1402 год. Франция. Гасконь.
Замок Кастельмар располагался у самого подножия Пиренеев в верхнем течении реки Гароннье. Но едва ли это сооружение можно было назвать замком. Оно представляло собой одноэтажный дом, пристроенный к башне-донжону, увенчанной машикулями[1]. Горел и перестраивался замок несколько раз за последние пятьдесят лет. Земли поместья были истощены, и сервы[2] вели полуголодное существование.
Виной тому была Столетняя война Англии и Франции, то затихающая на десять – пятнадцать лет, то разгорающаяся с новой безумной силой и жестокостью. Гасконь и Аквитания представляли собой лакомые кусочки как для Англии, так и для Франции. Договариваться короли не желали, а в это время гибли люди, пылали дома и урожай.
В очередную передышку Гасконь немного приходила в себя. Заново отстраивались фермы и поселения, подрастало новое поколение воинов, готовых погибнуть в очередной бессмысленной схватке с англичанами.
Войны начинают, когда хотят, но заканчивают, когда могут.
Владелец замка Кастельмар, pater familias[3] – барон Бертран де Баатц де Кастельмар, принимал участие во всех сражениях с англичанами за последние двадцать лет. Его тело и лицо украшало множество шрамов, отметин прошлых битв. Он был храбрым воином и достойным вассалом короля Франции Карла Шестого.
Единственное, что омрачало жизнь барона, – отсутствие наследников. Его жена, Франсуаза Монтескью, не могла иметь детей. Это печальное обстоятельство стало очевидным через десять лет супружества. Барон, человек «ferae naturae», крутого и жестокого нрава, всячески унижал свою высокородную жену.
Однажды, не выдержав изощрённых издевательств на супружеском ложе, оскорблённая Франсуаза заявила, что никогда более не позволит мужу дотронуться до неё. С тех пор почтенная чета Баатц жила по-соседски: спальня барона располагалась на первом этаже башни, баронесса же предпочитала подниматься по винтовой лестнице в свои покои этажом выше.
Встречались они за столом в трапезной, если можно так назвать помещение с дубовым столом, шкафом для посуды, шестью стульями и камином. За столом обычно молчали. Последние девять лет Франсуаза перестала реагировать на выпады мужа, с тех пор как отдалилась от него. Factum est factum[4].
Барон, по праву мужчины и господина, перепортил почти всех молоденьких крестьянок. Девушки исправно беременели от таких «благородных связей», что неоспоримо подтверждало несостоятельность баронессы иметь детей.
Женщина хочет много от одного, мужчина же – одного от многих.
Последним увлечением сорокадвухлетнего барона стала молодая и очень предприимчивая вдова кузнеца. Женщины живут дольше мужчин, особенно вдовы. Она была молода, двадцати семи лет от роду, в меру упитанная, полногрудая, румяная, черноволосая и крайне распущенная. Детей от кузнеца она родить не успела – спустя три года после свадьбы он умер от горячки. За последующие четыре года своего вдовства Лили, так звали прелестницу и коварную обольстительницу, не обошла вниманием ни одного мало-мальски приличного мужчину в округе. Плачущие вдовы быстро утешаются. Поговаривали, что к ней захаживал даже лекарь, и когда Лили простудилась прошлой зимой, лечил бесплатно, конечно, за соответствующие услуги с её стороны.
После полугодичной связи с бароном Лили успешно понесла ребёнка. Франсуаза знала и об этом, и обо всех других внебрачных детях барона, которых набиралось по скромным подсчётам не меньше десятка. Некоторым побочным дочерям и сыновьям исполнилось уже по пятнадцать лет.
И вот в конце августа, вечером, барон и баронесса Баатц собрались отужинать вместе. Это единственное, что они делали вместе последнее время. Франсуаза завтракала в своей комнате, в зал спускалась только к обеду. Как правило, барон на обеде отсутствовал, предпочитая лежать в объятиях Лили.
К ужину в этот раз барон Бертран явился изрядно пьяным. Он раздражённо зыркнул на свою супругу:
– А-а, достопочтенная Франсуаза, добрый вечер! – покачиваясь, плюхнулся на стул.
Служанка подала жаркое и маседуан[5], и барон с остервенением набросится на мясо косули, разбрызгивая овощной соус и при этом злобно поглядывая на жену. Франсуаза, как обычно, не реагировала на его выходки.
Бертран же, настроенный на скандал в почтенном семействе, не унимался:
– Дорогая моя супруга, почему вы не спросите, как я провёл день?
Франсуаза поняла, что конфликта не миновать и, попыталась придать голосу спокойствие:
– И как же вы провели день, сударь?
Ответ на этот вопрос она знала заранее. Барон встрепенулся:
– Сегодняшний день, впрочем, как и все прочие дни этого года, я провёл лёжа на своей любовнице, вдове кузнеца. Лежать на ней, надо признаться, одно удовольствие. В отличие от вашей костлявой натуры, мадам, Лили в теле и очень аппетитна. А когда она разводит свои полные ножки, я тут же готов на неё запрыгнуть и предаться плотским наслаждениям.
Бертран вызывающе взглянул на Франсуазу. Она с равнодушным видом поедала желе. Скандал не получался. Барона такое положение дел явно не устраивало, он хотел окончательно унизить жену и получить максимум удовольствия за день, как физического, так и морального.
– А знаете ли вы, баронесса, что Лили в интересном положении? И, между прочим, от меня, – с гордым видом заявил Бертран.
Он сознательно наступал на больную мозоль, рассчитывая тем самым вывести холодную Франсуазу из терпения.
– Ваша Лили, Бертран, обслуживает не только вас, но и всю округу. Возможно, она в положении от конюха или плотника. По крайней мере, mater semper est certa![6] – Франсуаза имела способность к латыни и ловко употребляла острые словечки, половину из которых барон просто не понимал, досаждая тем самым любезному супругу.
Остриё попало в цель. Барон закипел, глаза застелила красная пелена:
– Да вы, сударыня, даже от конюха забеременеть не можете! Ваш живот – кладбище для всего живого! В постели вы были холодны как лягушка. Я с вами не получал никакого удовлетворения! Вы не женщина, а монашка!
Франсуаза спокойно расправилась с желе и налила в кубок вина. Бертран совершенно взбесился и заорал:
– Имейте в виду, я признаю ребёнка Лили законным, а с вами claves uxori adimere[7] и отправлю в монастырь! Вам там самое подходящее место!
Франсуаза прекрасно понимала, что все эти вопли – пустое, а латынь мужа как всегда ужасна и сказана невпопад. Никогда барон с ней не разведётся, а тем более не отправит в монастырь. Она – Монтескью по происхождению, и с этим её отвратительный супруг вынужден считаться. Бертран и сам всё понимал. Но в данный момент его захлестнула животная ненависть к жене:
– Ах так, любезная супруга! Вы даже не желаете ответить?!
Озверевший пьяный барон подскочил к жене, дыша перегаром ей прямо в лицо. Франсуаза не шевельнулась и стояла с гордо поднятым подбородком.
Своим спокойствием она довела супруга до бешенства, он уже не соображал, чего хотел больше – унизить её морально или надругаться физически. Барон выбрал второе. Он схватил жену и, опрокинув на стол лицом, задрал её многочисленные юбки. Франсуаза попыталась вырваться.
– Не смейте прикасаться ко мне, грубое животное! Я вас ненавижу! Отпустите! Я вам не крестьянка!..
– Неужели?! – с пьяным злорадством захохотал тот. – Лучше бы вы были крестьянкой! Я – ваш законный муж, а вы – моя венчанная жена и обязаны мне подчиняться! Вы отказываете мне в том, на что я имею полное право! Nupta virum timeat![8]
Он спустил панталоны и реализовал законное право супруга. Прислуга слышала крики и ругань благородной четы, но на них давно уже никто не реагировал. Разгорячённый вином, Бертран исполнял супружеский долг достаточно продолжительное время, стараясь при этом причинить женщине физическую боль. Франсуаза перестала кричать, задыхаясь от слёз, боли и унижения. Она думала только об одном: «Не дай бог, войдёт служанка и увидит меня в такой скотской позе!»
Сделав своё дело, Бертран неспеша оделся и отступил в сторону, поглядывая на жену. Он добился того, чего хотел – Франсуаза была унижена и растоптана. Наконец-то он показал ей, кто в доме хозяин. Барон презрительно обозрел задний экстерьер жены и, решив окончательно уничтожить её, процедил:
– Да, мадам, ваш зад ни на что не годится! Ваши тощие ягодицы, in cauda venerum[9], ободрали мне все гениталии.
Франсуаза с трудом разогнулась, одёрнула марлот[10] и, еле-еле переставляя ноги, молча побрела к себе в спальню. Никогда в жизни она ещё не испытывала такого кошмара. Между ног всё болело, она почти на четвереньках вскарабкалась по винтовой лестнице, вползла в комнату и рухнула на постель.
Когда пришла служанка приготовить баронессу ко сну, то с удивлением застала её спящей прямо в одежде. Измученная Франсуаза заснула поверх покрывала. Всю ночь её мучили кошмары. Снился пьяный барон, насилующий её снова и снова в совершенно не допустимых для благородной дамы позах.
Франсуаза очнулась на рассвете, её трясло от приснившегося ужаса и вчерашнего унижения. С удивлением она обнаружила, что одета, а кровать не разобрана. «Будь проклят тот день, когда нас обвенчали с Бертраном в местной церкви! Будь проклята эта война, вконец разорившая Кастельмар!» – пронеслось в голове.
Она заплакала от собственного бессилия, понимая, что барон будет теперь постоянно домогаться её и издеваться всяческими способами. Замужняя женщина – это женщина, у которой прекрасное будущее позади. «Что же делать?.. Может, пойти и утопиться в Гаронне? Тогда Бертран получит долгожданную свободу и будет творить, что пожелает!.. Ну нет, я не доставлю ему такого удовольствия и найду выход, не будь я Монтескью!» – решила Франсуаза.
Неожиданно она вспомнила о ведьме Итриде, живущей неподалёку в горах. Местные девушки хаживали к ней погадать, а то и поворожить на приглянувшегося молодца. Много Итрида не брала, довольствовалась тем, кто что принесёт. Но дары были щедрые, ибо «сколько отдашь ведьме, столько и получишь».
Франсуаза освежила лицо водой из чаши для умывания, кое-как расчесала спутанные волосы, собрала их в пучок на затылке, отстегнула фрезу[11] от марлота – воротник впивался в горло и мешал дышать. Переодеваться не стала, лишь накинула на плечи шерстяной плащ. Потихоньку выскользнула из комнаты и, превозмогая боль, спустилась вниз. Прошла мимо спальни мужа, откуда доносился его раскатистый храп. «Грязное похотливое животное!»
Мужчины умеют ненавидеть, женщины – испытывать отвращение. Последнее гораздо страшнее.
