– Ну что, полагаю, вскоре ваш внук нанесет вам ответный визит! – радостно выдает Эйлин, прикрепляя щетку к корпусу пылесоса.
– Очень надеюсь, что нет.
Мне не удалось увильнуть от ее расспросов про поездку к Патрику, но я рассказала ей только сухие факты. И мне совсем не хочется продолжать этот разговор.
– Вы серьезно, миссис Маккриди?
Она замолкает, очевидно свято веря, что мы с внуком должны испытывать друг к другу самые нежные чувства.
– Но вы ведь обрадовались бы, если бы он сейчас постучал в дверь?
Я молчу. Иногда плохой слух становится выгодным преимуществом. Можно не отвечать на глупые вопросы.
Эйлин бодро пожимает плечами.
– Что же, думаю, дом сам себя не пропылесосит!
Она вытаскивает пылесос из кухни в коридор, не закрыв за собой дверь.
– Эйлин. Дверь.
– Простите, миссис Маккриди, – говорит она и закрывает за собой дверь.
Я допиваю чашку чая и пролистываю журнал по садоводству. Последнее время я почти не уделяю внимания саду, разве что изредка подрезаю розы, иногда заказываю семена многолетних цветов или кустарников. В Баллахеях растет несколько видов рододендрона, которыми я особенно горжусь. Яркие цвета в саду помогают поддерживать волю к жизни, я в этом уверена. Кроме того, мистеру Перкинсу, садовнику (который работает на меня уже двадцать шесть лет и сам уже начинает потихоньку увядать), нужно чем-то заниматься, чтобы не заскучать.
Надев пальто и перчатки, я выхожу из дома. Вдыхаю чистый разреженный шотландский воздух. Я все еще чувствую себя грязной после отвратительного жилища Патрика.
Сейчас медальон спрятан под подушкой в спальне. Достану его, когда буду наверху, и спрячу обратно в коробку. Коробку же стоит убрать подальше в темную комнату. Я постараюсь снова похоронить эти воспоминания, они приносят слишком много боли. Не стоило их раскапывать.
Сегодня вечером Роберт Сэдлбоу ведет репортаж с отдаленного острова Южного Шетландского архипелага в Антарктике, где обосновалась еще одна колония пингвинов.
– Температура в Антарктиде достигла рекордной отметки, – сообщает он с заснеженного холма. – За последние несколько десятилетий здесь площадь морского льда значительно уменьшилась.
– Боже праведный! – восклицаю я.
Его суровое лицо увеличивается, пока (к моему удовлетворению) наконец не заполняет большую часть экрана.
– Для ученых пингвины – индикатор изменений экосистемы, – продолжает ведущий, – любые изменения в их жизни или в численности популяции отражают перемены, происходящие во всей Антарктиде. Таким образом, наблюдение за пингвинами Адели позволяет нам отследить изменения окружающей среды в целом.
– О Роберт, вы пример для подражания. Мы, невежды, должны знать о таких вещах, – приговариваю я.
Роберт Сэдлбоу улыбается.
– Пингвины Адели просто невероятные, – добавляет он. На экране снова появляется панорама Антарктики.
Я полностью согласна. Сбившиеся в кучу птицы наполняют пустынный пейзаж веселым гвалтом и энергией. Этот вид назван в честь жены французского исследователя восемнадцатого века. Несмотря на женское имя, они не выглядят женоподобно. В своих блестящих черно-белых нарядах они скорее напоминают пухлых мужчин в смокингах. Адели – один из самых маленьких видов, их рост около двадцати восьми дюймов. Блестящие, умные глаза с белой каемкой. Они невероятно трогательные. В сюжете их показывают не только на суше, но и под водой, где неуклюжие фигуры пингвинов становятся изящными и гибкими, а движения – размеренными и точными.
