Наверное, я выглядела очень одинокой, сидя в самом углу ресторана, у стены, выкрашенной наполовину в красный, наполовину в белый. Незнакомец занял столик напротив, долго ждал заказа, кидая на меня любопытные взгляды. Потом сказал: «Как у вас ловко получается. А я вечно мучаюсь с этими палочками. Вы, наверное, часто тут бываете?» Я ответила – нет, не часто. Слишком сложно было бы объяснять, что в этом ресторане я впервые, а палочками научилась орудовать просто так, из спортивного интереса. Мне давно хотелось прийти сюда, перенестись в чужой мир хотя бы мысленно. Но ожидания не оправдались. Суши мне не понравились – я любила рыбу, но йодистый привкус водорослей вызывал в памяти сиротливые холмики салата из морской капусты, из года в год украшавшие наш с мамой праздничный стол. А главное – невозможно было никуда перенестись, зная, что эта простая еда, японский аналог бутерброда, доступна здесь только людям с достатком. Неважно, сидишь ли ты внутри, под коробчатыми фонариками, свисающими с потолка, или идешь по улице мимо стилизованной Фудзи на стекле витрины, – отовсюду видно, что это не более чем потемкинская деревня, островок мнимого благополучия.
Наверное, поэтому я не стала возражать, когда незнакомец, спросив разрешения, подсел за мой стол. На вид чуть постарше меня, типичный белый воротничок из новых. Мне хотелось поболтать, чтобы смягчить разочарование от еды. Он оказался приятным собеседником – из тех, кто умеет хотя бы делать вид, что слушает другого.
– Геодезист, надо же, – удивленно повторил он. – Такая милая девушка… И как, трудно было работу найти?
– Да как везде, наверное. Кто ищет, тот найдет. Меня после института сразу на две работы взяли, хоть разорвись. Одна в экологическую экспедицию, за копейки. Другая здесь, в строительной фирме.
– И вы, конечно, выбрали второе.
Выбирала ли я? Мне хотелось поехать на казахскую границу, где задыхается в нечистотах великая река, сгорая, как раковый больной. Но мама, узнав об этом, вся сникла. Я решила, что она боится расставания, и стала объяснять, что это совсем ненадолго, что Урал – не край земли. «Да я не про то». – Она по-прежнему не поднимала глаз. На расспросы не отвечала, пыталась уйти из комнаты под любым предлогом и лишь потом, сделав усилие, сказала: «Наташка со своим из Турции приехала. Говорит, красота, лучше всякой Ялты. А мы с тобой на море ни разу не были».
Море… Для меня оно всегда было рядом – глянцево синело с настенной карты, пойманное в невод широт и долгот; шумело в персиковом устье рапаны, которую мама много лет назад привезла из Сухуми. Я должна была подарить ей это – настоящий курортный отпуск, излечивающий и душу, и тело. Сил не было смотреть, как она мучается.
Было ли это моим выбором?
– Конечно.
Он кивал – одобрительно, понимающе. Говорил банальные комплименты, шутил; предложил заплатить за меня. Наверное, это было бы приятно, но кровь моя, давно загустев, текла еле-еле – хоть сажай пиявок. Я рассчиталась первой и ушла, оставив его сидеть в углу.
Так непривычно было никуда не спешить. До прихода отца с работы оставался еще как минимум час, а торчать одной в его холостяцкой съемной квартире мне сегодня не хотелось. По широкому проспекту катили, как на параде, иномарки всех мастей, брызгая из-под колес бурой жижей. Рваное, в облаках, солнце стекало каплями с прозрачных сталактитов, которые украшали без разбору и старые фасады, и безвкусный новодел. А в витрине мехового магазина продолжалась зима и царственные шубы отливали искристым серебром на безупречном искусственном снегу. Серенькая кроличья куртка, которую я купила маме на весну, казалась рядом с ними деревенской простушкой. Но мама, сослав на антресоли свое подростковое пальтишко, была так рада, будто облачилась в горностая.
Отец опередил меня минут на пять. Он выглядел уставшим: тоннели метро заливало грунтовыми водами, и работа, без того нервная, изматывала его еще сильнее. Я не раз заводила разговоры о смене места, но сама понимала, что всё это лишь попытки очистить совесть. Кому нужен бывший геолог в возрасте за пятьдесят? До пенсии еще далеко, а сидеть на моей шее он не будет.
– Мама-то не против, что ты ночуешь? – спросил отец, нарезая хлеб.
– Нет, она сама предложила у тебя остаться.
После суши мне хотелось пить, и я, отказавшись от ужина, налила себе чаю в большую щербатую кружку. Рассказывать отцу про ресторан я не стала.
– Слушай, Ясь, – начал он, едва усевшись за стол, будто заранее приготовил речь. – У нас на работе мужик есть, у него сын в Англии учится. Я подробностей не знал, а тут разговорились что-то. Он МИФИ закончил, а потом на иностранную стипендию подался. На Западе же стипендию не платят студентам, но можно получить что-то вроде гранта на исследование. Он сейчас докторскую там пишет. Всё оплачено: и учеба, и жилье, и на еду хватает. Ты бы прозондировала почву – вдруг по твоей специальности тоже такое есть?
