После ужина мы сидим в тишине. Замороженный карри оказался не таким ужасным, как я предполагал, а вино превзошло ожидания. Мне бы не помешал еще один бокал. Я замечаю руку Амелии на диване рядом с моей. У меня непреодолимое желание прикоснуться к ней, и я не понимаю, что на меня нашло: уже долгое время в нашем браке отсутствует привязанность. Как раз в тот момент, когда я собираюсь взять ее ладонь, она убирает ее к себе на колени. Возможно, это и к лучшему, учитывая, что на самом деле представляет собой этот уик-энд и задуманный мной план.
Пока я смотрю на языки пламени, танцующие в огромном камине, мой разум блуждает по другим путям, к другим вещам. В основном мои мысли о работе. За последнее десятилетие я адаптировал для кино три романа Генри Винтера и горжусь каждым. Одобрение этих сценариев стало настоящим поворотным моментом в моей карьере, однако я уже давно не разговаривал с писателем. Не знаю, почему я думаю о нем сейчас. Эта комната, вероятно, больше похожа на библиотеку, чем на гостиную, ему бы понравилось.
В данный момент у меня нет проектов. Я не в восторге от того, что присылает мой агент, и задумываюсь, не пора ли опять начать работать над чем-то своим. Я давно собирался это сделать, но, наверное, из меня вышибли уверенность. Может быть, сейчас самое подходящее время, чтобы…
– Что, если тебе попробовать свой собственный сценарий, коль уж ты временно не занят ничем другим? – спрашивает Амелия, прерывая мои размышления, словно она могла их слышать. Я ненавижу ее способность читать мои мысли; как женщины это делают?!
– Сейчас неподходящее время, – возражаю я.
– А как насчет того, над которым ты корпел годами, может быть, на него стоит взглянуть еще раз?
Она даже не может вспомнить название моего любимого произведения. Я не знаю, почему это меня беспокоит, но это так. Раньше она гораздо больше интересовалась моей работой и, казалось, ее действительно заботит, что я пишу. Ее нынешнее безразличие причиняет боль больше, чем следовало бы.
– Мой агент говорит, что есть задумка нового восьмисерийного триллера, которая, возможно, мне понравится. Еще одна адаптация романа. Старенького. – Я оглядываюсь через плечо на книжные шкафы. – Возможно, на одной из этих полок даже есть экземпляр…
– Мы договорились: никакой работы в эти выходные! – тут же ощетинивается она, не улавливая юмора.
– Я пошутил, и, кстати, ты заговорила об этом!
– Только потому, что прямо-таки слышно, как ты думаешь об этом. И у тебя то отсутствующее выражение, которое бывает, когда тебя на самом деле нет, даже если ты сидишь рядом со мной.
Я не вижу эмоции на ее лице, но меня возмущает сам тон. Амелия не понимает! Мне нужно постоянно работать над историями, иначе реальный мир начинает казаться слишком шумным. Похоже, в последнее время я не могу ни о чем заговорить без того, чтобы она не расстраивалась. Она дуется, если я веду себя слишком молчаливо, но открывать рот – все равно что идти по минному полю. Я не смогу победить. Я не рассказал ей о том, что произошло у Генри Винтера, потому что она бы не поняла этого. Генри и его книги были для меня не просто работой, он практически заменил мне отца. Я сомневаюсь, что он ощущал то же самое, но чувства не обязательно должны быть взаимными, чтобы быть настоящими.
Витражи дребезжат от ветра, и я благодарен за все, что может заглушить самые громкие мысли в моей голове. Я бы не хотел, чтобы она их слышала. Руки все еще требуется чем-то занять, но я больше не хочу держать ее ладонь, и мои пальцы чувствуют себя неприкаянными без телефона. Я достаю из кармана портмоне и нахожу между кожаными складками смятого бумажного журавлика. Глупая старая птица всегда приносила мне удачу и утешение. Я некоторое время тереблю оригами, и мне все равно, что Амелия видит, как я это делаю.
– Я так давно ношу с собой эту бумажную птичку! – бормочу я.
Она вздыхает:
– Знаю.
– Я показал ее Генри Винтеру, когда впервые встретился с ним в его шикарном лондонском особняке.
– Я помню эту историю.
Ее голос кажется скучающим и несчастным, и это заставляет меня чувствовать то же самое. Я ведь тоже слышал все ее истории раньше, и ни одна из них не была особенно захватывающей.
Я бы хотел, чтобы люди были больше похожи на книги.
Если на середине романа вы поймете, что он вам больше не нравится, вы можете просто остановиться и найти для чтения что-нибудь новое. То же самое с фильмами и телевизионными драмами. Нет ни осуждения, ни вины, никому даже не нужно знать, если вы сами не решите об этом рассказать. Но с людьми, как правило, приходится доводить дело до конца, и, к сожалению, не всем удается жить долго и счастливо.
Снег стал мокрым. Крупные, сердитые капли падают на окна, прежде чем слезами скатиться по стеклу. Иногда мне хочется плакать, но мне нельзя. Потому что это не соответствовало бы моему образу, придуманному Амелией для самой себя. Мы все несем ответственность за подбор звезд в сценариях нашей собственной жизни, и она выбрала меня на роль своего мужа. Наш брак был открытым прослушиванием, и я не уверен, что мы получили роли, которые заслуживали.
Ее лицо – неузнаваемое размытое пятно, черты кружатся в вихре, как бушующее море. Такое чувство, что я сижу рядом с незнакомкой, а не со своей женой. Мы провели вместе весь день, и я чувствую клаустрофобию. Я из тех, кому нужно пространство, немного времени наедине с собой. Не знаю, почему она такая… удушающая.
Амелия неожиданно выхватывает бумажного журавлика из моих пальцев.
– Ты слишком долго живешь прошлым вместо того, чтобы сосредоточиться на будущем, – зло произносит она.
– Стой! Нет! – кричу я, когда она бросает мой талисман в огонь.
Я мгновенно вскакиваю с клетчатого дивана и чуть не обжигаю руку, вынимая птицу. Один край опален, но в остальном она не пострадала. Вот и всё. Заключительный акт. Если раньше я сомневался, то теперь уверен, и отсчитываю часы, пока все это не закончится раз и навсегда.
Хло́пок
Слово года:
«брюзжальня» – существительное.[13]
Укромное место или прибежище, необходимое человеку,
когда он чувствует себя не в своей тарелке.
Отдельная комната или логово, в котором можно порычать.