Завтрак
Воровской рыбный суп
Саддам Хусейн со своей первой женой Саджидой и дочерью Халой
Рассказ Абу Али, повара Саддама Хусейна
Однажды президент Саддам Хусейн пригласил друзей на свою яхту. Взял парочку охранников, своего секретаря и меня, своего личного повара, и мы отправились в плавание по реке Тигр. Стояла хорошая погода – один из первых теплых вечеров той весны. Тогда Ирак не вел никаких войн, настроение у всех было прекрасное, и один из охранников, Салим, сообщил мне:
– Абу Али, присядь, сегодня у тебя выходной. Президент сказал, что сам будет для всех готовить. Он приготовит нам кюфту.
“Выходной…” Я улыбнулся, потому что знал: при Саддаме такого слова нет. А раз решено готовить кюфту, то я занялся подготовкой всего необходимого для гриля. Порубил говядину и баранину, смешал мясо в пропорции один к одному, добавил помидор, лук и петрушку. Положил фарш в холодильник, чтобы мясо хорошо держалось на шампуре. Приготовил миску для мытья рук, развел огонь, испек лепешки, сделал салат из помидоров и огурцов. И только тогда присел.
В Ираке каждый мужчина уверен, что знает, как правильно готовить мясо на гриле. Он возьмется жарить, даже если ничего в этом не смыслит. Так было и с Саддамом: то, что он готовил, гости ели из вежливости – президенту ведь не скажешь, что тебе не по вкусу приготовленная им еда!
Мне не нравилось, когда он брался за готовку. Но в тот раз я подумал: уж кюфту-то ничем не испортишь. Сначала распределяешь фарш тонким слоем по шампуру, прижимаешь пальцами, потом кладешь на несколько минут на решетку – и готово.
Яхта отчалила. Саддам с друзьями открыли бутылку виски, а Салим пришел на кухню за мясом и салатом.
Я сидел и ждал, что будет дальше.
Через полчаса снова явился Салим с тарелкой кюфты: “Президент и на тебя приготовил”. Я поблагодарил, сказав, что это очень любезно с его стороны, оторвал кусочек мяса, завернул в хлеб, попробовал… и вдруг мой рот как огнем обожгло!
– Воды, быстрее, воды! —
Я запил, но это не помогло.
– Еще глоток воды! —
Без толку. Мой рот горел огнем. Жгло щеки и десны, а из глаз потекли слезы.
Я ужаснулся. В моей голове мелькнула мысль: “Яд? Но почему? Зачем?! А может, кто-то хотел отравить Саддама, а еда досталась мне?!”
– Глоток воды!.. —
Я жив?
– Глоток воды… —
Жив… Все-таки это не яд…
Но тогда что он затеял?
Минут десять, а то и больше, я пытался запить горечь. Так я узнал о существовании соуса табаско.
Саддаму его кто-то подарил, а поскольку сам Саддам острое не любил, то решил шутки ради опробовать соус на друзьях и прислуге. Пока все мы метались по яхте и пытались запить вкус табаско водой, он сидел и смеялся.
Минут через двадцать вернулся Салим и спросил, понравилось ли мне угощение. Я страшно разозлился и выпалил: “Да если б я так мясо испортил, Саддам отвесил бы мне пинка под зад и велел вернуть за него деньги”.
Он правда иногда так делал: если ему не нравилась еда, он требовал вернуть за нее деньги. За мясо, за рис, за рыбу. Говорил: “Это никуда не годится. Плати пятьдесят динаров”.
Вот и я так сказал, но не ожидал, что Салим передаст мои слова президенту. Оказывается, Саддам поинтересовался, как отреагировал Абу Али, а Салим возьми да и брякни: “Он сказал, что приготовь он такое, президент отвесил бы ему пинка и потребовал вернуть деньги”. Это было сказано при всех гостях.
Саддам приказал меня привести.
Я испугался. Очень испугался. Я понятия не имел, как отреагирует Саддам. Его никто никогда не критиковал! Никто: ни министры, ни генералы, а уж тем более повар.
