Как поплывет ковчег мой.. - читать онлайн

Эта книга основана на реальных событиях, однако я сознательно изменил все имена – отчасти потому, что никого не хотел осудить и обидеть, но главным образом для того, чтобы оставить за каждым право выбора своего дальнейшего пути.

Посвящается…

Моим любимым и святым родителям, братьям и сестрам.

Двум моим сыновьям и их матери, с которой, к сожалению, наши пути разошлись.

Друзьям, с которыми свела меня жизнь.

Тренерам и духовным наставникам.

Стране, которая воспитала меня, и которой больше нет.

Городам, где приходилось мне бывать.

России, Северному Кавказу, Израилю и Испании.

Недругам, что предавали меня и научили многому.

От автора

Я никогда не писал книг. Та, что лежит сейчас перед вами – лишь попытка разговора, в первую очередь – с самим собой.

Случилось так, что однажды мне было очень трудно. Я и до этого не раз сталкивался с коварством друзей, безденежьем и неустроенностью жизни, однако в тот раз все как-то отчетливо и трагично сошлось в одной точке, я был в тупике, потерял огромные деньги, у меня не было крыши над головой, и все, абсолютно все от меня отвернулись.

Дело происходило в чужой стране. Почти месяц я ночевал в машине, на парковке у пляжа. Каждый вечер я сидел на остывающем песке, глядел на закат и, клянусь, чувствовал себя как на необитаемом острове. И чтобы выжить на этом острове, мне нужно было разобраться с собой. Я раскладывал все по полкам в своей голове, говорил с богом и вспоминал все правильные книги, которые когда-то прочел. Затем на последние деньги я снял комнату, купил десять пачек бумаги, упаковку шариковых ручек и сел писать. Я хотел понять, где и когда я свернул не в ту сторону, продвигаясь по чудовищному лабиринту, в который превратилась моя жизнь, и почему, в конце концов, я оказался там, где оказался.

И еще одна цель была у меня: я хотел оставить что-то своим двум сыновьям. Не наставление, нет, скорее – притчу. Ведь что такое наша жизнь? Притча, подобная тем, что хранятся в священных книгах. В них нет правых и виноватых, есть лишь поступки, которые определяют все. И я решил рассматривать свою жизнь именно так, никого, не обвиняя и не оправдывая, наоборот – оставляя каждому свой путь.

Люди, встречавшиеся мне, события, поднимавшие меня на победные вершины или повергавшие в бездны отчаяния и страха, были неслучайны. Все они учили меня чему-то и зачем-то определенно были нужны.

Я рос в религиозной семье, хотя в те времена, на которые пришлось мое детство, вера была не в чести. Сейчас же, с высоты прожитых лет, я понимаю, что понятия любви, дружбы, патриотизма, достоинства, столь обесцененные сегодня, а также представления о том, какими должны быть отношения между мужчиной и женщиной, между братьями и сестрами, между партнерами и друзьями, родителями и детьми – то есть, именно то, что составляет человеческую суть, человеческую целостность, закладывалось тогда в мою ветреную голову мягко, но бескомпромиссно. Передо мной постоянно был пример кого-нибудь из близких – отца, матери, старших братьев. Я мог наблюдать и делать выводы.

Я много чего перепробовал. Жил в разных странах, создавал с нуля бизнес, изучал по очереди историю, юриспруденцию, экономику, практическую психологию, общался с политиками и банкирами, терял, строил, снова терял, дважды женился и разводился, растил сыновей.

В моей жизни был большой спорт, творчество и музыка. Я ведь с детства постоянно чем-то занимался – то рисованием, то игрой на гитаре, то борьбой, то футболом, то боксом, однако самой моей большой любовью стали парусные гонки, куда я попал по случаю, и остался навсегда.

И все, через что мне пришлось пройти, как бы подтверждало правоту моей матери, сказавшей мне давно-давно, в один бесконечно далекий летний день: «Никогда не сдавайся, но рассчитывай только на себя». Я так и делал.

Вообще-то, перед вами не одна, а целых три книги. Я условно разделил свою жизнь на три огромных части, первая из которых завершилась в день, когда мне исполнился двадцать один год. Назовем это совершеннолетием, ведь именно в этом возрасте мальчик превращается в мужчину. Все, что происходит с человеком до этого момента – это основа, фундамент, и он невероятно важен. Поначалу я торопился опубликовать именно эту часть – пусть и отдельной книгой, потому что мои сыновья сейчас проходят первый этап своего пути, и я должен рассказать им о многом. Однако, к счастью или несчастью, работа затянулась, и в результате я завершил всю трилогию целиком. Знаменательно, что случилось это не просто в канун великого праздника Песах, еврейской Пасхи, символизирующей освобождение из египетского рабства, но и в год, который, как я искренне полагаю, изменил ход истории человечества.

Мы переживали многие кризисы, но катастрофы, подобной той, что произошла в памятном 2020-м, в новейшей истории не было. Эпидемия, разразившаяся в одночасье и унесшая сотни тысяч жизней, ощущение апокалипсиса, шок… Каким шатким оказался наш благополучный мир, каким хрупким равновесие. Пришло время для переосмысления, для осознания себя, время для признания присутствия Творца. Кажется, для всех тогда стало очевидным, что, независимо от того, переживешь ли ты свой личный катарсис или нет, но, так или иначе, платить придется за все.

К сожалению, не всех героев этой истории мог бы я собрать за одним столом, даже если бы захотел. Некоторых уже нет в живых, и это навсегда останется болью в моем сердце. Но другие, те, кто, повзрослев и постарев, ушли каждый своей дорогой, и живут теперь в разных странах, далеко друг от друга, мои братья и сестры, и друзья – все, кто снова, пусть только на страницах книги, оказались вместе, пусть прочтут, и вспомнят, и ощутят силу нашего родства, нашего единства. И кто знает – может, однажды мы все встретимся вновь. Мне бы очень этого хотелось.

Книга первая

Что бы ни случилось – не останавливайся

О воспитании родом

Пролог

Хотелось бы сказать о многом. Но нет таких слов, которыми можно было бы передать переполняющие меня чувства. Ибо мысль есть истина, но мысль, высказанная вслух, есть ложь. Однако, усилия, потраченные на бесконечные взлеты и падения, в течение одной человеческой жизни не пропали даром, а лишь стерли границы доселе недоступных мне тайн. Было невдомек, что жажда жизни, предвкушение победы, тщеславие – по сути, всего лишь жалкие отголоски основ, заложенных родителями, еврейской общиной и абсолютной верой в Господа. Уроки, посланные Всевышним, проявлялись в лишениях, в издевках и гонениях, когда не одни только знакомые, но даже родные и друзья сторонились рухнувшего с Олимпа. Мне было дано достаточно времени, чтобы ответить на три вопроса: кто ты? где ты? как ты?.. Без пафоса и лишних слов начну с истока. Ведь ручеек обращается в бурную реку. Такая простая история…

Глава первая. Лучшее место на земле

Мало кто хранит свое первое сознательное воспоминание. Я – храню. Мне было года три, мы шли по дороге вместе с мамой и вдруг, споткнувшись, я потерял равновесие и полетел в темноту. Очнувшись, быстро ощупал пространство вокруг себя, осознал, что лежу на дне глубокой ямы, и отчаянно закричал: «Мама, где ты?». Ответа не было. Собрав все свои силы, я рванул наверх, выбрался из ловушки и увидел далеко перед собой удаляющийся силуэт матери. Она шла вперед, как ни в чем не бывало, и не обращала никакого внимания на мои крики о помощи. Но когда, все же догнав ее и, вцепившись в подол ее платья, я спросил, почему она не помогла мне, мама ответила: «Конечно, я видела, что ты упал, и переживала, не ушибся ли ты. Но еще я видела, как ты карабкаешься наверх, и решила не мешать тебе. В твоей жизни будет много препятствий, и преодолевать их ты будешь сам, как настоящий мужчина. Запомни это, сынок».

Слова были простые, но правильные. Даже своим тогдашним детским умом я как-то быстро осознал, что не помогла она мне в воспитательных целях – знала, что смогу выкарабкаться сам. Возможно, именно тогда я и приобрел ту первую уверенность в собственных силах, которая в будущем помогала мне не бояться жизненных трудностей, преодолевать препятствия и преграды.

Мама держала меня за руку, и мы шли, размышляя о том, что в любых обстоятельствах необходимо сохранять концентрацию и спокойствие, никогда не сдаваться, а просто искать выход. И так, за разговором, добрались, наконец, до дома, где в тот момент жили. Это был дом любимой маминой подруги. Отношения между ними, были чем-то большим, чем дружба в привычном понимании этого слова. Скорее, они были сестрами, и всю жизнь помогали друг другу. Так что, хоть у нас и были близкие родственники в этом городе, мы всегда останавливались именно здесь.

Здесь – это на родине моих предков, где родилась и прожила все свое детство и юность, пришедшиеся на непростые послереволюционные и военные годы, моя мать. И лично для меня это всегда было и остается одним из самых красивых мест на земле. Кабардино-Балкария, город Нальчик, столица и жемчужина Северного Кавказа России. Где солнце встает вместе с криками петухов, где ледяные вершины Приэльбрусья глядятся в водопады и озера, а бурные реки, берущие начало где-то в невообразимой снежной вышине, впадают в Терек. Сосны, тутовник, грецкие орехи, айва, черешня, и виноград, виноград – лозы сладкой изабеллы, свисающие с беседок в каждом дворе. Были еще деревья граната и особые, наполненные кавказским солнцем, яблоки. Земля, лежащая в окружении горных хребтов между Дагестаном, Осетией, Чечней, Черкессией, Грузией и Абхазией, чьей главной ценностью, несмотря на все природное великолепие, остаются, конечно же, люди – верующие, всегда учтивые, добрые и очень гостеприимные. Многие живут здесь, как и прежде, общинами, с верой в Господа, уважая природу и занимаясь различным ремеслом, земледелием и скотоводством.

Мы жили в еврейском квартале, который все называли «колонкой», хотя по-настоящему, это место называлось Еврейской слободой. Именно там осело в свое время множество сифарских евреев, перебравшихся сотни лет назад то ли из Испании, то ли с Ближнего Востока, то ли из Азербайджана. Многие из них были нашими близкими родственниками по маминой линии. Это потом, после войны, переехала она в Москву, выйдя замуж за моего отца, который, в свою очередь, перебрался в столицу из Дербента, в четырехлетнем возрасте, вместе с семьей.

Мы открываем калитку и заходим во двор, сопровождаемые лаем местного пса, с которым я частенько играл и даже несколько раз попытался оседлать, за что и получил пару болезненных укусов. Вслед за лаем, во дворе появляется тетя Полина, та самая мамина подруга, а затем – один из ее сыновей, Виталик. Виталик мне был как старший брат – впрочем, как и другие сыновья тети Полины, Илюша и Гриша. Они терпеливо нянчились со мной, брали с собой на базар и показывали разные тайные места, возили на озера, горные реки и каскадные водопады среди скал, рассказывали про местные обычаи и суровый менталитет горцев. Гриша приучал меня к спорту, показывая разные гимнастические пируэты, вроде так называемого «уголка» или стойки на руках – вероятно, во многом благодаря ему, занимался я потом акробатикой и борьбой.

Были у тети Полины и дочери. Одна из них, Берта, всегда баловала меня разными восточными сладостями, пельменями и пирожками. Ух, скажу я вам, такого вкуса не почувствуешь не в одном ресторане. Виталик же увлекался фотографией, так что мне не раз приходилось выступать в роли модели. У меня даже сохранилось несколько, еще черно-белых, снимков – как напоминание о далеком детстве: тот, к примеру, на котором я стою с сигаретой в зубах, а Виталик подносит мне горящую спичку. Чтобы понять драматизм этого кадра, надо учесть, на тот момент мне было от силы года три. Помню я до сих пор и аромат свежего виноградного сока, который Виталик делал вместе со своим отцом. Дядя Шавад, весьма требовательный к окружающим, был со мной неизменно вежлив и даже баловал слегка – угощал соком и приносил с базара черные семечки, привкус которых навсегда остался связанным для меня с далеким кабардино-балкарским детством.

– Белла (так звали мою маму), сестричка, вы уже здесь? – кричит тетя Полина. – Ну почему не позвонили? Кто-нибудь из ребят обязательно бы съездил за вами!

– Не страшно, Полюшка. Эта пешая прогулка пошла нам обоим на пользу, – отвечает мама и многозначительно смотрит в мою сторону.

Это была необыкновенно сплоченная горско еврейская семья, наделенная к тому же настоящей кавказской мудростью. Все мужчины – худые, подтянутые, очень жилистые, так как постоянно трудились. Женщины – скромные, воспитанные по старым обычаям, покрывали головы косынкой и всегда были заняты какой-то работой по дому. Они и меня приучали не болтаться без дела: я помогал им делать сок и домашнее красное вино, на кухне ощипывал куриц и лепил кавказские пельмени.

Я жил и родился в Москве, но часто приезжал вместе с матерью или отцом в эти, одаренные богом места. Ездили мы и в соседние города, Кисловодск и Минеральные воды. Иногда приходилось лететь на самолете, но чаще это были долгие путешествия на поезде. Проносились мимо луга, дома и безымянные полустанки, на которые глядел я с высоты своей неизменной верхней полки в плацкартном вагоне. А вареная курица, яйца, острый запах свежего огурца? А тихий звон подстаканников с выбитыми на них кремлевскими башнями и обогнувшей уже земной шар и теперь уносящейся в неведомый космос советской ракетой?

