, каждые две недели придумывающий новую систему мироздания и рвущий в клочья свои прежние работы, думать о таких презренных мелочах, как деньги?»
Да, деньги Карла Генриха «не интересовали»: он бесшабашно тратил огромное количество отцовских денег, не задумываясь о том, что у его родителей еще семеро братьев и сестер. Вслед за матерью в эгоизме упрекает его и отец: «Не могу избавиться от мысли, что эгоизма в тебе гораздо больше, чем это требуется человеку для самосохранения». В другом письме, тщетно пытаясь достучаться до разума сына, отец говорит: «Будущее Женни должно быть достойным ее, она должна жить в реальном мире, а не ютиться в прокуренной комнате, пропахшей керосином, в компании безумного ученого».
К несчастью, случилось именно то, чего больше всего опасался отец, которому оставалось жить несколько месяцев. Еще меньше осталось жить брату Карла – одиннадцатилетнему Эдуарду. Карл Генрих же и мало писал и еще меньше навещал родных. И этот человек несколькими годами ранее в выпускном сочинении написал такие строки: «Но ГЛАВНЫМ РУКОВОДИТЕЛЕМ, КОТОРЫЙ ДОЛЖЕН НАС НАПРАВЛЯТЬ ПРИ ВЫБОРЕ ПРОФЕССИИ, ЯВЛЯЕТСЯ БЛАГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, наше собственное совершенствование… Человеческая природа устроена так, что человек может достичь своего усовершенствования, только работая для усовершенствования своих современников, во имя их блага. Если человек трудится только для себя, он может, пожалуй, стать знаменитым ученым, великим мудрецом, превосходным поэтом, но никогда не сможет стать истинно совершенным и великим человеком…»
Можно думать о человечестве вообще, в целом и забывать при этом о том, кто с тобой рядом. Сама Мэри Габриэл так оценивает поступки своего героя: «Кто-то может обвинить его в эгоизме. Он назвал бы это самоотверженностью. Своей кропотливой и неустанной работой, закладывающей основу для будущих глобальных перемен, своей тревогой и страхом перед внезапной, неподготовленной революцией Маркс менее всего делился с собственным поколением – и даже с поколением своих детей. Он обращался к поколениям будущего. Для Маркса жертвы его семьи были необходимы, политически оправданы».
Из семерых детей Маркса дожили до совершенолетия только трое. Дети недоедали, жили в ужасающей нищете и тесноте, а учитывая лондонский смог и тогдашнюю антисанитарию столицы Англии, огромное количество «революционных посетителей» маленькой квартиры Марксов, ее прокуренность и сырость, не заболеть, например, туберкулезом в такой обстановке было трудно. А ведь именно от этой болезни умер любимец всей семьи Муш. Дети, которые выжили, получали блестящую интеллектуальную подготовку, знали все шедевры мировой литературы. И в то же время они пишут с восторгом из Манчестера, будучи в гостях у Энгельса, что ели хлеб с маслом на ужин, а до этого на обед – ромштексы, горошек и картофель. Тем не менее, несмотря на любовь к детям, – пишет автор – для своих детей Карл Маркс не сделал всего, что мог – ни для дочерей, ни тем более для тех четверых малышей, что умерли совсем маленькими.
Женни была умнейшей женщиной и прекрасно осознавала, что их дети приносятся в жертву во имя «справедливого переустройства» мира, но она безоговорочно выбрала сторону мужа и продолжила расшифровку его судьбоносных каракулей. Кстати, когда Женни совсем занемогла, этим занялись подросшие дочери Маркса.
Жертвовали всем и другие люди. С весны тысяча восемьсот сорок пятого года практически полноправным членом семьи Марксов становится Елена Демут (Ленхен): мать Женни прислала ее для помощи. Она была умна и миловидна, но отвергла ряд предложений, так и не выйдя замуж. Она полностью посвятила себя семье Маркса. Взяла на себя огромное количество обязанностей, работая практически бесплатно. Энгельс со слезами на глазах во время похорон Ленхен рассказал о тех жертвах, на которые она пошла ради семьи Маркса. О том, как она разделила с ними жизнь в нищете, а также о том, как она отказалась от своего единственного ребенка, чтобы уберечь Маркса от злословия врагов, а Женни – от сомнений в верности мужа. Вообще без Энгельса и Ленхен семья Маркса не выжила бы физически.
