– Женя, ты сделал домашнее задание? Решил задачу? Женя, ты в курсе, что у тебя одни двойки? – голос математички то трубил, то звенел комариным писком.
Я тщетно пытался скрыться от назойливой учительницы, сворачивая в незнакомые дворы, прячась в кронах деревьев и ныряя в воду с причудливых мостов, но неизменно нос к носу сталкивался с Зинаидой Егоровной. А как она могла оказаться на крыше двенадцатиэтажки?!
Торопливо спрыгнув оттуда и боязливо озираясь, скрылся в густых зарослях огромной травы и на мгновение успокоился. «Здесь она меня не найдёт!» – облегчённо подумал я и присел на корточки. Но зелёная растительность тут же раздвинулась, как занавес, и прямо передо мной возникло круглое слегка полноватое лицо математички. Я вздрогнул. Лицо затряслось, стало нечётким, как в бабушкиных «плюсовых» очках и приказало почему-то маминым голосом:
– Вставай! Да вставай сейчас же! – следом кто-то довольно сильно потряс за плечо, и я буквально вылетел из шикарной зелени как пробка. Надо мной нависала мама, держащая в руках раскрытый дневник.
– Ма? Так это ты? – изумился я и сразу обрадовался, ощутив, как изматывающий сон уходит, улепётывает без оглядки. – А я тебя не узнал!
– Я тоже тебя не узнаю! Опять за контрольную по математике двойка! В последнее время пошли улучшения – четвёрки и даже пятёрка, я было успокоилась…
Пришлось честно признаться:
– Списал – и получил пятёрку! Хотел тебя порадовать. Отгадай, по какому предмету списывать вообще невозможно? По физкультуре! Там я – первый!
Но мама категорически не хотела быстро успокаиваться:
– Нет, эта ситуация мне совершенно не нравится! А сидеть-объяснять некогда – на работе отчёты. Выход один – придётся заниматься с репетитором!
Мама ревностно относится не только к своей профессии бухгалтера, но и к цифрам вообще: эти маленькие противные шмакодявки для неё – как родные; обожает и знает все их причуды.
– Но сегодня, вроде бы, выходной? – робко предположил я, надеясь, что мама изменит решение.
– Это не имеет никакого значения! – ответила она стеклянным голосом. – Слыханное ли дело?! Пятый класс, а два на три перемножаешь – получаешь пять! – и отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы глобального расстройства.
Да, отчёт на работе – дело жестокое. Мама устаёт и от этого часто нервничает; то и дело приходится её спасать от наплывов плохого настроения.
– Ой, ма! Это случайно вышло: просто забыл знак по часовой стрелке повернуть, написал умножение вместо плюса, а так ответ правильный! И, к тому же, Зинаида Егоровна слишком строгая и вообще меня не любит…
Но мама была упряма:
– Уже созвонилась с тётей Каринэ, та согласилась подтянуть тебя по математике.
Я сделал круглые глаза:
– А кто такая тётя Каринэ?!
– Наша дальняя родственница; как говорится, «седьмая вода на киселе». Их «веточка» – несколько семей, переехали из Армении в Россию в девяностые годы, когда на родине было совсем плохо.
– А что такое «седьмая вода на киселе»?
– То же самое, что «по тётке Прасковье двоюродный Максим»! – пропечатала мама таким тоном, и я понял, что поваляться в постели сегодня точно не удастся.
За скоротечным завтраком и в трясущемся от старости автобусе, мама пыталась расплести запутанное кружево многочисленных родственных связей, из чего я вынес, что все люди – братья, и что если сильно постараться, то можно обнаружить свою родню в любой точке земного шара.
– Вот были бы живы твои бабушки – они бы показали наше генеалогическое дерево, сколько там веточек! – сокрушалась мама, пока мы ехали на другой конец города, и пассажиры, сидевшие рядом, незаметно вдохновлялись, кивали головами и дружно подхватывали разговоры о родне, корнях и памяти предков.
– А армяне по-русски говорят? – прервал я мамин нескончаемый поток мыслей и всунул свой животрепещущий вопрос.
– А как же! – воскликнула она. – Сестра Каринэ – тётя Ануш даже преподаёт русский язык, не помню, в какой школе нашего района! Только фамилии учеников всё ещё путает: Симонова по привычке Симоняном называет, Петрова – Петросяном.
«Классно! – восхитился я. – Вот приду завтра в школу и скажу Женьке Губкину: «Привет, Губкян!» А он мне в ответ: – «Шишкян, здорово!»