Рассвет едва забрезжил. Было свежо и прохладно. Выйдя из замка, Франсуаза направилась в сторону гор вдоль Гаронны. Лошадь взять не решилась, после пережитого надругательства она всё равно не смогла бы ехать верхом. До хижины ведьмы добиралась часа два. Обычно крестьянские девушки проделывали этот путь за час. Но Франсуаза медленно, мелкими шажками двигалась по дороге, не в состоянии даже присесть отдохнуть, потому что вставать было нестерпимо больно.
Наконец несчастная постучала в дверь хижины и потеряла сознание. Когда очнулась, увидела, что лежит на плетёной кровати. Франсуаза никогда не видела Итриду, только слышала о ней рассказы крестьянок.
Итрида, как и положено ведьме, была сморщенной, совершенно седой старухой с крючковатым носом. Трудно было определить её возраст: может, сто лет, а может, семьдесят. Одета она была в тёмно-серый балахон из домотканого холста, на шее болталось множество амулетов из зубов, мелких косточек животных и перьев птиц.
Итрида подала Франсуазе глиняную чашу с горячим настоем каких-то трав:
– Пейте, сиятельная госпожа, этот напиток придаст вам сил. Он стар, как мир, его использовали ещё друиды[12], – проскрипела она.
Франсуаза беспрекословно взяла чашу и выпила единым духом.
– Вот и хорошо, – продолжала ведьма. – Не говорите ничего. Я знаю, зачем вы пришли. Вам сейчас плохо…
– Откуда ты знаешь? – удивилась Франсуаза. «Прислуга ничего не видела, но даже если и догадывалась, то как могла ведьма так быстро об этом узнать?»
Итрида, словно читая мысли баронессы, пояснила:
– Ваша прислуга тут ни при чём. Я долго живу на свете, чтобы отличить счастливую женщину от несчастной и от той, над которой надругался мужчина. Простите меня за прямоту, сиятельная госпожа.
Франсуаза заплакала, ничего не ответив.
– Я помогу вам, – продолжала ведьма. – Не бойтесь меня, я много чего повидала, и не с таким приходилось сталкиваться. Раздвиньте ноги, я осмотрю вас и смажу мазью. От неё всё заживёт в течение нескольких дней.
Как ни стыдно было Франсуазе, но она подчинилась. Итрида аккуратно и бережно наложила мазь, и Франсуаза почти сразу почувствовала, как по телу пошёл приятный холодок, стало легче.
– Спасибо, мне уже лучше, – прошептала она.
– Разрывы небольшие, но надо будет обработать ещё раз, – проскрипела ведьма. – Я дам вам мазь с собой. Смазывайте утром и вечером дней пять-шесть. И всё пройдёт. Поверьте мне, сиятельная госпожа. – Итрида вымыла руки в глиняной чаше, обтёрла их о холщовую тряпицу. – Через месяц скажете мужу, что вы в тяжести. А с сегодняшнего дня подсыпайте ему этот порошок в вино. Он безвреден, действует успокаивающе и отбивает у мужчин охоту к любви… Приходите ко мне в середине ноября.
– Но я бесплодна. Рано или поздно мой обман откроется, – возразила Франсуаза.
– Не откроется, сиятельная госпожа, если будете меня слушать во всём. И ребёнок у вас будет, мальчик – наследник. Ваш муж успокоится, и тринадцать лет вы проживёте в мире и согласии.
– А почему тринадцать лет? Ты уверена?
– Да. В назначенный срок барон умрёт, – подтвердила ведьма.
Франсуаза вернулась в замок. Предсказания Итриды не давали ей покоя: «В конце концов тринадцать лет нормальной семейной жизни после продолжительного кошмара – подарок судьбы. Fata viam invenient[13]».
Не изменив своим привычкам, барон отсутствовал за обедом. У Франсуазы было время добавить порошок в бочку с вином. С этого дня она решила пить только морс.
Вечером за ужином Бертран с развязным видом нагло взирал на супругу. Он явно ждал, когда она потребует объяснений по поводу вчерашнего поведения. Однако баронесса не спешила устраивать семейные разборки. Она спокойно поглощала ужин, явно наслаждаясь этим процессом.
Наконец барон не выдержал:
– Дражайшая супруга, как ваше самочувствие?
– Благодарю, барон. Вполне нормально, – коротко ответила Франсуаза.
Супружество требует самой изощрённой неискренности, какая только возможна между людьми.
– И вас ничего не тревожит? – не унимался недоумевающий барон.
– Абсолютно ничего, сударь, благодарю за заботу.
«Какая досада! Ну что за женщина, ничем её не проймёшь. Может, и сегодня повторить начатое вчера? Вот только пропущу пару-тройку стаканчиков и устрою ей “нормальное самочувствие”», – размышлял барон, отрезая кусок рыбы. После второго бокала его тело охватила сладостная истома. Затем он почувствовал лёгкость во всех членах. После третьего бокала барон вдруг понял, что устал за день и хочет спать. Он встал и неуверенной походкой отправился к себе. Через десять минут из спальни раздался оглушительный храп. Франсуаза тем временем спокойно отужинала, наслаждаясь тишиной и одиночеством.
В течение месяца барон исправно засыпал вечером после ужина. Иногда он просыпался только к обеду, выходил заспанным и взлохмаченным и прямо в таком виде садился за стол. После обеда шёл на конюшню или в овчарню и проводил там время вплоть до ужина. Каждый день повторялось одно и то же. Франсуаза была довольна: хоть какая-то передышка от унижений. Разговаривали супруги мало, есть предпочитали молча. Барон ходил унылый и невесёлый, про беременную вдову забыл совсем. Видимо, его стали посещать мысли о мужской неспособности.
Наступил подходящий момент, и Франсуаза объявила мужу за обедом с торжественным видом:
– Бертран, я хочу сообщить вам потрясающую новость.
Барон напрягся: по имени баронесса не называла его уже много лет.
– Что за происшествие, мадам, слуги что-нибудь украли?
– Отнюдь, сударь! Никто ничего не украл. Всё гораздо проще, я – в тяжести. У нас будет ребёнок.
– Что-о-о?! Откуда ему взяться?
– Бертран, я же сказала достаточно ясно. Повторяю, я беременна примерно месяц, – Франсуаза с довольным видом посмотрела на мужа. Тот сидел, открыв рот, держа ложку с бульоном около рта и не понимая, что происходит. Наконец он оправился от шока:
– Мадам, если я правильно понял, то вы не могли стать матерью в течение почти восемнадцати лет нашего супружества, а теперь что, можете?
– Да, сударь, вы правильно поняли. Теперь я могу родить вам наследника, законного де Баатц де Кастельмар, – подтвердила Франсуаза и добавила непринуждённо: – Copi a ciborum subtilitas animi impeditur[14].
Ложка выпала из рук барона и шлёпнулась в тарелку, разбрызгав бульон. Барон не решался спросить самого главного. Он отпил вина из бокала и едва не опрокинул, пытаясь дрожащей рукой поставить его на стол. Наконец бокал обрёл место, и барон поинтересовался:
– Могу ли я, сударыня, узнать имя отца вашего будущего ребёнка?
Франсуаза ожидала подобного вопроса и спокойно, не моргнув глазом, солгала:
– Вы что, любезный супруг, ослышались? Я сказала, что подарю вам законного де Баатц де Кастельмар. Божьи жернова мелют медленно, но дают превосходную муку.
Бертран опять не понял, что именно хотела сказать жена, и намеревался повторить свой вопрос. Однако Франсуаза опередила его:
– Ребёнок от вас, обожаемый супруг. Если вы помните, то месяц назад именно вы овладели мной на этом самом столе, да ещё в грубой, жестокой и извращённой форме!
Барон окончательно растерялся, не зная, что сказать и как оправдаться.
– Сударыня, я был пьян. Вы вывели меня из терпения своим высокомерием. Я не хотел, клянусь вам!
Франсуаза ликовала. Мало того, что барон поверил в беременность, он ещё и чувствует себя виноватым. Такое положение дел её очень устраивало. Ай да Итрида, ай да ведьма!
Время до середины ноября пролетело незаметно. Барон притих, на сторону не бегал, проявлял всяческое внимание к жене. Бочка вина, в которую Франсуаза подсыпала порошок, подходила к концу. Пришла пора навестить ведьму.
Как и в прошлый раз Франсуаза проснулась рано утром, оделась, взяла перстень, доставшийся от матери по наследству, и украдкой покинула замок. Утро было сырым, холодным и мрачным. Баронесса вывела лошадь из конюшни и отправилась к Итриде. Через полчаса она была около хижины. Из отверстия в камышовой крыше вился еле различимый дымок.
Франсуаза спешилась и привязала лошадь к плетёной изгороди. Дверь хижины открылась, показалась Итрида, одетая в салоп из шкуры горного козла, посеревший от времени:
– Я знала, сиятельная госпожа, что вы придёте, и ждала. Заходите, холодно сегодня.
Франсуаза вошла. В хижине было тепло, пахло дымом и травами, которые свешивались большими лохматыми пучками с деревянных стропил крыши.
– Не побрезгуйте, садитесь, госпожа. – Ведьма указала Франсуазе на деревянный табурет, больше похожий на пенёк.
– Я сделала всё, как ты сказала, Итрида. Порошок подсыпала в бочку с вином. Муж стал спокойным и уравновешенным. Замок почти не покидает. В беременность мою поверил и даже выразил сожаление о своём жестоком поступке, – отчиталась Франсуаза.
– Хорошо, всё идёт по плану. Вино в бочке кончается, не так ли? – Итрида протянула баронессе кожаный мешочек. – Вот вам ещё волшебное зелье. Здесь хватит на две бочки.
– Благодарю. – Баронесса взяла мешочек с порошком и вместо него вложила в руку ведьмы перстень. – Возьми. Это – знак признательности. В прошлый раз, к сожалению, мне нечего было тебе дать, извини.
– Не извиняйтесь, ни к чему это знатной даме. Красивый перстень. От матери, наверное, по наследству достался. – Итрида внимательно рассматривала подарок. – Мать родами умерла, у вас должен быть младший брат. Отца своего не вините в неудачном замужестве, он как лучше хотел.
У Франсуазы перехватило дыхание. Об этом не знал никто, кроме Бертрана, а он уж точно сюда не ходок. Перстень действительно был роскошный – серебряный со вставкой из редкого, терракотового граната в виде цветка.
– Заболталась я, старая, не серчайте на меня, сиятельная госпожа. Это ваш перстень мне всё поведал. – Итрида старалась говорить как можно мягче, насколько позволял скрипучий голос. – Пришлите за мной, как сроки подойдут. Барон возражать не будет.
Франсуаза попрощалась, села на лошадь и направилась вдоль реки к замку, прикидывая в уме, когда должны подойти эти самые сроки. По всему получалось, что в конце апреля.