Я продолжала машинально звякать ложкой, глядя, как чай закручивается в атласную воронку. Уехать за границу, на несколько лет? Оставить маму одну? Ведь с первой же зарплаты я купила то, о чем уже давно втайне мечтала: два мобильных телефона. Себе – всепогодный «Эрикссон», оранжевый, как строительная каска, и такой же надежный. Ей – маленькую изящную «Нокию», который можно было одевать, как куклу, в разноцветные панельки. Мама хмурилась: «Я прямо как арестант себя чувствую!» – и часто забывала свой телефон дома, нечаянно или намеренно. Но мне все-таки стало немного спокойней.
– Не знаю… Я не уверена, что хочу.
– Да ты что! Это ж такой опыт, такие возможности. Разве тебе неинтересно? Можно было бы экологией заниматься – ты ж хотела.
– Не знаю, – повторила я. – Надо подумать.
Пока отец мыл посуду, я разобрала лежавшие в прихожей газеты. Он постоянно покупал газеты, читал их от корки до корки и решал все кроссворды. Это помогало ему расслабиться. Я развернула одну, и взгляд упал на фотографию: голубая Земля в прожилках облаков, черный треугольник неба в углу кадра и на этом контрастном фоне – крестовина космической станции, похожая на гибрид планера с телеантенной.
Да, я ведь видела по телевизору.
– Ты читал? – я протянула газету отцу. – Станцию «Мир» затопили.
– Читал…
Он сполоснул последнюю тарелку, выключил воду и начал вытирать посуду ветхим полотенцем, сосредоточенно наморщив лоб.
– Знаешь, я когда в школе учился, у нас все пацаны хотели быть космонавтами. Все! Ты представь, мы ж были деревенские, коровам хвосты крутили. Где ты сейчас такое найдешь? А тогда все смотрели в небо. Время было особенное… Понимаешь?
Конечно, я понимала. Мне самой не верилось, что можно одним махом похоронить столько надежд.
– Поезжай учиться, Яся. Тут мозги все равно никому не нужны.
Апрель принес небывало теплую погоду: накануне Дня космонавтики термометр показывал плюс двадцать. Прохожие надели рубашки с коротким рукавом, по сухим дорожкам застучали каблуки летних туфель. Зелень разливалась вокруг – по бурым газонам, по тонким остовам деревьев. Когда в середине дня дружно погасли мониторы в нашем офисе и туалеты погрузились во мрак, никто будто бы не удивился: какая может быть работа, когда за окном льнут друг к другу полуодетые юные парочки? Все сорвались с мест, как школьники, у которых заболела училка. Весенним безумием захлестнуло и меня. Захотелось поехать в Коломенское и гулять там до темноты, как когда-то на первом курсе. Надо только предупредить маму, что вернусь поздно, а то и вообще заночую у отца. Мобильник она, судя по всему, опять где-то забыла, и я позвонила в архив.
– Нет ее, – буркнула начальница, взяв трубку. – Отпросилась.
В сердце кольнуло. Я набрала домашний, но там никто не отвечал. Неужели так крепко спит? Или ушла в магазин? Я постояла в опустевшем офисе, слушая непривычную тишину; а потом, стряхнув оцепенение, бросилась по лестнице вниз.
Электричка тащилась сегодня медленно, как никогда. Я вышла в прокуренный тамбур задолго до прибытия и, едва раскрылись железные створки дверей, выскочила наружу и кинулась домой, не разбирая дороги. Я должна успеть.
В прихожей было темно: сквозь матовое стекло дверей, ведущих в большую комнату, едва пробивался свет. Зачем мама опустила шторы? Я сделала шаг, нога запнулась о ботинок – большой, в нашем доме никто таких не носил. Из комнаты донесся торопливый шепот, что-то со стуком упало на журнальный стол.
Господи, какая я дура.
С той стороны стекла замаячил смутный силуэт, но я не стала дожидаться, пока они выйдут. Спустилась во двор, посидела на лавочке. Я знала, что долго мне ждать не придется: они наверняка уже складывают диван, путаясь в простынях, – нелепый киношный эпизод. Однако домой идти не хотелось. Я двинулась обратно, в сторону железной дороги. За ней виднелись крыши частного сектора, затуманенные молодой листвой; а дальше горбился холмами пустырь, на котором мы запускали змеев. Последний раз это было больше двух лет назад, когда я испытывала новую модель, сделанную для диплома. И вот уже всё заснято, посчитано, и диплом лежит в ящике стола, а скатанное полотнище змея – в чехле. Пустырь больше не нужен. Зачем я иду туда?
Домой я вернулась под вечер. Мама уже замела следы и сидела на кухне, вся напряженная, как линия электропередачи.
– Я давно хотела тебе сказать… Он очень хороший, правда. Тебе смешно, наверное, что люди на старости лет…
– Мама, ну что за глупости. Когда я над тобой смеялась?
– Он вдовец. Сын школьник, дочка в садике еще. Вечером все дома, в выходные тоже… Мы, как подростки, в парке гуляем.
