1. Против течения
В жизни нет ничего, чего стоило бы бояться, есть только то, что нужно понять.
Рождение первенца пастор Хорст Каснер пропустил. В тот день, 17 июля 1954 года, он на загруженном домашней мебелью фургоне ехал в отдалённый посёлок в Восточной Германии. Там ему предстояло занять должность священника.
Жители Западной Германии твердили Каснеру: «Добровольно на Восток отправляются либо коммунисты, либо тупицы». Несмотря на это, мужчина ростом под два метра с острыми чертами лица единственный откликнулся на призыв гамбургского епископа Ханса-Отто Вёльбера и отправился на службу в обездоленную зону советской оккупации Германии. Позднее Каснер скажет: «Я ни капли не жалею о том, что донёс туда слово Господне». Буквально за год до этого он женился на Герлинде Йенч – преподавательнице английского. Хорст заранее предупредил худенькую голубоглазую Герлинду о том, что церковь для него всегда будет на первом месте. И этого принципа он ни разу не нарушил.
Каснер, урождённый Каньмерчак, был сыном поляка, однако вырос в Берлине. В 1933 году, когда к власти пришёл Адольф Гитлер, Каснеру исполнилось семь лет. В старшей школе он был участником гитлерюгенда – юношеской военизированной нацистской организации, а в восемнадцать влился в ряды вермахта – вооружённых сил нацистской Германии. Говорят, годом позднее Хорста взяла в плен антигитлеровская коалиция, однако подробности этой главы его жизни историкам недоступны, если вообще не стёрлись за десятки лет. Оказавшись на свободе, Хорст начал изучать теологию в именитом Гейдельбергском университете, а после – в Гамбурге. И это всё, что на сегодняшний день можно узнать об отце Ангелы Меркель из официальных источников.
К счастью, личные беседы позволили нам дополнить его образ. Ангела никогда не была для этого сурового и требовательного служителя Господа важнее веры и паствы. И она с этим смирилась, однако неизбежно тосковала по отцовской заботе и признанию. Хорст никогда не гордился успехами старшей дочери – по крайней мере, никогда её открыто не хвалил, – однако Ангела неустанно стремилась завоевать его искреннее одобрение. Несбыточное желание – добиться признания со стороны отца – закономерно воспитывало в ней бесконечную целеустремлённость. Однако сильнее прочих действий отца на юную Ангелу повлияло то, что он решил покинуть относительно спокойную Западную Германию и отправиться в Восточную – навстречу опасностям и непредсказуемости советской оккупационной зоны.
Место рождения Ангелы Меркель, некогда многолюдный портовый город Гамбург, тогда представлял собой обгоревшие до неузнаваемости развалины, образовавшиеся после бомбардировки, которую британцы и американцы устроили в 1943 году, убив 40 тысяч человек. Тогда в немецком языке появилось новое слово – «фойерштурм». Им обозначили страшный огненный смерч, уничтоживший город. Однако к тому дню, когда немцы сдались – к 8 мая 1945 года, – тысячи выживших, оказавшихся в бедственном положении (в число которых входили недавно освобождённые пленники концентрационных лагерей и те, кто бежал от наступавшей Красной армии), потянулись в обезлюдевшие земли Гамбурга, заселяя то, что осталось от зданий, и отстраивая временные убежища.
К 1954 – году, когда в больнице Бармбек родилась Ангела Доротея Каснер, – трудолюбивые жители уже расчистили бóльшую часть города. По улицам снова можно было ходить, здания восстановили, и всё постепенно возвращалось на круги своя. Страны антигитлеровской коалиции, которые буквально десятилетие назад сбрасывали на город бомбы, теперь платили миллионы, чтобы его восстановить. Гамбург обещал стать сердцем Федеративной Республики Германия в области торговли, связи и моды, постепенно отвоёвывая положение, которое он занимал в XVI–XVII веках. Тогда Гамбург был свободным имперским городом – участником Ганзейского торгового союза, объединявшего обитателей побережья Балтийского и Северного морей. Те, кто пережил «фойерштурм», вновь обрели веру в достойное будущее. Спеша похоронить прошлое под обломками, толпы людей набивались в забегаловки Санкт-Паули – шумного квартала красных фонарей. И город дышал творчеством: яркими концертами, театральными постановками, а также оживлёнными и дерзкими печатными изданиями. Те, кто спешил восстановить город, вспоминали о жизни при Третьем рейхе с такой же неохотой, с какой думали о былых товарищах, оказавшихся теперь в зоне советской оккупации.