Обычно все наши поездки были связанны с маленьким бизнесом, который вели мои родители, помимо основной своей работы. Мама оставалась на две смены в детском саду, отец с утра до ночи пропадал на своем авторемонтном заводе, но нас, детей, было девять человек, и зарплаты, конечно, не хватало. Это сейчас видом коммерции под названием «купля-продажа», в тех или иных масштабах, занимается практически весь цивилизованный мир, но в те времена считалось это спекуляцией, и советские законы карали за нее сурово. Спекулянта ждала тюрьма, полная конфискация имущества, некоторые даже получали смертные приговоры. Так случилось, к примеру, с директором одного из центральных гастрономов Москвы, которому не смогли помочь даже самые влиятельные, много раз осчастливленные им покровители.

Как ни странно, это прозвучит, но моя мама совершала в то время своего рода маленький подвиг, набивая продуктами и вещами, купленными на нужды нашей многодетной семьи, чемоданы и перевозя их из Москвы в Нальчик. Это был серьезный риск, несколько раз мы попадали в ситуации почти безвыходные, однако выбора, как я теперь понимаю, у нее не было.

У матери почти везде были знакомые продавцы, от которых узнавала она о завозе того или иного тогдашнего дефицита. Обычно это была одежда, мужская и женская обувь, из братских социалистических стран – Югославии, Румынии и ГДР. Модные кроссовки и джинсы, хорошая костюмная ткань – все это пользовалось большим спросом.

Дефицит был постоянным спутником советского человека. Одежды и продуктов на всех не хватало, так как страна постоянно развивалась и строилась, к тому же большая часть государственного бюджета неизменно осваивалось оборонной промышленностью – чтобы защититься от американских империалистов, как нам тогда говорили. На съездах компартии обсуждалось не то, как накормить народ, а как отправить первого человека в космос или проложить сквозь непролазную тайгу Байкало-Амурскую железнодорожную магистраль. Во всех магазинах того времени продавались только товары советского производства: стандартная, не очень красивая и совсем не удобная одежда, обычно серых тонов и оттенков, похожая на производственную униформу. И только в Московских универмагах можно было приобрести что-то более стоящее и модное. Всегда существовала, в то же время, определенная прослойка социалистического общества, имевшая свой подпольный бизнес и достаточное количество денег. Все они хотели одеваться модно и питаться хорошо, однако ездить за всем этим в Москву были не готовы. И все они, в конечном счете, и становились клиентами моей бедной героической матери.

Она берегла нашего отца, поэтому обычно старалась ездить сама, отпросившись с работы и прихватив с собой кого-то из детей. Как сейчас помню наши бесконечные стояния в очередях, с самого раннего утра, вместо школы. Иногда и вовсе приходилось ночевать прямо на улице, чтобы не пропустить свою очередь, и отмечаться в длинных списках. Отпускали по одному наименованию товара в одни руки, но у матери было удостоверение многодетной, к тому же рядом в качестве живого доказательства вечно крутился кто-то из нас, так что нам доставалось немного больше. Разумеется, каждый раз бывало множество недовольных, в результате чего поход за покупками превращался в отдельный спектакль, однако мать была уравновешенным человеком. Она всегда говорила: еду надо заработать. Нельзя никому завидовать, нельзя никого обижать и никому не надо ничего доказывать. А еще она говорила, что собаки лают всегда, а караван должен следовать по своему собственному пути. Да, моя мать была реалистом, никогда не сдавалась, знала много жизненных поговорок и обладала утонченным чувством юмора.

Из вырученных от продажи партии товара денег мама всегда оставляла некоторую сумму для оборота, а остальное тратила на продукты для нас. С Кавказа они с отцом привозили, особенно в еврейские праздники, полные корзины свежих продуктов, огромные сочные помидоры, пеструю зелень, фрукты, молодую картошку, кошерное свежее мясо и курицу, а еще, неизменно, пакет грецких орехов и трехлитровую банку кавказского горного меда. В те времена мы жили бедно и скромно, но я всю жизнь буду помнить также привозимую с Каспия черную икру. Страшно представить, во что это обходилось моим родителям, но икру эту мы ели ложками, потому что, как говорила наша мама, икра полезна для растущего детского организма.

У каждого из нас есть места, лучшие на земле. Забыть их невозможно, ведь там все напоминает о далеком безмятежном детстве и овеяно, как счастьем, дыханием ушедшей матери.

Глава вторая. Мне повезло с родителями

Мать родилась в обеспеченной еврейской семье, на Кавказе, в довоенные годы. В сущности, это объясняет все. Она была хорошо воспитана, брала уроки музыки, математики, танцев, пения, следовала кавказским обычаям и всегда зажигала свечи в Шаббат. С детства ее приучали к уважению, скромности, труду, так что, в результате, стала она преданной женой моему отцу и любящей матерью для всех нас. Кроме нее, в семье было трое братьев. Старший, Юрий, прошел войну, но подорвал здоровье в окопах и через несколько лет после возвращение домой умер. Двое других, дядя Леня и Эдик, были младше ее, так что была она для них не столько сестрой, сколько наставницей. Моя мать была святой женщиной. Звали ее Белла, что в переводе с испанского означает – «прекрасная».

Она и была прекрасна, как внешне, так и в поступках своих. Двери нашей московской хрущевки были открыты для всех. Случалось, что не хватало еды, и нам приходилось спать на полу, чтобы в квартире могли разместиться двоюродные братья, сестры, племянники, дальние родственники, хорошие знакомые – словом, все, кто нуждался в крыше над головой, оказавшись по делам в столице.

Думаю, лишения и невзгоды, которые мои родители, как и многие их тогдашние ровесники, перенесли в далеком детстве, сформировали определенную систему ценностей, которой они следовали потом всю жизнь. Оба родились в обеспеченных семьях, оба потеряли родственников в годы репрессий, оба пытались выжить во время бомбежек и погромов.

Весь род наш до революции процветал. Бабушка по маминой линии носила фамилию Ханукаева (от еврейского праздника Ханука), происходила из одной из самых древних семей на всем Северном Кавказе, предки ее, в свою очередь, были лидерами общин, а некоторые – купцами первой гильдии, приближенными к царскому двору. В советские времена все их немалые владения перешли в собственность государства, так что в наших семейных поместьях, усадьбах и доходных домах в Санкт-Петербурге, Дербенте и Нальчике располагались школы, музеи и какие-то важные конторы. Семья же проживала практически впроголодь, едва сводя концы с концами и думая только о том, как прокормить детей, однако, несмотря на это, сохраняла и любовь, и веру в Бога. Мой прадед, дед моей мамы Авраам, был раввином. Двери его дома всегда были открыты для всех. Он был арестован в 1937 году. Был обыск, все религиозные книги сожгли, прадеда увез «черный воронок». Как умный человек, он понимал, что однажды так и случится, поэтому незадолго до ареста много говорил с моей мамой. Мамина вера, мамина сила и все еврейские обычаи нашей семьи достались нам в наследство от прадеда. Он был осужден на 10 лет без права переписки – в то время это означало немедленный расстрел, только никто об этом еще не догадывался. Мама же моя точно знала, что деда больше нет, хотя и думала, что он умер в тюрьме, объявив голодовку. Другого прадеда сослали в Сибирь, и связь была потеряна навсегда.

Моя мать несколько раз избежала смерти просто чудом. Сначала в дом, где она находилась вместе с родителями и младшими братьями, попала бомба и разнесла его в щепки. После, когда на Северный Кавказ пришли немецко-румынские оккупанты, уничтожен был уже весь еврейский поселок. Мать с братьями, чтобы хоть как-то заработать на хлеб, торговала на рынке папиросами, водой, а иногда и едой, которую сама и готовила. На рынке новости разносятся быстро, так что еще до появления солдат дети успели предупредить родных и спрятаться. В тот день в еврейском поселке погибли многие, в том числе – близкие знакомые и родственники, до которых не смогли докричаться.

После замужества мать перебралась в Москву, в небольшой домик моего отца в Лозовском переулке, недалеко от нынешней станции метро «Аэропорт», и началась непростая и не всегда сытая жизнь. Без центрального отопления, с туалетом на улице, в тесноте – кроме родителей, в доме жили бабушка Тамара, мать моего отца, а также три его сестры, Анна, Розалия и Светлана, две из которых были совсем еще юные девицы. Надо было вести хозяйство, готовить, опекать золовок. В то время не было стиральных машин, электрических утюгов и прочих полезных изобретений человечества, так что матери приходилось все делать вручную: каждый день она кипятила белье в огромных баках, высушивала во дворе, а после гладила разогретыми на огне тяжелыми чугунными утюгами. По сути, это был не дом даже, а деревянный сруб, который сложил еще мой дед Александр, но именно здесь берет начало наша большая семья. Он стал родовым гнездом для родителей и местом рождения моих старших сестер и двух старших братьев.

Первый ребенок в нашей семье умер сразу при родах. Организм моей мамы был полностью истощен и не справился со стрессом. Еще несколько лет после этого она никак не могла забеременеть, и многие врачи утверждали, что у нее больше не будет детей. Что ж, они ошибались, потому что всем нам все же было суждено появиться на свет. После трех первых девчонок, говорил, посмеиваясь, отец, мы мечтали хотя бы об одном сыне, но с рождением старшего брата Коли процесс решили не останавливать. Так что сначала родились мои старшие сестры – Людмила, Елена и Лида. Затем два старших брата – Коля и Саша, а после уже и все мы: Наташа, Лариса, я и мой младший брат Игорь.

История нашей семьи изучена не до конца. Никто не знает, сколько веков наши предки проживали в России и откуда появились вообще – с Ближнего Востока или из средневековой Испании. Но одно знаю я точно: корни у моих родителей еврейские, вернее – сифардские. При этом между собой они разговаривали на фарси, который, как известно, берет начало в Иране. Язык этот нам впоследствии очень пригодился – всегда можно было разговаривать, о чем угодно, не опасаясь, что тебя подслушают.

Мама моя происходила из одной из самых известных на Северном Кавказе еврейских династий. Один из ее дедов, по матери, как я уже говорил, имел духовный чин раввина. Кроме характера, красоты и хорошего воспитания, от предков маме досталась фамильная брошь из изумрудов и бриллиантов изумительной красоты. Брошь перешла ей по наследству от бабушки, но в черные годы была продана за копейки – человеку, который знал об этом сокровище и терпеливо ждал своего часа. Со стороны другого деда родственники тоже были непростые – еще до революции в Нальчике им принадлежал целый квартал.

Отец был из грузинского-горско-еврейского рода, который начинался в Грузии и затем продолжался в Дагестане. Отца моего звали Матвей, он родился в 1924 году в Дербенте. До революции семья занималась рыбным промыслом, земледелием, скотоводством, виноделием и мануфактурой, но после была раскулачена и вынуждена оставить родные места. Примерно тогда же, чтобы обезопасить семью, решено было изменить нашу фамилию. Не знаю, каким чудом деду удалось купить маленький участок в центре столицы, но он его купил и построил там дом. Затем началась война.

Деда сначала репрессировали, как и многих, но затем освободили, он ушел в ополчение и пропал без вести в 41-м, в боях под Москвой. Отец, которому в тот момент уже восемнадцать, отправился на войну в 42-м и вернулся лишь в 47-м, через целых пять лет, в звании старшины. У него было много орденов и медалей, но он не любил о них рассказывать. Лишь однажды я услышал, как половина его роты полегла в бою где-то в горах, а он и еще несколько человек – выжили. После войны у отца не было ни копейки, зато было то самое внутреннее благородство, которое не покупается ни за какие деньги, а дается лишь верой и воспитанием. Думаю, что именно потому моя мама и вышла за него замуж. Всю жизнь были они друг к другу добры, от них исходила какая-то неугасающая теплая сила, наполнявшая заодно и всех нас.

Я родился восьмым ребенком в семье и помню родителей, когда им было уже за сорок. Мама была хороша необыкновенно, особенно глаза – восточные, миндалевидной формы, слегка раскосые. Она всегда носила длинные волосы, собирала их в пучок, прикрывала платком. Сарафаны и платья скрывали фигуру, но и без того было ясно, что, несмотря на девятерых детей, она по-прежнему стройна и прекрасна. Она не пользовалась косметикой, не курила сигарет и практически не притрагивалась к вину – лишь на чьей-то свадьбе или на еврейском празднике могла выпить бокал сухого красного.

Отец, насколько я его помню, был среднего роста, подтянут, с крепкой фигурой боксера. Ухоженные усы, ярко натертые хромовые сапоги, длинное шерстяное пальто в талию, элегантный шарф, кепка с широкими полями – модель, которой он ни разу не изменил до самой своей смерти. Одним словом, отец был настоящий кавказский мужчина, со всем своим еврейским воспитанием и житейской кавказской мудростью. Он вечно что-то делал по дому своими ловкими мускулистыми руками. Не помню, чтобы хоть раз к нам пришел какой-нибудь слесарь или электрик – отец все чинил сам и меня приучал к тому же. Он был строг, но одновременно добр. Приносил нам подарки и лакомства. Играл в шахматы, любил читать и проводил много время за книгами и газетами. Интересовался политикой и, как и многие в те времена, с большим уважением относился к Сталину, портрет которого долго висел у нас на стене в гостиной.

После войны он хотел учиться, поступать в инженерный институт. Однако после рождения первых детей про учебу пришлось забыть. Автомобильно-ремонтный завод, на который он пришел в те далекие годы, так и остался его местом работы на всю жизнь. Конечно, как и у многих мужчин, у отца были свои тайные страсти, которые категорически не нравились моей матери. Одна из них – скачки. Поэтому в день зарплаты она, прихватив с собой кого-нибудь из старших дочерей, шла встречать его к заводской проходной. Воодушевленный отцовскими рассказами о лошадях, я целый год в детстве занимался конным спортом на ипподроме.