Жертвовали Марксу и другие его друзья. Когда один из его немецких оппонентов спровоцировал ссору и вызвал его на дуэль, молодой друг семьи Конрад Шрамм устроил контрссору, переведя дуэль на себя. И это при том, что, как писал Либкнехт: «Шрамм никогда в жизни не стрелял, а Виллих никогда в жизни не промахивался». К счастью, Шрамм отделался легким ранением, скорее всего потому, что не его планировалось убрать с политической арены. И все же это поступок настоящего друга и мужчины. Помогал семье в парижский период старший друг Маркса Генрих Гейне – кстати, именно он спас Женнихен – первенца семьи Марксов, когда та тяжело заболела. Друг Маркса и Энгельса немецкий журналист и учитель Вильгельм Вольф по кличке Люпус (это перевод на латынь его немецкой фамилии, означающей «волк») долгие годы откладывал деньги на черный день. После его скоропостижной смерти обнаружилось, что большую часть своих солидных сбережений он завещал Марксу. Тот был потрясен и посвятил другу первый том «Капитала».
Деньги подоспели вовремя. Они были заботой, фетишем, предметом ненависти и темой исследований Маркса. «Не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь писал о деньгах, испытывая в них такую нехватку!» – невесело шутил он. Они, точнее их нехватка, довела Карла Генриха – и без того не ангельского характера – до предельного ценизма. Он, например, пишет о «большой радости» – смерти престарелого дядюшки – и предвкушает долю наследства. Потрясенного смертью своей гражданской жены Энгельса Маркс вяло утешает мыслью о том, что лучше бы скончалась его (Карла Генриха) матушка, которая достаточно пожила. А ведь она с любовью растила его, помогала чем могла всю жизнь и незадолго до своей смерти порвала долговые расписки Карла Генриха, чтобы не уменьшилась его доля в наследстве!
Но вернемся к детям Маркса. Он безусловно любил их. Он играл с ними, заботился об их воспитании и образовании. Маркс начал прививать детям любовь к литературе в самом раннем возрасте; как и отец Женни, он сделал Шекспира самым драгоценным и заветным гостем в их доме. Они с Женни чудесным образом превращали их крошечный чердак в роскошный палаццо в Вероне, гремящее поле битвы во Франции или ледяную башню Тауэра, читая сцены из пьес Шекспира до тех пор, пока малыши не запоминали действующих лиц и сюжетные линии, чтобы впоследствии присоединиться к игре. Еще Маркс читал детям Данте, Сервантеса, сэра Вальтера Скотта, Джеймса Фенимора Купера и Бальзака – когда это было возможно, то на языке оригинала. Письма детей показывают, что они были хорошо знакомы с персонажами этих книг, словно с добрыми друзьями; эти маленькие студенты частенько ссылались на самые разные литературные источники и довольно изящно каламбурили на разные темы. Дом Маркса был по-своему богат – интеллектуально, и это помогало справляться и мириться с бедностью материальной. Удивительно противоречивая картина. Ведь именно Маркс в своем «диамате» провозгласил, что прежде чем «потреблять» духовные ценности, человек должен есть, пить, одеваться…
Я сам рос в семье учителей в маленьком провинциальном городке. Нас было пятеро детей и тяжело больная бабушка. Родители «пахали» в школе по две смены, а отец еще подрабатывал в вечерней школе. Он был заслуженным учителем, разрабатывал великолепный проект по программированному обучению, в доме была богатейшая библиотека. Но когда тяжело заболела сестра и врачи прописали на длительный период полусырую печенку и дорогущие импортные лекарства, отец без колебаний отодвинул все в сторону и занялся этим вопросом. А ведь килограмм парной печенки стоил на рынке больше дневного заработка отца. Были подобные эпизоды и в дальнейшем… В итоге отцу не хватило сил и времени закончить свой проект. Это был, конечно, не «Капитал», но революция в среднем образовании могла бы состояться.
Это я к чему? Перефразируя Антуана де Сент-Экзюпери: «Ты в ответе за тех, кого родил». И еще Ф.М.Достоевский: «Даже счастье всего мира не стоит одной слезинки на лице ребенка». И тут же Оноре де Бальзак: «Гений отвечает лишь перед самим собой; он один знает свою цель и волен выбирать для ее достижения любые средства». А еще Джордж Бернард Шоу: «Он совершил величайший подвиг, на который только способен человек. Маркс изменил мир».
Кто прав? Выбор за Вами, читатель.
После выхода первого тома «Капитала» Маркса и «Анти-Дюринга» Энгельса, пожалуй, не осталось ни одного высокопоставленного европейского политика, не обеспокоенного деятельностью Маркса. Очень интересный факт: дочь британской королевы Виктории поручила члену британского Парламента Даффу, сэру Маунтстюарту Эльфинстону Гранту разузнать побольше о Марксе и его взглядах. В итоге сэр Дафф встретился с Марксом лично и после почти трехчасовой беседы сделал вывод, что идеи Маркса слишком «идеальны, чтоб представлять опасность…» Среди «идеальных» идей Маркса в этой беседе было и предсказание переворота в России, за которым последуют и революционные события в Германии. Но самый парадоксальный вывод Даффа о Марксе, как показала дальнейшая история: «Уж никак не ему – хочет он того или нет – перевернуть мир вверх тормашками».