Ноябрь быстро закончился. Франсуаза исправно подкладывала маленькую подушечку на живот, всячески подчёркивая его выпуклость широким марлотом. Она ссылалась на головокружения и тошноту, как и положено порядочной женщине в её положении. Бертран был очень озабочен здоровьем жены и, более того, – здоровьем будущего наследника. В его голове крепко засело, что должен родиться мальчик, он и мысли не допускал, что жена может разродиться девочкой.
В очередной раз, когда Франсуаза жаловалась на мнимое недомогание, барон предложил послать за лекарем. Баронесса взвилась:
– Вы хотите, сударь, пригласить ко мне этого нечестивого человека, который мнит себя лекарем?! Ему место в постели грязной девки Лили! И он будет хватать меня своими руками, которыми сами знаете что делал?! Мой стыд не позволяет мне открыто сказать, что именно! Я не приму от него ни одного лекарства!
– Франсуаза, вам нельзя так волноваться. Не ровен час, скажется на ребёнке. Прошу вас, успокойтесь. Дорогая, если вы против лекаря, больше я о нём не заикнусь, обещаю. – Барон был согласен на всё, лишь бы угодить жене.
Он даже называл жену не «мадам» или «сударыня», как все последние годы, а по имени, чем доставлял ей немалое удовольствие. Франсуаза не злоупотребляла вновь вспыхнувшими чувствами мужа, не требовала повышенного внимания, но иногда было приятно его помучить. Холодная месть приятней всего на вкус.
Через месяц баронесса привязала подушку побольше. Но возникала одна проблема – служанка, которая обычно помогала ей раздеваться, готовила ко сну и к вечернему омовению в ванной. А вдруг она заметит и проболтается? На каждый роток не накинешь платок. Однако Франсуаза вышла из положения, заказав портнихе широкие марлоты с застёжкой спереди. Причём обмерить себя портнихе категорически запретила.
И когда появились новые платья, Франсуаза вполне стала справляться сама, без служанки. Её поведение все истолковали как прихоть беременной женщины.
Наступил апрель, приближались положенные сроки. Баронесса всячески жаловалась на недомогание, боль в ногах, вызванную вынашиванием наследника. Единственное, что она позволяла служанке, так это готовить травяные ванночки для ног, снимающие боль и усталость. Всё остальное по-прежнему упорно делала сама.
Примерно за неделю до предполагаемых родов Франсуаза, лёжа на кровати, призвала мужа. Он не замедлил явиться, крайне взволнованный:
– Франсуаза, дорогая, вам плохо?
Барон, как человек многое повидавший за свою бурную жизнь, отлично понимал, что лёгкие роды бывают лишь у крестьянок, но только не у знатных женщин. Он прекрасно помнил свою мать, которая родила мёртвую девочку и металась неделю в горячке после этого. Думали, не выживет.
– О, Бертран! Не могу сказать, что хорошо. Впрочем, чем ближе к родам, тем тяжелее. Я прошу вас, Бертран, дать мне обещание.
– Конечно, Франсуаза, всё что угодно! – Желание барона иметь наследника было столь велико, что он готов был пообещать жене и невозможное, вплоть до того, что не будет изменять никогда. В библейские времена мужчина мог иметь столько жён, сколько в состоянии содержать, и барона до сего времени такое положение дел устраивало. Но всё течёт, всё меняется.
– Тогда обещайте, что пошлёте за Итридой – ведьмой, которая живёт в горах, в верховьях Гаронны. Говорят, она хорошая повитуха. У меня слишком поздние роды, я могу не разродиться. Тогда и я, и ваш наследник уйдём в мир иной вместе, оставив вас одного.
– Обещаю! Если вы считаете её хорошей повитухой, я просто не смею возражать.
Барон сдержал обещание. Как только баронесса «почувствовала» малейшие схватки, он сразу же отправил за ведьмой телегу. Через два часа появилась Итрида, несколько располневшая со времени последней встречи с баронессой. Одета она была в серый широкий шерстяной балахон и неизменно увешана амулетами на все случаи жизни. Итрида с трудом слезла с телеги и вразвалочку вошла в замок. Служанки при её появлении испуганно шарахнулись кто куда.
Итриду встретил сам барон:
– Если поможешь баронессе, я щедро тебя награжу.
– Не волнуйтесь, ваше сиятельство, я принимала поздние роды. Всё будет в порядке. Только прошу в спальню к баронессе не входить, мне не мешать. Если что понадобится, позову служанок.
Она с важным видом, тяжело дыша, начала подниматься по винтовой лестнице. Вошла в спальню, плотно закрыв за собой дверь.
– Итрида! Наконец-то ты здесь, – разволновалась баронесса.
– Всё хорошо, сиятельная госпожа, всё идёт по плану. Смотрите, какой подарок я вам принесла.
Ведьма распахнула свой широченный балахон, и сразу стало ясно, для чего он понадобился. Под животом у неё, словно в люльке, висел привязанный тёплой шерстяной шалью спящий младенец. Итрида развязала шаль и положила его рядом с Франсуазой на кровать. Мальчик был крохотный, ещё сморщенный, видимо, рожденный на днях.
– Вот ваш сын, сиятельная госпожа. Наследник замка Кастельмар. Красавчик, правда?
Франсуаза, погладив малыша по крохотной головке, разрыдалась. С этими слезами вытекли все скопившиеся за долгие годы обиды и напряжение.
– Да, малыш необыкновенно хорош. Я назову его Шарль, в честь своего отца, – произнесла баронесса, всё ещё всхлипывая. – Итрида, а почему он спит так крепко?
– Не волнуйтесь, госпожа, так надо. Я дала ему несколько капель сонного отвара. Ребёнок проспит ещё часа четыре. Мы же с вами за это время должны родить, – ведьма хрипло хихикнула. – Вы готовы?
– Да! Что я должна делать? – Баронесса согласна была даже стоять на голове, если Итрида велит это сделать.
– Стоните как можно громче, потом кричите. Пусть все слышат как вам тяжело и больно.
Баронесса вошла в роль. И стонала с удовольствием, представляя, будто рожает на самом деле. Барона пот прошиб от криков жены, но больше всего он волновался за наследника: «Господи, пусть Франсуаза умрёт, но только не ребёнок!»
Минуло четыре часа. Ребёнок открыл глаза, посопел и сделал движение языком, ища сосок груди, он был явно голоден. Итрида специально его заранее не покормила, чтобы при пробуждении младенец кричал погромче, а все обитатели замка таким образом услышали бы «первый крик» новорожденного.
– Кричите, госпожа! Кричите изо всех сил, – приказала ведьма.
Франсуаза послушно издала чудовищный вопль. В этот момент ребёнок окончательно проснулся от криков «матери» и, пронзительно завопив, настойчиво потребовал пищи. Ведьма взяла малыша и облила его головку кровью кролика, которую предусмотрительно принесла с собой в кожаном бурдюке. Затем перепачкала кровью простыни и рубашку Франсуазы и выставила на видное место чашу с «детским местом», извлечённым из глубокого кармана балахона. В качестве «детского места» она использовала разорванный бычий пузырь, который тоже обильно смазала кровью, то же самое она проделала и со своими руками. Для пущей убедительности испачкала свой балахон и спрятала бурдюк в его бездонном кармане.
Положив младенца на живот баронессы, Итрида открыла дверь и громогласно приказала:
– Тёплой воды и пелёнки, быстро!
Тут же появилась служанка со всем необходимым, тёплую воду постоянно меняли и держали наготове. Одна из служанок помогала Итриде обмыть «новорожденного», другая меняла бельё баронессе. В такой суете и радости служанка, меняющая рубашку баронессе, не заметила, что живот её гладкий и упругий, каким не может быть у только что родившей женщины.
Девушка, обмывавшая мальчика, приговаривала:
– Какой крепыш, истинный барон Кастельмар! А что это на предплечье мальчика? Смотрите!
– Что там может быть, – «удивилась» ведьма.
– Какое-то странное родимое пятно в форме восьмиконечной звезды.
– Да, звезда! Этот знак даётся свыше и означает, что мальчик отмечен богатством и удачей. Он ещё покажет себя в жизни, вот увидите, – важно предрекла ведьма, делая вид, что рассматривает родимое пятно.
Ребёнка обмыли и завернули в пелёнки. Он не унимался, требовал молока.
– Нужна кормилица, – обратилась Итрида к одной из служанок. – У баронессы нет в груди даже молозива. Значит, молока не будет. Ничего не поделать: возраст! Да, и приготовьте бутылочку тёплого коровьего молока с соской. Вот возьмите, – ведьма вручила девушке самодельную соску из тонкой кишки кролика. – Как следует промойте её в тёплой воде.
В дверях появился счастливый pater familias. Итрида поднесла к нему ребёнка:
– Мальчик, ваше сиятельство. Как я и обещала, всё закончилось удачно.
Барон посмотрел на сына, потом на жену и прослезился. Он погладил мальчика по головке, покрытой тёмными волосиками, поцеловал его в крошечный носик и подошёл к жене:
– Благодарю вас, Франсуаза, за сына! Я слышал ваши стоны, нелегко он достался.
Барон сдержал слово и щедро одарил Итриду. Она получила пять золотых монет и осталась очень довольна.
В поместье был объявлен праздник в честь счастливого рождения наследника и выпито огромное количество вина.
Шарль рос сильным и подвижным. Франсуаза всячески опекала сына, боясь лишний раз его от себя отпустить. Материнская любовь, конечно, прекрасное чувство, и Шарлю надо было бы родиться девочкой. Но как будущий мужчина и воин мальчик предпочитал общество барона.
Бертран сильно изменился за эти годы, стал внимателен к жене, прислушивался к её мнению, а если был не согласен, то не устраивал скандала, а просто поступал так, как считал нужным. Он был убеждён, что воспитание сына – прежде всего обязанность отца, а лишь потом – матери. Она сделала своё дело – родила сильного здорового отпрыска, но далее, как только мальчик подрос, – дело отца.
Бертран прекрасно с этим справлялся. В пять лет Шарль ездил с отцом в седле на лошади, метко стрелял из специально сделанного для него лука. Барон позволял сыну играть с крестьянскими мальчишками, тем более Шарль в общении с ними всегда проявлял характер и был предводителем. Даже дети шести-семи лет побаивались сильного малыша.
Как-то раз они компанией развлекались, стреляли в цель из лука Шарля и, как обычно, не поделили, кто в какой очерёдности это делает. Юный баронет решил спор предельно просто: залепил кулаком в ухо нарушителю установленного порядка, семилетнему крепышу.
Когда Шарлю исполнилось восемь лет, отец подарил ему арбалет. Мальчик тут же, не медля, решил его испытать и отправился на луг, где паслись овцы. Вечером одной овцы пастухи не досчитались.
В девять лет Шарль на спор переплыл Гаронну туда и обратно, а течение в верховьях реки было достаточно сильное. Барон только посмеивался над выходками сына и никогда его не наказывал. Франсуаза, как более тонкая впечатлительная натура, очень переживала за сына.