Несколько раз за свою жизнь отец попадал в серьезные аварии. Однажды, по дороге на вокзал, чудом остался жив после лобового столкновения на перекрестке. Отец, который никогда не пристегивался, вылетел через переднее стекло своего такси и выжил только благодаря этому. Голова, однако, была разбита, требовалась срочная трепанация черепа, и мать долго умоляла об этом хирурга из Института Склифосовского. Тогда же пришлось продать бабушкины золотые часы – еще одну часть быстро тающего наследства.

Потом был случай на заводе, когда одна из деталей, отлетев от токарного станка на бешеной скорости, опять-таки ударила отцу прямо в голову. И матери снова пришлось уговаривать хирурга – на этот раз, чтобы уже не делать никакой операции, так как после нее шансов остаться в живых практически не было. Слава Богу, все обошлось, и рана срослась сама собой, хотя на отцовской голове, и без того уже покрытой многими шрамами и украшенной глубокими залысинами, осталась еще одна вмятина. Так, пройдя войну, отец несколько раз чуть не погиб в мирное время.

Он все же прожил долгую жизнь, окруженный детьми и многочисленными внуками, вплоть до того страшного дня, когда, сраженный известием о смерти одного из сыновей, перенес первый инсульт, после которого так и не смог оправиться и подняться с инвалидной коляски.

Мои родители были не просто красивой парой – они были достойны друг друга, они всегда были заодно. Уже сейчас, с высоты прожитых лет, могу оценить я, насколько по-настоящему счастлив был мой отец, повстречав однажды мою маму. Не скажу, что обходилось без скандалов – что ж, да, они ругались, но это никак не повлияло на нашу к ним любовь. Напротив, мы видели перед собой двух сильных, импульсивных и самодостаточных людей, которые умели договариваться.

Я уважал и любил своих родителей одинаково, никогда не пытался разделить свои чувства к одному и к другому. Более того, с каждым днем моей жизни я все больше ценю и понимаю то, что они сделали для нас. Мать я любил безмерно, а отца – так же безмерно уважал, каждый день, проведенный с ним вместе, был для меня бесценен.

Всю жизнь буду помнить нашу поездку в Евпаторию, на Черное море, где мы отдыхали втроем: отец, я и мой младший брат Игорь. Тогда я в первый раз в своей жизни нырнул в Черное море с маской и трубкой, и увидев весь завораживающий подводный мир, с рыбами, водорослями, каракатицами и прочей живностью, сильно перепугался. Отец мне спокойно объяснил тогда: не бойся, сын, это же и есть природа, и только ты сам решаешь, как с ней жить. Помню, как мы снова обсуждали все это уже несколько дней спустя, втроем, в поезде, по дороге домой, нанизывая налитые солнцем черешни на палку-рогатину, словно на дерево, чтобы довезти их невредимыми до самой Москвы.

В том же составе отправлялись мы на детские праздники и новогодние елки. Когда мне было пять, он принес мне набор масляных красок, мольберт и кисти для рисования – он всегда поощрял наши детские увлечения и хотел, чтобы я развивал свой талант. Чуть позже отец исполнил мою заветную мечту и купил долгожданный велосипед, которым я очень гордился. Он приносил мне беговые лыжи, коньки и клюшки, и всевозможные наборы конструкторов – чтобы я мог что-то мастерить своими руками. Помню, когда мы еще жили на старой квартире, он помогал мне склеивать самолеты, корабли и подводные лодки. Он рассказывал мне разные притчи. Однажды, когда мне было девять, он взял меня в лес за грибами. Кроме нас, в походе участвовали отцовские друзья – тоже, как мне тогда казалось, заядлые грибники. Однако позже один из них всех же проговорился, что вся эта поездка была организованна только ради меня, и отцу долго пришлось уговаривать коллег, чтобы они поехали так далеко от Москвы, да еще в свой выходной.

Мне так повезло с родителями, что я всю жизнь мечтал сделать их счастливыми. Так, чтобы они тоже думали, что им повезло иметь такого сына.

Глава третья. Братья и сестры

Я родился восьмым, то есть, у меня уже было пять старших сестер и два брата. Кроме того, были и двоюродные братья, и сестры, так что имена всех моих дедов, на которые я мог бы претендовать, были разобраны. Поэтому, посовещавшись, родители решили дать мне имя, никак не связанное с нашими предками. Торжества, устроенные в честь моего появления на свет, стихийно переросли в большой семейный совет. Гости предлагали свои варианты, но родителям моим ни один из них не нравился. Наконец, один из авторитетных родственников, дядя Борис, муж моей родной тети Розалии, налил себе бокал красного вина и произнес:

– Друзья! Так как есть в этой семье Людмила, старшая сестра этого маленького мальчугана, то обязательно должно быть и продолжение. Поэтому предлагаю назвать этого малыша, будущего рыцаря и мужчину, Русланом!

Дядя Борис всегда был остроумен, уже тогда он начинал свою карьеру журналиста, писателя, юриста и медика, а также был автором нескольких научных работ. Не знаю, что в тот момент победило – авторитет или логика, но все вдруг с ним согласились. Так и потекла моя жизнь, все больше уподобляясь жизни известного героя, которому, как известно, пришлось пройти через многие испытания, прежде чем обрести, наконец, свое счастье. Кроме светского имени, родители дали мне духовное, библейское – Реувен. А полное мое еврейское имя, которое я использую при священных молитвах – Реувен бен Мататияго, то есть Руслан сын Матвея.

Через несколько лет, когда родился мой младший брат, закрывший врата рождаемости в нашей семье, родители решили продолжить тему русских легенд и сказаний и назвали его – Игорь. Хотя, если уж быть до конца откровенным, то и у Игорька, как и у каждого из нас, есть свое еврейское имя – Исраэль. Но так уж тогда было заведено, чтобы не накликать беду – к евреям во все времена отношение было сложное: при царе им не разрешали селиться в столице, при коммунистах – высылали на Дальний Восток…

У нас с Игорем было общее детство, мы были практически неразлучны. Нам даже в один день провели еврейский обряд Брит-мила – мне было года три, и отец вместо анестезии смочил мои губы водкой. Мы без конца спорили, не в силах поделить стул или последнюю конфету «Мишка на севере», и мне частенько доставалось из-за него – и от матери, и от старших сестер. Он был самым младшим, и этим все сказано. Мы вместе гуляли во дворе, ходили в детский сад, а повзрослев, вместе уезжали на все лето в пионерские лагеря. Я находился рядом с ним практически неотлучно. Дрался за него, таскал по своим секциям, одалживал ему свою чемпионскую лодку в яхт-клубе, знакомил с друзьями и девчонками. Один раз он сбежал из дома вместе со мной. Мы, тогда, как два мелких кретина, спустившись по узкой веревке со второго этажа, забыли повернуть наш замок в правильное положение, так что потом, чтобы вернуться в дом, пришлось подниматься все по той же узкой веревке обратно. Родители, к счастью, тогда были в отъезде и так не узнали о нашей шалости.

Мы учились в одной школе, потом – в одном профессиональном училище, в которое он поступил после меня, и одна из моих бывших однокурсниц была его мастером. Я вернулся из армии, и мы одновременно сдавали экзамены в разные институты, и сочинение по литературе у нас было одинаковым (хотя дело здесь не столько в телепатии, сколько в том, что сочинение это предварительно написал для нас наш старший брат).

Помню, как я учил его ездить на велосипеде, после – гонять на своей лодке, а затем, уже после армии, давал уроки экстремального вождения, сразу вытолкав его на загруженную магистраль. Ух, как же он нервничал тогда, но зато очень быстро всему научился. Меня же потом отчитывали мои родители, потому что Игорь так и ездил теперь до позднего вечера, постоянно задерживаясь по своим, как он говорил, «разным» делам. Повзрослев, он много раз уже сам подставлял мне плечо.

Старшие братья были из другого мира: с Колей у нас разница двенадцать лет, с Сашей – девять. У них были свои, общие, но совершенно недоступные нам компании и интересы. Впрочем, иногда мы все же попадали в поле их зрения. Точно так же, как я учил кататься на велосипеде Игоря, меня учил Коля – на своем, гоночном, который был раза в два больше меня, так что я едва доставал мысками до земли. Наука все же была освоена, я быстро навострился крутить педали и держать равновесие, и гонял на этом велосипеде с утра до самого вечера.

С Сашей же мы ходили на Москва-реку: он здорово умел нырять и был отличным пловцом – помню, как однажды на спор переплыл реку в самом широком месте туда и обратно. Иногда он водил меня на голубятню, принадлежавшую его другу – раньше такие голубятни были практически в каждом дворе. Еще он рассказывал мне о том, что такое уважение – в первую очередь, к родителям. Мне не раз от него доставалось за мелкие хулиганства и серьезные шалости – когда я не хотел идти в сад, или перечил, или не слушался старших сестер.

Сестры мои были намного старше меня, а Людмила, которой я в каком-то смысле обязан своим именем, так и вовсе годилась нам с Игорем в матери – ее старшая дочь Марина, родилась буквально через год после рождения Игоря. Когда я появился на свет, Люда еще жила вместе снами, но буквально через пару лет вышла замуж и уехала жить в Нальчик, на родину нашей матери. Муж ее происходил из известной семьи и был невероятно трудолюбивым человеком. Поначалу большого достатка у них не было, затем появились дети, и все наладилось. Людмила была по-настоящему ЗАмужем: все понимала, все прощала, оставалась преданной все жизнь – словом, делала все так, как учила ее наша мать. До сих пор помню, как ее муж Эдуард, которого я уважаю и о котором до сих пор говорю с трепетом, повторял, что счастье в жизни мужчины возможно лишь с появлением настоящей женщины: именно с ней приходит истинное благо, состоящее из прочной семьи, детей и достатка.

Через несколько лет вышла замуж и Лена. Лида же в те годы еще жила вместе с нами, опекая меня и младшего брата. Именно с ней я впервые в жизни попал в Большой театр – в честь юбилея Майи Плисецкой давали «Лебединое озеро», и она сама вышла на сцену, несмотря на свои шестьдесят лет. В следующий раз я видел «Лебединое озеро» уже взрослым седым человеком, в Барселоне, на гастролях Мариинского театра. Но это уже совсем другая история.

Лена и Лида читали мне сказки перед сном, пели колыбельные песни. И Людмила тоже пела мне песни – но особенные, в виде молитв, и их я запомнил на всю жизнь.

Когда мне исполнилось три, я впервые стал дядей. Еще через пару лет у меня уже было несколько племянников, а к тому моменту, когда надо было идти в первый класс, я толком и сказать не мог, сколько именно детей у моих старших сестер. Помню, в день рождения второго ребенка Елены, дочери Эстер, отец был так счастлив, что налил мне полбокала сухого вина – так я в первый раз в жизни ощутил его терпкий вкус, хотя и вел потом себя, как настоящий кретин. Наташа и Лариса, которые родились, как и я, уже в Москве, в нашей хрущёвской квартире, были немногим старше меня, но тоже опекали, как могли.

Помимо родных, у меня было огромное количество двоюродных братьев, теток и дядек, и мы постоянно ездили к кому-нибудь в гости или кого-то приглашали к себе. Отец мой очень любил своих сестер, а мать – своих младших братьев. Одному из них, дяде Эдику, постоянно помогала, с другим, дядей Леней, встречалась намного реже, не сойдясь характерами с его женой. Дядя Леня был уважаемым человеком в Нальчике, по тем временам – весьма состоятельным.

И все же самым авторитетным человеком в нашей семье был тогда дядя Борис – тот самый, что дал мне когда-то мое имя. Он обладал блестящим умом и талантом, был академиком, замминистра здравоохранения, дружил с великими Елизаровым и Федоровым. В его доме можно было встретить удивительных людей, очень известных. Дядя Борис был автором многих научных книг, и долго трудился над альманахом, посвященным юбилею Дербента. Дербенту исполнилось пять тысяч лет, а дядя Борис стал его почетным гражданином. Иногда мы ездили и к нашим бабушкам, одна из которых жила в Москве, а другая – в Нальчике. К сожалению, меня они не успели побаловать, так же, как и дедушки – ушли из жизни, когда я был совсем маленьким, а один и вовсе погиб задолго до моего рождения.

Сейчас я понимаю, что если не всем, то многим, что усвоил в далеком детстве, обязан я братьям и сестрам. У нас была круговая порука, мы были семьей, кланом, мы были все друг за друга, и каждый был за всех. От братьев мне достались правила поведения и моральные принципы, а также спорт, умение постоять за себя, понятие мужской дружбы и истинного братства. От сестер – сказки, песни, вкусные завтраки, помощь с уроками и та мощная, светлая, позитивная энергия, которую несли они и которую, в свою очередь, переняли, как особый талант, от нашей матери. Конечно, все было неидеально – сестры, взрослея, ссорились между собой, каждая хотела вести хозяйство так, как считала нужным, копились невысказанные обиды и непролитые слезы (что ни говори, а поднимать шум мои сестры умеют – это у них хорошо получается). Но тогда, в те благословенные далекие годы, мы все еще были единым целым. Мы были лодкой – нет, мы были прекрасным кораблем, где капитаном был наш отец, а умным боцманом – наша мать. Мы были семьей, в которой из сыновей воспитывали настоящих мужчин, а из дочерей – преданных жен, матерей и хороших хозяек. И это было правильно.

Неважно, сколько седых волос у тебя на голове – в семье ты навсегда останешься младшим братом, и на тебя будут смотреть немного свысока. Но даже если у тебя много братьев и сестер, их все равно – единицы. И все они посланы тебе судьбой.

Глава четвертая. Всадник без головы

Я родился в середине лета 1968 года в московской хрущевке. Район, впрочем, был прекрасный, окаймленный рекой и сосновым бором, далекий от городской суеты, так что, выходя гулять во двор, видел я всю смену сезонов – снег в январе и тополиный пух в июле. Жили мы на четвертом этаже, лифта не было, но никого это особо не волновало – главное, что у нас, наконец-то, был газ, тепло и настоящая ванная. Москвичи помнят эти бесчисленные пятиэтажки, построенные еще по программе Хрущева и потому прозванные хрущевками. Хрущевки те простояли долгие годы, а некоторые и сейчас стоят.