Но именно он через своих последователей, конкретно Ленина и Сталина, перевернул этот мир. И именно марксизм был им точкой опоры.
Один из видных представителей мировой финансовой элиты, Жак Аттали, высказал мысль: «Ни один человек не оказал на мир большего влияния, чем Карл Маркс в XX веке». Однако, как показывает ход событий последнего времени, и XXI век, пожалуй, без Маркса не обойдется. Тиражи его трудов – особенно «Капитала» – подскочили до невиданных высот, и происходит это не директивным порядком, как в странах советского блока, а самым что ни на есть рыночным способом на благополучном Западе. Хотя, справедливости ради, стоит отметить: пошатнувшееся в последние годы благополучие того же Запада и сподвигло многих его граждан – политиков, экономистов, простых обывателей – «сверить часы» с политэкономией Маркса.
Ведь именно Маркс, по сути, и создал на базе разнородных политэкономических теорий взглядов цельную и логически непротиворечивую систему – политэкономию. Сам термин политэкономия введен в оборот вовсе не Адамом Смитом: «Впервые словосочетание политическая экономия использовал драматург и писатель Антуан Монкретьен («Трактат о политической экономии», 1615-й год)». Но именно у Смита появилась смысловая определенность этого термина: политическая жизнь общества во многом определяет законы его экономического развития. Главный же творец системной политэкономии не был, как это ни парадоксально, профессиональным экономистом. Он был профессиональным философом (начинал как юрист). Исследуя закономерности развития общества инструментарием диалектического материализма, который он сам и создал, Маркс пришел в конечном счете к «Капиталу». Не случайно его сравнивали с Аристотелем: возможно, Маркс и был последним натурфилософом нового времени. Маркс – частично натурфилософски, частично с применением новых естественно-научных данных и экономической статистики – уловил и развил в трудах Смита исследование пределов захватов новых рынков, а следовательно, и конечности капитализма.
Очень интересные работы по этому поводу публикует замечательный экономист-исследователь Михаил Хазин: «Собственно, весь современный капитализм – это углубление уровня разделения труда с использованием для этого капитала, сегодня это общее место всех экономических теорий, тут даже экономика с политэкономией не спорят.
Уже Адам Смит сделал блестящий и гениальный вывод. Он понял, что если есть замкнутая экономическая система (то есть, не связанная с внешним миром), то уровень разделения труда будет углубляться только до некоторого предела, связанного с размерами этой системы. Или, другими словами, масштаб экономической системы определяет максимальный уровень разделения труда. Важность этого вывода трудно переоценить! Из него, в частности, следует, что любая экономическая система, достигнув некоторого уровня разделения труда, просто вынуждена расширяться – в противном случае научно-технический прогресс в ней будет остановлен. Именно эта идея определила развитие мира, в том числе и на геополитическом уровне, в XX веке, именно она ответственна за Первую и Вторую мировые войны, именно она разрушила СССР и сегодня разрушает США…»
Маркс очень многое предвидел и предсказал, а самое главное – подвел базис под свои революционные исследования, ведь революционером он был в первую очередь (панегирик Энгельса). Вообще Маркс с Энгельсом усердно разрабатывали идеологическую надстройку коммунизма, параллельно подводя под нее соответствующий базис. Получился в итоге марксизм – революционная идеология с мощным философским и политэкономическим базисом.
Силу этого базиса и имел ввиду выдающийся экономист Василий Леонтьев, когда писал:
«Значение Маркса для современной экономической теории заключается в том, что его работы – это неистощимый источник прямых, непосредственных наблюдений действительности. Значительную часть современных теорий составляют производные, вторичные концепции. Мы часто рассуждаем не о предприятиях, заработной плате или деловом цикле, а о представлениях различных людей о прибыли, заработной плате, циклических колебаниях экономики. Если перед тем как пытаться дать какое-либо объяснение экономического развития, некто захочет узнать, что в действительности представляют собой прибыль, заработная плата, капиталистическое предприятие, он может получить в трех томах «Капитала» более реалистическую и качественную информацию из первоисточника, чем та, которую он мог бы найти в десяти последовательных выпусках «Цензов США», в дюжине учебников по современной экономике и даже, осмелюсь сказать, в собрании сочинений Торстена Веблена».
Кстати, о Торстене Веблене. Этот американский экономист считал, что в рамках рыночных отношений потребители подвергаются изощренным видам психологического давления, вынуждающих их принимать неразумные решения («демонстративное потребление» или «эффект Веблена»).