Ее лицо розовело от смущения, глаза блестели – она в самом деле казалась юной, еще более юной, чем прежде.
А я почувствовала себя змеем, которому обрубили леер.
Я включила компьютер без особой цели: проверить почту, заглянуть на форум. Настольная лампа горела тускло, то и дело мигая, будто готовилась покрывать чей-то заговор. Громко тикал будильник. Надо бы уже ложиться. Вместо этого я запустила поисковик и набрала в строке запроса: «research scholarship» [3].
С этого момента я стала тенью самой себя. Каждый вечер заставал меня у монитора, из зеркала смотрело красноглазое чудовище, а информации всё не было конца. Я завела таблицу, куда выписывала данные о вузах; я рассылала профессорам электронные письма с вопросами – и они отвечали, эти Джоны и Линды, все как один приветливые и готовые помочь. Я решила ограничиться только англоязычными странами. В Канаде меня давно притягивал остров Ванкувер, где находилась уникальная по масштабу оползневая зона, но сайт тамошнего университета сухо молчал о стипендиях. Подходящих программ в Британии нашлось немного, и я никак не могла нащупать проблематику, которая захватила бы меня с головой. Мне до смерти надоели фасады, сыпучие исторические памятники, к которым страшно прикоснуться даже лучом дальномера. Хотелось живого, природного. Я обратилась к Новой Зеландии с ее сейсмической активностью, но это удлинило список всего на одну строку. И все-таки южное полушарие манило зазеркальностью, парадоксальной эндемичной фауной и ощущением первозданной чистоты. В соседней Австралии возможностей оказалось гораздо больше. Я нашла с десяток вузов, где преподавали землемерную науку, а интересных тем было столько, что разбежались глаза: алмазные месторождения на западе материка, лесные пожары, эрозия морского побережья… Но больше всего меня привлекли невиданные прежде соленые болота Тасмании. Воображение нарисовало мелеющий водоем посреди безжизненной австралийской степи. Его берега год за годом размываются, болото меняет очертания, сжимаясь, как шагреневая кожа. Если оно достаточно большое, то мониторинг можно делать по спутниковым снимкам. А если нет – змей будет незаменим.
Я тут же, повинуясь порыву, написала куратору Тасманийского университета. Ответ пришел быстро – как всегда, дружелюбный и почти лишенный формальности. Они с радостью готовы помочь. Да, у них есть стипендии по этому направлению. Вот здесь можно прочитать все требования к кандидатам и порядок оформления документов. И в конце письма – пожелание удачи, такое искреннее, будто мне и правда были рады.
У меня появилась теперь параллельная жизнь. Я никому не говорила о том, чем занимаюсь, даже отцу. Ездила на работу, готовила ужин и, поцеловав маму на ночь, уходила к себе, где гудел не переставая ящик компьютера. Почти все выходные я проводила в библиотеке Британского совета, готовясь к экзамену по английскому. Список дел был бесконечен: перевести документы, собрать характеристики, написать заявку на тему диссертации. А во время передышек я надевала наушники, включала музыку и пускалась в странствия по глобусу. Вот она, Вандименова Земля – крошечное, в полногтя, пятнышко под австралийским материком. До Москвы – больше двух обхватов ладони. Чудовищное, немыслимое расстояние. Вот Новая Зеландия, где утро встречают на десять часов раньше нас. Еще дальше на восток, невидимое под толщей воды, лежит кладбище космических станций. А потом – сплошное голубое поле без единой песчинки островков, до самой Южной Америки.
В феврале я отправила документы в четыре университета. А в мае, накануне дня рождения, достала из почтового ящика письмо – обычное с виду, в белом конверте и с попугаем на марке. Дрогнув сердцем, вскрыла конверт прямо тут, на площадке первого этажа. Всего один листок, в верхнем углу – красный геральдический лев, эмблема ЮниТас.
Мне дали стипендию.
Я действительно могу уехать.
В следующий миг мне стало страшно. Так бывает во сне, когда паришь над пропастью, раскинув руки, и вдруг понимаешь, что крыльев-то у тебя нет, лишь жалкое перышко в рукаве. В письме сказано, что я должна приехать до конца августа. А мама вообще ни о чем еще не знает. Я так мало думала о ней в эти месяцы. Сбыла с рук, успокоилась, отвлеклась.
С конвертом в руке я шагнула из лифта и вздрогнула от неожиданности, услышав голос соседки:
– Ты чего такая? Случилось что?
Она возилась с ключами у двери, а рядом плясала пучеглазая собачка на паучьих ногах.
– Меня за границу зовут, в университет.
– Так что ж, молодец. Куда зовут-то?
– В Австралию.
– Это хорошо. Там солнышко, пляжи.
Повисла пауза, и соседка, недовольная, что я не поддакиваю, добавила ворчливо:
– Отдохнуть тебе надо, Слав. Мама у тебя еще молодая, красивая. Что ты ее опекаешь?
Вздохнув, она повернулась ко мне широкой спиной, с усилием толкнула дверь, и они исчезли, как растворились, – ни соседки, ни собаки.