К 1954 году уже стало ясно, что Германскую Демократическую Республику сложно назвать «демократической». Основанная в 1949 году советской военной администрацией, она была аналогична по устройству другим московским сателлитам (Польше, Венгрии, Чехословакии, Болгарии, Румынии и Албании). В ней была разрешена только коммунистическая партия, которая определяла гражданскую и политическую жизнь государства. За год до рождения Ангелы в Восточной Германии произошло восстание. 16 июня 1953 года тысячи рабочих вышли на улицы Восточного Берлина, требуя повысить заработную плату, улучшить условия труда и организовать свободные выборы. В ответ на это правительство ГДР ввело военное положение. В результате погибло несколько сотен протестующих и был создан прецедент, который в 1956 году повторился в Венгрии, а в 1968 году – в Чехословакии.
Тяжёлое экономическое положение и политика правительства превращали непрерывную миграцию с Востока на Запад в настоящую волну. В 1954 году, за семь лет до того, как стена внутри немецкой территории стала непроницаемой, почти 331 000 жителей Восточной Германии перебрались в Западную, оставив дома и хозяйство.
Одна немецкая семья избрала прямо противоположное направление. Через два месяца после того, как супруг Герлинды Каснер покинул Гамбург ради Восточной Германии, она вместе с дочерью Ангелой села на поезд и отправилась следом за мужем в трёхчасовое путешествие до города Квитцова, находящегося на земле Бранденбург. Разница между оживлённой суетой Гамбурга и простой жизнью в небольшом фермерском городке отрезвила даже аскетичного пастора и его супругу. Уже вскоре молодое семейство перебралось в Темплин – городок примерно в ста пятидесяти километрах к востоку от Квитцова, окружённый чистыми озёрами и сосновыми борами, будто списанными с немецких сказок. Именно там Ангела Каснер делала свои первые шаги.
Однажды Ангелу спросили, что ей вспоминается, когда она слышит слово «хаймат» – «родина». Она описала местность, что окружает Темплин: «Озеро, леса и коровы, булыжники то тут, то там, сосны и сено». Именно там – в месте, где ей почти не на что было отвлекаться и где она могла свободно изучать как природу, так и собственное воображение, – Ангела Меркель научилась самостоятельности. Даже сегодня она заявляет, что нигде ей не спится так же хорошо, как дома. В Темплине.
Поезд из Берлина в Темплин змеится вдоль множества станций, пропитанных кровью немецкой истории прошлого века. Ораниенбург – город, где появился первый нацистский концентрационный лагерь; Заксенхаузен – сначала нацистский концлагерь, а затем спецлагерь НКВД СССР; Зелов – город, в котором произошло одно из самых кровопролитных сражений между силами вермахта и Красной армии. На дорожных знаках по пути к Темплину до сих пор есть надписи на кириллице, напоминающие о существовании советской оккупационной зоны. Почва здесь по-прежнему ядовита из-за испытаний оружия, проводившихся вблизи советской военной базы. Когда Ангела была ребёнком, сказочное спокойствие её жизни по несколько раз за день нарушалось пролетавшими низко над землёй советскими самолётами.
Когда приезжаешь в Темплин, то обнаруживаешь живописный город с вымощенными брусчаткой улицами и зданиями из красного кирпича. Именно здесь Меркель росла, ходила в школу и впервые вышла замуж, и именно это место считала своей родиной её мать, которая умерла в 2019 году. Когда Герлинду в последние годы жизни спрашивали о переезде, она объясняла: «Мы, христиане, прибыли помочь другим христианам. Кто-то отправляется помогать в Африку. А мы отправились помогать в другую часть своей же страны». Восточную Германию она отнюдь неспроста сравнивала с Африкой. Так становилось понятнее, насколько сильно коммунистический Восток отличался от Запада. Герлинде пришлось многим пожертвовать ради переезда в Восточную Германию: поскольку она была супругой «буржуазного» пастора, ей запретили преподавать. Однако Ангела не помнит, чтобы её мать хотя бы раз сетовала по поводу переезда в советскую оккупационную зону. Хорст и Герлинда Каснер с детства прививали дочери бескорыстие и самообладание.
Когда Каснеры впервые прибыли в деревню Вальдхоф (переводится как «лесной двор»), представлявшую собой скопление примерно из тридцати зданий, которыми владела лютеранская церковь, их семья оказалась настолько бедной, что не могла себе позволить даже коляску для ребёнка. Люлькой для будущей канцлерин стал перевёрнутый ящик. «Отцу приходилось доить коз, а мама научилась у местной старушки готовить крапивный суп», – вспоминала Меркель. Вот её первое воспоминание: через двор галопом скачут лошади, а она от них убегает. В те годы, по воспоминаниям Меркель, «родители ездили на небольшом мотоцикле». Позже, когда Хорст Каснер стал пастором, чью деятельность признавало и одобряло государство (то есть не считало её угрозой для коммунистического строя), семья получила два личных автомобиля, что для жителей советского сателлита было редким достижением[6]. Многие, кто служил с Хорстом в одной церкви, полагали, будто он слишком уж подстраивается под существующий режим. Несмотря на преимущества, которые Каснер получал благодаря должности в церкви, его положение, как и положение его семьи, было сомнительным. Согласно официальному отчёту от 1994 года, в стране Мартина Лютера под руководством коммунистической партии была успешно проведена дехристианизация. Однако необходимость лавировать в столь мутных водах обучила Ангелу Меркель политической сноровке.