Но ведь задолго до Веблена тот же Маркс прогнозировал, что склонность капитализма приписывать нереальную ценность ненужным товарам сделает человека «изобретательным и расчетливым рабом нечеловеческих… надуманных желаний». То есть, как правильно заметил Леонтьев – все опять же из «Капитала». Все дело в том, что попытки западных экономистов обойти Маркса и «расти прямо из Смита и Рикардо обрекли их теории на ограничения. «Невозможно решить проблему на том же уровне, на котором она возникла, – говорил Альберт Эйнштейн. – Нужно стать выше этой проблемы». Политэкономия Маркса как раз и является метауровнем подавляющего большинства экономических проблем.
Маркс, кстати, в «Капитале» дал «подсказку» для выживания капитализма, провозгласив, что в последней инстанции «причиной всех действительных кризисов остается всегда бедность и ограниченность потребления масс».
Этой подсказкой воспользовался в первую очередь «менеджер» советского госкапитализма Сталин. Успех был очевидным: СССР несколько раз с интересом посетил известный экономист Дж. М. Кейнс. Достоверно известно, что проведенные генсеком ВКП(б) экономические преобразования в стране «победившего социализма» он воспринял с пониманием и даже долей симпатии. В этот же период появляется работа Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег», где впервые с позиции буржуазной экономической науки рассматривается проблема нестабильности рыночной экономики, а также системно развиваются идеи непосредственно Адама Смита.
Практическое воплощение эти разработки получили в новом курсе Франклина Делано Рузвельта в США под лозунгом «накопления социальной справедливости» в рамках рыночной экономики, «благосостояния для всех» канцлера Людвига Эрхарда в ФРГ. Однако даже «социалистический курс» (с точки зрения ястребов) нынешнего президента США Барака Обамы не может ныне повлиять на общее злокачественное перерождение капитализма, в первую очередь американского. Очень хорошо об этом написал Ю.М. Лужков:
«США настроились играть в деньги. Произошло преобразование капитализма, формирование его новой фразы. «Вчера» работала формула капитализма «деньги–товар–деньги», и капиталист, чтобы получить большие деньги, производил товар, совершенствуя в первую очередь товарное производство. Эта формула справедлива и сегодня. Сколько бы ни говорил Китай о социализме, в его стремлении к получению доходов лежит товарное производство, его он собирает со всего мира и успешно конкурирует с другими странами.
А вот Штаты стали жить уже по другой модели: «деньги–ценные бумаги–деньги». Америка перестала делать товары и перешла на производство денег.
В результате, начиная с 70-х годов прошлого века, американская экономика, а с ней и глобальный капитализм стали – сначала медленно, но верно, а затем уже быстро и неизбежно – обнаруживать характер преимущественно финансового спекулятиного капитализма».
В результате под «мудрым руководством» американских либералов была построена глобальная виртуально-финансовая пирамида, где только объем экономики так называемых деривативов достиг по разным оценкам от одного до полутора квадрильонов (!!!) долларов США. Масштабы реальной мировой же экономики на порядок меньше!?
Кризисы следуют один за другим, однако капитализм пока не умирает – и, как это ни парадоксально, благодаря тому же Марксу. Дело в том, что марксизм стал идеологическим знаменем «советского проекта», и этот проект благодаря своим успехам заставлял капиталистические страны модернизироваться, социализироваться.
Но это еще не все. К сожалению, в 70-е годы советская верхушка в худшем смысле обуржуазилась до степени известного заявления Карла Маркса: «Я не марксист». Мобилизационная экономика Сталина, оправданная в период войны и восстановления страны, затем сменилась опорой на извлечение ренты из сырьевых ресурсов. «Сверх того, проблемой социализма всегда была полная монополизация государством любых вопросов развития, что уничтожало энергию экономики. Вместо борьбы с пороками капиталистической модели накопления и воспроизводства капитала социализм предпочел уничтожить капитал и предпринимательский дух как таковые вместе с их позитивной энергией развития» (Ю.М. Лужков).
В итоге рухнувшая не без «помощи» извне, обеспеченной тем же спекулятивным капиталом, социалистическая система оставила гигантское экономическое пространство для расширения рынков, без которых уже билась в конвульсиях западная экономика.
Социализм пожертвовал своим существованием, чтобы спасти капитализм!!!
Однако тогда был захвачен только первый этаж этих рынков (в Прибалтике сразу все). Сегодняшние события на Украине показывают: злокачественный капитализм проявляет волю к жизни (своей, конечно). И если в первом акте драмы была пролита кровь только социализма как системы, то во втором речь идет о возможном пролитии крови евразийского этноса.
Кстати, к «социалистическому» Китаю проводится другой подход. Пока на пробный шар (формирования двойки США–КНР) китайское руководство не клюнуло… Хотя и здесь речь идет о промышленном базисе Китая и финансовой надстройке США. Но по Марксу такая «надстройка» неизбежно высосет и выхолостит бизнес.