И я пошел. Я шел и злился на Салима за то, что он меня выдал, – и на себя за то, что так глупо вляпался. Саддам с друзьями сидели за столом, перед ними лежала кюфта и стояли открытые бутылки виски. Глаза у многих до сих пор были красные: видать, и им перепал табаско.
– Я слышал, тебе не понравилась моя кюфта, – серьезным тоном произнес Саддам.
Его друзья, телохранители, секретарь – все смотрели на меня.
С каждой секундой я все больше трясся от страха. Нельзя же было начать нахваливать его еду – все бы поняли, что я вру.
Я подумал о семье. Где-то теперь моя жена? Что делает? Вернулись ли дети из школы? Я не знал, чем все это кончится, но ничего хорошего не ждал.
– Тебе не нравится… – повторил Саддам.
И вдруг рассмеялся.
Он смеялся, и смеялся, и смеялся. Вслед за ним засмеялись все сидящие за столом.
А потом Саддам достал пятьдесят динаров, вручил их Салиму и сказал:
– Ты прав, Абу Али, вышло слишком остро. Возвращаю деньги за испорченное мясо. И приготовлю тебе еще одну кюфту, но уже без этого соуса. Идет?
Конечно.
И тогда он приготовил мне кюфту без табаско. На сей раз получилось очень вкусно, я же говорю: кюфту ничем не испортишь.
Широкие улицы: вдоль тротуаров сотни разбомбленных и не восстановленных домов, КПП на каждом втором перекрестке. Между ними снуют желтые, как канарейки, такси, потому что город твердо намерен не отставать от Нью-Йорка: каждое такси должно бить в глаза цветом спелых лимонов.
Здесь мой переводчик и гид Хасан, потратив почти два года на поиски, разыскал для меня последнего оставшегося в живых повара Саддама Хусейна. Повара зовут Абу Али. Много лет он опасался мести американцев, за то что готовил для одного из их заклятых врагов, и потому ни с кем не хотел говорить о диктаторе. Хасан уговаривал его на интервью целый год.
Наконец Абу Али согласился, но поставил условие: мы не будем гулять по городу, не будем вместе готовить, не сможем прийти к нему в гости, хотя я об этом просил. Мы просто закроемся на несколько дней в моем гостиничном номере, Абу Али расскажет мне все, что помнит, и на этом мы расстанемся.
– Он до сих пор боится, – объясняет Хасан и спешно добавляет, – но очень хочет помочь. Хороший человек.
И вот мы сидим и ждем Абу Али, а Хасан хвастается, что сопровождал журналистов из самых разных стран на самых разных фронтах самых разных иракских войн – начиная с вторжения американцев и гражданской войны и заканчивая войной с ИГИЛ (организация признана в России экстремистской и запрещена. – Прим. редд), – и за все это время ни один из них не получил ни царапины. Дабы я не стал бесславным исключением из этого списка, Хасан запрещает мне даже переходить на другую сторону улицы без сопровождения.
Я не очень ему верю: в двух шагах от моего отеля находится автомобильный салон “Ягуар”, чуть дальше – крупный торговый центр. Везде полно полиции и вооруженных до зубов охранников. Город кажется безопасным.
Но Хасан стоит на своем:
– Знаю-знаю, все дружелюбные и все тебе улыбаются. Только помни: один процент из них – плохие. Очень плохие. Для них одинокий журналист из Европы – легкая добыча. Ты никуда, и я повторяю: НИ-КУ-ДА – не ходишь без меня… Даже вдвоем мы никуда не едем без лицензированного такси.
И добавляет, что всего несколько лет назад здесь массово похищали иностранцев. Обычно их отпускали сразу после того, как нанявшая их фирма выплачивала выкуп. Но вернулись не все.
А я фрилансер. За меня даже заплатить некому.
Но природу не обманешь. Я не умею сидеть на месте, поэтому, как только Хасан уезжает к жене, я отправляюсь на вечернюю прогулку по окрестностям. Прохожу мимо нескольких мечетей, магазинов с одеждой, продавцов мазгуфа – местной разновидности карпа, которого запекают на огромных кострах. Захожу в местное кафе съесть мороженое. Болтаю с продавцом овец, которых он откармливает специально к окончанию Рамадана, священного месяца поста. Словом, веду себя так, как в любой другой стране, в любой другой поездке. А Хасан пусть не выдумывает.