В программе также упоминают группу ученых, которые живут на острове и изучают вид Адели. Роберт Сэдлбоу берет интервью у одного из них – немца по имени Дитрих. Мужчина называет себя пингвиноведом. Мне не нравится его акцент, но я впечатлена той страстью, с которой он говорит о пингвинах. Дитрих подчеркивает, что хоть Адели и не самый быстро исчезающий вид (как, например, северные хохлатые или большие хохлатые пингвины), но они тоже вот-вот будут на грани исчезновения. А еще именно эта колония значительно сократилась за последние несколько лет, и никто не понимает – почему. Семь лет назад на островах построили новую полевую базу, чтобы найти причину, и теперь ученые внимательно изучают пингвинов год за годом, но, к сожалению, финансирование проекта скоро прекратится. На момент записи этого выпуска на базе оставалось всего четверо ученых, выполняющих работу за пятерых. В этом году их может остаться всего трое. Возможно, проект придется закрыть окончательно, если ученым не удастся привлечь средства. Слова немецкого ученого что-то пробудили во мне…
Этот Дитрих прямо на грани нервного срыва. Он яростно жестикулирует. Обычно меня бы оттолкнуло такое проявление эмоций, но Роберт Сэдлбоу (а я им восхищаюсь) сочувствует ученому. Он выражает надежду на то, что им удастся продолжить свой невероятно важный труд, пожимает руку Дитриха и желает ему всяческих успехов. На экране появляется красивый, хотя и чересчур упитанный пингвин, он стоит на скале и пытается просушить крылья, растопырив их в стороны. Мы встречаемся взглядами, и тут же между мной, сидящей в кресле в Баллахеях, и пингвином на скале в Антарктике устанавливается какая-то сверхъестественная связь.
– Если хотите узнать чуть больше об этой колонии пингвинов Адели, – произносит Роберт Сэдлбоу, – читайте «Будни пингвинов». Там вы найдете регулярные отчеты о работе ученых и рассказы о пингвинах с острова Медальон.
Остров Медальон? Медальон? Это слово как электрический импульс пронзает мозг, будто меня бьют током. Удивительное совпадение? Или знак судьбы?
Я выключаю телевизор, когда на экране появляются титры. Чтобы не обмякнуть в кресле (что очень вредит моей шее), я тут же встаю и направляюсь наверх. Захожу в ванную и охаю от изумления. Прямо перед глазами слово «пингвины», выведенное у нижнего края зеркала моим коричневым карандашом для бровей. Это напоминание, видимо, было очень важным для меня, раз мне пришлось писать прямо на зеркале. Интересно.
Я снова беру карандаш и добавляю слова «Адели» и «Антарктика». И, еще немного поразмыслив, приписываю: «Остров Медальон».
Вокруг меня снуют пингвины с медальонами на шее. Птицы щелкают клювами, пытаясь мне что-то сказать, но я ничего не слышу. В этом сне я снова молодая и беззаботная, мои каштановые кудри развеваются на ветру. Все вокруг меня белое-белое. Белые цветы, деревья, белые перья кружатся в воздухе. Я подхожу ближе к пингвину и наклоняюсь, чтобы расслышать, что он говорит. Мне почти удается разобрать, но тут его прерывают. Пронзительный вой, от которого закладывает уши.
Я резко подскакиваю в кровати. И тут же понимаю, что это телефонный звонок разбудил меня. Хватаю халат со стула и набрасываю на плечи, кидаю взгляд на часы: почти три часа ночи. Какой идиот будет звонить в такое время? Иду к телефону через всю комнату и поднимаю трубку. Слышу чей-то голос, но слов разобрать не могу.
– Одну минуту, – говорю я и нащупываю слуховой аппарат. – Вероника Маккриди слушает, – сообщаю я, вновь обретя слух.
– Привет, бабуля.
На мгновение мне кажется, будто я сошла с ума, но потом я вспоминаю неприятную встречу с новообретенным внуком. Бабуля. Кошмар. Обязательно меня так называть?
– Патрик, – произношу я, его имя моментально возникает у меня в голове. Мне повезло, что моя память безупречна и я все еще хорошо соображаю. Тем не менее сомневаюсь, что давать ему мой номер было хорошей идеей. Тогда мне показалось, что это простая формальность, но теперь я опасаюсь, что Патрик будет злоупотреблять моей добротой.
– Простите, что не поздравил с днем рождения. Он ведь был позавчера?
Сверяюсь с календарем на подоконнике – в конце каждого дня я вычеркиваю дату.
– Два дня назад, – отвечаю я, не очень понимая, какая ему вообще разница.
– О, значит это было… – Он замолкает, пытаясь что-то сообразить своим убитым наркотиками мозгом. – Двадцать второе?
– Двадцать первое.
– Ага, двадцать первое. Вам ведь исполнилось сколько? Восемьдесят восемь?
– Попытайтесь еще раз.
– Восемьдесят семь?
– Нет, Патрик.
– Восемьдесят шесть?
Я не могу сдержать сарказм:
– Браво. Очень хорошо. Молодец. Именно так.