Вальдхоф был пристанищем в том числе и для одной из важнейших восточногерманских духовных школ, где Каснер обучал священнослужителей. Жизнь там была простой: никакой роскоши, никаких изысков. Паства состояла из сотен нуждающихся в крове детей и взрослых с физическими и умственными недостатками, которых обучали простым ремёслам. Эти дети и взрослые были неотъемлемой частью церкви, и их присутствие даже на семейных праздниках в доме Каснеров всегда было для Ангелы привычным.
Дожившие до сегодняшних дней соседи вспоминают, что Хорст Каснер был пугающей и неоднозначной личностью. Слава о нём распространилась и за пределы Вальдхофа. «Он был суровым, совсем не похожим на обычного служителя церкви», – вспоминал друг детства Ангелы Ульрих Шенайх, высокий, до сих пор молодо выглядящий мужчина, который некогда был мэром Темплина. Возможно, пастор Каснер и не был добросердечным священником, однако именно у него Меркель переняла здравомыслие и умение чётко изъясняться.
Каснер всегда был очень требователен к Ангеле. «Ошибки запрещались», – рассказывала она в интервью на заре своей политической карьеры. С возрастом она всё чаще задумывалась, что именно движет отцом: «Ему хорошо удавалось находить общий язык с людьми. Он мог разговорить любого. И в детстве меня очень раздражало как раз то, что он понимает кого угодно, но только не нас. Ведь стоило нам хоть в чём-то оступиться, он реагировал совершенно иначе». Особенно больно Ангеле было осознавать, что её обожаемый отец, судя по всему, использует работу как предлог держаться подальше от семейных обязанностей. «Хуже всего было, когда он говорил: я туда и обратно – и пропадал на несколько часов», – вспоминала она. Порой ей приходилось ждать его на улице возле дома «очень-очень долго».
К счастью, в жизни Меркель были и другие взрослые, у которых хватало времени, терпения и доброты, недостававших её холодному отцу и занятой матери. «Помню садовника – крепкого старика, который научил меня доверять людям и сохранять спокойствие, – вспоминала Ангела значительно позднее. – Он научил меня всему на свете: как различать цветы, как разговаривать с людьми с ограниченными возможностями здоровья. Рядом с ним было спокойно и уютно, а ещё он разрешал есть морковь прямо с грядки. Благодаря ему я полюбила природу. Сегодня я понимаю, насколько ценно время: оно ценнее денег».
В окружении нетронутых человеком лесов и озёр Меркель полюбила тишину деревенской жизни. Позднее одна из ближайших помощниц канцлерин назовёт те самые леса её «личным мозговым центром». Один из самых давних её друзей называет те времена, когда она жила вдалеке от напряжённой и шумной городской жизни, «этапом расслабленного спокойствия». Ангела до сих пор любит тишину и признаётся: «Все эти разговоры… Порой они так надоедают. Мне важно иногда просто помолчать в чьём-то присутствии». Любовь к тишине не раз помогала Ангеле Меркель как политику и дипломату, когда необходимо было выбить неприятеля из колеи.
Спокойное детство Ангелы Каснер резко оборвалось утром 13 августа 1961 года. Двумя днями ранее её отца посетило недоброе предчувствие. Семья возвращалась из поездки в Баварию, и, когда машина пересекала границу между Западной и Восточной Германией, пастор заметил, что в сосновом бору вдоль дороги лежат огромные рулоны колючей проволоки. «Странно», – сказал он, обратившись к супруге. Два дня спустя Каснеры направлялись в церковь, когда по радио объявили ту самую новость. Рулоны колючей проволоки были нужны затем, чтобы отрезать Восточную Германию от Западной – и от остальной Европы. В итоге Восточная Германия стала закрытым государством. Жертва, которую Каснер принёс во имя Господа и церкви, резко прибавила в весе.