– А как фамилия тёти Каринэ? – дёрнул я маму за рукав.
– Мкртчан!
– ???
За разговорами дорога показалась не такой длинной, и скоро мы уже стояли у квартиры родственников. Дверь открыла черноглазая тётенька с большим носом и крашенными «под блондинку» волосами. К её пышному телу, одетому в светленький домашний сарафан с двух сторон прицепились две любопытные мордашки, принадлежащие черноволосым, тоже необычно носатым мальчишкам детсадовского возраста. Ребята сначала, как по команде вылупились на нас огромными тёмно-смородиновыми глазами, в которых совершенно невозможно было различить зрачков, а потом принялись негромко хихикать.
– Вартан! Арушан! Вас тут не хватало?! – зычно прикрикнула на мальчишек моя новоявленная тётя и расплылась в улыбке. – Пажалуйте, гости дарагие! Прахадите! Чайку, кофейку?
– Нет, нет, спасибо! – засмущалась мама и подтолкнула меня вперёд. – Это Женьчик. Оставлю его позаниматься, а сама часок пройдусь по магазинам, в будни совершенно ничего не успеваю.
– Канечно, канечно! – понимающе закивала хозяйка. – Погуляйте, а у меня за это время абед поспеет! А ты, Женя-джян, прахади, не стесняйся, знакомься с ребятишками!
В большой комнате, куда определила меня тётя Каринэ, кроме громко орущих и бегающих друг за другом мальчишек с диковинными именами, оказался ещё один ребёнок: в уголке, на фиолетовом горшке, имеющем форму бегемота восседал кучерявый малыш, весь перемазанный красной помадой, и с воодушевлением сковыривал со стены золотистые «породистые» обои.
– Вуй ме! Араратик, што ты делаишь? – вскричала репетиторша и принялась отдирать ребёнка от увлекательного занятия. Малыш оглушительно заревел и смог перекричать начинающих потасовку братьев.
– Вах, мама-джан! Кто дал Араратику эту штуку?! – грозно вращая глазами и потрясая вывернутой косметичкой, тётя обрушила гнев на притихших мальчишек – и тут же, не дожидаясь ответа, схватила под мышки и потащила громко вопящее младшее чадо в ванную.
– Это не я! Это он! – завопили вдогонку Вартан и Арушан, показывая друг на друга. – У нас не получилось братику попу вытереть – он от нас спрятаться хотел! Мы его из-под стола выманить хотели, а потом бы помаду на место положили! – но обнаружив, что их не слушают, ребята замолчали и дружно уставились на тетрадку с ярким рисунком, которую я машинально сжимал в руках.
Такой гам в нашем доме бывал, пожалуй, только в дни рождения! Да ещё, пожалуй, когда брат колотил по музыкальным тарелкам, готовясь стать знаменитым ударником.
– Много детей – базар! – принялась оправдываться вернувшая с отмытым голопопиком тётя Каринэ. – Внуков из детсада высадили, а так у нас тихо, спокойно. Сережа – младший сынок, вырос, а так, бывало, хи-хи-хи, деньги фломастером рисовал и мне в кошелёк вместо настоящих подсовывал, белую кошку хной в рыжий цвет красил! Дети есть дети!
– Сергей! – позвала тётя. – Забери этих исчадий ада погулять!
В комнату шагнул ещё один «деть»: высокий широкоплечий чернобровый парень, над верхней губой которого шикарной полоской росли небольшие усики. Я машинально потрогал у себя под носом и вздохнул. Появление «мужской» растительности на моём лице означало бы категорическое уравнивание в правах с братом и навсегдашнее выключение его всюплешпереевших восклицаний: «когда же «мелкий» вырастет?!»
Из коридора выглянул младший из лихих братьев и, хитро улыбаясь, протянул:
– Ба-а-а, а можна-а-а нам на улицу веласапет взять?
– Так и быть, – разрешила тётя Каринэ и пояснила. – В пятницу у Арушанчика юбилей был – пять лет, дед велосипед подарил, так малыш всё норовил его в постель затащить, еле уговорили рядом с кроваткой поставить!
Неожиданно тётя прищурила глаза и подозрительно внимательно посмотрела на меня:
– Ну, что, Женька-джян? Готов заниматься математикой?