Дом наш находился рядом с большим кинотеатром с громким названием «Патриот». Мы с друзьями изобретали всевозможные уловки, чтобы пробраться туда бесплатно, посмотреть «Спартака» или «Всадника без головы» и выпить молочный коктейль. Коктейли эти, взбиваемые тут же из молока и сливочного мороженого, стоили целых десять копеек – немыслимые для моего детского бюджета деньги, так что мне постоянно приходилось выпрашивать мелочь у родителей. Не знаю, в чем здесь дело, но вкус этих коктейлей, исчезнувший в одночасье вместе с нашим двором, друзьями, да и со всей страной, вспоминаю я сегодня как вкус своего безмятежного детства.

Москва-река текла совсем недалеко от нашего дома, и летом из павильончиков Серебряного бора доносился запах шашлыков. Братья водили меня туда есть эскимо, пить газировку и квас. Среди местных заводей и песчаных пляжей учился я плавать и делал свои первые зарисовки. Мой старший брат Коля начал прививать мне любовь к спорту. Помню, как однажды он позвал меня на прогулку со своей будущей женой, одолжил байдарку у тренировавшихся на Москва-реке гребцов и показал такой класс, что гребцы пришли в восторг, а я немедленно загорелся желанием научиться так же. К несчастью, весла оказались слишком тяжелыми, и грести мне сразу расхотелось. Наверное, поэтому я впоследствии выбрал парусный спорт.

Летом мы гоняли во дворе в футбол и играли в лапту, зимой – катались на санках со снежных сугробов и лепили снеговиков. Но главной зимней забавой был, конечно, хоккей. Советские хоккеисты были нашими героями, мы все выходные проводили на морозе, с клюшками в руках. Один раз мой младший брат так заигрался, что схватил воспаление легких. Мама потом еще долго лечила его, отпаивая отваром алоэ с медом.

Как любой нормальный советский ребенок, я ходил в детский сад, а с шести лет каждое лето ездил в пионерские лагеря, вместе с сестрами и Игорем. Не сказать, чтобы я туда поначалу очень стремился, однако выбора не было, и я не только привык, но даже вошел во вкус – особенно после того, как оказалось, что в лагере есть футбол и походы. Именно в пионерском лагере я впервые серьезно подрался, отстаивая свою честь. Помню, я тогда так нервничал, что чуть с ума не сошел (могу поставить тысячу долларов – у вас тоже было такое). Ох, и дулся я тогда на своего обидчика… Зато оказалось, что после драки тебя сначала начинают уважать, а потом хотят дружить. Надо отметить, что годам к шести я был уже практически самостоятельным человеком – во всяком случае, знал, где и как переходить дорогу. Науку эту я усвоил еще в детском саду, благодаря старшей сестре Ларисе, которая, сама, будучи еще школьницей, какое-то время была у нас в саду шефом-наставницей. Братьям моим повезло больше – во времена их детства наша мама еще работала в детском саду и могла, таким образом, проводить с ними целые дни. Я же нередко возвращался из сада домой сам. Так же самостоятельно стал я ходить в школу, проделывая каждый день путь в несколько километров.

Школу я терпеть не мог, но учился хорошо (по крайней мере – первое время, под натиском моих старших сестер) и часто оставался там до самого вечера – но не из какого-то особого рвения, а просто чтобы не быть дома без присмотра. Родители работали, а я сидел на продленке. В школу первое время я ходил без портфеля – на него у мамы не было денег, но не обижался, так как понимал, что семья у нас большая.

Когда мне было лет девять, вернулся из армии один из моих старших братьев. Он служил далеко, в Туркмении, на стратегической ракетной базе,

и приехал как-то очень неожиданно для меня. Я бежал в школу, спускался по лестнице и внезапно очутился в объятьях незнакомого, как мне тогда показалось, парня в военной форме. «Русланчик, братишка, как же ты быстро вырос!» – услышал я, пугаясь и радуясь одновременно. После чего помчался на свои уроки в состоянии полного восторга, который не покидал меня потом целый долгий день. Думаю, до этого момента я до конца не осознавал, сколько именно у меня старших братьев. И ощущение огромной семьи, которая собралась, чтобы отметить его возвращение, тоже было весьма отчетливым. Из Туркмении брат привез подарки – лакированные пепельницы в виде черепашек, которые простояли у нас дома еще много лет. Его крутые кудри, вследствие долгого нахождения в радиоактивной зоне, сменились на небольшую залысину, которая со временем все увеличивалась, пока не превратилась в большой лысый лоб.

Все свое детство я что-то мастерил: склеивал разные самолеты, корабли, боевые машины и танки – словом, делал то, что мне действительно нравилось, а отец, поощряя мои увлечения, при каждом удобном случае покупал мне всевозможные наборы конструкторов. Особенно я дорожил своей коллекцией моделей самолетов, которые были расставлены повсюду в нашей квартире. Лет в восемь, по примеру старшего брата Саши, попробовал бренчать на гитаре. Мне показали несколько основных аккордов, и я их с упоением разучивал.

В то время я много рисовал – простым карандашом, штрихуя тени на фигурах моих любимых персонажей приключенческих романов, виртуозно владевших шпагами и уверенно державшихся в седле. Иногда случались натюрморты и пейзажи, однако самым любимым моим сюжетом всегда были моря, океаны и корабли – оснащенные чугунными пушками, летящие на всех парусах, разрезающие носом огромные волны.

Братья мои были спортсменами, слушали The Beatles и The Rolling Stones, носили длинные волосы и брюки клеш. Вернувшись из армии, Коля поступил в институт, много читал, бегал по утрам. Еще помню его с паяльником в руках, среди запчастей от магнитофонов, телевизоров и транзисторов. Коля всегда уделял мне много времени, везде таскал с собой. Один раз, помню, мы с ним ехали куда-то на метро, и ему понравилась девушка, сидевшая напротив. Знакомиться с ней он отправил меня – наверное, считал, что десятилетнему ребенку она не откажет. О, вы не знаете, какой у меня брат… К красивым женщинам он всегда был неравнодушен, как, впрочем, и я. Возможно, именно благодаря ему я и научился тогда знакомиться.

Саша же целыми днями пропадал в своем боксерском зале, показывал мне стойки и удары, которые я потом с переменным успехом отрабатывал на друзьях и двоюродных братьях. Доставалось от меня многим, так что кузен Яша даже поступил в секцию дзюдо, а после и карате, чтобы наверно давать мне отпор. Братья часто брали меня в свои компании, катали на мотоцикле и не прогоняли, когда приходило время песен под гитару и красивых подруг.

Я, конечно, был нормальным ребенком. То есть, неидеальным. К счастью, рядом постоянно оказывался кто-то из старших, объяснявших, что ошибки свойственны всем и существуют для того, чтобы на них учиться. Помню, однажды у нас остановился на пару дней один из хороших знакомых моих родителей. Этот гость приехал не с пустыми руками – привез всем много подарков и конфет. А нам с младшим братом еще вручил по пачке жевательных резинок в красивой обертке. В то время о жвачке можно было только мечтать, она была настоящим чудом, поэтому в наших глазах гость превратился в настоящего волшебника.

Когда жвачка закончилась, исчезло и волшебство. Я жаждал продолжения. Поэтому, как только стемнело, и все улеглись спать, я встал и тихо прокрался в чулан, где стоял чемодан нашего гостя. В чемодане обнаружился целый блок вожделенных резинок, и я стащил его, недолго думая. Понимал ли я тогда, что воровство – это грех? Знаю точно: я был уверен, что никто пропажи не заметит, однако уже на следующий день мои брат и сестра усадили меня на стул и наговорили много нелицеприятных слов. Они сделали очень строгие лица и объяснили мне всю глубину моего падения, добавив, впрочем, что в детстве такое со многими случается. Они ничего не сказали родителям, вернули жвачку на место, а я усвоил этот урок на всю жизнь.

Через некоторое время со мной приключилась еще одна не слишком приятная история, и тоже с участием чужого чемодана. Я наткнулся на него однажды летом, возвращаясь с Москва-реки и, как всегда, сокращая путь через сады соседней больницы. Чемодан был явно кем-то припрятан в одном из заброшенных гаражей. Заглянув в него, я обнаружил внутри целый боевой арсенал: патроны, пули и даже пакет черного пороха. Я огляделся вокруг, никакой опасности не заметил и потащил свою находку в сторону дома, где благополучно спрятал ее в своем тайнике.

На следующий день, распираемый гордостью, я созвал всех друзей и соседей. Мы разожгли костер и стали кидать в него найденные трофеи, наслаждаясь салютом. Однако, после того, как одна пуля просвистела совсем рядом со мной, мы как-то быстренько свернулись и ушли, пока нас не заметили. Под занавес, уже на улице, мы решили поджечь порох. Накрапывал дождь, и, после нескольких неудачных попыток, было решено зайти в подъезд. Мы разложили порох, и один из мальчишек повзрослее поднес к нему зажженную спичку.

Взрыв прозвучал неожиданно. Поднялся язык огня высотой в метр. Все бросились во двор. Никуда не побежал лишь тот парень, что подносил к пороху спичку. Он лежал ничком, рыдая и закрывая ладонями обожженное лицо. «Скорая» приехала быстро, увезла парня в больницу, а еще через несколько минут раздался скрип тормозов милицейской машины, и два милиционера направились к нам на четвертый этаж.

Меня вызвали из комнаты и попросили показать боеприпасы. Сначала я был непреклонен, но затем поймал долгий взгляд старшего брата и проводил всех к своему тайнику. Чемодан открыли. Надо ли говорить, в какой ужас пришли мои бедные родители, когда увидели его содержимое, и как долго еще приходили в себя и умоляли меня быть осторожнее?

Более осторожным я не стал, хотя и перестал таскать в подъезд всякие бесхозные предметы, так что родители старались как можно реже оставлять меня без присмотра. Как только начинались летние каникулы, меня отправляли в лагерь, где мы были заняты целыми днями. Вставали под звуки трубы, делали зарядку, обливались холодной водой, гоняли в футбол. Играл я так себе, особым талантом не отличался, но защитником при этом был хорошим – пройти меня было практически невозможно, потому что любая вражеская атака завершалась потасовкой. Но больше всего в лагере мне нравилось ходить в походы: в лесу мы собирали грибы и землянику, нанизывая ее на травинки. Пекли картошку в костре, купались в речке и лазали на колхозные огороды. Участвовали в конкурсах, ярмарках и военной игре «Зарница». По ночам забирались к девчонкам в палату и мазали их зубной пастой. Сейчас в это поверить трудно, но поначалу я ехать в лагерь не хотел – так, что накануне отъезда даже разорвал свою путевку и выбросил ее в окно. И тогда мой брат быстро спустился вниз, собрал клочки и объяснил мне, как много пришлось работать нашему отцу, чтобы я смог отдохнуть летом в лагере. И мне стало очень стыдно.

Точно так же, как котенку нужна кошка, чтобы научить его выживать и охотиться, ребенку нужна семья, которая научит его быть человеком.

Глава пятая. Наш Иерусалим

Мне было лет девять, когда к нам приехали журналисты. К тому времени семья наша успела прославиться, в разных газетах о нас помещали небольшие статейки и очерки. Но издание, которое заинтересовалось нами на этот раз, было намного авторитетнее – так, во всяком случае, нам объяснили соседи.

Корреспондентом оказалась милая женщина лет тридцати, совершенно не похожая на тех журналистов, которых мы видели в кино. Она расспрашивала нас обо всем очень заинтересованно, а потом внимательно слушала ответы и записывала что-то в свой потертый блокнот, в то время как фотограф ходил по дому и молча щелкал затвором камеры.

Речь в основном шла о том, как мы все успеваем, каким образом помещаемся в нашей сорокапятиметровой квартире, хватает ли нам еды и одежды, и как, несмотря на все это, нам удается сохранять позитивный настрой. Мама показывала им железную кровать, на которой спали мы с отцом и младшим братом, раскладной диван для двух старших и спальню, в которой ютилась она сама вместе с моими сестрами. Говорила про наши хобби и увлечения, про то, как удается совмещать работу и воспитание девятерых детей. По всему было видно, что ни милая женщина-корреспондент, ни молчаливый фотограф не понимают, как мы живем.

По случаю визита прессы, дома собралась вся наша семья, включая старшую сестру Лену и двух ее детей. Не хватало только Людмилы, самой старшей, которая в то время жила уже далеко от Москвы. На столе было больше тарелок, чем еды. Чтобы накормить всех, мать приготовила огромную кастрюлю борща и нарезала много белого хлеба. И фотограф сделал снимок, который потом появился в газетах, и до сих пор хранится в моем семейном альбоме. Но главное было не это, а то, что мы собрались все вместе и были счастливы.

После борща корреспондент призналась, что приехала к нам не просто так, а по заданию свыше – чтобы осветить непростую жизнь советской многодетной семьи. Оказалось, что мой старший брат Коля еще перед уходом в армию отправил заказное письмо на имя Валентины Терешковой, к тому времени уже покорившей космос и теперь возглавлявшей Комитет советских женщин. «Теперь нам обязательно начнут помогать», – говорили гости. Так и случилось. Чуть ли ни на следующий день к нам пришли из жилищного комитета и поставили родителей на очередь, а еще через несколько месяцев – срок небывалый! – вручили ордер на новую четырехкомнатную квартиру в доме с лифтом. Дом этот находился на другом конце Москвы, на самой окраине, но какое это имело значение? Но самое интересное, что спустя некоторое время в одном из советских фильмов появился герой, чрезвычайно похожий на моего отца, у которого была не только жена, очень напоминавшая нашу мать, но и созвучная нашей фамилия.