«Мне было семь, когда я [впервые] увидела родителей в полном отчаянии. Они понятия не имели, что делать и говорить. Мама весь день плакала, – вспоминала Меркель. – Я хотела им помочь, поддержать их, однако они были безутешны». Герлинда понимала, что, возможно, никогда больше не увидит родственников, которые остались в Гамбурге. Родственники её мужа хотя бы жили в Восточном Берлине. Строжайший пограничный контроль разделил Каснеров и их гамбургских родственников. Связь между Западной и Восточной Германией обрубили резко и окончательно.
В отчаянной попытке уберечь коммунистическую Восточную Германию была возведена Берлинская стена (или «Антифашистский оборонительный вал», как его называла восточногерманская пропаганда) протяжённостью 43 километра, а также 112-километровая стена вдоль всей границы между частями Германии. Пока граница была открыта, Восточную Германию ежедневно покидало до 2 тысяч человек. Теперь же не было опаснее земли в Европе, чем рубеж между Восточным и Западным Берлином, обозначенный бетонной стеной, толщина которой составляла полтора метра, а высота – четыре, и защищённый с земли минными полями, собаками, а также охраной с автоматами. Свет прожекторов, которые включались после заката, не отпугивал разве только самых отчаянных. Позднее Меркель назовёт страну, в которой провела юность, словом «лагерь», намекая на концентрационные лагеря.
Однако в тишине Вальдхофа жизнь юной Ангелы изменилась не сильно. Она жила вместе с родителями, младшим братом Маркусом (который родился в 1957 году) и младшей сестрой Иреной (родилась в 1964). А ещё у Ангелы был доступ к обширной родительской библиотеке, которую они привезли с собой из Гамбурга – в уединённой деревушке чтение стало для девочки настоящим спасением. Ещё до подросткового возраста в ней проснулось неуёмное желание открывать всё новые и новые книжные миры. Длинными тёмными ночами в суровом Вальдхофе Ангела запоем читала русскую классику, и с этого началась её любовь к русской культуре и языку длиною в жизнь. «Русский – прекрасный язык, преисполненный чувств. В чём-то он напоминает музыку, а в чём-то – навевает тоску», – замечала она. Впечатление о советских руководителях никогда не омрачало её впечатления о проникновенных работах русских писателей и поэтов и о русских людях в целом.
Пусть Герлинде запрещали преподавать, дочь английскому она обучила как следует. Эти знания в дальнейшем помогли Ангеле конкурировать на международной арене. Вот только английских книг в доме Каснеров было маловато. В Восточной Германии за изданиями, не входившими в список одобренных с точки зрения марксизма-ленинизма, следили так же тщательно, как за оружием[7]. Единственной «книгой» на английском, доступной юной Ангеле, оказалась официальная газета Коммунистической партии Великобритании «Морнинг стар», которую можно было прихватить с собой из очередной поездки в Берлин.
Сидя в тихом приходском здании и читая жизнеописания великих европейских политиков и учёных, Ангела нашла себе пример для подражания. Им стала Мария Склодовская-Кюри, первая женщина – нобелевский лауреат и первый дважды нобелевский лауреат. Учёная приглянулась Ангеле по нескольким причинам. Мария, как и один из дедов Меркель, родилась в Польше. «Во времена, когда жила Мария Склодовская-Кюри, Польша частично входила в состав Российской империи. А в моей юности часть Германии находилась под влиянием Советского Союза», – отмечала Меркель в одном из первых интервью. Однако больше всего девочку впечатлили обстоятельства, при которых был открыт такой элемент, как радий: «Она совершила это открытие, поскольку была уверена, что её задумка сработает. Когда веришь в свой замысел – и пусть все остальные против, – когда, несмотря ни на что, пытаешься воплотить его в жизнь, когда не расслабляешься при удачах и не сдаёшься при неудачах, то, если замысел в действительности был рабочим, ты сможешь добиться своего».
Отчаянно желая сбежать от суровой действительности и нуждаясь в примере для подражания, Ангела по-настоящему вдохновилась упорством и победой Склодовской-Кюри, особенно если учесть, что одержала она её в среде, где процветала гендерная дискриминация. «В жизни нет ничего, чего стоило бы бояться, есть только то, что нужно понять», – писала Склодовская-Кюри, и эта мысль глубоко впечатлила юную Ангелу.
Библия, которую Ангела не выпускала из рук всё детство, вдохновляла её не меньше Склодовской-Кюри. Благодаря воскресным проповедям, которые отец читал в выстроенной из красного кирпича часовне Святого Георгия, девочка была знакома с персонажами из Ветхого и Нового Завета не хуже, чем её сверстницы с героями сказок братьев Гримм. Отец учил Меркель оценивать строго и здраво всё вокруг, так что она, наверняка вопреки его намерениям, даже задумывалась о сути веры. В своих первых интервью Ангела озвучивала весьма необычное мнение о жизни после смерти и спасении души: «Уверена, наш мир конечен и ограничен. Однако за его пределами существует нечто, позволяющее нам выносить испытания. Можете называть это “Господом” или как-то ещё… Однако мне становится спокойнее, когда я вспоминаю, что всегда могу прийти в церковь. Мне легче оттого, что нам позволено согрешить и получить прощение. Иначе можно сойти с ума». Библия стала для неё бескрайней сокровищницей, неисчерпаемым источником силы[8].