– Ну, тогда поздравляю вас с… прошедшим днем рождения! Вы здорово устроились в жизни.
Патрик пытается казаться веселым, но у него не особо получается. Как же ему, должно быть, досадно, что я появилась в его жизни. Какое облегчение он испытает, когда я умру.
– Как провели день рождения?
– Ничего. Эйлин принесла торт.
Уверена, он понятия не имеет, кто такая Эйлин.
– О, как мило. Эйлин это ваша сиделка, верно?
– Конечно же нет! Мне не нужна сиделка. Я прекрасно справляюсь сама. Эйлин время от времени помогает мне по дому.
Повисает молчание.
– А! Понял. Старушка Эйлин! Вкусный был? Я имею в виду торт.
– Ничего, пойдет.
(Если честно, он был отвратительный, сплошной миндаль и сладкая розовая глазурь. Настоящий ад для зубов. Как будто им и без того мало досталось.)
– Эйлин уж точно не гений готовки. Но сам жест меня порадовал. Она старалась.
– Не то что я, – отвечает мой внук с не характерной для него проницательностью.
– Вы стараетесь сейчас, – подмечаю я.
– Видимо, чересчур стараюсь.
Мысленно я с ним соглашаюсь, но вслух ничего не говорю.
– Послушайте, не знаю, как это сказать, но меня кое-что беспокоит. Я чувствую, что… Думаю, мы неправильно начали, бабуля. Это было совсем не то, чего я ожидал, и знаю, должно быть, я показался вам полным придурком – уж простите за мой французский. Хотел узнать, не можем ли мы, ну, начать все сначала?
Эта неприкрытая лесть меня не впечатляет, и я тут же догадываюсь, что он, должно быть, охотится за моими деньгами.
– Хорошо, – отвечаю с показным терпением. Повисает неловкая пауза. – Как у вас дела? – спрашиваю я.
Не особо хочу слышать ответ. Вся его жизнь – череда бессмысленных банальностей, но кто-то должен продолжать разговор.
– О, вы знаете. Все как обычно. Ничего особенного. Велосипеды по понедельникам. Дождь. Счета. Еда. Постоянно отправляю свои резюме, это занимает целую вечность, и в итоге ничем хорошим все равно не заканчивается. Но не жалуюсь. Подбадриваю себя походами в паб и программой «Кто хочет стать миллионером?».
– Видимо, вы хотите.
Опять неловкая пауза.
– Конечно, я был бы совсем не против, если бы на меня свалился миллион фунтов.
Я глубоко оскорблена наглостью этого мальчишки. Он намекает самым беспардонным образом. Видимо, понял, что больше мне некому оставить деньги. Понял, что у меня больше нет кровных родственников. В последнее время я и вправду много размышляла об этом. Иметь такое богатство – большая ответственность. Можно было бы оставить все Эйлин, которая, несмотря на все свои недостатки, была предана мне все эти годы, но она, скорее всего, сразу передала бы их Патрику – совесть не позволила бы ей оставить деньги себе. Она поет (если это можно так назвать) в церковном хоре и считает себя благородным и глубоко нравственным человеком.
Повисла многозначительная пауза.
Я думала, Патрик проявит хоть немного интереса к моей жизни, но нет. Не вижу смысла продолжать.
– Спасибо, что позвонили, Патрик.
Я бросаю трубку. Меня переполняют обида и гнев. Как он смеет… пытается заслужить мою благосклонность, позвонив посреди ночи, чтобы поздравить с днем рождения с опозданием на три дня. И это после того, как он вел себя во время моего визита в его вонючую дыру. Непочтительно по отношению ко мне, но что еще важнее, он был непочтителен к памяти моего сына, своего покойного отца. Полагаю, он передумал только потому, что его захватила мысль о наследстве.
Пусть и дальше хочет стать миллионером. С чего это я должна поощрять распущенность и откровенную лень? Сейчас за моим немаленьким состоянием приглядывает несколько банков и Строительных обществ. Придется связаться с адвокатом и обсудить с ним завещание. Говорят, что родная кровь не водица. К сожалению, в нашем случае это совсем не так. Нет, похоже, кровь Маккриди совсем не сыграла свою роль. Мальчишке следует сделать что-то со своей жизнью, а не растрачивать мое состояние на выпивку, наркотики или еще что похуже. Решено. Наследство отправится в более достойные руки. Не позволю Патрику прикоснуться к моему состоянию своими грязными маленькими ручонками.