Дальше детство мое протекало относительно спокойно. Хулиганил я реже (хотя, как и многие в этом возрасте, частенько бывал идиотом), а братья и сестра помогали мне в учебе и житейских трудностях. Темперамента во мне не убавилось, но, в целом, я был довольно спокойным, учился прилежно и ходил почти в круглых отличниках. И часто ездил с кем-нибудь из родителей в Нальчик, где останавливался уже у своей родной сестры Люды.

Вот где была моя отдушина. Люда жила с мужем и детьми в собственном доме, с садом и огородом. Во дворе, помню, был даже курятник, так что каждое утро мы ели настоящую яичницу или омлет. Муж ее Эдик любил меня и всю нашу семью, племянники были ненамного младше меня самого, и надо признать, что жилось мне у них гораздо интереснее, чем в Москве. Эдик занимался выделкой меха, и именно он приучил меня с детства к этому ремеслу.

Я, хоть и был хулиганом, но при этом каким-то чудом оставался послушным ребенком, отца и мать любил и ценил бесконечно. Отца, впрочем, видел значительно реже. От матери же доставалось нам всем по полной программе – она хоть и была доброй женщиной, но запросто могла отхлестать любого из нас мокрым полотенцем. Помню, как мама звала меня с улицы на обед или ужин. Ее первый, еще спокойный, окрик я слышал не всегда, зато второй, в котором появлялись уже металлические нотки, заставлял меня мчаться домой со всех ног.

Родители мои были людьми верующими – даже в те безбожные времена. Они строго соблюдали все посты и отмечали все религиозные праздники. И нас приучали жить так же. Раскрывали нам смысл любви, доброты, уважения, скромности и милосердия, учили дисциплине и труду, закаляли характер. Они никогда не спорили при нас, наоборот – были всегда вместе и всегда заодно, не жалуясь и никого не осуждая. Прокормить нас было нелегко, да и прилавки в магазинах стояли почти пустыми, и иногда отец покупал докторскую колбасу, чтобы была хоть какая-нибудь еда. Мы всегда предлагали кусочек и маме, но она почему-то отказывалась. Тогда мы думали, что она делает это для того, чтобы нам досталось больше. Сейчас я понимаю, что еще важнее для нее было есть только дозволенную Богом пищу.

Мы все много читали, играли в шахматы, нарды, занимались спортом, музыкой и ходили во всевозможные кружки. Но при этом у всех были свои обязанности по хозяйству. Сестры помогали на кухне и мыли комнаты, я был ответственным за вынос мусорного ведра, и все мы, по очереди и вместе, выбивали во дворе пыль из ковров, одеял и подушек.

Как бы ни относился я к школе, но учиться прилежно было обязательным – чтобы потом получить полезную профессию. Мама проверяла у меня уроки каждый вечер, а отец, в ответ на мои постоянные опоздания, говорил: день гуляет, два больной, а на третий выходной, на четвертый он устал, а на пятый – опоздал. То есть, объяснял он, как бы ты ни хитрил и не оправдывался, судить о тебе все равно будут по твоим поступкам, а не по словам. Что ж, благодаря отцу, я усвоил и эту истину, а заодно научился воспринимать критику в свой адрес.

В те годы я был таким вруном и притворщиком, что теперь при мысли об этом на душе становится довольно скверно. Тогда же я вовсе не задумывался о своем будущем, просто жил, как мне хотелось, время от времени расстраивая своими поступками всю семью. Ни тогда, ни в дальнейшем школьные оценки меня особо не волновали, так что, пока все остальные зубрили правила, я витал в облаках. То есть, я был таким твердым троечником – впрочем, весьма мечтательным, со своими нравом и собственными мыслями в ветреной голове.

Все мои братья и сестры, в конце концов, выучились, получили хорошее образование и овладели даже не одной, а несколькими профессиями. Одни мои старшие сестры стали дантистами, другие – технологами, братья – инженерами и, опять же, технологами, а брат Коля занимался наукой и некоторое время работал в Исследовательском институте.

Когда, после эпизода с прессой, нам дали новую квартиру, семья разделилась: на старом месте остались Лида со своим мужем, Коля и Саша, а Наташа, Лариса, Игорь, родители и я – перебрались в новый дом, в Лианозово. В те времена это была окраина Москвы, где сносили старые деревянные дома и образовавшиеся пустыри застраивали многоэтажками. Квартира была большая – четыре комнаты, отдельная кухня и целых три лоджии, откуда хорошо просматривался пруд, пасущиеся на его берегах коровы и уцелевшие до поры частные хибарки. Вокруг шла стройка, все было заляпано цементом и грязью, да и квартира наша, откровенно говоря, требовала капитального ремонта, так что поначалу в новый дом переехали только мы с отцом. Три месяца мы клеили обои, красили двери и окна, стелили линолеум. Я научился класть плитку, собирать мебель, вешать шторы и пробивать стены победитовым сверлом. Мы вместе делали все, что было нужно для нашего переезда и вместе ночевали на одной маленькой раскладушке. При этом, я все же умудрился завести во дворе новые знакомства, а так как Лианозово наше все же не совсем изжило из себя деревню, то время мы проводили, катаясь на самодельном плоту и ловя рыбу самодельной же, собственными руками изготовленной, удочкой.

Во время ремонта я жил практически на два дома, но в школу ходил уже на новом месте, и если раньше мне требовалось не так много времени, чтобы вернуться с уроков к обеду, то теперь дорога занимала два часа. Я по-прежнему перемещался по Москве один, пересаживаясь с транспорта на транспорт, и, насколько я помню, ни разу не заблудился. Младший же, Игорь, ездил с Ларисой, которая тоже начала учебу на новом месте.

Когда мы окончательно переехали, случился первый серьезный конфликт с местным парнем. В те времена я, хоть и был на вид довольно щупленьким, да еще вечно болеющим пареньком (у меня часто случались мигрени, и почему-то постоянно болели ноги, и отец мне делал компрессы с водкой – то есть, особым здоровьем я не выделялся), но и гадким утенком меня тоже назвать было нельзя. Характер у меня был, прямо скажем, скверный и упрямый, нрав – неуравновешенный. В душе я был пацифистом, однако при этом упорно следовал традициям нашего рода, подлости не терпел и издевательств, и разных подколок в свой адрес категорически не выносил.

После переезда авторитетных братьев рядом со мной не было, и защитить меня, соответственно, тоже было некому. Я уже был знаком с некоторыми соседями, но этого видел в первый раз. Как, впрочем, и он меня. Драка завязалась в подъезде, после его вопроса «ты кто такой?» и моего довольно нахального на него ответа. Я и раньше постоянно дрался, но на этот раз все было довольно серьезно, и тогда, впервые в жизни, мне сильно досталось. Целый вечер я приходил в себя от побоев и пытался справиться со злостью, а потом вернулся с работы отец. Он посмотрел на мои синяки, отвел в комнату и тихо спросил: «Ну что, побили?». А потом решительно добавил: «Ничего, разберемся и с этим» и буквально через несколько дней принес домой настоящий турник с эспандером, и сразу подвесил его, чтоб я мог заниматься. Потом вручил мне боксерские перчатки, некогда принадлежавшие моему старшему брату, который служил тогда на Финской границе, показал стойку, несколько ударов и сказал, что я всегда должен быть готов за себя постоять. Отец в молодости был неплохим боксером, также, как и мой брат, у которого имелось много наград и титулов.

Я тренировался очень усердно, и через некоторое время понял, что мне это занятие очень нравится, а потому, вместе с другими мальчишками чуть старше меня, записался в секцию бокса «Динамо». Каждое утро я начинал с пробежек, а вечером ехал в боксерский зал. Отец, когда у него было свободное время, помогал мне с домашними тренировкам, корректируя стойку и технику. В результате я очень скоро окреп физически, освоил азы бокса и даже приобрел довольно резкий удар, а еще через полгода начал участвовать в городских турнирах, где меня почему-то всегда ставили с более опытными боксерами. На ринге я обычно проигрывал, зато тренировал волю и закалял характер, а также научился держать удар – как в прямом, так и в переносном смысле. Надо ли говорить, что во дворе ко мне больше никаких вопросов не возникало?

Отец мне всегда говорил, что мужчина обязательно должен заниматься спортом, ведь спорт вырабатывает уверенность и дисциплину, но применять свою силу надо только в самом крайнем случае. Благодаря боксу, я уже умел постоять за себя и решил переключиться на другой вид единоборств – дзюдо. Помню, как один из моих друзей, который когда-то записался на бокс вместе со мной и которому всегда сильно доставалось на ринге, долго меня отговаривал уходить. Но я все же ушел, а он – остался, и впоследствии Костя Зубов (так звали моего друга) стал сначала чемпионом Москвы, потом – чемпионом СССР, а еще через несколько лет, будучи уже совсем взрослым парнем, дважды выиграл чемпионат мира: сначала как спортсмен, а потом – как тренер.

Так или иначе, я оставил бокс и ушел в дзюдо, где тоже не обошлось без приключений. Денег у нас тогда не было, тем более – на покупку настоящего кимоно, поэтому я попросил сестру Лиду сшить мне его из специального материала. Лида, конечно же, очень быстро мне это кимоно сшила, но только не из специального материала, а из шелка. Надо мной смеялись все, и я от ужаса и стыда чуть было совсем не забросил тренировки. К счастью, в этот момент к нам на некоторое время переехал мой двоюродный брат Яша со своей сестрой Жанной – той самой, что родилась буквально через неделю после меня, и, поскольку у ее родной матери после родов вовсе не было молока, моя мама кормила грудью и ее тоже. Яша и Жанна рано осиротели, а мачеха так и не смогла смириться с их присутствием в доме, и всю любовь и ласку отдавала только своим родным детям. Мой дядя, помню, очень сильно тогда переживал по этому поводу, поэтому наша мама предложила ему приютить обоих под нашей крышей.

И вот они приехали, и оказалось, что Яша уже несколько лет занимается дзюдо, к тому же считается одним из лучших учеников своей школы «Трудовые резервы», которая находится в самом центре Москвы. Яша меня выслушал и предложил мне свое, хоть и старенькое, но правильное кимоно. Так я продолжил свои тренировки, но уже вместе с ним, в одной секции. Каждая тренировка всегда начиналась с гимнастики и растяжек, мы отрабатывали фляги, рондады и всевозможные сальто, а потом разбивались по парам и боролись. Дома продолжалось то же самое – мы бегали в парки, тянулись и отрабатывали приемы. Воскресенье отводилось на акробатику. В свои одиннадцать лет я был быстрым и юрким, ходил на руках и садился в шпагат. Но все это не шло, конечно, ни в какое сравнение со способностями моего кузена Якова, к тому времени он уже мог пробежать по стене, скрутив потом сальто или проехать на скейте в стойке на руках. Все девчонки в нашей школе были от него без ума.

С тренировок мы возвращались голодные, путь до дома был неблизкий, и потому мы частенько сворачивали на Центральный рынок на Цветном бульваре. Денег не было, есть хотелось зверски, и потому, хоть я и дал себе зарок не воровать, но иногда все же таскал фрукты с прилавков. Обычно один из нас отвлекал продавца, пока другой брал пару яблок или кисть винограда. А однажды мы вынесли из магазина хлеб и две бутылки кефира. Много лет спустя, уже вернувшись из армии, я ходил по рынку и расплачивался по счетам. Продавцы удивлялись и деньги брать не хотели, но я настаивал и отдавал все до копейки, потому что всему свое время.

Через пару лет занятий дзюдо я присоединил к нему каратэ, а затем еще и вольную борьбу. Тогда никто еще не слышал о смешанных единоборствах, просто мой брат Яша считал, что все они прекрасно дополняют друг друга. Яша же был одержим ММА: к восемнадцати годам, живя уже отдельно от нас, он получил черный пояс по каратэ и дзюдо, и стал вице-чемпионом СССР, проиграв в финале своему другу всего один балл.

Иерусалим разрушали более восьмидесяти раз, но он не просто стоит на земле, а правит миром и процветает. Трава прорастет через асфальт и бетон, несмотря диктатуру, бедность и обстоятельства.

Глава шестая. Предчувствие большой воды

Время шло, и из безмятежного школьного детства я потихоньку подбирался к отрочеству. Переход этот ознаменовался двумя новыми увлечениями: я стал брать уроки игры на гитаре и завел себе аквариум с рыбками.

О гитаре я мечтал давно – еще с тех пор, когда наблюдал старшего брата в кругу друзей и девчонок. Примерно тогда я понял, что успех в обществе прямо пропорционален умению играть на музыкальных инструментах. А тут еще сосед Кирюха постоянно мелькал у меня перед глазами со своей гитарой – я встречал его, когда он шел на очередной урок. В результате, именно Кирилл Чуриков и отвел меня к своему учителю, и в моей жизни тоже появились ноты, звуки и основы сольфеджио. Я учился правильно держать гитару, выворачивая левую кисть и одновременно подкладывая что-нибудь под левую ногу, перебирать струны и брать аккорды. В течение примерно года мы занимались только классикой, но потом – наконец-то! – добрались и до песен. В результате я уже практически не расставался с гитарой, и мой репертуар рос в геометрической прогрессии.