Поздним вечером я возвращаюсь в отель и еще долго записываю впечатления от этой прогулки. Засыпаю далеко за полночь.
Через два часа меня будит страшный грохот. Мгновением позже раздается вой сирен. В моей гостинице отключают свет и интернет.
И только утром я узнаю, что в нескольких сотнях метров от моего отеля террорист-смертник убил более тридцати человек.
На следующий день Хасан опаздывает на два с лишним часа: после теракта во всем городе усилили полицейский контроль, в результате чего возникли страшные пробки. К счастью, опаздывает и Абу Али. Мы вдвоем ждем его в гостиничном фойе.
– Ужасно так жить. Никогда не знаешь, где и когда взорвется следующая бомба, – вздыхает мой проводник. – После свержения Саддама начался хаос. Многие бывшие офицеры армии и спецслужб примкнули к различным парамилитарным формированиям и в итоге оказались в ИГИЛ (организация признана в России экстремистской и запрещена. – Прим. ред.). Сегодня “Исламское государство” слабое, но всего год назад казалось, что оно вполне может угрожать даже Багдаду.
Во многие иракские города не поедешь. Я, например, хотел побывать в Тикрите, где вырос Саддам, но Хасан предупреждает: это очень опасно.
Абу Али, повар Саддама Хусейна, и автор книги
– Тебе понадобится проводник, который заплатит группировкам, контролирующим город, – объясняет он. – Но даже тогда могут возникнуть проблемы.
Нашу беседу прерывает приход Абу Али. Мы приветствуем друг друга по-иракски: поцелуем в обе щеки. Пиджак, под ним водолазка. Седые волосы, небольшой живот и потрясающе обаятельная улыбка. У меня мелькает мысль, что руки, которые я пожимаю, на протяжении многих лет кормили одного из главных диктаторов XX века. Но у нас нет времени на церемонии: Абу Али смущен, видно, что ему не по себе.
Он не хочет, чтобы кто-то увидел, как он дает интервью, или чтобы кто-то расспрашивал, кто он такой, раз с ним беседует иностранец. Поэтому мы берем большой кувшин свежевыжатого апельсинового сока, воду, пепельницу и закуски. Поднимаемся на лифте на третий этаж, в номере задергиваем шторы. Я включаю диктофон.
Абу Али:
Я родился в городе Эль-Хилла, неподалеку от развалин древнего Вавилона, но когда я немного подрос, родители перебрались в Багдад. Отец открыл здесь продуктовую лавку, а один из его братьев, Аббас, – ресторан. От нашего дома до этого ресторана было рукой подать, поэтому я заглядывал туда чуть ли не каждый день. Мне нравилось это место, и когда мне исполнилось пятнадцать или шестнадцать лет, я спросил Аббаса, не возьмет ли он меня на работу.
Аббас отправил меня на кухню к кастрюлям. Я учился готовить самые типичные иракские блюда: шиш-кебаб, долму, пачу. Шиш – это куски мяса, маринованные в чесноке и других приправах. Их жарят на открытом огне и подают с рисом или на лепешке. Кубба – суп с фрикадельками из мяса, помидоров и булгура. Долма – начинка из мясного фарша с рисом, завернутая в виноградные листья.
Пача – очень редкое блюдо: суп из бараньей головы, бараньих ног и рубца. Каждый из ингредиентов варится отдельно. Перед готовкой все нужно тщательно промыть, а при варке постоянно снимать с поверхности жир и пену. Из рубца делаешь кармашки и кладешь в них мелко порубленные кусочки мяса. Пачу готовят на очень медленном огне почти без приправ, разве что можешь добавить немного перца, соли, лимонного сока и уксуса. Под конец смешиваешь все три бульона, добавляешь кармашки с мясом. Главный деликатес – это глаза.