Прошло ещё три спокойных года. Шарль заметно обгонял в росте сверстников, был силён и бесстрашен. Бертран души не чаял в сыне и всячески ему потакал. На двенадцатилетие он подарил Шарлю отличную лошадь рыжей масти. С этого дня подросток почти целые дни проводил либо на лошади, либо в конюшне.
Единственное обстоятельство вызывало смутное беспокойство Бертрана: и он, и баронесса были светловолосыми и сероглазыми, а Шарль – напротив, темноволос. Его большие глаза напоминали спелые вишни, обрамлённые густыми ресницами, и были удивительно хороши. Однако барон не предавал этому факту никакого значения, ни минуты не сомневаясь, что Шарль его родной сын, а тёмные волосы – это в дедушку, прадедушку, да, в общем, неважно!
Осенью возобновился конфликт с Англией из-за Аквитании, и барон как верный вассал французского короля отбыл со своими людьми к театру военных действий. Шарль остался в замке за хозяина и, как подобает истинному де Баатц, не ударил в грязь лицом. Он был нежен с матерью, строг и требователен со слугами, и никому не приходило в голову ослушаться молодого баронета.
Зиму пережили благополучно. Военные действия затянулись до весны. Подошло время посевных работ, а большинство здоровых мужчин всё ещё не вернулись из похода.
День рождения сына – тринадцатилетие и первое причастие – праздновали без барона. Всё прошло тихо и скромно. Грех развлекаться, когда глава семейства на войне. В июле вернулись уцелевшие сервы, но без барона. Он пал на поле боя. Возможности захоронить его тело в семейной усыпальнице, к сожалению, не было.
Барон погиб в разгар сражения, прорывая оборону врага. Озверевшие англичане фактически изрубили его на куски. Верные слуги похоронили останки хозяина с почестями, по-христиански, в земле Аквитании. Судьба ничего не даёт в вечную собственность, тем более жизнь.
Итак, Шарль в тринадцать лет стал бароном де Баатц де Кастельмар.
Год выдался неурожайным – сказалась дождливая, холодная весна. Начался падёж домашней скотины. Старые запасы зерна и овощей давно были съедены, а новые слишком скудны. Взрослое население поместья усиленно занималось рыбной ловлей и охотой. Слава богу, рыбы в Гаронне, горных коз и косуль в предгорьях было достаточно. Шарль тоже охотился как взрослый мужчина.
Однажды он выследил косулю, погнался за ней и метко сразил из арбалета. Юноша взвалил животное на плечи и стал спускаться к реке, где оставил лошадь. Путь был неблизкий. В пылу охоты, выслеживая добычу, Шарль оказался далеко в горах. Но это его не испугало, он с детства не знал чувства страха.
Однако скоро усталость взяла своё. Сняв с плеч трофей, Шарль присел на камень передохнуть. Глотнул из фляги воды. И вдруг молодой барон заметил маленькую хижину, прилепившуюся к горе. Желание узнать, кто живёт в таком уединённом месте, оказалось сильнее усталости.
Он перенёс косулю к хижине, положил её на большой плоский камень, недалеко от двери, занавешенной шкурой горного козла, откинул полог и вошёл внутрь. В хижине было холодно, по всему видно, очаг давно не растапливался, хотя хворост был приготовлен. Шарль растопил очаг при помощи огнива и осмотрелся. В углу на плетёной кровати что-то зашевелилось. Юноша вскинул арбалет.
– Не бойтесь, молодой барон, – проскрипело с кровати. – Какое зло может причинить вам старая больная женщина?
Шкура на кровати откинулась, и Шарль увидел сморщенную седую старуху.
– Кто ты? Откуда ты меня знаешь?
– Я – ведьма Итрида, господин. Как же мне не знать вас, если я помогла вашему сиятельству появиться на свет тринадцать лет назад. У вас есть родимое пятно в виде восьмиконечной звезды на левом предплечье?
– Да… Так это ты?! – Юноша опустил оружие. – Матушка рассказывала о тебе. Она велела сделать всё, что бы ты ни попросила, если мы когда-нибудь встретимся.
– Баронесса добрая женщина. Вы можете оказать мне услугу, господин?
– Конечно, весьма охотно! – Шарль знал, что именно Итрида помогла матери с поздними родами.
– Я умираю. Пришёл мой час… – Итрида говорила тихо и сбивчиво, она задыхалась. – Я достаточно пожила на этом свете. Побудьте со мной. Скоро всё кончится, я чувствую… Я знала, что вы придёте, хотела посмотреть на вас перед смертью. Обещайте похоронить меня около хижины…
Через два часа Итрида умерла. Шарль похоронил её, как и обещал. Почва здесь была каменистая, и пришлось изрядно потрудиться, прежде чем могила была готова. Крест юноша поставить не решился: ведьма всё-таки! Затем он снова взвалил косулю на плечи и отправился к лошади. Уже темнело. Надо было поторапливаться, чтобы вернуться в замок до полуночи, иначе баронесса будет волноваться.
– Боже мой, Шарль, где вы были так долго? – Баронесса едва справлялась с волнением. – Я чуть с ума не сошла! Охотники говорят, развелось много волков. На прошлой неделе напали на овец… Вы подстрелили косулю?
– Матушка, всё в порядке, умоляю вас, успокойтесь! Я просто забрёл далеко в горы. Наткнулся на хижину ведьмы и застал её при смерти. Я же не мог бросить умирающую женщину, сделавшую нам столько добра. Я похоронил её. Очень устал и хочу спать. Распорядитесь насчёт добычи… Я умоюсь и лягу, с ног валюсь. Прикажите подать что-нибудь перекусить. Пусть принесут в спальню, – отвечал Шарль заплетающимся языком, готовый упасть тут же, в кухне, и заснуть на скамейке.
Франсуаза удивилась рассказу сына: «Надо же, Итрида прожила так долго? Я думала, она давно умерла. Ещё тогда ей было лет сто… Ждала Шарля? Да, это на неё похоже. Она всегда удивляла меня даром предвиденья. А как точно она предсказала смерть барона!..»
Зиму перезимовали без хлеба и овощей. Шарль постоянно охотился в горах, и ему не было равных в этом деле. Даже опытные охотники порой возвращались без добычи, не подстрелив и кролика. Но только не Шарль! Он исправно приносил горных коз и косуль. А когда начались сильные холода и крупные животные ушли за перевалы, обеспечивал в большом количестве кухарку кроликами.
1421 год. Франция
Шарль из юноши превратился в молодого мужчину. Природа брала своё. До баронессы стали доходить слухи о беременности крестьянок от сына, но она не придавала этому значения, считая, что так и положено. От крестьянок не убудет. Пусть мальчик растёт, набирается опыта в любовных делах. Шарль, в свою очередь, не разочаровывал матушку.
Времена настали тяжёлые. Постоянные военные конфликты с Англией окончательно подорвали экономику Франции. Король жил, ни в чём себе не отказывая, да ещё вел военные действия – дорогое удовольствие для подданных. Для пополнения казны монарх ввел дополнительные налоги на содержание армии, которые легли тяжёлым бременем на землевладельцев.
Поместье Кастельмар постепенно приходило в упадок. Сервы едва могли выплачивать установленный шампар[15], барон был вынужден уменьшить его в два раза. Зажиточные вилланы[16] обеднели и сравнялись по благосостоянию с крестьянами, – все стали одинаково нищими. Все работали, не покладая рук, но доходов всё равно не хватало на покрытие налогов в казну.
Замок ветшал, требуя ремонта, дворовые постройки разрушались. Одежда и обувь баронессы и молодого барона тоже износились и вышли из моды, но не было средств обновить гардероб.
Экономили буквально на всём. Франсуаза давно отказалась от дорогого летнего шёлка и муслина, перешла на дешёвый хлопок. Рубашки для себя и сына шила из домотканого холста. Ещё немного и пришлось бы шить из него платья и Шарлю панталоны. Привычную обувь заменили деревянными башмаками, совсем не предназначенными для людей благородного происхождения. Шарль постоянно латал сапоги и ботфорты, оставшиеся от отца, но они разваливались на глазах. Седло и упряжь для лошади, вытерлись и совершенно потеряли вид.
Как говорится, paupertas non est vitium[17]. Но надо было как-то выбираться из сложившейся ситуации. И Шарль решил отправиться в Бургундию, в Безансон и присоединиться к бригандам наёмников герцога Бургундского Филиппа Доброго. Наёмники участвовали в самых отчаянных военных операциях, нередко помогая англичанам, были опорой герцога в подавлении внутренних мятежей, и эти услуги хорошо оплачивались.
Путь был неблизкий. Чтобы добраться до Безансона, надо было проехать едва не пол-Франции. Шарль, как мог, привёл военное снаряжение в порядок, взял скопленные матерью на чёрный день деньги, и в начале лета отправился в Безансон на поиски удачи и богатства.
Путь Шарля проходил через Лангедок и Прованс, в обход центрального горного массива Пюи-де-Санси. И всюду – в Тулузе, в Ниме и далее: в Валансе, Лионе и Маконе, он видел не прикрытую ничем бедность. В Маконе Шарль остановился, как обычно, на постоялом дворе. Отужинав, он предался размышлениям о том, что денег осталось только заплатить за ночлег. Далее путешествовать придётся с пустым кошельком и на голодный желудок, а до крепости Безансон ещё надо добраться.
Неожиданно к Шарлю подсела цыганка.
– Дайте руку, благородный сеньор, погадаю. Расскажу, что вас ждёт.
– Я бы с удовольствием, да мне нечем будет заплатить за твоё гадание, – честно признался Шарль.
– Ничего, рассчитаетесь со мной иначе.
– Это как же?
– Проведёте со мной ночь, драгоценный сеньор, – предложила цыганка.
Шарль немного удивился, но быстро взял себя в руки и внимательно взглянул на цыганку. Она была немолода и нестара. Чёрные длинные вьющиеся волосы, перехваченные цветным платком, отливали синевой и были необыкновенно хороши. Вороные брови сходились на переносице, карие глаза смотрели игриво и с лукавинкой. Из-под широкой цветной юбки выглядывали стройные ноги.
– Хорошо, – согласился Шарль.
Терять ему было нечего, и если женщина, да ещё хорошенькая, решила таким образом привлечь к себе внимание, почему бы не провести с ней ночь carpe diem, пользуясь случаем, как говорится.
– Дайте правую руку, сеньор, – строго сказала цыганка.
Усмехаясь, Шарль выполнил требование.
Она взяла руку, внимательно посмотрела, поводила по ладони пальцем и удивлённо вскинула брови:
– А знаете, вы – везунчик! Смотрите, вот линия, глубокая и ярко выраженная, она означает богатство и удачу. Такая линия редко встречается.
