НАДЯ
Надеваю халат и туго завязываю пояс. Волосы собираю в полотенце.
Меня потряхивает от страха и раздражения.
Меня возмущает выходка Майкла.
Да что он о себе возомнил?
Как посмел вломиться в мой дом!
Сволочь!
Выхожу и замечаю в прихожей пухлую спортивную сумку, а на ней туго набитый вещами рюкзак.
«Великолепно!»
Проверяю двери и удивляюсь. Дверь не взломана. Заперта. Не через окно же он пришёл?
Шорохи за спиной заставляют меня вздрогнуть и резко обернуться.
Майкл держит в руках две кружки, над которыми поднимается пар и нагло мне улыбается.
– Я сварил кофе. Надеюсь, ты не против, что я похозяйничал на твоей кухне. Кстати, кофеварка у тебя отвратительная. Нужна новая…
– Неро, ты рехнулся? – рявкаю я, и от обилия эмоций ещё руками потрясаю. – Какая к чертям собачьим кофеварка? И вот это вот что?
Я пальцем указываю на его сумку и рюкзак.
Парень прекращает улыбаться и обыденным тоном говорит:
– Это мои вещи. Я теперь живу с тобой.
Открываю от возмущения рот, но он тут же добавляет:
– Это временная мера, Надя. И потуши свой пожар, искрить будешь для Горячева, если ещё не передумала завоевать его.
Захлопываю рот и смотрю на него самым мрачным, недовольным, даже гневным взглядом. Складываю руки на груди и произношу довольно угрожающе:
– Наша сделка не распространялась на совместное проживание. Это раз. А два – как я завоюю Алекса, если весь универ узнает, что мы живём вместе? Об этом ты не подумал, Эйнштейн?
Майклу надоедает держать кружки, и он ставит их на комод, случайно задевает фоторамку с фотографией, где я с мамой. Она чуть сдвигается в сторону. У меня дёргается глаз.
А ещё горячие кружки на полированное дерево! Меня это жутко бесит.
– Никто ничего не узнает… – начинает он.
А я уже шиплю на него за комод:
– Ты решил мне ещё и мебель испортить? Нельзя ставить горячее на дерево! Для этого дела есть подставки!
Хватаю кружки и топаю на кухню. Выливаю кофе в мойку. Даже пробовать напиток не стану, вдруг чего подмешал. А он тоже обойдётся, гад.
Майкл следует за мной.
– В смысле ещё и мебель испортил? – интересуется он недовольно. – Ты так говоришь, будто я тебе ещё что-то испоганил. Не откроешь мне тайну, где я ещё успел тебе насолить? И когда, позволь узнать?
Мне хочется его стукнуть.
– Я имела ввиду твоё проживание со мной. Это недопустимо, – заявляю категорично. – Ты испортишь мне репутацию. У меня же соседи! Что они подумают?
Он издаёт весёлый смешок, подходит и вдруг ставит руки по бокам от меня и буквально пригвождает меня к кухонному гарнитуру.
Он так близко ко мне, что я вижу, как часто бьётся жилка на его шее, вижу бугорки запекшейся крови на его губе и разбитой брови. А ещё ощущаю его запах – тягучий, чуть пряный, солёно-горький, но при этом свежий. Так обычно пахнет осень.
А ещё он очень жаркий. Будто рядом со мной не парень, а сильно разведённый костёр.
Майкл пристально смотрит мне в глаза, следит за моими эмоциями, видит, что я волнуюсь, переживаю. Потом его взгляд скользит по моему лицу, спускается на мои плотно сжатые губы, снова поднимается к глазам и с усмешкой говорит:
– Надя, твои соседи могут подумать только одно – наконец-то у их милой и излишне правильной соседки началась личная жизнь. Они ведь уже думать о тебе всякое начали…
Я сдвигаю брови и непонимающе произношу:
– О чём это ты?
Он склоняется ниже, ещё ближе ко мне, наши тела соприкасаются. Его губы касаются моего уха, обдают кожу жарким дыханием… По телу прокатывается дрожь, пальчики на ногах непроизвольно поджимаются…
– Они думали, что ты «играешь» за другую команду, Надя. Что ты предпочитаешь не парней…
ЧТО-О-О?
Толкаю его в грудь и рявкаю:
– Да как ты смеешь такое мне заявлять? Я нормальная, понял?