Готовил я вполне сносно. Клиенты меня любили, а я любил свою работу. Но через несколько лет я уже понимал, что ничему новому у Аббаса не научусь. Зарабатывать больше тоже не буду, а я в ту пору был молод и хотел купить автомобиль. Пришлось искать другую работу.
В газете я прочитал, что Baghdad Medical Centre, крупнейшая в городе больница, набирает поваров, и пришел на собеседование. Мне задали один-единственный вопрос: смогу ли я приготовить рис на триста человек.
Шиш-кебаб – одно из типичных иракских блюд
Смогу ли я? Да я последние несколько лет только этим и занимаюсь!
Меня взяли. Машину я в итоге купил, но через пару лет снова заскучал и начал подыскивать что-то другое. Я нашел хорошо оплачиваемое место в пятизвездочном отеле. Вот-вот должен был приступить к работе, как вдруг обо мне вспомнила армия, и вместо отеля я оказался в Эрбиле, городе на севере Ирака, где живут одни курды. Там как раз шло восстание Муллы Мустафы[4], одного из главных курдских лидеров.
Вместо того чтобы работать в отеле, я отправился на войну.
Бои с курдами шли в основном в горах. Мне выдали автомат – и вперед. Радости я не испытывал: мне было всего двадцать с небольшим, курды мне ничего не сделали, и я уж точно не хотел погибнуть, воюя с ними.
Тогда я признался офицеру, что в Багдаде работал поваром и что готовить у меня получается гораздо лучше, чем стрелять. Солдат тысячи, а хороших поваров – единицы. Офицер переговорил с другим офицером, тот еще с кем-то, и вдруг выяснилось, что один из командиров, Мохаммед Марай, жалуется на еду. У него не было своего повара, и ему готовил адъютант.
Марай приказал мне немедленно прибыть к нему на фронт. Там начались серьезные проблемы со снабжением – крестьяне ушли из деревень, и брать еду было неоткуда.
Так что пока наши солдаты сражались с курдами, я каждый день садился в машину и ехал в Эрбиль (два часа в одну сторону), потому что только там удавалось купить какие-нибудь продукты. Это было очень опасно, ведь в любой момент меня могли застрелить курды.
Приготовить что-то вкусное на полевой кухне было почти невозможно. Я промучился несколько недель, пока не решился спросить у Марай, нельзя ли мне жить в Эрбиле. Там я мог бы готовить нормальную еду на нормальной кухне, а потом привозить ее на фронт.
Марай согласился, что это разумная идея.
Тогда я перебрался в Эрбиль и каждый день ездил с водителем туда и обратно. Я наливал Марай суп, накладывал салат, подогревал мясо, садился у входа в палатку, а над моей головой то и дело пролетали пули. Боялся ли я? Нет. Ты привыкаешь, что в любой момент можешь умереть, и думаешь о том, где раздобыть курицу или рыбу для следующего обеда, а не о смерти.
Абу Али (в центре, внизу) с другими поварами в Багдадском медицинском центре. Ирак, 1970-е
Но в один прекрасный день моя служба в армии закончилась. Я попрощался с Марай и товарищами, после чего меня на военном автомобиле отвезли в Мосул. Оттуда поездом я вернулся в Багдад. Вот так просто: сел на поезд и вернулся с войны домой. Необычный опыт. Много лет спустя, уже работая на Саддама, я не переставал удивляться тому, что мы садимся в машину в безопасном Багдаде, а через несколько часов оказываемся на войне, где гибнут люди.
К сожалению, должность в гостинице меня не дождалась. Но один из адъютантов Маран подсказал, что если я хочу работать в хорошем отеле, то мне лучше обратиться в Министерство туризма: “Они устраивают поваров в правительственные гостиницы по всей стране”. Он назвал фамилию своего знакомого, который мог бы мне помочь.
Вот так через два месяца после войны я попал в один из правительственных дворцов, Дворец мира, на специальные курсы для поваров.