Я вздрогнул. Честно говоря, совсем позабыл, зачем сюда пришёл – и вопрос прозвучал, как залп или неожиданное приглашение к зубному. На этот случай в моём арсенале имелся один фирменный опробованный приёмчик: оттянуть неприятное событие, попытаться «заговорить зубы», но тут дверь вдруг распахнулась, и в комнату ввалился большой усатый сильно пыхтящий дядька, который с порога завопил тугим басом:
– Это надо же! А ещё прадавэц называется! Представляешь, жена, пошёл в магазын, там адна дэвушка апельсын торгует! Товар хорош, а лицо?! Кэмэнная стэна! Я ей говорю: улыбнись, дарагая! Я хотэл, на прадавэц посмотрэл – уже нэ хочу! Это тавар – его чувствовать, любить надо! Такой удовольствие, когда люди из твоих рук што-ныбудь покупают! Покупатэль хорошо – тэбэ хорошо! Гаварил-гаварил, а дэвушка нэ понимает! Повэрнулся, к другой жэнщинэ пошёл! Яблок, канфет, банан купил, внуки в доме – радость в доме: угощать надо!
С этими словами дядька снял с головы кепку, вытер клетчатым платком вспотевшее лицо, затем лысину на голове, потом потряс комнату таким оглушительным чихом, что зазвенела посуда в шкафу, и только тогда заметил меня:
– Вуй ме! Учэник?! Сколько будет дважды два? Ха-ха-ха! – взорвался он вдруг таким добрым заразительным смехом, что я автоматически начал улыбаться, а потом засмеялся вместе с ним. И все мои опасения исчезли, улетели куда-то за поля, за моря. Тогда-то я и понял, что смех сжигает страх.
– Это дядя Вазген! – улыбнулась тётя Каринэ. – Пойдем, плэмяшычек, на кухню, я вам с Араратиком яблачки дам! И подхватив малыша на руки, она вышла из комнаты.
– Знаешь, что лежит в этом халадыльнике? – спросила родственница, после того, как я уселся на старую табуретку. – Не знаешь, и я ещё нэ знаю, что там Вазген принёс. Значит, там… икс! – радостно заключила она. – И мы его сейчас найдём: ты будешь примеры рэшать, а я – готовить абэт!
– Вот тебе неизвестные! – тётя Каринэ достала откуда-то из-за шторы и протянула мне листок с напечатанными заданиями. – Подумай, как решить.
У-у-у! Когда учителя произносят своё фирменное «подумай», в мою голову нагло врывается пустота: не лезет ни одна нужная мысль, хотя в другое время их хоть отчерпывай. Зато вспоминается, как африканские слоны вальяжно помахивают ушами, как упруго свистит ветер, когда несёшься на велике или ещё что-то в этом роде.
Вот и сейчас случилась та же история. Я хмуро уставился на противные цифры.
– Икс здесь какой? – спросила тётя, пристально глядя тёмными глазами. Может быть, имела в виду что-то другое, но я ответил на тот вопрос, что услышал:
– Скучный! – сглотнул слюну. – И синий.
– Синий?! – неожиданно обрадовалась тётя. – А эта тройка – зелёная, да?
– Нет, жёлтая, зелёная – четвёрка! – ошарашено произнёс я и добавил. – А пятёрка – ярко-голубая. Так мне кажется.
– И я пятёрку в детстве голубой представляла! – воскликнула математичка. – А двойка почему-то всегда серой казалась…
– Это от усталости! – уверенно заявил я. – У меня такое после тренировок бывает и зимой, когда холодно. Тогда все цифры серыми или чёрными кажутся.
– Правда-правда! – закивала головой тётя Каринэ. – У тебя замечательное воображение! В математике всё, как в жизни! Вот, например, надо упростить выражение. А на что оно похоже? – Тётя взяла в руку карандаш. – Вот смотри: два дробных игрека – похоже на то, что вы с товарищем рассорились и разбежались. А вот группа иксов-акробатов. Бывает такое? А? – тётя Каринэ принялась отчётливо выписывать цифры, не уставая комментировать каждое своё движение.
Я недоумённо слушал, иногда рассеянно кивал. Странная какая-то учительница. Не кричит, когда я туплю, не встряхивает нотациями, если отчаялся найти ответ и забрался в панцирь молчания, говорит и говорит, будто девчонка…
– Что же предпринять? – карандаш репетиторши на секунду остановился. – Это уже другое правило. Перед товарищем извиниться нужно, тогда что есть у каждого – общим будет, а вот в акробатике правильная группировка необходима. Смотри-ка, получился замечательный результат – число четыре!
