Все началось на побережье Восточной Англии, там, где в устье реки Ор вода уже соленая. Кусочек земли сунулся вперед, как остренький крысиный нос, и образовал небольшой полуостров. На картах (старых картах) этот полуостров носит название Стела, в честь памятной плиты седьмого века, обнаруженной в 1825 году неподалеку от школы.
В рекламных листовках, которые школа рассылает родителям будущих учеников, три четверти страницы занимает описание окрестностей. Расположение – главная фишка школы (соленый воздух укрепляет легкие и прочищает мозги). Изящным курсивом описывается, как обнаружили стелу, наполовину засыпанную землей. Огромную тяжелую плиту, скорее всего, доставили с Линдисфарна, острова близ побережья Нортумберленда[2]. Такие памятные камни нередки в этой части страны, но наш может похвастаться прекрасно вырезанным портретом святого Освальда, короля Британии седьмого века, и надписью на древнеанглийском языке – что-то вроде современного «Освальд был тут». Сама стела сейчас далеко, переехала в Британский музей.
Мужская школа Святого Освальда, о которой вы, наверно, не слышали, находится в двух милях от берега. От большого шоссе до побережья ведет прямая дорога, почти по всей длине параллельно ей идет тропа. У самого берега дорога сворачивает налево (к северу), а тропа – направо (к югу). Пешком можно дойти до Стелы минут за двадцать – по крайней мере, до глубокого канала, отделяющего полуостров от материка. Попасть на маленький полуостров можно во время отлива, всего несколько часов в день, когда открывается песчаная дамба. А вокруг соляные болота и тростниковые заросли, укрывающие болотных и водоплавающих птиц – куликов, крачек, бакланов, чаек. Некогда болота также служили убежищем для поселений кельтов, римлян, саксов и викингов.
За пару миль и миллионы световых лет оттуда – мое пристанище, Могг-хаус, четырехэтажное здание с комнатами для занятий (тесными, как гробницы) внизу, общими спальнями посередке и маленькими спальнями наверху. Ученики моего возраста размещались на последнем этаже в комнатах, первоначально предназначенных для двоих, по четверо – из-за страстного желания нашего казначея увеличить доходы. Уборные в самом низу, и до нынешнего времени я сохраняю исключительный контроль над своим мочевым пузырем – спасибо столь неудобным удобствам. Такое достигается лишь длительной практикой – как в занятиях математикой или музыкой.
Несмотря на жестокие зимы у холодного моря, отопления у нас не было. Тепло считалось несовместимым с укреплением иммунитета, и от нас ожидалась поистине сверхчеловеческая сопротивляемость холоду. Одно хорошо – в моей предыдущей школе, на двести миль севернее, было еще хуже. Там, чтобы не окоченеть, мы спали в одежде – шерстяные свитера, носки и брюки, а поверх – пижамы. Проснувшись утром, мы обнаруживали снежные сугробы под открытыми окнами и наледь в уборных.
В школе Святого Освальда мы вставали по звонку, пристегивали чистые воротнички (у кого были) к рубашкам, натягивали вчерашнее белье, фланелевые брюки, носки и тяжелые черные ботинки. Потом бежали на завтрак – серая овсянка и остывшие тосты. К тому времени продуктовые карточки уже восемь лет как отменили[3], но привычка к скудной, невкусной пище еще удерживалась в школьных кухнях по всей стране. После завтрака наступало время идти в церковь, потом следовали пять уроков подряд, без перерыва, потом обед (розоватые сосиски, зеленая печенка, бурое рагу, вонючая капуста, вываренная до полной прозрачности), потом спорт или скучнейшая муштра, потом ужин, потом домашние задания, потом спать.
Эта относительно четкая и понятная программа была на поверхности; под ней скрывалась мутная сторона школьной жизни. Разыгрывались настоящие драмы, тщательно разработанная иерархия устанавливала, кто победитель по жизни, а кто лузер, старательно ранжируя всех по какой-то неведомой системе. Как и во внешнем мире, социальная мобильность была очень низкой; будут ли школьные годы полны поражений или побед – с самого начала зависело от статуса. Я не могу припомнить никого, чья судьба за время учебы значительно улучшилась, хотя, быть может, память меня подводит.
– Эй ты!
Третий день в школе. Вынырнул из своих мыслей и встретился взглядом с надменным старшеклассником.
– Ты!
Да, думаю, я.
– Это что?
Он ткнул пальцем в нижнюю пуговицу моего школьного пиджака.
Сам знаешь, что там торчит, ты, гад ползучий.
Он посмотрел задумчиво, потом оторвал мою пуговицу. С большим трудом, прошу заметить. Получилась дыр-ка. В моем. Новом. Пиджаке.
– Нечего тут расстегиваться, – прошипел он. – Усек, тварь?
Молчу.
– Правильный ответ: «Да, сэр».
– Да, сэр.
Искусно подпустил чуток сарказма, но так, чтобы он не просек.
Он повернулся на каблуках и удалился, а я остался отыскивать в траве свою пуговицу. Мне даже не стыдно: вокруг полно таких мелких гадов-фашистов. Но не перестаю удивляться, зачем им это.
Наш мир вращался вокруг школьных правил, столь же запутанных и загадочных, как темные ватиканские интриги. Нижняя пуговица должна быть расстегнута или застегнута? Левая рука в кармане или нет? Двор надо пересекать по краю или по диагонали? По газону идти или бежать? Книги держать в правой руке или в левой? Чернила синие или черные? Фуражку сдвинуть на лоб или на затылок? Здесь нет шпаргалок и справок, нет книги с надписью «Правила», вытисненной на обложке. Правила просто вдруг всплывали на поверхность, словно дерьмо. Мы принимаем как должное, что они бесчисленны, жестоки и абсолютно случайны, мы подчиняемся, ведь правила – вот они, а мы новички, или слабаки, или мелюзга – где нам тягаться с мучителями? Не стоит наполнять наши головы более осмысленной информацией, ведь тогда появится желание критиковать, а это породит сомнения во всей системе. Дальше – социальный и экономический коллапс и конец привычной жизни.
Проще смириться.
Поймите, многие мальчики (популярные, ловкие, спортивные) прекрасно проводили время в школе Святого Освальда – просто я не относился к их числу. Мои главные качества – лицо, по которому ничего нельзя прочесть, и здоровое презрение к честной игре – пока что неплохо мне служили. Блестящих побед не обещаю, но и я не без достоинств.
Наши уроки проходили в главном школьном здании под гуд и лязг водопроводных труб девятнадцатого века. Потолки тут высокие, и вечный сквозняк. День за днем я сидел с серьезным, но туповатым выражением на лице, отлично зная, что это заставит учителя сразу же перей- ти к моему соседу слева. Не любят они объяснять по сто раз – впадают в уныние и начинают презирать самих себя.
Вопреки (а может, и благодаря) тому, что все это было мне уже давно и до боли знакомо, в школе я сразу прижился.