С рыбками приключилась отдельная история. Я по-прежнему ходил рыбачить на наш лианозовский пруд и в особо удачные дни приносил домой трофеи – серых безымянных рыбешек, которых запускал в банку с водой в надежде, что они будут жить долго и счастливо. Рыбешки, разумеется, умирали на следующий же день, и отец, видя, как я расстраиваюсь по этому поводу, объяснил мне разницу между декоративными рыбками и теми, что живут у нас в пруду. Тогда и возникла идея с аквариумом, и я втайне надеялся, что среди окружавшей меня обыденности и серости я вдруг найду свою золотую рыбку, и она исполнит, наконец, все мои желания, которых, надо сказать, к тому времени накопилось уже немало. Я принялся копить деньги. Но когда бутылка из-под шампанского, которую я использовал в качестве копилки, спустя полгода, наконец, наполнилась, и я засобирался на Птичий рынок, обстоятельства изменились, и я был вынужден отдать весь свой капитал старшей сестре на продукты. Не таким уж я был тогда альтруистом – даже, откровенно говоря, был довольно прижимистым малым, однако все равно понимал, что ей эти деньги нужнее.

В общем, вожделенная покупка была отложена на некоторое время, однако все же состоялась, и я стал обладателем огромного аквариума на ножках. Сначала я водрузил его на почетное место в гостиную, где он, как мне казалось, очень органично вписался, однако вскоре выяснилось, что аквариум мой многим мешает, так что пришлось перенести его в коридор.

Я начал с простых гуппи, потом к ним подселились долгожданные вуалехвосты, в обиходе называемые «золотыми рыбками». Я украшал аквариум камушками, водорослями и подводными замками, а также снарядил его лампой дневного света и прибором для подачи кислорода, и запустил туда улиток-чистильщиков.

Вообще-то, у нас дома и раньше была разная живность: попугаи, кошки и морские свинки. Единственное существо, на которое мама ни в какую не соглашалась, – собака, потому что ее надо было кормить, а мы иногда сами жили впроголодь. Но теперь все это осталось в прошлом, и я был полностью увлечен своими драгоценными рыбками, наблюдая за ними все свободное время и находя в этом прекрасном занятии успокоение. И вот, в то время, как вся семья в гостиной спорила, что смотреть по телевизору – футбол, хоккей, фигурное катание или бессмертный индийский сериал про Зиту и Гиту, я уединялся в коридоре и любовался подводным миром. Я наглядеться не мог на своих рыбок с огромными золотыми хвостами, и в том, как вальяжно дефилировали они вдоль аквариумных стен, видел наглядную иллюстрацию тому, что красок в этом мире много, и что только о нас зависит, какие из них выбрать, чтобы воплотить в жизнь все свои фантазии.

Справедливости ради, стоит сказать, что свободного времени у меня было не так уж много. Я постоянно был чем-то занят: ходил на свои тренировки, занимался аквариумом, играл на гитаре, посещал художественную студию, где мастерил всякие интересные штуки, а также собирал монетки, марки, открытки и этикетки. Я рисовал, выжигал, лепил разные скульптуры и любил читать исторические произведения. Я постоянно искал себя и без тени сомнения хватался за все, что хотел попробовать. Возможно, именно так я учился быть мужчиной. Во дворе мы с друзьями делали хлопушки, рогатки и ружья, стреляющие настоящей дробью. Еще мы катались на товарных поездах, зачем-то лазали на склады и прыгали в сугробы с крыш старых домов, ловя кайф. Летом ходили в парк кататься на аттракционах и прыгать с парашютной вышки, зимой – на ледяные горы, норовя на спуске поплотнее прижаться к кому-нибудь из одноклассниц. Разумеется, мы постоянно дрались.

Между нашим домом и железнодорожной станцией, откуда мы иногда отправлялись на рыбалку в ближнее Подмосковье, располагался довольно обширный лесопарк. Ранним утром пересекать его было, в общем-то, безопасно, однако вечером соваться туда не следовало. В парке было полно местной шпаны, которая нюхала клей и бензин. Однажды мы заметили в кустах сильно избитую девушку, так что пришлось быстро вызывать «Скорую» и милицию. В другой раз – стали очевидцами откровенного ограбления: какой-то парень спросил у прохожего, который час, а затем вежливо, но очень настойчиво предложил ему снять часы. Впрочем, при нашем приближении он сбежал, обещая на ходу с нами встретиться и поквитаться. Одним словом, многие в те годы предпочитали Лианозовский парк обходить стороной.

Разборок хватало и во дворе. Район у нас был довольно разношерстный, поэтому, хоть мы с друзьями и были спортсменами, но все равно старались держаться вместе. Особенно после того, как кто-то из местных отморозков облил бензином пса одного из моих приятелей и поджег его. Времена были сложные, иногда невозможно было выйти на улицу без палки, кастета, цепи или самодельных нунчаков. Дрался я постоянно – в школе, на улице, во время поездок по Подмосковью. Один раз, помню, пришлось выйти впятером против десятерых деревенских – досталось нам тогда сильно.

Когда мне исполнилось тринадцать, проявилась внезапная тяга к чтению. При этом, книг у нас дома не было (библиотека, собранная отцом, осталась при переезде в старой квартире), да и достать их в тех времена было не так-то просто – только по специальным абонементам. Но я нашел выход. На счастливую мысль сдавать макулатуру и взамен получать ценные ваучеры на книги меня натолкнула старшая сестра Наташа, которая тоже очень любила читать. Еще одним способом раздобыть интересную книжку было выменять ее у кого-то из одноклассников или, наконец, купить, воспользовавшись знаменитой копилкой. Во всей нашей огромной семье я, наверное, был единственным которому не нравилась школа, поэтому особой грамотностью я не отличался, но, читая, узнавал кучу интересных вещей, а заодно пополнял свой словарный запас.

Сначала я прочитал (вернее сказать – проглотил) практически всего Дюма и Жюля Верна, потом сильно увлекся классиками русской литературы и поглощал уже Зощенко, Тургенева, Толстого, Гоголя, Достоевского и Чехова. Разумеется, в своем юном возрасте я мало что понимал, однако крупицы нравственности классики в мою душу все же заронили, и много лет спустя, уже будучи взрослым человеком, я еще раз перечитал все эти книги в надежде во всем разобраться. Затем принялся читать разные исторические романы. Однажды, по совету старшего брата Коли, приобрел полное собрание сочинений Ленина и пытался понять суть марксизма-ленинизма. Впрочем, это уже явно был перебор, поэтому я оставил это занятие и вернулся к приключениям.

В школе мне больше всего нравились уроки географии и истории, но с не меньшим удовольствием посещал я уроки литературы, где разучивал наизусть стихи Пушкина. Лермонтова, Крылова и Некрасова. Оценки меня особо не волновали, гораздо больше интересовал сам мир, с его приключениями и страстями. Мои отношения с учителями были сложными – откровенно говоря, большинство из них меня просто бесили, но были и такие, кого я обожал. К примеру, географию и историю нам преподавал один и тот же человек – помню, я прямо-таки заслушивался, когда он рассказывал разные интересные истории: про языческие племена, про каких-то тропических муравьев, которые могли сожрать человека за одну ночь. Особенно меня поразил тогда рассказ про одно племя, которое выбирало себе правителя сроком на один год, а потом приносило его в жертву богам – вместе с семьей и свитой. Не знаю, осознал ли я тогда разницу между варварством и гуманизмом, но о различиях между ролью мужчины и женщины задумался всерьез.

Точные науки тоже не выпадали из сферы моих интересов, так же, как и иностранные языки. Практически все мои одноклассники изучали английский, так как он считался более модным, но я выбрал немецкий, потому что он мне показался намного более интересным и сложным. Я учил его с удовольствием, быстро стал лучшим учеником в школе, так что меня даже хотели отправить на пару недель на стажировку в социалистическую Германию. Я мечтал об этой поездке, но она так и не произошла, так как для получения визы требовалось пройти долгую бюрократическую процедуру. В итоге, в Германию я не поехал, зато смог помочь своему старшему брату Коле с подготовкой к экзамену в институте. Коля хорошо разбирался в точных науках и экономике, но с иностранным у него были большие проблемы. Он объяснял это тем, что принципиально признает только один великий и прекрасный язык – русский.

Во время летних каникул, закончив уже с пионерскими лагерями, я ездил к сестре на Кавказ, с ребятами – на озера, купаться и рыбачить, или ходил в походы с одноклассниками. Но одним прекрасным летним днем случилось то, что навсегда перевернуло мою жизнь.

Мой друг Серега занимался тогда парусным спортом и в тот день предложил мне съездить с ним на тренировку в яхт-клуб – там, на Клязьменском водохранилище, он готовился к каким-то московским стартам. Я все равно особо ничего не делал, только гонял на подаренном отцом велосипеде, поэтому сразу согласился. Мне вообще всегда нравились разные озера и водохранилища, хотя на яхте я до того момента не ходил ни разу.

Целый день я смотрел с берега, как мой друг ловко управляется с парусом, и ловил себя на том, что количество адреналина в моей крови приближается к критическому значению. Раньше такой восторг я испытывал только когда съезжал с самой высокой горки в парке аттракционов или прыгал вниз с большой высоты – в сугроб или в воду. Я понимал, что незаметно для себя влюбился в парусный спорт.

Уже на следующий день я записался в начальную группу обучения. В мои тринадцать я был староват для новичка, брать меня не хотели, но, в конце концов, определили к восьмилеткам в надежде, что я скоро уйду. Но не тут-то было. Никуда я не ушел, наоборот – тренировался все дни, оставшиеся от летних каникул (благо во времена СССР все спортивные секции были бесплатными), и довольно быстро освоил азы хождения под парусом. Примерно месяц я ходил на «оптимисте», еле-еле в него помещаясь и сталкиваясь с другими лодками. Потом пересел на «кадет» – сначала матросом, потом рулевым. К концу лета я уже мог сам справляться с яхтой и ловить парусами ветер.

Осенью в мою жизнь снова вернулась школа, тренировки по единоборствам, акробатике и вольной борьбе, но все мысли все равно были заняты яхтами. Я с наслаждением вспоминал, как прошлым летом скользил по воде с надутыми от сильного ветра парусами, и, едва дождавшись весны, поехал в тот же самый клуб «Водник», чтобы вновь записаться, но уже во взрослую группу. Лед на водохранилище еще не сошел, нужно было ждать примерно месяц, но мне пообещали, что как только спортсмены начнут готовиться к новому сезону и расчехлять после зимы свои лодки, мне непременно сообщат. Тем более что, сказали мне, у одного из экипажей не хватает шкотового матроса. Я понял, что мне не особо рады, и даже немного расстроился, но потом решил не падать духом и все равно стоять на своем.

Пока лед таял, со мной произошло несколько неприятных историй. Сначала я стал свидетелем настоящего убийства: на моих глазах милиционер выстрелил в человека, идущего ему навстречу с ножом в руке. Я тогда в первый раз увидел, как убивают людей, и долго еще потом ходил поникший, не в силах осознать случившееся. А затем я и сам чуть было не погиб, возвращаясь из школы. Мы с моим одноклассником, как всегда, сокращали путь домой, переправляясь через замерзший пруд. Обычно все заканчивалось нормально, но в этот раз лед не выдержал, треснул, и прямо под моими ногами раскрылась полынья. Я сразу оказался по пояс в воде и стал погружаться, увлекаемый на дно отяжелевшим зимним пальто. Друг испугался и убежал, я хватался за края полыньи, но лед ломался и я, без всякого сомнения, тонул. До сих пор не понимаю, как мне удалось выбраться из этой ловушки. Промерзший и насмерть перепуганный, я примчался домой и залез под горячий душ прямо в одежде. Не сказав ни слова своим любимым родителям, я вспомнил, однако, наставления матери, данные мне в тот далекий день безмятежного детства. Никогда не сдавайся, но надейся только на себя – наверное, я впервые по-настоящему осознал, что она тогда имела в виду. То, что мой друг струсил и оставил меня одного в минуту смертельной опасности, стало еще одним открытием. Всю ночь мысли о его подлости не давали мне покоя, я был совершенно расстроен и жутко зол на него. На следующий день я встретил его возле дома, отвел за угол и без объяснений заехал в челюсть. Но история на этом не закончилась.

На следующее утро в школьном коридоре мне пришлось сцепиться с парнем намного старше и сильнее меня. Это был отвратительный тип, которого звали Вадиком, но гораздо больше он был известен всем по прозвищу Торба. Мой бывший друг, подлый притворщик, при этом стоял в сторонке, и я понял, что он нашел себе покровителя и сводит со мной счеты чужими руками. Разозлился я тогда страшно, драка завязалась нешуточная, потом нас разняли и растащили по углам, но конфликт явно не был исчерпан. Никогда бы не подумал, что в нем столько зла. Я хотел проучить этого непрошеного заступника и быстро придумал, как это сделать. А что бы вы сделали на моем месте?

В те годы я неплохо разбирался в химии и время от времени изобретал разные хлопушки, смешивая для этого серу, селитру, свинец и магний. Поэтому я быстренько смастерил дымовую шашку с запалом и подложил под дверь его квартиры. Я знал, что мой обидчик живет вдвоем с матерью, которая работает целыми днями и домой возвращается поздно. Я позвонил и был абсолютно уверен, что именно он откроет эту дверь. Но все вышло иначе. Когда дверь открылась, и прогремел взрыв, раздался крик, но совсем не тот, который я ожидал услышать. Кричала женщина. Я в ужасе выскочил из своего укрытия и бросился на помощь, однако изменить что-либо было уже нельзя. Милая мать моего обидчика позвонила в милицию, и уже на следующий день, на глазах у всей школы, меня уводили с уроков в наручниках.

К чести милиционеров надо признать, что отнеслись ко мне скорее сочувственно. Беседа с участковым заняла не более получаса, мне инкриминировали мелкое хулиганство и отпустили домой, пригрозив, однако, что, если я не возьмусь за ум и буду продолжать в том же духе, колонии мне не избежать. Родителям я все объяснил, как мог, но о том, как тонул в полынье, рассказывать не стал, а просто пообещал вести себя более достойно. Страшно представить, что сказала бы моя бедная мама, услышь она тогда правду. Поэтому я соврал ей в очередной раз. Это была ложь во спасение – но не мое собственное, а моей матери, которую мне очень не хотелось расстраивать. Уже тогда я понимал, что есть вещи, которые просто нельзя говорить женщинам. Это, и правда, было мое последнее выступление такого рода, никаких петард, хлопушек и дымовых шашек я больше никогда не изготавливал, а всю свою энергию и жажду самоутверждения направил на занятия спортом.

