Ноябрь Мел
Был в детском саду такой угол. Таинственный и необыкновенный.
В угол отправляли непослушных детей. Отправляли ненадолго, но, как считали воспитатели, эффективно.
Самое замечательное в углу было – дырка в стене. Дырку все ковыряли. Дырка образовалась ого-го какая.
Воспитатели про дырку в стене не знали.
Сначала, конечно, в углу стоять никто не хотел. В угол отправлялись с тоской в сердце, как в ссылку. Но потом Алёша Арбузов случайно ковырнул стену и от неё откололся кусок краски. Краску Алёша положил в карман, а образовавшуюся дырку потрогал пальцем. На пальце остался мел, который Алёша от скуки попробовал на вкус.
В этот день Алёша ел манную кашу, булку с маслом и молочный кисель. Все блюда были нелюбимые и ненавистные, и Алёша поклялся никогда больше не есть.
Алёша лизнул мел и вернул себе аппетит. Мел был вкусным, как всё запретное. Алёша вспомнил, что не вся еда терзает детей. И подумал, что только то, что нельзя, вкусно. Леденцы и мороженое, шоколад и газировка, мамино пирожное «Павлова» и папина а-ра-би-ка. Последнее попробовать пока не удавалось, но Алёша был уверен: а-ра-би-ка должна быть дивного вкуса. Недаром, когда папа её выпивал, у него улучшалось настроение и он начинал напевать песню «Хоутэл Калифорния».
И вот мел. Из стены. За такое по голове не погладят. Значит, можно есть. Алёша поковырял дырку ещё.
Когда Алёша вернулся из угла, он сообщил ребятам:
– Постоял в углу. Отлично провёл время. Кое-что добыл.
И вытащил из кармана увесистый кусок краски. В воздух взметнулась белая пыль. Роскошно запахло непослушанием. Краска засияла, как таинственный камень. Алёша грызнул мел с обратной стороны куска, прожевал и стал напевать «Хоутэл Калифорния». В угол захотелось всем.
С тех пор поведение в детском саду стало резко ухудшаться. Дисциплину нарушали увлечённо и с вдохновением. Творожные запеканки оставались надкусанными, но недоеденными, игры сопровождались криками, визгами и даже драчками, а сборы на прогулку стали занимать целый час. Пока Витя Пряников путался в колготках, а Катя Ложкина надевала задом наперёд куртку, Митя Ягодкин раздевался до трусов и майки и заталкивал одежду под шкафчик.
Возвращаясь из угла, говорили:
– Мелу наковырял с целую чайную ложку!
– Врёшь!
– Да говорю вам! Может, даже со столовую.
И мел выгребался из кармана. Остальные завистливо вздыхали. Их карманы были скучно чисты.
Или:
– Сегодня мела отколол целый кусок!
– Покажи!
– А я его съел! На обед суп не буду.
– И в угол снова пойдёшь.
– И снова мела наемся!
И вид человек принимал равнодушный и немного задумчивый. Остальные завистливо вздыхали. Митя Ягодкин бежал раздеваться до трусов и майки и заталкивать одежду под шкафчик.
С каждым днём детский сад штормило всё больше. То тут, то там раздавалось протяжное «Хоутэл Калифорния». Обладатели слуха и голоса исполняли песню красиво; те, кому медведь на ухо наступил, фальшиво подвывали. Слова песни мало кто знал. Воспитательницы хватались за голову и уши и снова вели виновников непослушания в угол.
Тайну меловой дыры в группе хранили. Потому что, если взрослые узнают, её непременно заделают. Да так, что новую не расковыряешь. А пока дыра была ловко прикрыта листьями стоящей рядом бегонии.
Воспитательницы продолжали решать вопрос непослушания углом. Углов стало не хватать.
Но в других углах не было дыры с мелом, и попасть имело смысл только в угол за бегонией. Поэтому непослушания повторялись ещё чаще.
Скоро все побывали в углу.
И только Улька в углу не была ни разу. Её туда никто не отправлял. Потому что Ульке с трудом давалось непослушание.
«Скоро закончится детский сад, – думала Улька. – Все пойдут в школу. Конечно, все будут рассказывать интересные случаи из сада. Каждый поделится историей, как боролся за непослушание и стоял в легендарном углу». А что расскажет Улька? Как чудесно она вырезала аппликации? Как ровно обводила по контуру кружки и треугольники? Как замечательно она справилась однажды с супом? Да так быстро, что повариха тётя Маша вышла из кухни и гладила её по голове десять минут?
Но главное, Ульке казалось вот что. Отправляя непослушных детей в угол, воспитательницы смотрят на них с уважением. Было очевидно, что место в углу надо заслужить.