В нашей же стране Маркса ныне почитают значительно меньше, чем на Западе. Не мудрено: ведь его «учение» стало разменной монетой как в Советский так и Постсоветский период. «Марксисты» советского периода плодились, например, на многочисленных кафедрах научного коммунизма, где аспиранты буквально склеивали свои диссертации из обрезков «Правды». Я сам неоднократно видел такие картинки. При этом нас – аспирантов «Кафедры философии естественных факультетов МГУ», специализирующихся на методологии науки без всяких там «измов» – они презрительно именовали «советскими позитивистами». Не дремали и старшие товарищи: секретарь ЦК КПСС, курирующий идеологию, Яковлев ни уха ни рыла не смыслил в работах классиков марксизма; марксист-ленинист в советское время профессор Ракитов, как только его пригрел по земляческим основаниям Ельцин, превратился в пламенного антикоммуниста.
Дальше больше. В то время как с последней четверти XX века на Западе стала нарастать критика марксовской концепции «начального (примитивного) накопления» капитала, «либералиссимусы» Гайдар и Чубайс в то же время подтянули ее для обоснования «шоковой терапии», варварской приватизации, чтобы, как они выражались, ускоренно создать пролетариат, отделенный от средств производства (в смысле владения), и класс, которому эти средства достанутся – «класс капиталистов». Или взять «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» и сравнить с захватом власти Ельциным. Маркс – ученый и журналист – наблюдал в парижский период своей жизни, как скандально чиновники правительства искусственно создали дефицит бюджета и разбалансировку экономики для того, чтобы узкая прослойка людей сказочно обогатилась. Воистину история развивается по спирали – теперь «поспирали» все в нашей стране.
И только пресловутая спираль у нас какая-то избирательная. Вот, например, профессор Российской экономической школы Владимир Попов пишет:
«Запад, таким образом, вырвался из мальтузианской ловушки не столько благодаря своей изобретательности, рожденной свободными университетами и правовыми гарантиями, сколько благодаря жестокости в переделе собственности, который позволил повысить норму сбережений, затрачивать больше средств на изобретения и реализовать эти изобретения «в металле» через возросшие инвестиции. Используя сравнение Пола Кругмана, сделанное по другому поводу, можно сказать, что Запад разбогател не благодаря вдохновению (inspiration), но благодаря поту и крови (perspiration), или, чтобы быть более точным, благодаря безжалостному «большому толчку» – ускорению накопления капитала, которое стало возможным только из-за роста неравенства после экспроприации мелких земельных собственников».
Только вот жестокий передел собственности в наши лихие девяностые до сих пор не привел к увеличению инвестиций в изобретения и их реализацию «в металле». То есть диалектическая спираль получается у нас не марксовская, не гегелевская, а какая-то «своя особенная стать».
Что же касается механизмов первоначального накопления, то если даже Маркс в этом вопросе ошибался, в целом он все равно правильно оценил колониальную (рабовладельческую) компоненту в становлении капиталистической промышленности. «Прямое рабство является такой же основой нашей современной промышленности, как машины, кредит и т. д. Без рабства нет хлопка, без хлопка нет современной промышленности. Рабство придало ценность колониям, колонии создали мировую торговлю, а мировая торговля – необходимое условие крупной машинной промышленности».
Но если в этом высказывании речь идет о генетике капитализма, которая сочится «потом и кровью», то и вполне современные язвы им поразительно спрогнозированы. Пресловутые деривативы, кредитно-финансовые свопы и прочие финансовые инструменты, оторвавшиеся от материальной основы, Маркс называл «фиктивным капиталом». В США среди граждан подхлестывалась кампания продаж недвижимости по ипотеке, параллельно сокращались доходы. В ответ росли новые заимствования. В какой-то момент началась цепная реакция невыплаты кредитов – пузырь лопнул?.. И мировой финансовый кризис случился ровно по Марксу. Мы тоже его «очень» почувствовали – цены на нефть упали аж в пять раз. Ведь наш «сырьевой капитализм» – дальнейшая мутация нашего «сырьевого социализма».
Ход этой сырьевой мутации социализма в нашей стране очень точно описал один из лучших специалистов отрасли. В.Ю. Алекперов в своей монографии «Нефть России: прошлое, настоящее и будущее»: «В начале 70-х гг. XX столетия Советский Союз вступил в полосу широкомасштабного структурного кризиса, в основе которого лежало исчерпание возможностей дальнейшего экстенсивного развития сверхмонополизированной авторитарно-бюрократической индустриальной системы и ее способности ответить на вызовы нового времени».