Вера во многом определяет личность Меркель и все её достижения. Причём её вера сильно отличается от тех догматов, что проповедовал Хорст Каснер. «К вере я отношусь с осторожностью, – замечала она. – Я считаю, что религия – это личное. Благодаря ей я прощаю себя и окружающих, а ещё она не даёт мне утонуть в моих обязанностях. Будь я атеисткой, мне было бы тяжелее нести своё нелёгкое бремя…»
«Самое сложное и при этом самое важное – любить. Если вы читали Библию, Евангелие от Иоанна, то знаете, что [любовь] проявляется не в нежных словах, а в ощутимых деяниях. Настоящая любовь безусловна и бесстрашна. Любить – значит служить», – объясняла она во время собрания протестантских церквей в 1995 году, в ходе самого открытого заявления о том мировоззрении, которым она будет руководствоваться как в личной, так и в политической жизни. Дела важнее слов, а проявлять любовь – это не столько добиваться определённой цели, сколько упорно и неустанно стараться. Таково убеждение Меркель.
Десять лет спустя, во время выступления на ещё одном собрании протестантских церквей, Меркель, говоря о собственной вере, упомянула, что дарить и принимать любовь может лишь тот, кто познал себя и уверен в себе. «Любить другого может лишь тот, кто полюбил себя, поверил в себя, познал себя. Только тогда удастся достучаться до чужого сердца… Любить может лишь тот, кто прекрасно осознаёт, кем является», – заявляла она. Именно понимание собственной сути позволит ей однажды признать: «Я – часть истории, мне свойственно ошибаться – и я буду ошибаться». Столь здравая самооценка во многом объясняет, как именно ей удаётся сохранять спокойствие даже под огромным давлением.
На веру Меркель во многом повлияло то, что в Вальдхофе она постоянно общалась с людьми с ограниченными возможностями здоровья. В том же обращении 2005 года Меркель процитировала книгу пророка Малахии, главу 2, стих 17, и добавила: «Малахия видит, как общество расправляется со слабыми, изгоями, как оно несправедливо к наёмным рабочим, вдовам и сиротам. Малахия считает это неприемлемым, противоречащим Божьим заповедям… Нельзя отыгрываться на слабых. Необходимо помогать им». Десятилетие спустя Меркель подкрепит свои слова делом: она пустит в Германию миллион «изгоев» – беженцев из стран Ближнего Востока, где ведутся ожесточённые военные действия. Людей, знакомых с личным представлением Меркель о вере, ни капли не удивило такое решение.
Она сразу поняла, что сможет достойно служить своему народу, только если обретёт необходимую власть. К слову, власти она никогда не чуралась. «Во власти как таковой ничего плохого нет. Без неё не обойтись. Власть подразумевает действие. Если я хочу что-то сделать, мне нужно выбрать верные инструменты, то есть получить поддержку людей. Получить власть – значит получить силу, достаточную для действий. Противоположность тому – бессилие. Зачем нужны хорошие мысли, если их нельзя воплотить в жизнь?» – говорила Меркель. Слышать, чтобы политик, неважно, мужчина или женщина, так открыто высказывал собственное мнение о власти и прямо заявлял о том, что в ней нуждается, по меньшей мере необычно.
Она рано начала проявлять свою власть. Друг детства Ульрих Шенайх говорил, что Ангела «была главной с самого начала. Нужно что-то организовать – она тут же берётся». Позднее она рассказывала, как, быстро выполнив свою домашнюю работу, помогала остальным. Ей было важно ко всему готовиться заранее. «До Рождества – два месяца, а я уже думаю, какие подарки купить. Мне было спокойнее, когда всё шло согласно плану и без происшествий» – рассказывала Ангела.
Уже в юности она демонстрировала осторожность и выражала потребность в контроле. Мало что свидетелствует об этом лучше, чем случай на трамплине для прыжков воду, о котором вспоминают друзья Ангелы. В третьем классе учитель под смех и улюлюканье одноклассников уговорил её взобраться на трёхметровую вышку. Девятилетняя Ангела поднялась и застыла на месте. Вода внезапно оказалась далеко внизу. Однако Ангела не отступила, вместо этого она сорок пять минут шагала туда-сюда по трамплину, будто решая, стоит или не стоит прыгать. Наконец прозвенел звонок с урока – и Ангела нырнула.
