Мне довелось побывать во многих российских краях – и по любознательности, и по необходимости. Быть туристом я никогда не любил, любая командировка тоже превращалась в кусочек жизни. Всегда хотелось стать незаметным, чтобы люди не обращали на тебя особого внимания и оставались такими, как всегда. Растворение в окружении – в природе или в людях – всегда мне очень много давало. В 1973—1980 годах, когда были написаны стихи, входящие в этот цикл, это меня ещё и лечило от слишком личных пережи-ваний.
Но главное даже не путешествия. Они были лишь расширением тех мест, сельских и городских, где мне действительно довелось жить, много или мало. Тех мест, которые становились по-настоящему родными.
Надел старую телогрейку и сапоги.
Вышел размеренным шагом
под лихорадочный лёгкий снежок.
В моих краях
даже летний зной замешан на прохладе,
даже великая сушь помнит о дождичке.
Вечерний Суздаль.
Бугры крепостного вала.
Мальчики, играющие – в богатырей?
Вот ещё один город
пройден, высмотрен, общупан,
чтобы казалось, будто я его знаю.
Горбатые сугробами тротуары.
Улицы, искалеченные несколотым льдом.
Взгляды, устремлённые под ноги – под ноги.
Разглядываю,
разглаживаю взглядом просторы.
Словно глажу родную ладонь.
Играли на переменке: «Сыщик, ищи вора!..»1
О, эта жестокость малорослых мучителей
в школьных закоулках!..
Заснеженная тайга. Уральские горы.
Лесник на лыжах, подбитых оленьей шкурой.
В Москве ждут пирожки с яблоками.
Голуби падают с крыш
тяжёлыми серыми хлопьями.
Непогожая жизнь городов.
Кладу свой нетяжкий груз
на санки мордовской мадонны,2
старой и нищей.
Не мне быть судьёй своей родне
или защитником во что бы то ни стало.
Мне – помнить и любить.
Противник простеньких счастьиц
млею от удовольствия, услышав:
а бородинского сегодня не берёте?
Вчера – международное совещание,
сегодня – овощная база.
Фигуры русского перепляса.
По железобетонному карнизу новостройки
парочка голубей расхаживает так,
словно вчера встречалась на Дворце Дожей.
Золотисто-древесные разводы.
Листик фиолетовой тучи.
Красная брусничина.
Десять минут
постоять во дворе детства,
десять лет не виденном.
Под толстым слоем земли
нашел стёклышко последнего секретика
с потускневшей серебрянной бумажкой.3
День – как объятие самой радости.
Куда же подевались люди?
Пустынно и грустно.
Ветхий автобус
почти плывёт по российской грязи,
воображая себя кораблем.
Пёстрое стадо коров и овец.
Луг, берёзовая роща.
Только память городская.
Сентябрьский тополь —
воздушное жёлтое озеро,
плоскими каплями стекающее на землю.
Терпеливые деревья
по колено в осенней грязи.
Что ж, им не вытаскивать из неё ноги.
Насквозь прозрачная роща,
серый мартовский снег,
непонятное небо.
Что собрать в этом ландышевом лесу?
Букетик белоствольных берез?
Забираю на память.
Ваше Сиятельство Солнце!..
Ваше Превосходительство Гора!..
Ваше Величество Море!..
Пью утренней душой
солнце, растворённое в небе, —
обжигающий зимний напиток.
Весна играет в зимнее «замри».
Заледенели разливы.
Припорошены прогалины.
Весело и больно смотреть
на поэтесс и философов, метущих улицы
в золотой опадающей Москве.
Что это за мягкий пакет, мама?
А, ты сюда собираешь белую шерсть,
расчёсывая нашу любимую собаку…
Слава славянскому слову,
способному на чудеса,
великому в прошлом и в будущем…
Спит село Тимашёво
вокруг церкви
с покосившимися крестами.