Я люблю свою крестницу, но она – как малыш Джек-Джек из «Суперсемейки»: чем старше, тем шустрее и изворотливее. Я приглядываю за ней неделю, пока Луиза и Реми в отъезде, и можно смело сказать, что выдохлась. В информационном токсикологическом центре меня уже приветствуют как родную, и я ума не приложу, как сказать Луизе о том, что ванная на первом этаже разрисована несмываемым маркером, или, как утверждает Марша, «пятнышками далматинчика». Не верьте тому, кто говорит, что от Диснея нет вреда.
– И я не боюсь Груффало, потому что умею громко рычать… Аррррррррр! Он сам меня испугается, – уверенно объявляет она.
Очень похоже на то. По крайней мере, пожилой господин, переходящий дорогу одновременно с нами, подскакивает только так. Я виновато улыбаюсь, надеясь, что он любящий дедушка, и крепче беру ее за руку.
Мы идем от парковки в зону прилета аэропорта Бристоля, куда с минуты на минуту должны приземлиться Луиза и Реми. Марша держится за мою руку, но возбуждена и вся как на пружинках – энергия хлещет из нее фонтаном, можно продавать оптом и в розницу.
Она, конечно, выматывает, но невероятная лапушка. Никто и ничто в мире, кроме этого дитя, не способно заставить мое сердце биться настолько сильно. Рядом с ней я чувствую себя львицей – по-матерински гордой и готовой порвать в клочья любую потенциальную опасность, рискнувшую к ней приблизиться.
Однако сейчас я более чем охотно сдам ее с рук на руки мамочке, вернусь домой и остаток дня проведу, погрузившись в «Зимнюю сказку», последнюю из пьес Шекспира, над которой я в данный момент работаю и которую обожаю. Я люблю Шекспира – точнее, одержима им – с детства. Для меня он воплощает все хорошее и все настоящее, что есть в мире. Я могла бы недели напролет петь ему хвалы, но знаю, что мое обожание обусловлено не тем, насколько мастерски он владеет ямбическим пентаметром, а причиной гораздо более прозаической – любовью.
Я выросла в семье экстравертов. Драматические переживания сотрясали наш дом: яростные порывы, охи и вздохи, стоны и вопли – все это отскакивало от стен, билось в оконные панели и дощатые полы. Мне хотелось втянуть голову в плечи, съежиться до размеров мошки и забиться в скорлупу. Пусть она будет маленькой, так чтобы хватило места только мне, и пусть в ней будет волшебная дверца – я закрою ее наглухо, чтобы шум не долетал.
Бабуля понимала – приходила на помощь, обдавая легким ароматом ландыша, грациозная и изящная, образец невозмутимости и спокойствия. Я всегда поражалась тому, что они с мамой – родственницы. Бабуля уводила меня в сад или в мою комнату, обволакивала умиротворением и спрашивала, что я сейчас читаю.
Когда мне было лет семь, она купила «Сон в летнюю ночь» и предложила читать по очереди, объяснив, что это сказка о феях, ослах, королях и королевах и о подростках. Большинство семилеток, мне думается, разрываются между желанием быть феей и подростком.
Бабуля многие годы работала костюмершей в театральной труппе, привыкла к гламуру и воплям, но признавала ценность тишины. Она всегда приходила ко мне с каким-нибудь реквизитом, и мы, читая по очереди, его обыгрывали. Она умерла, когда мне было одиннадцать, и вскоре после этого наша семья переехала в ее дом. Для меня ее уход стал невосполнимой утратой – она была краеугольным камнем моего существования. Именно бабуля заставляла меня поверить в то, что у меня тоже есть место в этом мире. С тех пор я проработала все до единой пьесы и сонеты Шекспира и, закончив по первому кругу, пошла по второму.
И продолжаю в том же духе по сей день. Последние несколько лет я занимаюсь своим шекспировским проектом – свожу воедино все, что узнала за последние двадцать лет. Мне осталось совсем немного, и сейчас я предвкушаю момент, когда с головой погружусь в последние добавления к «Зимней сказке» – они пришли мне на ум во время исполнения обязанностей крестной.