В течение нескольких десятилетий явственно сказалась неспособность экономики СССР в условиях нового этапа глобальной научно-технической революции перейти к широкомасштабному производству и внедрению технологий постиндустриального (информационного) общества. В условиях мирового энергетического кризиса экономика ведущих стран Запада вынуждена была достаточно быстро перейти от индустриальной модели своего развития к постиндустриальной! На этом этапе ими достаточно быстро осуществлен переход к ресурсосберегающим технологиям (США на их основе обновили 86% своего оборудования, страны ЕЭС – 70–75%, Япония – 82%), а также наукоемким производствам (микроэлектроника, информатика, биотехника, робототехника).
Эти глобальные изменения были очевидны, но советское партийно-политическое руководство во главе с Леонидом Брежневым, формально провозгласив основным приоритетом в годы 9-й пятилетки (1970–1975 гг.) и 10-й пятилетки (1976–1980 гг.) перевод экономики на интенсивный путь развития, в действительности по-прежнему продолжало курс на экстенсивное развитие индустриальной экономики сталинского образца с помощью традиционных отраслей-доноров, включая нефтяную и газовую промышленность.
Однако физический износ и моральное старение оборудования и основных фондов делали бессмысленной практику увеличения из пятилетки в пятилетку объемов капитальных вложений в промышленное строительство с планируемой отдачей через десятилетия. В условиях быстро ускоряющей темпы научно-технической революции новые объекты часто уже на стадии проектирования морально устаревали. Рос объем незавершенного строительства, «омертвлялся» капитал. Гигантомания многих проектов нанесла непоправимый ущерб экосистемам некоторых регионов страны. Вложенные в капитальное строительство средства не приносили отдачи. Если в 1970 г. каждый рубль, вложенный в капитальное строительство, приносил прирост продукции в размере 1 руб. 39 коп., то в 1973 г. – 1 руб. 10 коп., а в 1981 г. – только 81 коп. Таким образом, по существу страна стала последовательно разоряться… К середине 1980-х гг. по уровню потребления на душу населения СССР занимал 77-е место в мире. В целом советская экономика становилась все более и более неконкурентоспособной на мировом рынке, доля ее в 1970–1980-е гг. в мировой торговле составила всего 4%. Мировой энергетический кризис начала 1970-х гг. придал советской экономике сырьевую направленность. Стало выгодно просто продавать углеводородное сырье, а за валюту приобретать все необходимое для страны, включая пшеницу, товары широкого потребления, продовольствие. 83–85% советского экспорта составляли сырье, полуфабрикаты, только 15–17% – доля готовых изделий.
Социализм как строй при такой экономике не мог не рухнуть. Все по Марксу: базис определяет надстройку. Рухнул и СССР, поскольку «злодеи» Ленин и Сталин скрепили его социалистическим цементом.
Интеграционные процессы на постсоветском пространстве пробуксовывают именно потому, что лучшей интеграционной модели, нежели социализм, пока нет и не предвидится. Да и сверхдержавами сначала СССР, а затем и КНР стали в рамках социалистической модели.
О перспективах социализма замечательно написано в сети, к сожалению, не зафиксировал имени: «Человечеству не менее 10 000 лет. Из них порядка 1000 лет на рабовладельческий строй и 1500 лет на феодальный. Капитализм в этой истории занимает самое большее 400 лет в Англии и Голландии. О какой устойчивости вы говорите, ради бога? Через 100 лет его существования во Франции – Парижская коммуна, через 50 лет в России – СССР. То что первые революции закончились отступлением, так и английская буржуазная революция шла в два этапа, и Великая французская революция после себя имела еще три, и в Германии не менее двух буржуазных революций. Новая формация приходит волнами. Римское рабовладение гибло 400 лет…»
Но с таким же оптимизмом смотрит на будущее социализма другой человек, но уже с именем, да еще каким!
Речь идет об Анатолии Вассермане. Он на моих глазах за десять лет прошел эволюцию из обезьяны в человека. Шучу, конечно: речь идет об эволюции из либерала в социалиста. Посему в качестве приложения к предисловию я приведу програмную статью А.А. Вассермана о возможности построения социализма как в отдельно взятой стране, так и во всем мире.
Марксизм реален, а посему его боятся, им пугают. Скажем один из самых влиятельных консерваторов США Раш Хадсон Лимбо (он к тому же является популярным радиоведущим, настолько популярным, что имеет восьмилетний контракт с одной из радиостанций на сумму 400 000 000$ США), обвинил Папу Римского Франциска ни много ни мало в продвижении «чистого марксизма». Газета Washington Times назвала мэра Нью-Йорка Билла де Блазио «упорствующим марксистом».
Самого президента США консерваторы тоже обвиняют в социалистической ереси.