Он весело смеётся, отходит от меня и поднимает руки, словно сдаётся и произносит:
– Я тебе серьёзно говорю. Твои соседи так и думали. А как, по-твоему, я вошёл в твою квартиру? Повстречал у подъезда компанию милых дам. Одна твоя добрая соседка, что живёт этажом ниже, обрадовалась, когда я объявил тебя своей девушкой. Я пожаловался ей, что телефон и ключи забыл… Я хотел, чтобы она позвонила в домофон, а она взяла и повела меня за собой, ключи от твоей квартиры выдала. Сказала, что это запасные…
То есть, Верочка Алексеевна вот так просто отдала ему мои ключи?
У меня зарождается дурное предчувствие.
Хватаюсь за горло и сдавленно его спрашиваю:
– Господи… Только не говори, что ты что-то ей сделал…
Майкл прекращает улыбаться. Он вообще становится страшным, очень злым.
– Ты решила, что я ей навредил? – шипит он. – Cazzo! Ты в своём уме?! Откуда я мог знать, что у неё вообще есть эти ключи?!
– Не ори на меня, – произношу испуганно.
Он запускает пальцы в волосы и шумно выдыхает:
– Надя, я ничего не сделал твоей соседке. Поняла меня?
Киваю как китайский болванчик, а сама мысленно вспоминаю, где оставила телефон? То ли в спальне, то ли в ванной… Мне нужно вызвать полицию… Пора прекращать этот балаган. Похоже, я боюсь Майкла Неро.
И вдруг раздаётся звонок в дверь. Я подпрыгиваю от неожиданности, а Неро зло фыркает и гневно раздувает ноздри. Садится за стол и смотрит на меня напряжённо. А я как дура смотрю на него и переминаюсь с ноги на ногу. В двери снова звонят, уже более настойчиво. И кого там принесло?
– Ты сама откроешь или мне это сделать? – спрашивает Майкл.
И я отмираю, иду открывать двери.
Смотрю сначала в глазок и вижу свою соседку, что живёт ниже.
Открываю ей и тут же Вера Алексеевна начинает тараторить:
– Наденька, солнышко, я спохватилась и решила тебя проверить! Твой парень такой обходительный оказался, да ещё помог мне с сумками, заговорил меня хлеще цыганок на рынке! Я как под гипнозом ему твои ключи и отдала… Он ведь твой… парень?
Сердце прекращает волноваться и биться как сумасшедшее. Соседка цела и невредима. Неро не солгал.
– Ну, как бы это сказать… – говорю нехотя и пожимаю плечами. – Но вообще зря вы дали ему ключи… Мы не…
– Мы поссорились, – слышу за спиной голос Майкла.
Верочка Алексеевна смотрит на молодого мужчину, который вдруг берёт и кладёт свои наглые ручищи мне на плечи и сжимает их.
– Вы всё правильно сделали, – продолжает этот наглец. – Мы как раз в процессе примирения, верно, любовь моя?
– Ох, молодость, – расплывается в улыбке соседка, не дожидаясь моег ответа и розовеет от смущения. – Ну, тогда я спокойна. А то забеспокоилась сначала… Хорошо вам… помириться.
Не успеваю я её остановить, как Неро закрывает двери и заявляет:
– Хорошо, я всё понял! Ты совершенно мне не рада. И хочешь, чтобы я ушёл.
– О, да сама очевидность! – отвечаю ехидно.
– Ладно, тогда извини. Я ухожу и не побеспокою тебя больше… – говорит он, начинает обуваться…
Мне хочется перекрыть себе кислород. Забыть речь, забыть все слова на свете. Отключиться. Исчезнуть. Рассыпаться на атомы… Да всё что угодно, но лишь бы промолчать. НО Я НЕ МОГУ…
Длинно вздыхаю и произношу:
– Да чёрт с тобой… оставайся. Но это только на время!
– Если хочешь привлечь его внимание, то начни с походки и осанки. А ещё с гардероба, – советует мне Майкл. – Надень своё лучшее платье, но не вечернее, прорепетируем твою походку…
Меня напрягают его слова о походке и осанке, но что делать, я сама попросила Неро быть со мной честной.
Вздыхаю и говорю:
– У меня нормальная походка.
Парень сидит на диване и заводит руки за голову. Его бицепсы тут же приковывают мой взгляд. Но тут же смотрю в пол, на свои ноги в бежевых тапочках с ушками и мордочкой котика.