Марша напориста, как Паулина из этой пьесы, – напориста, решительна и целеустремленна. Когда вырастет, она будет сметать все преграды на своем пути, а это означает, что за ней глаз да глаз. Количество инцидентов на бытовой почве за время моего дежурства превысило критическое, но Луиза (которой я обо всем рапортую по телефону) неизменно смеется и повторяет, что присматривать за Маршей – это как водить машину за границей: все несется прямо на тебя со всех сторон.
Когда мы входим в аэропорт, Марша замечает у выхода из зала прибытия магазинчик, выдергивает руку и резво устремляется к нему – волосики развеваются, она во весь голос вопит: «Свинки Перси!»
Луиза, при всем ее попустительстве во многих вопросах, касающихся Марши (что, как я подозреваю, обусловлено как неизбежностью, так и опытом), в плане питания – кремень. В организм моей крестницы попадают продукты только самого отборного качества: строго органические, на свободном выгуле, взращенные монашками, и не иначе. Но самый тяжкий грех, как я уяснила в прошлом году, когда дала Марше батончик из белого шоколада, – это сахар. Луиза подняла такой хай – можно подумать, я учила крестницу забивать косячок по пути в детский сад. Выражения, которые использовала подруга (они не меняются на протяжении лет), преследовали цель доходчиво объяснить мне, что сахар – это зло, которое может попасть на язык Марши только в Рождество.
Я устремляюсь за ней, по пути замечаю витрину с музыкальными шкатулками и хватаю одну. Отговорить Маршу от розовых мармеладок в виде поросячьих мордашек – задача для переговорщика экстра-класса.
– Марша! Стой!
Легкой победы можно не ждать.
Перелет из Австралии был долгим, но наконец я здесь, впервые за пять лет снова в Британии. Миновав паспортный контроль, я сразу достаю телефон и звоню отчиму, Дейву. Последние несколько дней все мои мысли были только о том, что я возвращаюсь домой. Вот я здесь и понимаю, что мне следовало приехать раньше, что, прячась и избегая напоминаний о своей утрате, я забыл об обязанностях и стал человеком, которым никогда не хотел быть. Я не могу повернуть время вспять и изменить это, но сейчас могу поступить правильно. Я мечтаю увидеть маму и разобраться со всеми проблемами.
– Привет, Рори, рад тебя слышать.
Дейв отвечает сразу и уверяет меня, что все под контролем. У Дейва есть много замечательных качеств, и первое в этом перечне – спокойная манера общения. Он в состоянии сгладить любую ситуацию, обладает силой, доступной только магистрам Ордена джедаев. И все-таки одного ободряющего тона мало, чтобы я почувствовал облегчение. Когда на прошлой неделе в разговоре с мамой прозвучало то слово, у меня перехватило дыхание. Я сразу купил билет на самолет и снял на месяц квартиру в Бате.
В Бристоль мне пока возвращаться тяжело.
Я не самый самоуглубленный человек в мире, но знаю, что просыпаться каждое утро и видеть очертания города, который когда-то любил, – это мне еще не под силу. А остановившись в Бате, я отодвину в сторону багаж своего прошлого, смогу поддерживать маму, общаться с ее врачом и быть уверенным в том, что она находится под лучшим наблюдением.
– Мама очень взволнована твоим приездом. У нас вся кухня заставлена кишами, кексами, печеньем и сосисками в тесте – повернуться негде. Она даже испекла тебе чизкейк в форме сердца!
– Не говори, это сюрприз!
Мамин голос доносится издалека, и уже в следующую секунду она вырывает у отчима телефон.
Я смеюсь. Я живо представляю себе эту сцену – борьбу за телефон (мама неожиданно наступает Дейву на ногу и, пока он приходит в себя и начинает возмущаться, хватает трубку) и горы еды. Кормить – это у мамы пунктик, но не из разряда «запру тебя в подвале и буду пичкать, как на убой», а «я люблю тебя так сильно, что словами не выразить, и потому кушай, милый, кушай, и никого не слушай».
– Ну, вот стоило ли так срываться с места и лететь, – она делает паузу и тихо добавляет: – Но я очень рада, что ты приехал. – Ее голос обретает привычную силу: – И не слушай его. Ничего такого особенного я не готовила.