Стоит ли подстраиваться? Насколько явно нужно подыгрывать официальному режиму, чтобы выжить? Жизнь в Восточной Германии постоянно заставляла Ангелу задумываться над подобными вопросами. Ни в одной стране за пределами Советского Союза не присутствовало столько советских войск, сколько в Восточной Германии: согласно подсчётам, в 1991 году в стране находилось 380 тысяч солдат и 180 тысяч гражданских. Со временем советские солдаты, с которыми Ангела мирно беседовала на улицах Темплина, равно как и сотрудничавшие с ними немцы, стали источником нарастающего разочарования и даже ярости. Позднее Меркель рассказывала, что каждый раз, когда она возвращалась домой из школы, первым делом бежала к маме – выговориться. Со временем невидимые ограничения начали стеснять Ангелу значительно сильнее настоящей стены. «Тебе никогда не позволяли по-настоящему бросить себе вызов, посмотреть, как далеко ты можешь зайти», – вспоминала она. От того, из буржуазной ты семьи или пролетарской, буквально зависело твоё будущее[9]. Однако, невзирая на растущее негодование, Ангела поставила себе условие: «Я решила: если здесь станет совсем невыносимо, ни за что не позволю сломать себе жизнь и любой ценой переберусь на Запад»[10].
Поскольку было опасно привлекать внимание, она научилась оставаться невидимой. На школьных фотографиях класса Ангела, с ровной чёлкой, в бесформенном свитере, улыбается зрителю с заднего ряда. Однако именно Ангела первой в классе надела брюки, символизирующие загнивающий Запад, – джинсы, которые ей контрабандой отправили гамбургские родственники. Ангела скоро поняла, что в неприятности можно попасть буквально из-за пары штанов. Школьный директор время от времени отправлял детей, пришедших в джинсах, домой – переодеться «во что-нибудь подходящее для жителей рабоче-крестьянской страны».
Однако внимание окружающих привлекала отнюдь не внешность Ангелы Каснер, а её ум. «Я познакомилась с ней, когда она была ещё худощавой двенадцатилетней девочкой, – вспоминала Эрика Бенн, некогда преподававшая Меркель русский. – Сегодня её назвали бы “крайне одарённой”. Она очень охотно училась, никогда не ошибалась в русской грамматике и получила высший балл в региональной языковой олимпиаде, после чего одержала победу в национальном соревновании». Бенн, которая прежде состояла в коммунистической партии, заметила: был у её непревзойдённой ученицы один-единственный недостаток – она не обладала обаянием. «Она никогда не улыбалась! Не пыталась никого завоевать обаянием. “Смотри в глаза!” – шептала я ей каждый раз, когда она опускала взгляд в пол» – вспоминала Эрика Бенн.
За победу в олимпиаде по русскому языку пятнадцатилетняя Ангела получила возможность совершить первое в жизни путешествие за границу – в Москву. Меркель отчётливее всего помнит то, как во время поездки ей купили первую западную пластинку. Хотя сейчас она уже не уверена, чьи именно там были песни – The Beatles или The Rolling Stones. (Из своих сателлитов Советский Союз строже и отчаяннее всех оберегал от «империалистского» – западного – культурного и политического влияния Восточную Германию.)
То, что дочь священнослужителя приняли в общеобразовательную среднюю школу, а не отправили в техническую, было крайне необычно. И хотя Меркель училась исключительно на отлично, преподаватели редко хвалили и поощряли её. По правде говоря, учительнице русского даже сделали выговор за то, что Ангела побеждает в олимпиадах. «Во время одного из школьных партсобраний, – вспоминала Бенн, – представитель партии ухмыльнулся: “Подумаешь, отлично выступила! Чего ещё ожидать от ребёнка буржуев? Нет бы поддержать детей рабочих и крестьян!”» Ангелу всегда винили в том, что её отец был так называемым буржуем: он вызывал подозрение у окружающих. «Мне всегда приходилось опережать остальных по успеваемости», – вспоминала Меркель.
Ангела была блестящей ученицей. Она мечтала, чтобы её принимали сверстники, и потому вступила в пионерское движение – организацию, которая, можно сказать, готовила детей ко вступлению в коммунистическую партию. Меркель сама признавалась, что приняла такое решение «на семьдесят процентов из-за стремления понравиться». Ей хотелось общаться со сверстниками, занять своё место среди них. В итоге Ангеле пришлось разрываться между двумя разными мирами: в церкви она пела лютеранские псалмы, а в школе старалась как можно убедительнее восхвалять Владимира Ленина. «Некоторым я иногда даже завидовала – тем, кто слепо верил. Не задавал вопросов, не сомневался – просто играл по правилам», – признавалась она.