– O, si sic omnia![18] – воскликнул Шарль, перенявший от матери привычку изъясняться на латыни. – Ты, гадалка, наверное, всем пророчишь богатство, удачу и любовь знатной дамы. Я – без денег, на старой лошади, моя одежда стара и залатана – и буду богат?! Просто сказка! – Он от души рассмеялся.
Потом они уединились в комнате Шарля. Кровать была узка даже для одного человека. Цыганка проворно разделась и оседлала обнаженного Шарля.
– Прежде, чем мы начнём предаваться плотским удовольствиям, скажи мне своё имя, – придержал всадницу молодой барон.
Цыганка тряхнула своими роскошными волосами и голосом полным нетерпения и желания вымолвила:
– Женевьева. Для любовников – просто Женэ, так короче.
– Прекрасно, Женэ! Так не будем терять время на разговоры! – Обхватив Женэ за шею, Шарль резко привлёк её к себе и страстно поцеловал.
Цыганка, не ожидавшая от юноши такой прыти, застонала от удовольствия. Но Шарль был неутомим, и наконец, доведённая до экстаза, Женэ рухнула на любовника и затихла.
Немного отдышавшись, молодой барон спросил:
– Ну как, я расплатился за гадание?
– Давайте, я погадаю вам ещё раз, за ту же плату, – предложила разомлевшая Женэ.
– Я сделаю это бесплатно, ради удовольствия. Только отдохну немного после бешеной скачки, – пообещал Шарль.
– Сколько вам лет и откуда вы? – Женэ снова села и начала внимательно рассматривать Шарля.
– Я из Кастельмара, что на юге Гаскони, почти у самых Пиренеев. А лет мне восемнадцать.
– Вы так молоды, а выглядите как взрослый мужчина! Я думала вам, лет двадцать пять. И в любви вы хороши. Опытного мужчину за пояс заткнёте!
Женэ продолжала разглядывать Шарля. И вдруг заметила родимое пятно, встрепенулась:
– Откуда это у вас?
– Матушка подарила, – пошутил Шарль.
– Вы знаете, что это означает?
– Просто родимое пятно. Что оно может означать?
– По магическим законам, человек, отмеченный восьмиконечной звездой, особенный, – цыганка задумчиво водила пальцем по пятну.
– Помилуй, Женэ, что во мне особенного? Я обычный человек, как все.
– Нет, вы не понимаете!.. Ваши способности могут проявиться, когда угодно.
– Да, какие способности? Говори яснее! – рассердился Шарль.
– Например, удача и везение во всём, неуязвимость, дар предвидения… Достаточно или продолжить?
– Да, вполне. Я отдохнул, и давай-ка используем мой дар доставлять женщине наслаждение…
После бурно проведённой ночи молодой барон на утро отправился в Безансон. До крепости оставалось приблизительно тридцать лье[19]: если поторопиться, два дня пути с ночлегом на открытом воздухе. Хорошо, что стоял тёплый сентябрь, исключающий риск замёрзнуть и простудиться. К крепости Шарль подъехал изрядно проголодавшимся и измученным дорогой.
Безансон представлял собой достаточно большую, хорошо защищённую крепость на высоком правом берегу реки Ду. Его серые бастионы возвышались над окрестностями как молчаливые могучие стражи. Стены венчали шесть дозорных башен-бартизан, окна формой напоминали бойницы. Замок был опоясан рвом с водой, к воротам вёл подъёмный мост. На въезде из надвратной башни высунулся стражник:
– Куда? Зачем?
– Хочу присоединиться к бригандам наёмников его светлости герцога Бургундского, – приосанился Шарль. – Я проскакал для этого пол-Франции!
– Проезжай! – хмыкнул стражник. – Найдёшь капитана Робера де Флока…
Ворота открылись. Шарль въехал в Безансон. Крепость была укреплена не только снаружи, но и внутри. В центре её проходила так называемая вторая линия обороны. Стены внутреннего замка были чуть ниже, но проникнуть за них, минуя ещё одни ворота, не было никакой возможности. Из надвратной башни внутреннего замка выглянул очередной стражник с тем же вопросом. Шарль ответил, что ищет капитана Робера де Флока. Ворота распахнулись, и молодой барон оказался в сердце гарнизона.
Бриганд, повстречавшийся Шарлю, направил его в зал тренировок. Оставив лошадь в конюшне, юноша вошёл в зал и сразу почувствовал резкий запах пота. Шарль увидел, как рослый плотный рыцарь в нагруднике отбивается двумя облегчёнными мечами от двух здоровенных воинов, также облачённых в кожаные нагрудники. Картина завораживала. Шарль, конечно, прекрасно владел и мечом, и топором, но такое искусство ему видеть не доводилось.
Юноша невольно засмотрелся и почти забыл о цели своего визита. Вскоре, видимо, устав, рыцари прекратили схватку. Тот, который защищался двумя мечами, отёр пот со лба и сказал партнёрам:
– Сегодня я вами доволен. Можете быть свободны до следующего занятия.
Молодые воины послушно удалились. Шарль понял, что рыцарь – именно тот, кто ему нужен.
– Простите, сударь, вы капитан Робер де Флок?
Де Флок окинул юношу оценивающим взглядом.
– Да, я. Вы пришли наниматься в бриганды?
– Именно для этого я проделал долгий путь из Гаскони! – бодро ответил Шарль.
Де Флок усмехнулся и бросил один из мечей молодому барону.
– Посмотрим вас в деле. Защищайтесь!
Капитан ловко наступал на Шарля. Несмотря на то, что он только что провёл тренировочный бой с двумя новичками, силы у него не убавилось. Шарль поначалу успешно отбивался, а затем перешёл в наступление. Де Флок удивился такой прыти и решил испытать незнакомца до конца. Сражались они до тех пор, пока закалённый в боях де Флок не почувствовал усталость.
– Как ваше имя, сударь? – поинтересовался, отдуваясь, капитан.
– Честь имею представиться: барон Шарль де Баатц де Кастельмар!
– Наверно, жизнь здорово припекла, если вы, барон, проделали столь долгий и опасный путь? – заметил капитан. – Я тоже – граф и, как видите, в наёмниках. Здесь все мы из знатных разорившихся родов Аквитании, Шампани, Нормандии, Бретани. Приглашаю вас в мой бриганд! Вы крепкий и выносливый воин. Мне такие нужны. Идёмте, я покажу, где вы сможете разместиться и передохнуть.
Они прошли по внутреннему двору к колодцу. Робер ополоснулся прямо из ведра. Шарль последовал его примеру. Оба, мокрые, направились к харчевне. Расположились за одним из столов. Капитан заказал бутылку вина и жареное мясо с фасолью.
– Вам необходимо подкрепиться, негоже приступать к службе на голодный желудок. Наверное, несколько дней не ели? – поинтересовался капитан, наблюдая, как Шарль энергично работает вилкой.
– Два дня, с вашего позволения…
– Да, время летит быстро, – вздохнул де Флок. – Я сам когда-то пришёл в Невер без денег. Лошадь еле ноги переставляла… Поместье и замок в Нормандии уничтожили англичане. Отец, мать и старший брат погибли. Кроме титула и жажды жизни, у меня ничего не было… Давно это было, больше двадцати лет назад. С тех пор я участвовал в четырёх кампаниях под знамёнами графа Неверского и в семи – герцога Бургундского. Герцог Бургундский, как правящий сюзерен, платит больше. Наёмники – его опора. Правда, он в бою нас не жалеет, но награда выжившим того стоит! Сейчас мы засиделись без дела. Боюсь, так все люди разбегутся. Нет войны, нет денег! Кому беда, а кому – нажива…
Капитан Робер не ел, пил только вино и продолжал рассуждать о перипетиях наёмной службы. Зато Шарль, слушая своего командира, лопал за двоих.
В харчевню вошли ещё двое, и подсели к Роберу и Шарлю. Гарсон тут же принёс им по бутылке вина.
– О, у нас пополнение? – заметил один из вошедших. – Ест не слабо, значит, так и сражается?
Шарль обратил внимание, что бриганды были примерно того же возраста, что и капитан. Лицо говорившего украшал шрам.
– Познакомьтесь, – сказал де Флок, – это Шарль де Баатц де Кастельмар из Гаскони.
– Я, Ла Гир, – представился человек со шрамом, – а это – мой друг Потон де Ксентрэй. Мы оба из Шампани. Далеко же вы забрались, де Кастельмар. Что, в Гаскони совсем худо?
– Да, несладко. Бедность сплошная, налоги задушили, – ответил Шарль с полным ртом.
– Налоги не только Гасконь задушили, но и Шампань. Мой замок развалился от старости, сервы повымирали от болезней и недоедания, поля заросли. Скоро пятнадцать лет, как я в наёмниках. Из них десять лет здесь, в Безансоне. Тут мы и встретились с де Флоком и Ксентрэем, – пояснил Ла Гир.
– Кстати, вы слышали новость? – вступил в разговор Ксентрэй. – Согласно указу его светлости герцога Бургундского «О прекращении мародёрства», в Нанси пойман капитан Филипп де Пюи. Его ребята так долго разоряли окрестности, что городские власти призвали на помощь регулярные войска сюзерена. Для солдат война никогда не прекращается. Дело кончилось тем, что мародёров зашили в мешки и утопили в Мозеле. Кто бы мог подумать, что де Пюи, прошедший почти пятнадцать кампаний, завершит свой жизненный путь так бесславно.
Все слушали де Ксентрэя с повышенным вниманием.
– Господа, что же получается: если нет войны, нам с голода умирать? – возмутился де Флок.
– Ну, с голода, пожалуй, не умрём. На жалованье протянуть можно. Вопрос – как? – высказался Ла Гир. – А вы, де Кастельмар, рассчитывали деньжат скопить? – Он хлопнул Шарля по плечу и рассмеялся.
– Кажется, я не вовремя вступил в наёмники? – огорчился Шарль.
Все дружно загоготали.
– Хорошее у нас пополнение, мне нравится! – Ла Гир опять хлопнул юного барона по плечу и сделал глоток из чаши с вином.
Шарль понял, что панибратские отношения у наёмников в порядке вещей.
– Господа! У нас с Ла Гиром есть план, как поправить наше пошатнувшееся финансовое положение, – Ксентрэй посмотрел на компанию с видом заговорщика.
– Говорите наконец не томите душу. И так тошно! – Де Флок был явно раздражён историей с де Пюи.
– В соседнем маленьком городишке Бовэзи живёт некий трувер[20] Пейре Карденале. Отъявленный мерзавец и пьяница, всех окрестных девиц перепортил. Так вот за свои мадригалы[21] он исправно получает деньги, причём золотом! Недавно в Бовэзи был праздник, так этот проходимец сочинил хвалебную оду в честь отцов города. Она им так понравилась, что «отцы» отвалили ему тысячу салю! Улавливаете мою мысль, господа?
– Мысль улавливаем. Откуда у вас, Потон, такие сведения?