Улька решила проявить силу воли и победить хорошее поведение.
– Сегодня рисуем свою семью, – сказала воспитательница Ирина Викторовна после завтрака.
Улька собралась с духом и нарисовала ровно противоположное. То есть двенадцать бобров, гуляющих по берегу реки с брёвнами в лапах. Предвкушая наказание углом, Улька озорно толкнула сидевшего рядом Витю Пряникова и прошептала:
– Глянь, что я нарисовала.
Тот посмотрел, что-то буркнул и придвинул свой рисунок – атомный взрыв. Улька посмотрела на рисунок Ани Грушкиной, сидевшей с другой стороны. Аня рисовала разноцветных зомби.
Через час Ирина Викторовна собрала рисунки и стала их рассматривать. Фломастерами и карандашами были талантливо зарисованы автогонка, дачная грядка, самолёт, футбол и хоккей, цирк и собачьи бега. Основная часть художников обошлась классикой: бурными каляками-маляками, не привязанными к сюжету. И только Улька нарисовала симпатичную семью шатенов. Семья отправлялась на субботник с брёвнами наперевес и задорно сверкала зубастыми улыбками.
– Что ж, ребята. Я уже ничему не удивляюсь. Спасибо хоть Ульяна нарисовала то, что я просила.
На следующий день во время зарядки Улька пошла против системы, делая все упражнения очень медленно. Но её похвалили за старательность. На обеде Улька решила есть без хлеба, но этого никто не заметил. Улька демонстративно отказалась от фруктового киселя. Но это тоже никто не заметил, потому что кисель тут же радостно выпил Митя Ягодкин. Митя Ягодкин за утро успел провернуть историю с одеждой под шкафчиком уже два раза, и теперь ему нужно было чем-то запить мел.
В тихий час, отчаявшись, Улька встала с кровати, подошла к Ирине Викторовне, которая пила чай и читала газету, и мрачно сказала:
– Не хочу спать. То есть не буду.
Ирина Викторовна оторвалась от чая, посмотрела на Ульку, а потом сказала:
– А, не хочешь спать? Ну посиди, порисуй. У тебя вон как хорошо получается.
Улька обречённо поплелась за карандашами.
На следующий день после завтрака было пение. Как обычно, Ирина Викторовна поставила Ульку солисткой.
«Что ж, – думала Улька. – Видно, не судьба мне попасть в угол. Исполню для Ирины Викторовны свою „Берёзку“. Пусть порадуется».
Во поле берёза стояла, —
затянула Улька. —
Во поле кудрявая стояла,
Люли, люли, стояла.
Люли, люли, стояла.
А потом:
Аляотс азёреб елоп ов,
Аляотс яавярдук елоп ов,
Аляотс, илюл, илюл.
Аляотс, илюл, илюл.
Так интересно они придумали с папой. Папа сказал, что петь про обычную берёзу скучно, а вот про её отзеркаленную сестру азёреб намного веселее. Ульке понравилось петь про азёреб. Получалась песня на незнакомом языке, красивая и загадочная.
«Если уж бобры ей понравились, то азёреб вообще впечатлит до слёз», – подумала Улька и затянула второй куплет:
Итамолаз узёреб умокен…
Ирина Викторовна прекратила играть и резко захлопнула крышку пианино.
– Хватит, – сказала она ледяным голосом. – Отправляйся, Ульяна, в угол.
Улька не верила своим ушам. Неужели и правда в угол?
Вприпрыжку она понеслась к бегонии.
За спиной, в глубине хора кто-то тихо засвистел «Хоутэл Калифорния».
В углу Улька поковыряла мел, лизнула палец и разочарованно вздохнула. «Мел как мел, – подумала она. – Непонятно, из-за чего шум и гам». И продолжила тихо напевать:
Итамолаз увярдук умокен,
Итамолаз, илюл, илюл…
Вечером, когда всех детей забрали родители, Ирина Викторовна в задумчивости сидела за столом и смотрела на бегонию. Что-то в этой бегонии казалось ей странным. И ещё она чувствовала усталость. Дети в последние дни совсем отбились от рук. Вспомнилось, как примерная девочка Ульяна вдруг стала петь тарабарщину и радостно отправилась в угол. Ирина Викторовна взяла лейку и пошла поливать бегонию. Она подняла глаза и заметила что-то за цветком. Потом отодвинула листья и увидела огромную дыру. В дыре сиял красный кирпич. Сбоку белел мел. Ирина Викторов на протянула руку и потёрла. Мел окрасил палец. Она оглянулась и попробовала мел на вкус.
Ирина Викторовна всё поняла.