Даже изучая теорию марксизма-ленинизма, прочившую пролетариату неизбежную победу, Меркель тайком следила за политическими новостями Германии по ту сторону стены. «В 1969 году я тайком пронесла в женский туалет транзисторный радиоприёмник и слушала дебаты, которые проходили перед выборами западногерманского президента, – вспоминала она. – Три захватывающих этапа голосования – подумать только!» Благодаря отцу в том же году Ангеле досталась такая редкость, как копия эссе советского диссидента, физика-ядерщика Андрея Сахарова. В эссе Сахаров выступал против поддержки Москвой опасной и дорогостоящей гонки вооружений. Когда Меркель застали за чтением запрещённой литературы, Штази тут же вызвало пастора Каснера на допрос. Он отказался раскрывать источник, однако произошедшее напомнило ему: даже те пасторы, которые «дружат» с правительством, могут стать жертвой госаппарата, направленного на запугивание граждан.
Ульрих Шенайх и другие люди считали, что отец Ангелы, которого многие за глаза называли «Роте Каснер» («Красный Каснер»), слишком уж сильно старается выслужиться перед режимом. Даже проповедуя Евангелие, он не противился вмешательству государства в жизнь церкви. «Одно время такие люди, как отец Ангелы, даже полагали, будто у коммунистов и христиан общая цель, – сказал мне Лотар де Мезьер, ярый сторонник восточногерманской лютеранской церкви. – Ведь и те и другие верили в человеческую добродетель». Так они пытались найти что-то общее между двумя мировоззрениями. «Наша религия не желает сопротивляться социализму. Не желает поддерживать социализм. Она хочет вписываться в систему и мирно сосуществовать с государством, – объяснял де Мезьер. – Вот какие правила установил отец Ангелы Меркель».
И пусть стена пала десятки лет назад, воспоминания о пасторе Каснере до сих пор живы и отдают горечью. В том числе и для священнослужителя Райнера Эппельмана. В 1980-е годы Эппельман был пастором-диссидентом, который не боялся высказывать своё мнение вслух. Неудивительно, что его целых три раза пыталось убрать Штази. Он познакомился с пастором Каснером в темплинской семинарии, когда заканчивал учиться на теолога. «Отношение Каснера потрясло меня», – вспоминал он во время длинного интервью, которое дал мне осенью 2017 года в Берлине. Хорст руководил новоиспечёнными пасторами на финальных этапах теологического обучения, однако, если верить Эппельману, Каснер твёрдо верил, что социалистическая Германия «свободна от эксплуатации» и очевидно лучше капиталистической Германии. «Он то и дело повторял это нам, пасторам. Он был высокомерен и критиковал протестантскую церковь, хотя та делала всё возможное в условиях давления» – рассказывал Эппельман. Кроме того, Каснер признавался Эппельману, что, возможно, скоро в Восточной Германии вообще не останется пасторов.
«Только представьте, – говорил Эппельман, – пятнадцать молодых людей сидят в колледже для пасторов, ждут не дождутся, когда их отправят собирать паству где-нибудь на Востоке. И тут Каснер говорит: “Не будет у вас никакой паствы: число пасторов на Востоке постоянно сокращается. Скоро церковь не сможет вас обеспечивать. Придётся искать обычную работу, на которую вы будете ходить с понедельника по пятницу. А церковь сможете посещать только в субботу и воскресенье”. Только представьте, как подобное расстраивало». То, как Каснер пытался смешивать политику с религией, лишь удручало Эппельмана, который порой считал Каснера лицемерным: «Мне казалось, что нельзя объединять веру с политикой так. Нельзя отрицать, как плохо протестантским семьям в Восточной Германии… Что их наказывают как раз потому, что они христиане! Каснер был уверен, что все мы, даже христианские пасторы, обязательно станем сторонниками “реального социализма”».
Остаётся лишь догадываться, сожалел ли Каснер о своём переезде на Восток, когда его вынудили слушаться и даже поддерживать государственный план Штази – упразднить должность пастора как таковую. Как бы то ни было, отец Ангелы из последних сил надеялся, что социализму и религии удастся ужиться друг с другом хотя бы в какой-то мере, хотя постоянно сталкивался с доказательствами обратного.
Меркель никогда открыто не критиковала отцовский подход к политике. «Отец пытался создать церковь, которая соответствовала бы нуждам жителей Восточной Германии», – говорила она, сравнивая собственные убеждения с латиноамериканской теологией освобождения. Однако то, что она соглашалась с ним на людях, отнюдь не означало, что она принимала все его слова на веру. Ангела вспоминала один их давний спор «о том, сколько имущества можно обобществить, а сколько – оставить в личном распоряжении гражданина». Годы спустя пастор скажет, что ещё давным-давно разучился понимать дочь, и горько отметит: «Она постоянно поступала как ей вздумается».