Наварин — это блюдо из баранины с помидорами черри и сваренным в бульоне картофелем. Очень вкусно. До сих пор помню, как нам его показал один из преподавателей. Для меня это стало настоящим открытием: баранину, любимое мясо иракцев, можно приготовить так, как я и не подозревал.
Преподавали нам двое: Джон из Англии и Салах из Ливана. Джон рассказывал нам все о мясе и европейской кухне, а Салах – о десертах и кухне арабской. Мы делали куриный рулет, шоколадный мусс, бисквитный пирог, французский киш.
Я окончил курсы с самой высокой оценкой среди всех учеников, и мои наставники не стали устраивать меня в какой-нибудь отель, о чем я мечтал, а решили, что мне лучше остаться в школе. Мне поручили вводные занятия для новых учащихся. Помимо этого, я работал поваром в Министерстве туризма.
В конце концов я вошел в число лучших поваров Ирака. Мы кормили все официальные делегации: министров, глав парламентов, президентов, королей. Тогда в Ирак прибыл с визитом король Иордании, а вскоре после этого – король Марокко. Я сильно нервничал, потому что прежде готовил в больнице, на фронте и в ресторане моего дяди Аббаса. Смел ли я мечтать, что однажды буду готовить для королей?
Но часто я даже не знал, для кого именно готовлю. В этом повара похожи на солдат: лучше поменьше думать и побыстрее выполнять приказы.
Как-то раз мы с товарищем – его звали Ниса – получили необычное задание: начальство велело нам приготовить самый красивый торт, на какой мы только способны. Мы трудились над ним два дня и две ночи. Бисквитные коржи с помощью крема выложили в квадрат со стороной в два метра. Потом вытянули конструкцию на три метра вверх. На этой платформе установили древнюю Месопотамию: из бисквитных коржей вырезали руины, из марципана сделали реки, а из фруктов – деревья, пальмы и животных. Верхушку украсили цветком миндаля, а в центре пустили водопад из кокосовой стружки.
Через два дня мы увидели наш торт по телевизору. Его своими руками резал президент Саддам Хусейн. Торт предназначался ему на день рождения.
Когда мы в очередной раз ждем Абу Али, Хасан убивает время, рассказывая мне об инопланетянах:
– Можешь смеяться, я уже привык, что люди мне не верят. Но они правда существуют. И правда нами интересуются – прилетают сюда за нами наблюдать. Я один из немногих, кто их видит. На каждом поле битвы, где мне довелось побывать, я видел, как они стоят в сторонке и смотрят, что мы делаем.
– Они дружелюбные? – я полон скептицизма, но надо же хоть что-нибудь спросить. Ни о чем не спросить того, кто секунду назад признался тебе, что почти каждый день видит летающие тарелки, – вопиющая бестактность.
– Да. Они знают, что я их вижу. Несколько раз они даже спасли мне жизнь. Они нам сочувствуют и не хотят, чтобы мы гибли и убивали друг друга.
В моем мозгу проносится мысль, что можно написать отличный рассказ о мужчине, который видел так много зла, что захотел как-то упорядочить все это в своей голове и начал видеть пришельцев. Через минуту меня уже одолевают сомнения: а вдруг он и правда их видит, и только я со своим дурацким рационализмом не хочу ему верить? Впредь я поддакиваю, что бы Хасан ни сказал.
Но я здесь не ради пришельцев. И поэтому прошу:
– Расскажи мне что-нибудь о Саддаме.
– Тот еще мерзавец, – качает головой мой проводник. – Он родился под Тикритом, а это всегда был город воров и контрабандистов. Там всегда гордились тем, что в их городе родился Саладин[5], великий вождь арабов. Саддам воспитывался на его культе и, видимо, возомнил себя следующим лидером исламского мира. Может, потому-то он и кончил так, как кончил: что бы ни случалось, Саддам верил, что его направляет Аллах. Так или иначе, он сделал головокружительную карьеру. Отец бросил мать Саддама, когда та была в положении. В иракской деревне, где до сих пор царят средневековые нравы, ей с сыном наверняка жилось очень тяжело.