Я поднял глаза – неужели действительно так просто?! Но мою тихую радость заглушил трубный бас:
– Жена! Ты не видела гвоздодёр?
– Нэт! – категорично ответила тётя Каринэ.
Дверь в кухню распахнулась, и на пороге возник дядя Вазген:
– Ну, куда мог подеваться этот гвоздодёр! – воздевая волосатые руки к потолку, в сердцах пробасил он.
– Говорю же тебе – нэ ви-де-ла! – отозвалась тётя, сунула мне в руки листок и шустро принялась чистить картошку.
– Да вот же он! – вскричал дядя и вытащил откуда-то из-под стола изогнутую железяку, выкрашенную зелёной краской.
– Разве это – гвоздодёр? – всплеснула руками его жена. – Я думала: ребята хлам какой-то с улицы притащили, выкинуть хотела. Потом вымыла на всякий случай: Араратик играть стал, на солнце в эту дырку смотреть понравилось.
– Вах, женщина! – дядя мощно затрепетал руками. – Хлам! Сколько нам нужно вагонов соли съесть, чтобы ты догадаться смогла, что этой штукой можно делать?! Видишь? – мужчина потыкал пальцем в железяку. – Это рыча-а-аг! Рычаг для вытягивания гвоздей!
– Лыся-як! – нараспев повторил маленький Араратик и вцепился зубами в яблоко.
– Захрмар! – обдал жену жгучим взглядом дядя Вазген, провёл волосатой рукой по своей лысой голове и, неожиданно захохотав, схватил Араратика на руки и подкинул вверх.
– Какой умный ребёнок, всё понимает! – приговаривал дядя Вазген, тиская повизгивающего от радости внучонка.
– Что такое «захрмар»? – спросил я, когда дядя покинул кухню.
– Армянское национальное ругательство, означает «змеиный яд»! – ответила тётя, а мне в голову закралась шальная мысль:
«Вот захочет Зинаида Егоровна поставить завтра двойку по математике, а я ей в ответ раз! – и ругнусь по-армянски! Мне – злости выход, а она не поймёт!»
Будто учуяв, что у меня в голове, тётя Каринэ сказала:
– По-армянски «здравствуйте» – «Барев дзес!» Твоей учительнице будет приятно услышать.
Так мы и сидели на кухне по-домашнему: учительница резала картошку, жарила мясо, попутно наставляя меня и маленького Араратика, а я всё увереннее гонял по листку цифры, упрощая выражения. Представить загоны с баранами, как рекомендовала родственница, у меня не получалось, зато получалось коллекционировать разноцветные палочки. Иногда, правда, приходилось прерываться, чтобы успеть записать смешно звучащие армянские слова, типа: «майрик»*, «пайрик»**. Решалось на удивление быстро и весело и, хотя в четырёх уравнениях обнаружились потом три ошибки, на душе почему-то было спокойно и радостно.
Скоро вернулись моя мама и серьёзный Сергей со своими шумными племянниками. Они долго раздевались в коридоре и смеялись над тем, что, не сговариваясь, пришли одновременно.
Потом все уселись за стол и принялись есть картошку и мясо, жареное с ароматной приправной травой. Я и ребята то и дело умирали со смеху над шутками дяди Вазгена, а мама, восхищенная тётиной вкуснотищей, совсем по-армянски цокала, восторгаясь, и старательно выспрашивала рецепты.
Уходить из гостей совсем не хотелось. Пообещав в следующий раз приготовить настоящую «толму» – национальное блюдо армян, тётя Каринэ на прощание крепко обняла нас с мамой. Так крепко, как я видел только в кино – и сразу почувствовал, как в меня вошёл особый, родственный дух, дух большого дружного дома. И загадал заиметь много-много родственников, когда вырасту.
На следующий день математика была последним уроком. Столкнувшись в коридоре с Зинаидой Егоровной, как говорится, «лоб в лоб», я мигом позабыл не только выученные накануне армянское приветствие, но и даже отштудированное ругательство. Учительница выглядела грустной, усталой и… несчастной.
– Здравствуйте! Давайте, я помогу Вам отнести тетради! – выпалил я, кивая на ношу, которую она сжимала в руках.
Вместо надоевшего вопроса: «Ну, что Женя, когда будешь исправлять двойку по контрольной?», Зинаида Егоровна пробормотала торопливое: «спасибо!», протянула тетради, а затем (невиданное дело!) у-лыб-ну-лась!
Первый раз с начала учебного года. Вот!
*Мама, ** папа