В 1968 году возвышенные представления Каснера о социализме ждал ещё один суровый удар, который оставил неизгладимое впечатление в душе четырнадцатилетней Ангелы. То был год Пражской весны – периода политической либерализации и массовых протестов в Чехословацкой Социалистической Республике. В промежутке с января по август людям в числе прочего удалось добиться ослабления ограничений в отношении СМИ, свободы слова и перемещений. «Прекрасно помню, как все были воодушевлены переменами, – вспоминала Меркель годы спустя. – Мы тогда отдыхали на чехословацком курорте Пец-под-Снежкой. Все так воодушевились. Потом родители на два дня отправились в Прагу – взглянуть, что происходит на Вацлавской площади, ведь именно на этой площади происходили антиправительственные протесты. Возвратились крайне вдохновлёнными: надеялись, что положение дел в социалистическом лагере изменится и в конце концов начнутся послабления… Ведь раз получилось у Чехословакии, то и у Восточной Германии получится. Помню, как засомневалась, возможно ли вообще повлиять на социализм как таковой».
21 августа Меркель возвратилась с отдыха в чешских горах и посетила бабушку, жившую в Восточном Берлине. «До сих пор чётко помню: стою я утром в кухне и слышу, как по радио объявляют, что советские войска вошли в Прагу». Несколько подразделений из дружественных социалистических республик – Польши, Болгарии, Венгрии и, что расстроило юную Ангелу больше всего, Восточной Германии – перешли чешскую границу и положили конец Пражской весне. «Меня будто громом поразило. Я очень разочаровалась и расстроилась», – вспоминала Меркель. На то, каким образом в 2014 году подавлялось реформистское движение в Украине, Меркель отозвалась быстрее и ощутимее коллег по политической арене. Чужая жестокость, вне всяких сомнений, пробудила воспоминания Меркель о том, как она далёким летом 1968 года, стоя в бабушкиной кухне, услышала вести из Праги.
Когда Советский Союз подавил попытку Чехословакии построить «социализм с человеческим лицом» (как говорили о «Пражской весне» её инициаторы, в частности Александр Дубчек, который был первым секретарём ЦК Коммунистической партии Чехословакии), пастор Каснер понял, что не может больше так же просто прикрываться возвышенными представлениями о восточногерманском режиме. Тем не менее он упрямо продолжал верить в возможность существования «человечного» социализма и так и не смирился с капиталистическим строем. Германия давно стала единой, его дочь уже сияла на политическом небосводе капиталистического государства, а он продолжал сетовать: «Только и мысли [у капиталистов], что о деньгах, чтобы производитель получал прибыль, а потребитель покупал, причём покупал с избытком. В нас вбили представления о рыночной экономике, и якобы никто не смеет оспаривать её власть. Сегодня всё – это “товар”, даже природа».
Когда Ангела закончила темплинскую гимназию – самый престижный вид средней школы в Германии – с отличием по математике, физике и русскому языку, её едва не отказались выпускать. И всё из-за не более чем невинной шалости. На выпускном каждый ученик должен был во всеуслышание признаться в любви к марксизму-ленинизму, выступив с постановкой о его международном триумфе. А Меркель и несколько её одноклассников решили своим выступлением поддержать не только Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама (который считался врагом Америки, а потому, несомненно, заслуживал поддержки), но и людей Мозамбика, которые вели войну против португальских колонизаторов. Вот только борьба жителей Мозамбика не была строго коммунистической. Мало того, Меркель с одноклассниками в конце ещё и спели воодушевляющий припев международного пролетарского гимна «Интернационал». За такой проступок Коммунистическая партия даже хотела лишить диплома одну из лучших выпускниц гимназии и всего региона, которую уже успели принять в именитый Лейпцигский университет (переименованный в 1953 году в университет имени Карла Маркса).
Осознав ужасающие последствия дерзкого поступка дочери, пастор Каснер связался с епископом, и тот уговорил правительство проявить снисхождение к многообещающей ученице и её одноклассникам. На этот раз Каснер уберёг дочь от беды. Однако в дальнейшем её всё равно настигла политика государства, которое было готово за любую мелочь лишить одарённого человека права на успешное будущее.
Осень 1973 года. Девятнадцатилетняя Ангела Меркель прибыла на огромный железнодорожный вокзал, где её поприветствовал портрет Владимира Ленина, чтобы изучать физику в знаменитом Лейпцигском университете. Впервые в жизни оставшись одна, она проявила себя как осмотрительная и при этом крайне воодушевлённая и умная студентка.