– Оставь нормальную походку тем, кто уже ходит по врачам, а нам нужен секс, соблазн, драйв. Чтобы когда ты прошла мимо, у всех парней в ближайшей, да и дальней видимости отвалились челюсти, выпали из рук учебники, свернулись шеи в твою сторону и появились каменные стояки. Вот такая походка нужна, поняла?
Я поняла, что мне не видать Горячева. Такую походку мне не осилить. Никогда в жизни.
– Иди и надевай платье. Или юбку, – командует Неро.
– Я джинсы люблю и брюки… – произношу вяло.
– Джинсы и брюки должны подчёркивать твои прелести, а не уродовать, – фыркает он и вопросительно поднимает одну бровь: – Ну? Ты ещё здесь?
Минут пять стою у шкафа и тупо смотрю на небольшой выбор платьев. Выбираю самое, на мой взгляд, сногсшибательное. По крайней мере в нём я однажды ходила на вечеринку. Но его можно надеть и в универ… Такое многогранное платьишко.
Обуваюсь сразу в балетки и иду в гостиную, где меня ждёт Майкл. Встаю перед ним, и он нехотя отлепляется от своего телефона.
Окидывает меня оценивающим взглядом и произносит:
– Сhe triste…
– Что не так? – хмурюсь я, так как его взгляд радости не отражает. – Лучше не балетки, а каблук, да?
– Надя, это платье тебе совсем не идёт, – заявляет он таким тоном, каким обычно доктора сообщают печальные новости.
Поджимаю недовольно губы, вздёргиваю подбородок и защищаюсь:
– Это чистый кашемир. И бренд известный. И…
– Да будь оно хоть из бриллиантов! – усмехается он. – Платье не сидит на тебе. И цвет не твой.
Провожу дрогнувшими ладошками по мягкому очень приятному материалу красивого оттенка мокрого асфальта и тихо говорю:
– Оно мне нравится.
Парень пожимает плечами и отвечает:
– Я и не прошу его выбрасывать. Оставь для уборки по дому, например. Или надевай, когда мусор будешь выносить.
– Нахал! – рявкаю я и на глаза набегают слёзы. Так, мне явно нужна игрушка-антистресс. Надо бы купить такую, а то с этим наглым товарищем явно буду много психовать.
– А чего сразу ругаться и в слёзы? – интересуется он мягким и без насмешки тоном. – Надя, у нас дело. Оставь слёзы, они тебе не помогут. По крайней мере, сейчас. Применишь их в другой ситуации.
Он поднимается и кладёт руку мне на плечо. Чуть сжимает и потом поднимает моё лицо за подбородок, смотрит внимательно и произносит:
– Покажи мне свой гардероб. Найдём тебе классный образ из твоих шмоток. Хорошо?
Тяжело вздыхаю и киваю.
– Ладно, идём. Посмотришь на мою одежду. Только думаю, ты всё забракуешь.
– Детка, не может быть всё так плохо, – смеётся он.
– Всё хреново, – изрекает Майкл, осматривая мой гардероб.
Мне становится обидно.
– Это хорошие вещи. Дорогие, качественные. Все материалы натуральные. Шёлк, хлопок, лён, шерсть, кашемир и…
– И тэ дэ, и тэ пэ, – обрывает он меня. – Это одежда для тётеньки, которая попрощалась с молодостью и решила посвятить себя духовной жизни. Да и то, сейчас женщины за пятьдесят выглядят так, что юнцы на них стойку делают. А ты не похожа на монашку. Или у тебя ранний климакс?
– Что? – вспыхиваю стыдом, обидой и вообще мне ужасно некомфортно, что парень, практически незнакомец шарится среди моей одежды и комментирует её, будто это полный шлак. – Не смей оскорблять меня. У меня нет никакого климакса.
– Надя, я не оскорбляю тебя, но ты для Горячева не станешь crush, если продолжишь одеваться как неудачница.
Он снимает с «плечиков» одно из моих платьев, демонстративно берёт его двумя пальцами и трясёт им передо мной, мол, что это такое?
А платье из натурального льна, оно длиной до пят – очень удобное летом, и мне всё равно, что цвет у него серо-бежевый.
Обнимаю себя за плечи и поджимаю губы.
– Я не неудачница, – шепчу на его слова. – И платье это хорошее…
– Угу. Хорошее для чего? Отбить всё желание у мужчины? Ну да, для этих целей оно великолепно, – говорит он на полном серьёзе.
Я взмахиваю руками и рявкаю:
– И что? Что ты тогда предлагаешь? Пойти мне завтра в универ в одном нижнем белье?