В конце весны я опять отправился в яхт-клуб, чтобы добиться-таки зачисления. В клубе спросил у первого попавшегося тренера, что нужно сделать, чтобы меня взяли. Тренер посмотрел на меня снизу-вверх и ответил, что, если бы я пришел к нему лет пять-шесть назад, он, пожалуй, сам взял бы меня без особых раздумий, но в таком возрасте и с таким маленьким ростом надеяться мне уже не на что. Я, разумеется, хорошо понимал, что парусным спортом начинают заниматься с шести лет, а в тринадцать некоторые становятся чемпионами страны, но все же продолжал настаивать. Тогда меня отправили к совсем молодому парню, который стоял возле двухместных швертботов класса 420. ««Иди и поговори с ним», – сказали мне. – В любом случае, это твой единственный шанс». Парень представился Алексеем Андреевичем Нечаевым, от занятий отговаривать не стал, а, наоборот, сказал, что все зависит только от меня самого. Так судьба меня свела с одним из лучших людей, который еще не раз становился моей поддержкой и вдохновителем. Меня подвели к яхте и представили всем как нового шкотового.

Все лето я тренировался и участвовал в московских регатах. Экипаж наш состоял из двух человек – меня и рулевого, и в первое время все было неплохо, пока не оказалось, что мы с моим напарником не сходимся характерами. Ему достаточно было просто ходить под парусом, я хотел побеждать. Он жаловался на старую лодку и состояние парусов, я считал, что результат зависит только от нас самих. У нас даже случилось несколько серьезных конфликтов, в результате одного из которых я случайно выбросил его за борт. Дул сильный ветер, и он собирался сдаться и отвалить. Я, естественно, был против и говорил что-то о воле к победе. Со стороны это выглядело ребячеством, но, вероятнее всего, я еще раз хотел доказать себе, что в жизни все зависит только от меня самого, и потому так торопился взять инициативу в свои руки.

Одним словом, надо было что-то менять. Я пошел к Алексею Нечаеву и попросил перевести меня на одноместный класс яхт – хотел сам распоряжаться своими победами и отвечать за свои поражения. Разговор вышел долгий и душевный. «Руслан, – сказал мне мой тренер. – Ты, я вижу, парень упрямый. Поэтому отговаривать тебя я не буду. Но если ты действительно не можешь без паруса, учись быть более сдержанным и направлять свою агрессию не на экипаж, а на подготовку к соревнованиям». Он посоветовал мне почитать книги, написанные великими спортсменами, чтобы понять не только тактику и технику ведения гонок, но сложности, возникающие на пути каждого человека, который хочет чего-то добиться в жизни.

Через несколько дней Алексей Андреевич и отвел меня на склад списанных лодок и указал на одну, которая лежала на боку, в стороне от других, вся в пыли и трещинах. «Ты не смотри, что она старая – сказал он, – Один из моих бывших воспитанников стал на ней призером чемпионата Москвы. Лодка быстрая, а комплекция у того парня была как раз как у тебя». Он вручил мне мачту с гиком, старенький парус, руль и весь необходимый для навигации такелаж. Следующие несколько дней я латал пробоины и готовился спустить свою яхту на воду.

Мне сразу все понравилось: лодка, действительно, была быстрая, легкая и послушная. Яхта принадлежала одиночному международному классу «Лазер», который в те времена еще не относился к олимпийскому, но быстро набирал популярность в мире, благодаря простоте управления. В СССР он фигурировал под названием «Луч». Один из наших ветеранов парусного спорта привез эту яхту из Америки в качестве прототипа, ее оценили и начали производить на собственных верфях в Сочи и Эстонии, а название изменили, чтобы не платить американцам. Класс этот быстро набирал обороты, на старт любых соревнований всегда выходило очень много лодок, и конкуренция среди юношей была велика.

Прошло несколько месяцев изнурительных тренировок, пока, наконец, у меня стало что-то получаться. Яхта идеально мне подходила, я был силен и вынослив, штудировал предложенные Алексеем Андреевичем книги и изучал законы физики, математики, аэродинамики, астрономии и географии, без которых в парусном спорте делать нечего. Мне постепенно открывались секреты ведения гонок. Я мог долго висеть за бортом, наполнять ветром парус, ловя идеальный крен и увеличивая скорость. Я научился вести яхту ровно, без лишнего сопротивления на корпус, маневрируя по ходу дистанции.

Однажды, уже поздней осенью, дул сильный ветер, и на тренировку вышли только две яхты – моя и еще одного парня, чемпиона первой в советской истории спартакиады в этом классе. Мы сошлись и устроили спарринг, который повторяли потом не единожды. В такую погоду никто больше не хотел выходить на воду из боязни перевернуться, только мы вдвоем. Сначала я за ним едва успевал, но две недели экстремальных тренировок сделали свое дело, так что, когда ветер ослабевал, я уже ему ни в чем не проигрывал.

Это неожиданное знакомство дало мне очень много. Чемпион СССР оказался хорошим парнем. Он делился со мной секретами: объяснял, как правильно стартовать и проходить дистанцию с учетом особенностей акватории, рассказывал о подводных течениях и изменениях ветра, показывал, как обрабатывать волны, идя в лавировку, и съезжать с самого гребня на полном курсе. Я учился. И в конце сентября меня выставили на мои первые соревнования.

Это были мелкие клубные старты, которые проходили прямо в нашем заливе. О престиже речи не шло, но для меня это была прекрасная возможность продемонстрировать свои новые навыки в схватке со спортсменами, многие из которых были значительно сильнее меня. Снова дул сильный ветер, и, к моему огромному удивлению, многие с ним не справились. Я же не только брал старты по секундам, но и удерживал лодку, ни разу не перевернувшись, и в результате выиграл несколько гонок. Меня отметили – хвалили и вручили грамоту, и этот скромный приз стал моим первым успехом в начале пути. Главные старты были еще впереди, но в тот момент я совершенно о них не думал и просто наслаждался победой.

Я думаю о Древней Спарте, где слабых младенцев сбрасывали со скалы. Но чтобы следующее поколение было сильным, его надо просто правильно воспитывать.

Глава седьмая. Сам выбирай свой путь

Потянулись школьные будни, но думал я только о гонках. На полях тетрадей – там, где раньше чертил символику восточных единоборств, теперь рисовал я свою яхту, идущую под парусом. Навигация уже заканчивалась, но мы все равно приезжали в клуб, учили теорию, чинили лодки, готовили их к следующему сезону.

В те годы студентов и старших школьников часто отправляли «на картошку». Мы тоже по субботам ездили в какой-нибудь подмосковный колхоз и помогали собирать урожай. Считалось, что таким образом молодые люди приучаются к сельскому труду. Зачем это надо было столичным школьникам – не совсем понятно, но во время наших вылазок нам даже пару раз показывали, как надо доить коров. В остальном, приучение к труду не выходило за рамки школьной программы: мальчиков учили обращаться с рубанком и стамеской, а девочки строчили на швейных машинках и иногда пекли пироги. В сущности, все советское образование и воспитание молодежи тогдашнего времени было основано на трудах Жан-Жака Руссо, которые позже практически без изменений воплотил в жизнь всем известный воспитатель беспризорников Макаренко. Система эта получила такое широкое распространение, что даже ЮНЕСКО признала ее одной из определяющих в развитии педагогической науки ХХ века.

В ноябре началась комплектация сборной нашего яхт-клуба и подготовка списка спортсменов для предстоящих всесоюзных соревнований, которые должны были пройти весной в Севастополе. Я ни о чем таком даже не думал, потому что в клуб пришел совсем недавно, однако, к моему удивлению, меня тоже зачислили в команду. Оказалось, что произошло это после настойчивых рекомендаций моего тренера Алексея Нечаева, который вовсю расхваливал мою прыть и усердие, рассказывал всем, как быстро я учусь и прогрессирую. По крайней мере, физически он точно готов, говорил Алексей, к тому же умудрился каким-то невероятным образом выиграть последние клубные соревнования под названием «Золотая Мочка». Я сначала в такую удачу не поверил, но затем, поддерживаемый своим удивительным тренером, принялся готовиться к новым гонкам. Прежде всего, предстояло заняться небольшой реконструкцией корпуса яхты, рангоута и такелажа, и подлатать ее старенький парус.

Всю зиму я пропадал в яхт-клубе. Я бежал туда сразу после уроков, проводил там каникулы и выходные. Яхта была отправлена в теплый эллинг для просушки под специальными лампами, затем надо было проклеить изнутри все пробоины и убрать все лишнее, тем самым облегчив вес. Я сконструировал несколько ребер жесткости, чтобы лодка прорезала волну, и вклеил их в нужных местах. Чтобы добраться до места крепления мачты, пришлось вырезать специальные люки. Затем я отполировал нижнюю часть корпуса – для большей скорости и маневренности в соленой морской воде, укрепил мачту и гик, и привел в порядок руль. В результате, не нарушив требуемых стандартов, я усовершенствовал свое суденышко, придав ему жесткости и герметичности при минимальном весе.

Парус я прострочил на швейной машинке, слегка изменив его форму (не без помощи Алексея, который хорошо знал законы аэродинамики). Наконец, на той же машинке смастерил я себе специальные шорты, чтобы было удобнее откренивать. Работать со швейной машинкой мне было не впервой – раньше я часто помогал матери с домашними делами, сшивал наволочки и рукавицы, так что рука в этом смысле у меня была набита. Так или иначе, скоро все было готово, и я стал ждать весны.

Время шло, на улице лежал снег. Я бегал на лыжах, которые мне купил отец, чтобы и зимой поддерживать спортивную форму, а вечерами крутил кубик Рубика. Не знаю, почему меня так зацепило это занятие, но я, как и все в то время, надеялся найти алгоритм, позволяющий правильно собрать его за минимальное количество времени. Решение было найдено примерно через месяц, но мне еще долго потом снились всевозможные комбинации цветных граней. Возможно, сны эти каким-то образом повлияли на мою дальнейшую жизнь, хотя тогда я их не запоминал и вообще сильно не философствовал.

В школе я, конечно же, пытался ухаживать за девчонками. К тому времени у меня уже были свои избранницы, которых я иногда отваживался пригласить в парк или отвести в кино на последний сеанс. В свою очередь, я тоже становился объектом симпатии со стороны одноклассниц. Обычно мы собирались небольшими компаниями у кого-нибудь дома, пока родители были на работе, или просто шли гулять. Снова приходилось драться, и мне опять оказывались очень на руку навыки, полученные во время занятий боксом и дзюдо, тем более, что многие противники превосходили меня и в росте, и в весе.

Я ужасно любил доводить некоторых девчонок до слез, особенно самых вредных – тех, что постоянно хихикали. Но когда мне девчонка всерьез нравилась, совершенно не хотелось ее дразнить. При этом я почему-то был уверен, что вовсе не нужно ухаживать за девочкой, чтобы с ней подружиться. Помню, что мне одновременно нравились сразу несколько девчонок, но я боялся им в этом, признаться. Одну из них я частенько провожал до дома, с другой ходил в парк и в кино.

Я был почти уверен, что тоже нравлюсь им, однако, что с этим делать – не знал, поэтому просто оставался очень застенчивым, хотя и галантным, и воспитанным. К тому же, я дико боялся кого-нибудь ненароком обидеть, так что все ухаживания мои заканчивались, так толком и не начавшись. Помню, была одна девочка – смешная и не то, чтобы красавица, но мне нравилась. Мы с ней даже однажды поцеловались, хоть и не по-настоящему. Спустя годы, я часто вспоминал одну из тех прекраных девушек, Катерину Смирнову, которая проявляла ко мне явную симпатию, была умна и ослепительно красива, и, что немаловажно, обладала прекрасным характером. Катя эта во всем мне помогала, давала списывать домашние задания и старалась уберечь от разных потасовок. Она даже попыталась затащить меня на бальные танцы, но для меня это уже было слишком.

Надо признаться, танцевала она замечательно. Знаете, как обычно бывает: хорошо танцует, но дура или, наоборот, очень умная, но танцевать вообще не умеет. Однако Катя обладала всеми достоинствами сразу, что делало ее в моих глазах почти богиней. Кроме танцев, она увлекалась спортом и драматическим искусством. Только ради нее я записался в школьный театр и даже успел поучаствовать в одной из постановок, где, с перевязанной головой, исполнял сольную партию, в то время как она нежно обнимала меня и подставляла плечо, помогая идти. Помню, как я также ходил на пробы в кино на киностудию «Мосфильм», но меня все же не взяли, мотивирую тем, что для советских фильмом моя внешность не совсем подходит. Понятно, что им нужны были высокие блондины с голубыми глазами, а я, хоть и нравился девчонкам из-за своей восточной внешности и темперамента, но для тогдашнего советского кино был непригоден.

Главное у меня появилась возлюбленная. Я приглашал ее на все медленные танцы, и она танцевала со мной, а другим отказывала. Она была дочкой полковника, прекрасно училась, и мы постоянно ходили с ней в музеи и театры.

Однажды, когда мы всей дружной компанией навещали нашу классную руководительницу, которая жила одна и часто приглашала нас на чай, случился разговор, который расставил все на свои места. Обсуждали наши планы на жизнь, все по очереди рассказывали о том, где и как будут учиться. Именно в тот вечер я впервые узнал, что Катерина собирается непременно поступить в МГИМО и стать военным переводчиком. И как-то сразу стало понятно, что какими бы нежными ни были наши сегодняшние отношения, у нее все равно свой путь, и он очень сильно отличается от моего. Не знаю, была ли она моей первой любовью, но позже я часто вспоминал ее и даже видел несколько раз во сне.