Я представляю, как «он» в этот момент прыгает на одной ноге со страдальческим выражением в глазах. А мама наполовину радуется тому, что я приехал, наполовину в ужасе – не только из-за диагноза, но из-за того, что боится стать обузой.
– Это важно для меня. Ты важна для меня, поэтому, разумеется, я приехал. Я пробуду здесь месяц и заодно проработаю ряд деловых контактов, встречусь лично, пока тут. Я хочу подключиться к процессу, скажи, чем я могу помочь.
Я знаю, что, если сошлюсь на работу, маме будет легче. Она всю жизнь внушает мне, что я – вся ее жизнь, и не отступится от этого. Как же я могу находиться на другом краю света, когда на нее обрушилось известие, которое потрясло ее до самого нутра и лишило надежды на будущее – ведь она считала, что, прежде чем подступит болезнь, которая унесла в могилу ее мать и бабушку, пройдут еще годы.
– Я не хочу, чтобы ты волновался из-за… ну, ты знаешь… но буду рада, если ты поможешь нам съесть ужин. В холодильник все не влезает, а ведь я, как тебе известно, пятый год подряд становлюсь чемпионкой «Монта» по дженге.
«Монтом» она для краткости именует местный паб. Мама живет в Монпелье с моего рождения, когда еще этот район не был таким престижным.
– Конечно, знаю. Ты непобедима. – Я практически слышу, как она улыбается в телефон, и представляю, как уголки ее губ поднимаются вверх. – Ладно, я беру такси и, если не будет пробок, в течение часа буду у вас.
Ход моих мыслей прерывает пронзительный детский крик – какая-то малышка несется во всю прыть к расположенному в зоне прибытия аутлету «Маркс и Спенсер».
– «Свинки Пер-р-си»!
Вопль как при начале пиратской атаки. Малышка преисполнена решимости, и я чувствую, как мое лицо расплывается в улыбке. Маленькие дети – это кошмар. Я всегда считал, что, будь в мародерствующих ордах прошлого помимо закаленных в боях мужчин малолетние дети, они бы сеяли хаос и разруху гораздо более быстрыми темпами.
Минуту я стою неподвижно – возвращение к родным берегам после пяти лет отсутствия бьет меня по нервам. Я всегда мечтал о том, что у меня будут дети, много детей – они будут носиться по дому, играть в футбол в саду, мы будем устраивать барбекю, я буду учить их читать. Это будет моя жизнь, в которой я стану отцом и докажу, что являюсь продуктом среды, а не генетики. Выясняется, что этот жизненный сценарий не для меня, и пусть так.
Я надеюсь, что малышка получит своих свинок. Следом в магазинчик врывается женщина с темными волнистыми волосами – окликает ее, убеждает положить на место семь пакетиков с конфетами и предлагает взамен музыкальную шкатулку в форме рождественской елочки. Я вижу женщину со спины и думаю, что шансов на удачу у нее немного. В глазах малышки пляшет бесовский огонек, который виден даже с того места, где стою я.
За их спинами я вижу цветки пуансеттии – воспоминания оживают и выпускают на волю моего внутреннего Скруджа. Не в силах оторвать взгляд, я наблюдаю за тем, как малышка яростно мотает головой, крепче прижимая к себе пакетики с конфетами. В ней есть что-то знакомое.
Я отправляю имейл Нику Уайльду – подтверждаю, что прилетел, завтра готов встретиться, и направляюсь к стоянке такси. Глазеть на маленьких девочек – неподобающее занятие для взрослого мужчины.
Ответный имейл приходит сразу. Завтра у Ника семейный праздник, но он будет рад, если я загляну. Адрес прилагается – я его знаю и вряд ли забуду. Непонятно почему я оборачиваюсь в сторону магазина – сюрприз, сюрприз! Женщина выиграла: малышка прижимает к груди рождественскую елочку с таким видом, точно нашла сундук с сокровищами. Дребезжащая мелодия «Белого рождества» тает в воздухе.