– Названный трувер испортил кузину моей подружки Аньез. Она мне и рассказала про золото, с расчётом, что мы поделимся.
– Великолепно! Идея нравится мне всё больше! Что скажете, барон? Вы с нами? – де Флок оживился.
– Господа, я никогда не участвовал в таких предприятиях. Я за деньги, но против убийства трувера, каким бы мерзавцем он не был.
– Ну, право, сударь! Зачем нам его убивать. Мы же не бриганды де Пюи, бургундских горожан не грабим и не убиваем. Тем более быть утопленными в Ду что-то не хочется. Мы этого трувера похитим и потребуем выкуп. А, как вам? – Ксентрэй оглядел компанию и выпил вина.
– Я – за! – сказал де Флок.
– А я – тем более, – откликнулся Ла Гир.
Наёмники посмотрели на Шарля. Он понимал, что выбора у него нет:
– Я присоединяюсь к вам, господа.
– Теперь надо всё спланировать и действовать, пока трувер не пропил и не прогулял наши денежки! – воскликнул де Флок.
Шарль расположился в комнате с ещё двумя новичками, которых он видел в зале для тренировок. Вечером договорились встретиться в харчевне с де Флоком. Шарль уже ориентировался в замке и знакомую харчевню нашёл без труда. Когда же он вошёл внутрь, создалось впечатление, что он ошибся и забрёл не туда. Столы были заняты подвыпившими наёмниками, вино лилось рекой. Между столами разгуливали разряженные вульгарные девицы с полурасстегнутыми лифами, из которых призывно всем на обозрение выглядывали пышные прелести. Время от времени блудницы присаживались на колени мужчин, те похотливо заглядывали им в лиф и договаривались о цене за ночь.
Наконец в этом царстве вина и разврата Шарль заметил де Флока и его друзей. На коленях Ла Гира сидела раскрашенная девица. Выглядела она несколько приличней, чем другие, мимо которых пришлось пройти барону. Шарль догадался, что это, по всей видимости, и есть Аньез, «мозг» намечающегося предприятия. Рядом с де Флоком и Ксентрэем также сидели весёлые девицы.
– Присаживайтесь де Кастельмар, – Ксентрэй слегка подвинулся.
Его подруга, уже в сильно подвыпитом состоянии, перегнулась через Потона:
– Какой красавчик! Это и есть Шарль, молодой барон?.. Идём, я отдамся вам бесплатно, за одни ваши вишнёвые глаза!
– Уймись, Люси, веди себя прилично! – приструнил её Ксентрэй. – Живот уже торчит, а ты всё кому-то отдаться собираешься.
Люси надула губки, изображая обиду и разочарование, и тут же прильнула к своему спутнику. Девица была явно не во вкусе барона. Во-первых, не первой свежести, слишком потасканного вида, во-вторых, лицо серое и невыразительное, волосы бесцветные, неухоженные – крестьянки и то выглядели аккуратней.
Подруга Ла Гира, Аньез, белокурая чаровница с ярко-красными губами, сидя у него на коленях, также оценила внешние данные Шарля и, расстегнув пару пуговиц лифа из коричневого муслина, томно на него взглянула. Шарль натянуто улыбнулся. Как реагировать в подобных ситуациях он ещё не знал. Третья дама, видимо, подруга капитана Робера, выглядела лучше всех. Её каштановые волосы, убранные в конский хвост, были хороши и отливали медью при свете свечей. В серых глазах угадывался ум, кожа на лице, шее и в декольте-каре, гладкая и упругая, была искусно припудрена. Платье из тёмно-фиолетовой тафты, сшитое со вкусом, очевидно, местной портнихой, плотно облегало стройный стан, спадая далее красивыми складками юбки. Ясно было, что де Флок дорожит своей подругой и не потерпит соперников.
– Итак, господа, все в сборе, – сказал Ла Гир, – теперь можно всё обсудить. По сведениям Аньез, трувер Кардинале завёл очередной роман с молодой женой галантерейщика Ивре Жибо. Жибо периодически уезжает за товаром в Невер и Шалон. Завтра утром галантерейщик отбывает в Невер за парижскими чулками. Вечером Кардинале непременно посетит «верную» жену. Мы его можем встретить рано утром, когда пакостник будет спускаться из окна второго этажа, где располагается спальня. Оглушим чем-нибудь тяжёлым, мешок – на голову и задними дворами – к кузине Аньез. Её отец содержит небольшую лавку, торгует тканями. Поэтому со двора у дома есть приличная пристройка, где мы сможем разместиться с добычей. Далее кузина Аньез, Симона, передаст, написанное рукой трувера письмо, предназначенное его экономке, старой ведьме мадам Милож. В письме она найдёт распоряжение хозяина: «Выдать подателю сего тысячу золотых салю» и подпись «Кардинале».
– Нет, помилуйте! Симону втягивать не будем, – запротестовала Аньез. – У неё и так проблем в избытке из-за этого пройдохи. Ещё не хватало, чтобы её обвинили в вымогательстве! Она поможет нам во всём остальном, и хочет за это двести салю, не меньше. Я сама передам письмо мадам Милож, я знаю, как разговаривать с такими скрягами.
Все согласились с доводами Аньез. Дело обсудили и решили хорошенько отметить. Подруга Робера, Аделина, исчезла ненадолго и вернулась с молоденькой девушкой. Она была явно из крестьянок – выдавали здоровый румянец и отсутствие косметики. Её одежда также напоминала больше крестьянскую, нежели наряд горожанки: чёрный лиф на шнуровке и полосатая домотканая юбка. Девушка стеснялась, чувствовала себя скованно, видимо, ещё не в полной мере освоив ремесло шлюхи.
– Познакомьтесь, это Эмилия, моя новая подруга. Она новенькая, так что не обижайте её. Шарль, я думаю вам надо познакомиться поближе, – сказала Аделина игривым тоном.
Шарль взглянул на девушку и вспомнил свои бесконечные похождения в Кастельмаре. Ему стало жаль бедняжку. Если он продаёт за деньги свою физическую силу и навыки воина, то она своё тело. Барон подсел к девушке поближе, обнял за талию и спросил:
– Откуда ты и почему здесь?
– Рядом горы Юра, сударь, – тихо заговорила Эмилия. – Так вот я из селения горцев. Мать умерла давно, я была ещё малышкой. Отец был со мной жесток, постоянно напивался и избивал. Последний раз, пьяный, пытался меня изнасиловать! Хорошо, что мама не дожила до этого дня. Я ударила его по голове глиняным кувшином и убежала. Идти было некуда, я без денег. Из всего имущества только то, что на мне… Так я и пришла в Безансон. Аделина нашла меня умирающей с голоду, подобрала, накормила, приютила. Теперь я здесь, не будет же она кормить меня вечно. Но лучше здесь, чем в горах…
Эмилия понравилась барону. Аделина, искушённая в амурных делах, быстро смекнула, какая девушка может привлечь Шарля.
– Есть одна проблема, – смущённо сказал Шарль.
– Какая? – удивилась Эмилия. – Неужели, у вас, сударь, могут быть проблемы?
– Могут. Отсутствие денег.
– Эта проблема здесь у всех. Давно не было войны, и наёмники на мели. Разве это проблема!
– Ну, если ты так считаешь, то мы можем хорошо провести время вместе. Ты понимаешь, о чём я говорю? – вкрадчиво поинтересовался Шарль, стараясь не испугать «дебютантку», но девушка лишь согласно кивнула.
Шарль и Эмилия поднялись, собираясь уходить.
– Друг мой, вы там особо не увлекайтесь. Завтра вечером отправляемся в Бовэзи. До него часа три пути, – напомнил Ксентрэй.
Люси совершенно опьянела и как плеть висела на нём. Похоже, Поль смирился с этим обстоятельством.
Ранним утром Шарль проснулся в комнатушке новой подруги, голова болела, от выпитого вина мутило. Что происходило ночью, он припоминал с трудом. «Какую дешёвую бурду здесь пьют? Нет, лучше война, чем такая головная боль», – вяло подумал Шарль. Он посмотрел на лежащую рядом Эмилию. В постели она была скована и совершенно неопытна. Крестьянки Кастельмара гораздо темпераментнее и интересней.
Барон с трудом оделся и вышел. Добрёл до своей каморки и тут же рухнул на кровать. Хорошо, что соседи по комнате спали непробудным сном. По установленным в гарнизоне правилам с десяти утра проходили военные тренировки, так что поспать Шарлю удалось немного. Соседи уже проснулись и слонялись по комнате, не слишком заботясь о тишине. «Надо вставать, – решил Шарль. – Эти медведи всё равно не угомонятся».
День прошёл, как обычно в Безансоне: утренняя тренировка после лёгкого завтрака, обед, приведение в порядок арсенала, далее – сплошное безделье. Наёмники начинали роптать, некоторые вступали на небезопасный путь утопленного в реке де Пюи. Гарнизон Безансона порядком надоел сюзерену, но разогнать его он не решался: в военных стычках наёмникам не было равных. За обещанную добычу они штурмом возьмут что угодно. Население Бургундии завалило жалобами герцога, и у него созрел план передать своих наёмников князю Туринскому, который вёл продолжительную войну с герцогом Миланским за Гаттинару и её окрестности. Конечно, сделать это герцог собирался, что называется, lucro est[22], для себя. Бургундия обретёт покой хоть ненадолго, мародёрство закончится, наёмники получат возможность убивать и грабить, а в Безансоне разместятся регулярные его войска.
Друзья пока не знали о решении герцога Бургундского одолжить их Туринскому княжеству, поэтому, как и планировали, вечером выехали из Безансона в Бовэзи впятером: де Флок, Ла Гир, Ксентрэй, де Кастельмар и Аньез. Через три часа они добрались до города и постучали в дверь Симоны с заднего двора. Она ждала их и тут же впустила всю компанию. Разместились в подсобном помещении, на складе. Симона быстро организовала ужин, он же – ранний завтрак. Немного отдохнув, мужчины отправились в засаду к дому галантерейщика.
Затаились за сараем, как раз напротив лестницы, приставленной к окну спальни. Ждать пришлось недолго. Окно распахнулось, показалась нога, затем другая, и вот уже Карденале торопливо спускался по лестнице. Ла Гир приготовил камень и ловко ударил трувера по голове. Тот упал без чувств. Шарль и Робер быстро засунули ему в рот кляп, натянули на голову мешок, связали и поволокли. Путь к дому Симоны был не близкий, поэт хоть пребывал без сознания и не брыкался, был весьма увесистым – сказывалась сытая и разгульная жизнь повесы. Ксентрэй и Ла Гир на всякий случай обеспечивали прикрытие. Наконец добрались до склада. Симона и Аньез, ожидая, стояли в дверях.
– Наконец-то! Мы так волновались! Заносите его, – скомандовала Симона.