Биографы бывшего президента Ирака согласились бы с Хасаном: с самых первых дней жизни Саддаму приходилось быть сильнее всех. Его мать, Сабха, после развода связалась с мужчиной по прозвищу Лжец: он утверждал, будто совершил паломничество в Мекку, хотя все знали, что это неправда. Лишних денег у Лжеца не водилось (всего имущества – осел да две-три овцы), и он решил, что сын жены поможет ему разбогатеть. Вместо того чтобы отправить мальчика в школу, он велел ему воровать. Один из биографов Хусейна пишет: “Одни говорят, что Саддам воровал кур и яйца, чтобы прокормить семью (точнее, отчима. – В. Ш.), другие – что он продавал арбузы пассажирам поезда Мосул – Багдад, который останавливался в Тикрите”[6].
К тому же Лжец постоянно унижал мальчика, заставлял его танцевать и бил из-за малейшей провинности.
Скорее всего, Саддам окончил бы свою жизнь мелким воришкой, если бы не его дядя, Хейраллах Тульфах. Этот образованный и увлеченный политикой мужчина из Тикрита забрал юного Саддама к себе, хотя у него самого было много детей. Именно у дяди мальчик узнал, что существует жизнь за пределами иракской деревни. И хотя его новый опекун широтой взглядов не отличался – он симпатизировал нацистам и написал брошюрку под названием “Три вещи, которых Богу не следовало создавать: персы, евреи и мухи”, – тем не менее именно он пробудил в Саддаме интерес к миру.
Через несколько лет дядю арестовали за участие в антиправительственном заговоре и Саддаму пришлось вернуться к матери и отчиму, однако детей Хейраллаха Тульфаха, прежде всего его сына Аднана, он считал своими ближайшими друзьями. Дядя показал ему, что такое настоящая семья.
Саддам много лет отвечал ему за это благодарностью.
Все началось незаметно.
Один из официантов по имени Шаи Джухани сказал, что мне нужно явиться во дворец на окраине города, неподалеку от аэропорта. Мол, там для меня есть какая-то подработка.
Я не придал этому особого значения, ведь в министерстве у меня постоянно случались дополнительные заказы. То приезжал какой-нибудь иностранный министр, то целая делегация, то нужно было приготовить сладости на чей-нибудь день рождения. Поэтому я поехал, не слишком задумываясь о том, что от меня потребуют на сей раз. Кто-то впустил меня в ворота, кто-то проверил, нет ли у меня оружия. На месте меня встретил человек, представившийся Камелем Ханной. Он пожал мне руку и сказал:
– Абу Али, ты должен знать, что я работаю в охране президента Саддама Хусейна. Сейчас я отведу тебя к нему.
– Что-что? – я решил, что это шутка.
– Сейчас я отведу тебя к президенту Саддаму Хусейну, – повторил он совершенно серьезно. – Все, что произойдет, все, что скажет президент, – это тайна.
Я не верил своим ушам. Я проработал в министерстве несколько лет, но не знал никого, кто готовил для нашего президента. Почему вдруг я? Я понятия не имел.
Мне пришлось подписать бумагу, что я не имею права никому рассказывать об увиденном в доме Саддама. Там было написано, что если я нарушу слово, меня ждет смертная казнь через повешение.
Все случилось молниеносно. Не прошло и десяти минут с моего появления во дворце, как я уже стоял перед Саддамом.
Я начал увязывать факты. За полгода до этого начальство попросило меня написать автобиографию, указав в ней всех, с кем я работал, и фамилии членов моей семьи. Мне пришлось принести из полиции справку о несудимости. К отцу и Аббасу приходили полицейские и расспрашивали обо мне. Каков я? Не напиваюсь ли, не устраиваю ли беспорядков и драк? Не было ли у меня контактов с иностранцами, курдами, религиозными радикалами или проблем с законом? И наконец, не жаловался ли кто-либо из клиентов на то, что я его отравил? Они побывали и в больнице. Беседовали и с моими друзьями.
Тогда мне казалось, что это нормально: раз я готовлю для королей, то им необходимо знать такие вещи, чтобы потом вдруг не выяснилось, что я сумасшедший.