Я выиграла. Марша поменяла конфеты на шкатулку и пришла в такой восторг от мелодии, что в порыве чувств заехала матери жестянкой в лицо – не успела та выйти из зоны прилета и подхватить ее на руки. Теперь я уже дома и перевожу дух.
В теории.
– Да, да, вот так. О, боже!
Я закатываю глаза, а звуки из комнаты соседки захлестывают всю гостиную. Опять. Это продолжается все время, пока я нахожусь дома, с очень короткими перерывами. Этого пилота она подцепила на службе – не знаю, чем их там кормят в «Британских авиалиниях», но явно чем-то способствующим выносливости. У меня давно бы отнялись ноги, вагина взмолилась бы о пощаде, и все мысли были бы об одном – спать, а они, судя по звукам, заходят на третий круг.
Звонит телефон. Взглянув на имя абонента, я закатываю глаза. Так и знала, что сегодня это случится. Пусть мне за тридцать, я живу отдельно и не спеша плетусь по жизни, но родители все еще пребывают в убеждении, что я а) по-прежнему ребенок, б) не обладаю механизмами решения проблем и взрослыми навыками, в) нуждаюсь в напоминаниях по любым поводам. Они бы напоминали мне о необходимости чистить зубы, но боятся любых форм сближения. Поэтому они нудят исключительно по поводу вещей, которые значимы для них.
– Привет, папа. Как дела?
Я отвечаю на звонок, а сама смотрю на экран ноутбука. На самом деле меня занимает Леонт, я обожаю финальную сцену пьесы – Взгляните, о королева, Утрата нашлась! – и потом, мне известно, почему звонит папа. Нужно сказать, что Утрате очень повезло с этим приемным семейством.
– Еще, еще, еще!
Шардоне из тех женщин, которые точно знают, чего хотят от жизни.
– Я не ожидал, что ты ответишь так быстро.
Это вместо привета.
– Угу…
Противоречить нет смысла. Пассивный нейтралитет – оптимальная тактика с родителями.
– У меня нет времени на болтовню. Я просто хотел напомнить про обед в пятницу, по случаю маминого дня рождения.
– Сейчас… сейчас… сейчас…
Шардоне орет и колотит в стену.
– Да, папа, я помню. Я буду. Как и обещала.
– А ты где? Звуки такие, точно там оргия.
– Не знаю, как звучит оргия. Придется поверить тебе на слово.
Я ухмыляюсь. Пожалуй, в чем-то родители правы: стоит услышать папин голос, и я начинаю вести себя, как подросток.
– Можешь смеяться, но когда я был моложе… «С широко закрытыми глазами» – это практически про меня. Я знаю, что такое сексуальные звуки.
Я кривлюсь и изображаю рвотный позыв.
– О, боже!
Раздается вопль, стена чуть не сотрясается.
– Гоооол!
О, блин. Только не это. Пилот явно футбольный фанат.
– Ага, я слышу это от тебя с двенадцати лет. И это по-прежнему шокирует.
– Другие были бы счастливы иметь таких прогрессивных родителей. А ты вечно всем недовольна. Послушай, я бы хотел обсудить с тобой вот еще что…
Самое лучшее – ничего не говорить. «Другие были бы счастливы иметь…» – одна из его коронных фраз, за которой следует короткий, но чувствительный удар ниже пояса. Многословного ответа он не требует.
– … это касается твоей мамы. Я подумал, тебе стоит напомнить, что она еще не оправилась, так что будет лучше, если мы не будем упоминать об этом.
Он это серьезно? Отец говорит мне не расстраивать маму? Я хватаю подушку, утыкаюсь в нее носом и скрежещу зубами. Телефон на громкой связи остается лежать на столе.
– Думаю, это возрастное, – продолжает он. Замечательно. Ты думаешь, что дальше плыть некуда, и тут на тебе! – И поскольку я знаю, что ты не очень… ну, эмоционально отзывчивая … у меня сейчас тоже момент непростой… – Да, потому что сейчас вся нация в курсе того, что мне известно с раннего детства – что мой отец может быть трижды национальным достоянием, но полный козел. Не говоря уже о том, что использовать в одной связке слова «у меня» и «тоже» ему категорически противопоказано. Он утратил это право много лет назад.