Неудачливого любовника затащили в помещение и бросили на тюк с тканями. Робер вытер пот со лба:
– Упитанный трувер, ничего не скажешь! Откормили любовницы.
Карденале стал приходить в себя и задрыгал ногами. Ксентрэй надел специально приготовленную маску, дабы не быть узнанным впоследствии, снял мешок с головы трувера и произнёс:
– Досточтимый Пейре Карденале, вы обвиняетесь в совращении девиц и отказе жениться на них. Наш орден «Зашиты женской чести» приговаривает вас к смерти. Мы зашьём вас в мешок и утопим в реке.
Фиглярство Ксентрэя вызвало всеобщее веселье. Он же серьёзным голосом продолжал:
– Есть только один выход. Вы заплатите компенсацию в тысячу салю, которую мы разделим между обманутыми девушками.
Карденале с глазами полными ужаса закивал в знак согласия. Симона подала Ксентрэю перо и бумагу.
– Пишите: «Мадам Милож, приказываю, выдать подателю письма тысячу золотых салю, которые хранятся…» Кстати, где они хранятся? Я сейчас выну кляп, но если будете кричать, отрублю голову.
Карденале отрицательно замотал головой, обещая, что кричать не собирается. Ксентрэй вынул кляп.
– О, сударь, молю вас о пощаде! Я всё скажу. Золотые в кожаном мешочке, закрыты в верхнем ящике стола, в кабинете. Ключ у меня на шее. Вот, снимите. Только прошу вас, не причиняйте мне вреда! Я больше не буду менять женщин! Я женюсь, честное слово. Не убивайте меня!
– Не волнуйтесь, любезный трувер! Мы не будем лишать вас жизни, только немного укоротим ваше мужское достоинство, – сказал Ксентрэй голосом трагического актёра.
– Не-е-т, только не это! Умоляю!!! – взмолился трувер.
– Будете кричать, отрублю голову, – напомнил Ксентрэй.
Карденале рыдал, скрючившись на тюке с тканями. Робер, Шарль, Ла Гир и женщины давились от смеха, стоя за деревянной перегородкой. Симона, крайне довольная, беззвучно хлопала в ладоши. Аньез отвела её в сторону и тихо сказала:
– После того как мы получим деньги, навести его, как ни в чём не бывало, и потребуй жениться. Вот посмотришь, согласится сразу!
– Я, право, в сомнении. А нужен ли он мне?
– Опомнись, тебе-то не нужен?! О ребёнке подумай: будет незаконнорожденным. Карденале, хоть и мерзавец, зато талантливый. Деньги умеет делать из ничего, – убеждала кузину Аньез.
Симона задумалась.
Ксентрэй тем временем разрезал верёвки кинжалом, освободив трувера. Тот дрожащей рукой, currente calano[23], начал писать эпистолию для мадам Милож. После того как письмо было готово, Ксентрэй вновь связал поэта и вставил кляп.
Утром Аньез привела себя в порядок и отправилась в дом Карденале. Дверь открыла сама мадам Милож. Аньез увидела, кого и ожидала: даму в возрасте, седую, сухопарую, в тёмно-коричневом платье и накрахмаленном белом чепце.
– Доброе утро, мадам, – Аньез старалась быть предельно вежливой. – Вам письмо от господина Карденале.
Мадам Милож взяла эпистолию, прочитала и подозрительно уставилась на девицу. Аньез выдержала взгляд, мило улыбаясь.
– Следуйте за мной, – сухо пригласила старуха.
Вошли в кабинет. Экономка ещё раз смерила взглядом Аньез.
– Вот ящик в столе, но он закрыт. Надеюсь, ключи у вас есть.
– С вашего позволения, мадам, – продолжая мило улыбаться, ответила девушка и сняла с шеи ключ.
Мадам Милож фыркнула и удалилась. Аньез взяла увесистый мешочек, положила в напоясный вместительный кошель и вышла из кабинета. Мадам Милож стояла под дверью:
– Надеюсь, вы не взяли ничего лишнего.
– Не волнуйтесь, мадам, я ограничилась только золотыми.
Ла Гир ждал Аньез за углом дома. Она хлопнула по полному кошелю рукой, давая понять, что все прошло удачно.
Деньги разделили немедленно. Симоне отдали обещанные двести салю. Она осталась довольна. Ла Гир и Аньез получили двести пятьдесят салю на двоих. Ксентрэй, де Флок и де Кастельмар – по сто восемьдесят три. Оставшийся золотой решили дружно прогулять. Поздно вечером того же дня Карденале вывезли за город на дорогу, развязали, сняли с головы мешок, вынули кляп и отпустили, предупредив, что вернутся. Несчастный трувер моментально задал стрекача в сторону города.
В Безансон компания прибыла на рассвете. Утром посетили банкира-итальянца Джулиано Половичинни, восемь лет как обосновавшегося в крепости. Он давал денег в заём под грабительские проценты и принимал в рост на хранение под более скромные.
Дела банкира шли вяло: военных действий не велось давно, деньги в рост не приносили, просили только взаймы. По процентам отдавали плохо и нерегулярно. Хорошо, что была надёжная поддержка в лице коменданта гарнизона графа Луи де Монферая, который сам не брезговал услугами Половичинни на особых условиях.
В конце июля Луи де Монферай получил приказ от его светлости герцога Бургундского о выступлении в поход бригандов-наёмников. Бриганды должны были присоединиться к войскам виконта Марка Понтремоли в Туринском княжестве в Гаттинаре.
Наёмники ликовали. Наконец-то война! Можно будет пополнить тощие кошельки. Ни для какого другого дела мужчины не объединяются так быстро, как для убийства других мужчин. После выступления наёмников из Безансона его сразу же займут регулярные войска герцога, и в округе воцарится долгожданное спокойствие.
В крепости царило оживление, все готовились к походу. Маркитантки закупали припасы, вино, обувь, одежду и загружали в повозки. Аделина, Аньез и Люси на полученные деньги подготовили свою повозку богаче всех. Де Флок осмотрел свой бриганд. Вид, конечно, у солдат потрёпанный, но ничего, в Гаттинаре разживутся.
В Туринское княжество вступали из Лангедока. За три дня перехода по Туринской территории наёмники достигли окрестностей Гаттинары и влились в армию виконта Понтремоли.
Его войска безуспешно вели осаду уже месяц. Периодически палили из фальконетов и передвижных бомбард[24] по стенам города, но стены были сложены надёжные, и маломощная артиллерия не причиняла существенного вреда. Выход оставался один – брать Гаттинару штурмом. Но княжеские войска, состоявшие в основном из германских наёмников, энтузиазма не проявляли.
Луи де Монферай поставил Понтремоли условие:
– Виконт! Предлагаю достичь consensu[25]! Мои люди возьмут город штурмом. Потери будут большие. Но оставшимся в живых вы должны отдать город на полное разграбление. Иначе бургунды будут стоять под стенами так же, как и ваши германцы. Обещайте!
– Хорошо, – уныло кивнул тот. – Выхода у меня нет. Даю вам слово чести!
Вскоре была предпринята первая попытка штурма после предварительной артподготовки. Атака захлебнулась почти сразу же. Бургунды поняли: Гаттинара – крепкий орешек, простым наскоком её не возьмёшь. Перевязав раны и похоронив погибших, через несколько дней попытку повторили. На этот раз бургунды проявили большее упорство. Осаждённые метко отстреливались из луков, аркебуз, бландербасов[26] и метательных машин, атакующие сыпались со штурмовых лестниц как горох.
Потери были значительны. Бриганда отважного капитана Ла Гитэна погибла полностью вместе с командиром. Ряды наёмников существенно поредели. Среди бургундов зрело недовольство. Де Монферай прекрасно понимал: ещё два-три подобных штурма и воевать будет некому. Виконт Понтремоли берёг своих людей, предоставив бургундам свободу действий. Для него главное – взять Гаттинару. На войне всё просто, но самое простое всегда в высшей степени трудно.
После недели пребывания бургундов под Гаттинарой прибыл сам князь с личной свитой. Он возмущался положением дел, сетовал на то, что зря платит наёмникам, поскольку от них нет никакого толка. Понтремоли пытался возразить:
– Ваше сиятельство! Стены города непреступны, наши фальконеты и бомбарды бессильны перед их толщиной. И так погибла едва не половина бургундов.
– Я не желаю ничего слышать, виконт! – раздраженно отвечал де Монферрай. – Если вы не овладеете Гаттинарой через неделю, то я конфискую всё ваше имущество и земли. И поверьте, вы никогда не получите от меня ни одной инвеституры[27].
Понтремоли был в отчаянии. Выход он видел только один – пойти на приступ вместе с наёмниками и погибнуть, чтобы избежать позора.
Капитан де Флок пребывал в удручённом состоянии: он потерял половину людей. Хорошо хоть Ла Гир, Ксентрэй и Кастельмар остались живы.
– Если так пойдёт и дальше, мы все здесь передохнем. Будь прокляты стены Гаттинары, сколько людей полегло! – возмущался де Флок. При втором штурме стрела попала ему в правый наплечник, распорола кожу плеча. Аделина меняла повязку каждый день, и рана постепенно затягивалась.
– Чтоб они рухнули, чёрт бы их побрал! – поддержал его Ла Гир. Люси протянула ему чашу вина. Он жадно припал к ней, постоянно чертыхаясь.
– Да, точно. Рухнули… А это мысль! Надо, чтобы стены рухнули… – задумался Шарль.
– Ха-ха! Тогда нам придётся ждать землетрясения, – засмеялась Аньез.
– Нет, не придётся. Я придумал! В бочку заложим порох. К ней привяжем длинный шнур. Когда бочку подкатим к воротам, шнур запалим, человек успеет убежать, и ворота взорвутся, – изложил Шарль свою идею.
Все посмотрели на него с нескрываемым изумлением.
– Задумка прекрасная! Только пока вы будете бежать к воротам, дорогой барон, вас расстреляют со стен лучники и арбалетчики. Поверьте мне на слово, вы превратитесь в мёртвого ежа, – высказался Ксентрэй.
– Слова ваши вполне благоразумны, капитан. Можно проделать это ночью, когда военные действия прекращаются. Я надену нагрудник и сервильер[28]. В городе опомниться не успеют, как ворота разлетятся на части. В случае чего прикроете меня, отвлечёте дозорных на башнях, – Шарль говорил столь убедительно, что его план был принят безоговорочно.
Ночью, когда осаждённый город погрузился в сон, Аньез и Аделина разделись догола и в отблесках луны появились на безопасном расстоянии от дозорных лучников крепости.
Они обливали себя вином и кричали:
– Гаттинары, идите к нам! Мы бедные женщины, бургунды нам не платят, мы истосковались по сильным состоятельным мужчинам. Выпейте с нами вина!..