Но в тех же США раздаются и трезвые голоса. Например, весьма популярный журнал «Rolling Stone» пишет: «Карл Маркс во многом был неправ. В большинстве своих трудов он критикует капитализм, но оставляет открытым вопрос об его альтернативах – именно это привело к тому, что его идеи позже неверно трактовались многими безумцами, такими как Сталин. Но работы Маркса по-прежнему определяют очертания нашего мира в положительном ключе. Когда в «Манифесте Коммунистической партии» он выступил за введение прогрессивной шкалы подоходного налога, в мире не было ни одной страны, которая бы ее использовала. Теперь в мире практически не осталось стран, где нет прогрессивного налога, – он стал одним из инструментов, с помощью которого в США борются с неравенством доходов. Таким образом, Маркс и его критика моральных принципов капитализма, а также четкое видение его последствий в историческом контексте по-прежнему стоят того, чтобы обратить на них пристальное внимание. Сегодня в мире неслыханного богатства и безнадежной нищеты, где 85 самых богатых людей планеты имеют больше средств, чем 3 миллиарда бедняков, знаменитый лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Вам нечего терять кроме своих цепей» так и не утратил своей актуальности».
Роберт Хейлброунер – выдающийся экономист, автор знаменитой книги «Мудрецы мира сего» о жизни и взглядах Адама Смита, Карла Маркса и Джона Мейнарда Кейнса – говорил: «мы обращаемся к Марксу не потому, что он непогрешим, а потому, что он неизбежен».
Во времена Маркса терминология, связанная с хозяйственным управлением, еще не устоялась: ведь сама мысль об управлении многими предприятиями как единым целым возникла, по сути, только в рамках его трудов. Поэтому он почти не употреблял слово «план». Но его постоянное противопоставление рыночной стихии сознательному хозяйствованию доказывает: он думал именно о том, что ныне именуется централизованным планированием.
Между тем само это планирование далеко не так тривиально, как может показаться при чтении самого Карла Генриха. На рубеже 1960–1970-х годов появились фундаментальные исследования, выявляющие несколько непреодолимых тогда технических препятствий к нему. В 1996-м краткое изложение этих препятствий опубликовано в статье Анатолия Александровича Вассермана «Коммунизм и компьютер». Статья оказалась достаточно краткой и понятной, чтобы в ее обсуждение включилось множество специалистов разного профиля. Поэтому здесь я пересказываю лишь основные тезисы этой статьи.
Еще в 1920-е годы, когда в СССР – впервые в мире! – поставили задачу планирования хозяйства страны в целом, Василий Васильевич Леонтьев – впоследствии американский экономист, лауреат нобелевской премии по экономике 1973-го года – показал: в основе плана лежит матрица производственного баланса. Строки и столбцы этой квадратной матрицы представляют различные производства. В каждой клетке – указание: сколько продукции, представленной в строке, уходит на выпуск единицы продукции, указанной в столбце. Сам Леонтьев рассматривал межотраслевой баланс – то есть каждая строка и каждый столбец представляли целую отрасль хозяйства. Но понятно: чем внимательнее рассматривать производство, тем точнее можно составить план. В идеале матрица должна отражать каждое название производимого изделия.
Великий советский математик Виктор Михайлович Глушков указал: балансировка плана представляет собою решение матрицы – системы линейных уравнений – и требует арифметических действий в количестве, пропорциональном числу самих уравнений в степени, примерно равной двум с половиной. Другой не менее великий советский математик – лауреат нобелевской премии по экономике 1975-го года – Леонид Витальевич Канторович отметил: чтобы выбрать оптимальный план, надо рассмотреть примерно столько сбалансированных планов, сколько строк (и столбцов) есть в матрице. То есть сложность составления наилучшего возможного плана пропорциональна числу названий изделий примерно в степени три с половиной.
Уже во времена Глушкова и Канторовича в СССР производилось примерно 20 миллионов разных видов изделий. Даже общегосударственная автоматизированная система управления (ОГАС), разрабатываемая под руководством Глушкова, могла бы точно оптимизировать план их производства за триллионы лет. Любой практически достижимый план заведомо был приближенным.
Канторович исследовал различные виды приближенной оптимизации плана. Из его анализа следует: децентрализованное планирование – основа рыночной экономики – дает результаты в среднем в 3–5 раз хуже теоретически возможного точного расчета. Это, конечно, довольно плохо. Но централизованное приближение дает результаты в среднем еще в 3–5 раз хуже.
Правда, на любом заранее выбранном направлении единый план позволяет сосредоточить больше ресурсов и получить лучший результат, чем на рынке. Но эти достижения оборачиваются существенными потерями на многих других направлениях. Скажем, СССР смог создать лучшую в мире систему массовой медицинской профилактики множества распространенных заболеваний. Но некоторые сравнительно редкие болезни у нас даже не пытались лечить или в лучшем случае копировали методики, созданные за рубежом.