Хочешь ли ты играть на рояле, строить корабли или лететь в космос, непременно найдутся люди, которые предложат тебе забыть об этом и заняться чем-то другим. Но это твоя жизнь, и твое предназначение. Поэтому, выбирая дорогу, слушай только свое сердце.

Глава восьмая. Верный курс

Приближалась гонка. Сначала, на специальной конструкции для перевозки яхт, в Севастополь отправили лодки и инвентарь. Конструкция эта собой небольшой фургон с прицепом, за рулем которого обычно сидел наш водитель дядя Вася. У дяди Васи был большой опыт. Он знал, как с помощью капроновых веревок закрепить яхты на прицепе так, чтобы на большой скорости не случилось никаких сюрпризов.

Мы же должны были ехать по железной дороге. Помню, как в вечер отъезда переживала и нервничала моя мама. Она вообще всегда была против моих занятий парусным спортом – считала его слишком опасным, особенно когда дул сильный ветер. Но у меня было на этот счет свое собственное мнение, и, при всей своей любви к матери, я продолжал тренироваться в любых условиях, просто старался не все ей рассказывать. Если же мне нужен был совет, то я обращался к братьям или к отцу, мнение которого всегда очень ценил. В тот раз мама долго не отпускала меня, так что я даже немного опоздал к месту общего сбора, за что получил от тренера выговор. Мне было четырнадцать лет, и я впервые уезжал один так далеко от дома. Впереди меня ждали экстремальные приключения, море, ветер, гонки и первые победы. Всю дорогу мы обсуждали предстоящие старты. Я был совершенно счастлив.

Севастополь, где в то время размещался Краснознамённый Черноморский Флот СССР, сильно отличался от всех городов, виденных мною ранее. Он был закрыт для туристов, попасть сюда можно было только по специальному пропуску. У причалов стояли флагманские корабли и дизельные подводные лодки. По улицам ходили матросы, и военные патрули, вооруженные настоящими «Калашниковыми», проверяли документы у прохожих. Нас не просто поселили в порту – мы, вместе с другими яхтсменами, жили на одной из подлодок.

Гонки, в которых нам предстояло принять участие, назывались «Первенство Краснознаменного Черноморского Флота» и курировал их сам адмирал. Именно здесь определялись кандидаты в национальную сборную. Масштаб поражал воображение. Оказалось, что это даже круче, чем чемпионат СССР – в общей сложности на старт вышло тогда около тысячи человек из разных городов и республик.

Из нашего клуба было пятнадцать человек – экипажи и главные тренера по каждому классу. Приехали несколько ребят и девчонок в классе «Виндсерфинг», два экипажа 470, парочка «Оптимистов» и мы. Мы – это те, кто выступал на яхтах класса «Луч». Нас, то есть «лучистов», на гонках было большинство: как я уже говорил, класс этот пользовался популярностью, так что в соревнованиях участвовали более ста спортсменов, первые десять из которых считались лучшими в стране.

Мы быстренько разгрузили наши яхты, убедились, что они доехали до Севастополя в целостности и сохранности, и собрались на первое совещание в главном холле яхт-клуба. Первым выступил старший тренер сборной, Георгий Владимирович, который говорил о значении этих гонок и о том, как важно быть сконцентрированными и ответственными не только на воде, но и на суше. Затем вышел главный тренер нашего класса и призывал нас приложить все силы, чтобы войти хотя бы в двадцатку сильнейших. По его словам, всем нам предстоит еще многому научиться у фаворитов, одним из которых, по его словам, был тот самый Иван Быстров – действующий чемпион СССР и мой напарник в ветреные дни прошедшей осени. В завершении всего, мой собственный тренер отвел меня в сторону и заявил, что волноваться мне не о чем: к гонке я готов, должен делать, что умею, а если и не попаду в заветную двадцатку, то ничего страшного, ведь это мои первые серьезные старты. Во время этого разговора меня не покидало чувство, что он все же ждет от меня чего-то большего, чем просто участие, а потому я тогда же дал себе слово забыть про двадцатку и бороться за одно из призовых мест.

И вот этот день наступил. Прямо с раннего утра поднялся порывистый ветер, море покрылось пеленой и «барашками», а судья вывесил флаг, в обиходе называемый «морковка», который означал, что первый старт отложен. Несмотря на это, мы принялись вооружать лодки и переодеваться. На мои шорты, пошитые на маминой швейной машинке полгода назад, все сразу обратили внимание. Кое-кого это даже развеселило довольно сильно. Меня, впрочем, такая реакция не тронула, и я продолжал спокойно готовиться к старту. Примерно через час судья дал сигнал начинать, и флаг был мгновенно убран.

Из-за сильных волн, гонку решено было проводить не в открытой акватории, а в заливе. Старт был дан, и я попытался ринуться вперед. Но не тут-то было: лодок на небольшой стартовой линии было столько, что они просто перекрывали мне траекторию. К тому же, надутые паруса идущих передо мной забирали весь ветер. Я собрал волю в кулак, постепенно разогнался и даже обогнал многих, но дистанция была слишком коротка, поэтому, несмотря на то, что я шел очень быстро и очень ловко пробирался через скопление лодок на знаках, финишировал только пятьдесят вторым и, разумеется, страшно расстроился.

Впрочем, позже выяснилось, что многие лидеры оказались далеко позади меня, а самый сильный из нашей команды «лучистов», Ленька, пришел к финишу лишь сорок шестым. Из-за порывистого ветра с постоянными заходами и общей неразберихи, первая гонка была похожа на какую-то лотерею, и выиграли в ней не те, на кого все ставили. Мой тренер Алексей Андреевич, помогая мне вытаскивать яхту на берег, сказал, что наблюдал за мной всю дистанцию, и отметил мой быстрый ход. Последующий «разбор полетов» был посвящен тактике ведения гонки на малой дистанции при большом скоплении лодок. Я слушал очень внимательно о том, как, выжидая сбоку, лучше брать старт с чистым ветром, как проверять подводное течение, бросив у знака в воду губку, как держаться линии середины, не шарахаться из стороны в сторону и не обращать внимания на тех, кто делает иначе.

Вечером того провального дня я долго сидел в яхт-клубе. Все давно разошлись, я остался последним, и мне уже не раз вежливо намекали, чтобы я шел восвояси и возвращался завтра. Но я все сидел и смотрел на море, не замечая сам, как снисходит на меня спокойствие и умиротворение. Потом я пошел к себе, лег и всю ночь представлял себе завтрашний старт. Думал о том, что, по правилам соревнований, худшую из восьми гонок в общий зачет не берут, а значит, у меня еще есть шанс. Вспоминал все книги, прочитанные за это время, напоминал сам себе, что главное в парусном спорте – стабильность, в любом смысле этого слова.

На следующее утро ветер утих, волны стали намного спокойнее, поэтому гонку решили проводить в открытом море. До стартовой линии мы шли полным курсом, и я впервые попробовал съезжать с гребня, подрабатывая парусом – так, как прошлой осенью учил меня Иван Быстров. Я глиссировал полным курсом и заодно внимательно наблюдал за другими яхтсменами: как они правильно обрабатывают каждую волну, настраивают парус и гик.

Как только прозвучала сирена, я взял старт и на этот раз на очень большой скорости помчался вперед. Позиция была выгодная, ветер мне теперь никто не закрывал, а к пологой морской волне я уже почти приспособился. Смещая свое тело назад на подъёме и вперед при спуске, я как будто толкал лодку, помогая ей идти максимально быстро, не врезаясь при этом носом в воду. В результате, верхний знак я уже огибал в первой двадцатке, а к финишу пришел пятнадцатым, после чего стал понимать, что и это далеко не предел. В тот же день, поскольку ветер почти совсем утих, и дистанция уже была подготовлена, решили провести и вторую гонку. Это было обычной практикой. Судьи часто принимали такое решение, чтобы по нескольку раз не выставлять на маршруте огромные надувные буи.

На этот раз я взял старт по всем классическим канонам, скользил очень быстро и финишировал седьмым. Таким образом, по итогу трех гонок, я не просто оказался в заветной двадцатке, но и занимал в ней почетное пятнадцатое место, с чем меня все горячо поздравляли. Но я понимал, что могу больше. ««Сконцентрируйся и убери свой страх», – сказал мне Алексей. – Не обращай внимания на соперников. После всего, что ты сделал со своей яхтой зимой, она теперь не идет, а летит». Весь вечер, выслушивая поздравления, я перебирал мысли и настраивался на завтрашний день.

Назавтра моими соперниками оказались уже главные фавориты гонок, в том числе – тот самый парень, так многому научивший меня в прошлом году. Я пытался сохранять спокойствие, не делать грубых ошибок, на ходу учась проходить волны, используя координацию тела и технику ведения лодки, и на финише был пятым. Тогда же состоялся долгий разговор с Алексеем: о спорте, о яхтах, об отношении к близким людям и ко всей жизни в целом – то есть, обо всем, что меня так волновало в тот момент, да и, признаться, волнует до сих пор. Алексей Андреевич говорил о себе. Рассказывал, как выбирал парусный спорт, как однажды чуть не погиб, выброшенный с катера взрывной волной, и как переживают за него всю жизнь его близкие, дороже которых у него, как и у всех нас, никого нет. Потом мы проанализировали все мои предыдущие старты с учетом законов физики, аэродинамики.

Надо ли говорить, что в последующие дни меня мало кто мог остановить? Во время пятой гонки я старался не только использовать все преимущества, которые старенькая яхта обрела после внедрения зимой всех моих изобретений, но и анализировать: думал про течения и направление ветра, ориентируясь по солнцу и держа лодку ровно на линии середины. Теперь я четко отстаивал свое место на старте, а ветер, который уже не был таким сильным, хоть и оставался довольно порывистым, был мне на руку. В итоге, в пятой гонке я был уже третьим, а в шестой и седьмой – шел среди лидеров и бился за первое место. Обогнал меня только будущий победитель всей регаты, да и то не более, чем на один корпус. Он же был моим единственным соперником в решающий день.

Этот парень был старше меня, что не мешало мне взять старт одновременно с ним и лететь по дистанции нос в нос, а иногда и опережать. Но он был еще и умен, а потому, видя, как хорошо я иду, приберег решающий трюк на самый финал. Он рассчитал все очень хорошо и, идя правым галсом, заставил меня ошибиться у самого финиша. Я проиграл ему около метра.

Если бы месяц назад кто-нибудь сказал мне, что я займу итоговое третье место в самой престижной регате страны, я бы ни за что не поверил. Честно говоря, я не совсем понимал, как мне удалось взобраться на пьедестал. Возможно, дух победы в меня вселили долгие годы занятий боксом и восточными единоборствами, все эти падения и взлеты, тренировочные спарринги и дворовые драки. Или все дело в моем упертом характере, помноженном на интуицию и внезапную одержимость парусным спортом. Или, может, дело просто в идеальных погодных условиях? Так или иначе, из ста двадцати шести участников в моем классе яхт, пятнадцать из которых были кандидатами в мастера спорта, а трое – мастерами, меня не смог опередить почти никто. Я приехал в Севастополь со своим третьим разрядом, который мне и дали-то, откровенно говоря, только в качестве допуска на регату, а уезжал без пяти минут мастером, претендентом на место в элите сильнейших. Впервые в жизни я почувствовал себя победителем. Стоя на пьедестале на виду у тысячи других спортсменов, я твердо решил, что отныне вся моя жизнь будет посвящена преодолению и восхождению, в спорте ли или в бизнесе – не так уж важно. Иногда мне кажется, что я до сих пор не исчерпал того заряда адреналина, который получил в тот памятный день.

Да что там я – в тренерском штабе нашего яхт-клуба еще долго шли разговоры о том, что на самом деле я приступил к занятиям не год назад, а тренировался с самого детства – где-нибудь в Италии или Испании, под руководством лучших специалистов. Вскоре, впрочем, все улеглось. Меня стали называть талантом, самородком и ставить в пример новичкам. Мой невысокий рост уже не считался препятствием – напротив, многие тренеры теперь говорили, что не рост важен в нашем классе, а атлетичность и упорство, помноженное на трудолюбие. Что удивительно, мои шорты тоже неожиданно всем понравились, такие же стали шить себе многие, а спустя какое-то время нашлись умельцы, поставившие производство этих счастливых штанов на поток.

Целое лето я выигрывал подряд все московские и всесоюзные старты, в которых принимал участие, и в конце сезона меня пригласили в сборную Москвы, базировавшуюся в одной из самых лучших и удобных для тренировок акваторий Подмосковья. Признаться, я не особо горел желанием менять своих тренеров и долго обдумывал сделанное мне предложение, но в результате все же решился, поставив при этом условие, что мои первые наставники всегда будут со мной. Таким образом, во всех заявках на соревнования моими тренерами были отмечены Алексей Нечаев, Иван Сергеев и новый главный тренер из сборной Москвы, которого тоже, как и старшего тренера нашего клуба, звали Георгий, правда с другим отчеством и по фамилии Перельман. Для меня главным из них, конечно, оставался Алексей Андреевич, однако Ивану Сергееву я также был очень благодарен. Именно он, считавшийся одним из лучших специалистов в одиночных классах яхт в нашем клубе, привил мне привычку выкладываться на тренировках до конца. Под его руководством я окреп физически и еще больше отточил свое упрямство, которого и так во мне всегда было предостаточно, но теперь оно было напрямую направлено на результат. Несколько воспитанников Ивана Сергеева стали впоследствии чемпионами мира, а один – призером Олимпийских игр.