Дозорные чуть с башен не попадали от такого зрелища. Вдобавок к своей наготе Аделина и Аньез устроили танцы, напевая и призывно виляя бёдрами. Пока женщины развлекали осаждённых, Шарль, облачившись в латы, подкатил бочку с порохом к воротам, запалил масляный фитиль и тут же рванул в сторону. Почти сразу же раздался сильный взрыв, обломки воротин разлетелись в разные стороны, а надвратная башня рухнула. Путь в Гаттинару был свободен.
Лагерь бургундов был готов к штурму. Храбрые бриганды де Флока ворвались первыми, круша всё живое на своём пути. Храбрость – это желание жить, нередко превращается в готовность умереть. Шарль никогда не убивал людей, это сражение было для него первым. Но запах крови и близость добычи подстегнули его. Барон орудовал одновременно мечом и фальшионом[29], рубя направо и налево, не отставая от де Флока, Ла Гира и Ксентрэя.
Так они оказались на центральной площади города, совершенно озверев от крови и смерти, царивших вокруг. Гаттинары были застигнуты врасплох, сопротивление их быстро ослабело. Горожане пытались спастись бегством, но гибли едва переступив порог дома. Впрочем, и родные стены не могли их защитить от грабителей, врывающихся в дома несчастных.
Де Флок сражался рядом с Шарлем, как вдруг раздался выстрел. Робер упал, опираясь на меч, попытался встать из последних сил. Пуля пробила нагрудник. Он истекал кровью.
Барон увидел бландербас, торчащий из окна второго этажа дома, и тут же бросился туда с сильным желанием изрубить стрелявшего солдата на куски. Когда он вбежал на второй этаж, то никого не обнаружил в богатой гостиной. Зато «улов» был солидный. Сдёрнув расшитую серебром скатерть со стола, собрал всё, что попалось под руку: серебряную посуду, столовые приборы, изящные часы с камина, подсвечники. Шарль обошёл все комнаты, набив полный узел красивой дорогой одеждой.
Украшения женщины обычно хранили в спальне, и барон вошёл в комнату с твёрдым намерением поживиться. Портьера на окне слегка шевельнулась. Де Кастельмар, не раздумывая, рубанул мечом. Из-за портьеры на него рухнула молоденькая девушка с рассечённой головой. Шарлю стало не по себе от вида дергающегося в агонии тела, однако он быстро оправился, вспомнив истекающего кровью де Флока, которого достал меткий выстрел умирающей. Он сгрёб украшения с туалетного столика, схватил резной ларец и с полными узлами покинул дом.
Очутившись на площади, де Кастельмар увидел страшную картину: всё пространство было усеяно трупами гаттинар – солдат и горожан, – многие из них были в ночных рубашках, красных от крови. Наёмники насиловали женщин прямо на площади. Предприимчивый подросток, явно сын какой-то маркитантки, бегал среди трупов и снимал всё ценное. Пока наёмники удовлетворяли свою похоть, он ловко вырывал серьги из ушей их жертв.
Некоторые деревянные постройки горели. Шарль поискал глазами друзей. Он заметил их в ближайшем переулке. Аделина уже перевязала Робера, и повязка на его груди набухла от крови. Он с трудом поднялся.
– Как вы, капитан? – с тревогой спросил Шарль.
– Ничего… Надо идти, а то всю добычу без нас растащат. Я смотрю, вы уже прихватили кое-что?
– Да, есть немного… В вас стреляла девчонка!
– Что вы с ней сделали? Надеюсь, использовали как положено? – попытался пошутить де Флок, но тут же закашлялся.
– Увы, не успел. Я её убил…
Капитан ничуть не удивился: убивать на войне женщин, так же как и солдат, было обычным делом.
– Это ваша первая кампания, барон, а вы проявили себя, можно сказать, как умудрённый опытом полководец. Если бы не вы, гнить нам под стенами города ещё долго, да и неизвестно, чем бы всё закончилось. – Де Флок с трудом положил руку на плечо Шарля. – Выкарабкаюсь, на мне раны как на собаке заживают.
Вскоре появились Ла Гир и Ксентрэй, тоже нагруженные добычей и в сопровождении своих довольных подруг. Люси была увешана ожерельями и цепочками. Аньез помогала Ла Гиру нести мешки с награбленным добром.
– Отличный урожай! Держите, здесь ваша доля, – Ла Гир протянул Аделине увесистый мешок. Он хлопнул Шарля по плечу. – Не зря, капитан, вы взяли барона к себе в бриганд. Он сегодня герой!
В подтверждение его слов, Аньез повесила на шею Шарля толстенную серебряную цепь.
– Барон, вам подарок от отцов Гаттинары, – шутливо сказала она. – Победителю достаётся самое лучшее!
Неожиданно на площади появились люди виконта. Они кричали:
– Да здравствует победа! Слава бургундам! Давайте, выпьем вместе!
Наёмников долго уговаривать не пришлось. Туринцы не унимались:
– Виконт Понтремоли угощает всех! Отличное туринское вино! Присоединяйтесь!
– Нам тоже не мешает выпить, как вы считаете, капитан? – спросил Ксентрэй.
– Да, мы заслужили хорошую выпивку, – подтвердил де Флок.
– Странно всё это. Я бы не пошёл с людьми Понтремоли, – задумчиво произнёс Шарль. – Не нравится мне их внимание.
– Вы просто устали. Не так ли, барон? Слишком много впечатлений на первый раз, – ободрил его Ла Гир.
– Идём, повеселимся!
Вся компания потянулась за бесплатной выпивкой. Наёмники были довольны, они тащили поживу – кто мешками, а кто узлами. Вереница бургундов стекалась к городской ратуше. Никто и не заметил, как миновали ворота ратуши и оказались во внутреннем дворе. Наёмники были сосредоточены только на веселье и бесплатной выпивке. Но бесплатный сыр, как известно, бывает лишь в мышеловке. И мышеловка захлопнулась. В первый момент никто ничего понял, пока на балконе ратуши не появился Понтремоли.
– Я – хозяин своего слова: захотел – дал, захотел – взял обратно. Я приказываю вам сложить оружие и всю добычу. В противном случае вы будете уничтожены!
Для пущей убедительности лучники на стенах ратуши натянули тетивы, а германцы навели на бургундов аркебузы. Наёмники обомлели от такого предательства и вероломства. Взять город их руками и выкинуть потом ни с чем!
– Где граф Монферрай? Подать его сюда! – раздались крики обманутых.
– Монферрай вас предал! – с явным удовольствием сообщил Понтремоли. – Он получил от меня щедрые отступные и благополучно отбыл в свою Бургундию!
Такого наёмники не ожидали, их захлестнула волна возмущения. Де Кастельмар сразу понял, что Понтремоли не шутит и, если понадобится, откроет огонь. Словом, asta est fabula[30].
Кому нужны наёмники, кроме них самих? Кто будет их спасать? Вряд ли светлейший герцог Бургундский будет разбираться в случившемся, он получил немало золотых пистолей за то, что предоставил опытных воинов. Но остальное – воля Божья. Да, нужно поистине ангельское терпение, чтобы быть отцом христиан!..
Наёмники в отчаянии схватились за оружие. Понтремоли отдал приказ стрелять, и толпа перед ратушей резко поредела. Де Флока и его людей спасло лишь то, что они стояли почти у ворот, а германцы стреляли в середину толпы. Люси стало плохо, она схватилась за живот. Видимо, от испуга начались схватки.
– Мои люди откроют ворота с одним условием, – как ни в чём не бывало заявил виконт: – При выходе вы сложите оружие и добычу.
Де Флок, опершись на Кастельмара, Ла Гир и Ксентрэй, поддерживающие Люси с двух сторон, Аделина и Аньез вышли из ворот одними из первых. Их тщательно обыскали, сорвали все цепи и ожерелья, отобрали добычу и оружие, не оставив ничего, отпустили. И повозки, и лошадей также конфисковали. Люси становилось всё хуже, де Флок слабел на глазах, его лихорадило. В довершение кошмара начался проливной дождь. Было впечатление, что всё против них, и новый день не начнётся никогда. Недалеко от города возле дороги стоял разрушенный храм. Компания укрылась в его развалинах.
У Люси начались преждевременные роды. Она лежала мокрая на голой земле, нечего было даже подстелить. Аделина дала ей найденную в развалинах палочку и велела стиснуть зубами.
– Тужься, ну, давай, ещё!.. – командовала Аделина.
Люси рычала как раненый зверь. Наконец совсем ослабла.
– Тужься, я вижу головку ребёнка!
Люси из последних сил сделала то, что просила Аделина. Подруга приняла ребёнка. Это оказался мальчик, но он был мёртв.
– Почему я не слышу детский крик? Что с моим ребёнком? – прошептала Люси.
– Он родился мёртвым, Люси. Извини, но я ничего не могла сделать. Такой холод и сырость убьют кого угодно.
Аньез оторвала кусок нижней юбки и завернула младенца. Люси, потеряв много крови, совершенно обессилила. Она не могла даже рыдать, по её лицу вперемешку с дождём текли слёзы.
– Потон, ведь ты не бросишь его? – наконец вымолвила Люси.
– Мы его похороним, как положено.
Могилу для младенца вызвался вырыть Шарль. Он достал кинжал из голенища сапога. Проверить сапоги германцы не догадались. Выбрав место посредине развалин, он вонзил кинжал в землю. Сняв верхний слой земли с травой, Шарль начал рыть небольшую ямку – много ли надо младенцу? Вдруг кинжал наткнулся на что-то твёрдое. Шарль решил, что это камень и вонзил лезвие чуть левее. Опять то же самое. Тогда Шарль немного отступил и вновь вонзил кинжал в землю. Кинжал постоянно попадал в нечто, и это был явно не камень.
Рядом стояла Аньез, держа младенца.
– Ла Гир, помоги барону, – позвала она.
– Что случилось, Кастельмар? – поинтересовался тот.
– Граф! Здесь что-то есть, возможно, даже интересное, – откликнулся Шарль. – Прошу вас, помогите мне снять верхний слой земли.
Ла Гир начал руками отгребать землю, которую барон ловко поддевал кинжалом. Через некоторое время показалась надгробная плита. Ла Гир и Кастельмар переглянулись, действуя всё быстрее. Наконец они очистили её полностью.
Появилось надгробие.
– «Здесь похоронен доблестный рыцарь Танкред, защитник Иерусалимского королевства. В лето 6612 года»[31], – прочитал Шарль еле различимую надпись на камне.
– Простите моё невежество, барон, но кто такой Танкред? – поинтересовался Ла Гир.
– Если мне не изменяет память, он – племянник Боэмунда Тарентского, короля Иерусалима, героя Первого крестового похода. Танкреда называли идеальным рыцарем! Он один с оруженосцем противостоял семидесяти сарацинам и остался жив. Я что-то читал по этому поводу ещё в родовом замке. От отца осталось много книг, особенно о крестовых походах. Танкред хотел умереть на родине в Нормандии, но, видимо, судьба распорядилась по-своему.