Вдобавок австрийский, а потом американский экономист, лауреат нобелевской премии по экономике 1974-го года Фридрих Августович фон Хайек показал: значительная часть сведений, необходимых для составления матрицы планирования, появляется только в процессе производства, а то и в процессе потребления. То есть план нельзя правильно рассчитать не только из-за вычислительных сложностей: нельзя даже правильно поставить задачу его расчета.
Исходя из всего изложенного, статья «Коммунизм и компьютер» завершена выводом: в обозримом будущем рыночное хозяйствование в разы эффективнее планового, а потому надлежит устранять любые препятствия рынку как вредные для благосостояния человечества в целом.
На основе этого вывода ее автор много лет подряд отстаивал либертарианство – полную экономическую свободу личности без оглядки на общество. Но постепенно стал отмечать издержки такой свободы. В конце концов даже признал: в некоторых обстоятельствах они могут перекрыть любую возможную выгоду, а на определенных направлениях планирование необходимо.
Результатом этих исследований стала статья «Отрицание отрицания», опубликованная ровно через 15 лет после «Коммунизма и компьютера». В ней показано: при сохранении существующих темпов роста мирового компьютерного парка и числа названий производимых изделий уже в 2020-м году суммарная вычислительная мощность, доступная через Интернет, станет достаточна для расчета полного точного оптимального плана всего мирового производства менее чем за сутки. А большей скорости в хозяйстве не требуется: этого уже достаточно для оперативного реагирования на любые неожиданности – от землетрясения до изобретения. Ограничение, указанное Глушковым, снимается.
Вдобавок уже сегодня основная масса разработок и проектов ведется на компьютерах, основная масса производств управляется компьютерами, основная масса торговых заказов проходит через компьютеры… Все, что во времена фон Хайека было недоступно планирующему органу, теперь может использоваться в реальном времени. То есть задача планирования будет поставлена, – значит, и решена – точно.
Поскольку план будет точным, он окажется эффективнее любого – в том числе и рыночного – приближения. Отмеченный Канторовичем недостаток приближенных централизованных решений снимается. Предприятия, следующие плану, смогут работать наилучшим возможным образом.
Правда, когда оптимальный план производства известен всем, у каждого хозяйствующего субъекта появится сильнейший соблазн – извлечь дополнительную выгоду из сокрытия от планирующего органа части доступных ему сведений или из уклонения от уже сформированного плана. Конечно, эта выгода повлечет несоразмерные потери в других звеньях хозяйственного механизма. Но если у каждого звена свой владелец – какое ему дело до других? Полноценное планирование неотделимо от социализма – единой собственности на все средства производства.
Согласятся ли нынешние владельцы отказаться от своей частной собственности? На этот вопрос ответил сам Маркс еще в 1862-м году. Работа по единому плану обеспечит значительный прирост производительности труда (исходя из вышеописанных рассуждений – суммарно по всему миру по меньшей мере втрое). Следовательно, в распоряжении человечества окажутся ресурсы, достаточные, чтобы возместить потери всех, кому на переходе к новой системе придется чем-то жертвовать. Взамен потерянного можно будет получить куда больше – хотя и в другом формате. Хотя, конечно, подобрать каждому собственнику возмещение, подходящее именно ему, – задача непростая и требующая серьезного психологического подхода, но вполне разрешимая.
Значительно сложнее задача целеполагания. На рынке, где каждый действует в меру собственного понимания собственных интересов. бессмысленно даже спрашивать о цели деятельности. Но когда все хозяйство мира превращено в единый механизм, у него неизбежно должна быть общая цель – и надо заранее позаботиться об ее приемлемости для всех. Пока способ выработки этой цели неясен. Понятно лишь, что он будет включать анализ обширных разнородных сведений – от текущего спроса до фантастических романов – с применением методов математической теории рефлексии, созданной полвека назад Владимиром Александровичем Лефевром.
Есть и многие другие задачи, подлежащие решению за годы, оставшиеся до перехода количества – в данном случае количества операций, выполняемых мировым парком вычислительной техники в единицу времени – в качество – точность и эффективность управления хозяйством. Если их удастся решить вовремя, переход – по выражению Маркса – из царства необходимости в царство свободы будет безударным: не только никто не пострадает на переходе, но и сопротивляться ему почти никто не пожелает. Впрочем, сам Маркс, хотя и называл революцию повивальной бабкой истории, не считал присутствие акушеров обязательным при любых родах. Как бы то ни было, главные его прогнозы – о неизбежности появления новых производственных отношений по мере созревания надлежащих производительных сил, о созревании условий для социализма по всему миру сразу – сбываются, хотя и со значительным запозданием и благодаря той технике, какой в его времена вовсе не было.
Кандидат философских наук, методолог
Нурали Латыпов