Глаза у Майкла сверкают смехом. Он ослепительно улыбается, бросает моё льняное платье себе за спину, будто это использованная тряпка и говорит:
– Поверь, вся мужская половина универа оценит твой выход в нижнем белье. Кстати, детка, давай его тоже оценим, а то может…
– Не может! – заявляю категорично и чуть спокойнее прошу: – И не называй меня, деткой, пожалуйста. Мне не нравится.
Собираю разбросанные Майклом мои вещи и аккуратно раскладываю их по полкам, развешиваю на «плечиках».
– Как скажешь, огонёк, – ослепительно улыбается Неро и садится в кресло.
Недоумённо смотрю на него и спрашиваю:
– Огонёк? Почему огонёк?
Он заводит руки за голову (похоже, это у него любимая поза) и объясняет:
– Ты ведь Огнева. От слова «огонь». До настоящего огня тебе ещё расти и расти, но огонёк в тебе явно есть. Потому «огонёк». Тоже не нравится?
Робко улыбаюсь и нехотя признаюсь парню:
– Нравится. Это лучше «детки».
Он кивает, потом вздыхает и говорит:
– Надень-ка вот эту джинсовую юбку.
Её я ещё не успела убрать. Смотрю, на этой юбке ещё висит бирка. Я её ни разу не надевала. Она слишком короткая по моему мнению. Но решаю промолчать на этот счёт. Не очень-то приятно слышать из уст парня, что я выгляжу как монашка неудачница.
Он встаёт с кресла и снова превращает мой порядок в шкафу в настоящий хаос.
Достаёт майку на бретелях телесного цвета и белую хлопковую рубашку оверсайз.
– Так, надевай это всё.
Беру майку и говорю ему:
– Это вообще-то бельё и…
– Надевай, – обрывает он меня и выходит из моей спальни.
Я длинно вздыхаю и делаю, как он говорит, переодеваюсь.
Юбка едва прикрывает мой зад. Рубашку застёгиваю на все пуговицы до самого горла. Но она слишком длинная и полупрозрачная, топ видно. Что попало получилось.
Выхожу из спальни с мрачным видом и произношу:
– Это треш, Майкл.
Он осматривает меня и качается головой. Усмехается со словами:
– Все пуговицы застегнула. Ты бы ещё мешок на голову нацепила. И почему ты прячешься от всего мира? Не доверяешь ему?
– А ты? Почему не хочешь учиться? Прячешься от мира? Или бунтуешь? – произношу ехидно.
Тут же из его глаз исчезает улыбка и искры смеха. Глаза Неро становятся «тёмными», мрачными, взгляд его теперь тяжёлый, злой и мне становится не по себе.
Я таращусь прямо в его чёрные глаза, которые блестят чем-то страшным, чем-то недобрым. Его руки слишком резко хватают мою рубашку и он чуть ли не рывками расстёгивает все пуговицы, концы рубашки завязывает узлом. Берёт за воротник и сдвигает его вправо. Одно плечо оголяется.
– Вот так теперь хорошо, – говорит он холодным тоном. – Посмотри на себя в зеркало, оцени.
Мне сейчас не хочется смотреться в зеркало, мне хочется убежать. Я делаю движение в строну, но Майкл вдруг ставит две мощные руки по бокам от меня, не давая возможности пошевелиться.
Его тело накрывает моё. Моя кожа покрывается мурашками.
– Огонёк, не надо так с парнями. Не будь ехидной. Это… бесит. Будь ласковой и милой девушкой. Хорошо?
– Я… я не хотела тебя обидеть или оскорбить… – мямлю от накатившего вдруг страха. – Ты извини, если я не то сказала…
Он склоняется ко мне и медленно улыбается, только его улыбка больше похожа на оскал хищника.
Его глаза лениво скользят по моему лицу. Я тяжело сглатываю, и его взгляд буквально впивается в мою шею.
Спустя вечность он смотрит не на мою шею, а в мои глаза и говорит:
– Есть причины, по которым я должен был быть плохим парнем. Хотя, почему, должен? Я и есть плохой. Моя душа чернее сажи, огонёк.
– Любая душа может очиститься, обелиться… исцелиться, – произношу едва слышно, глядя на него широко раскрытыми глазами.
– Огонёк, разве возможно исцелить чёрную душу?
– Любовь… она может всё, Майкл.
Он горько усмехается.
– Любовь? Она только ломает и калечит.
– Настоящая любовь не такая, Майкл. А душа чернеет, потому что ей не хватает света любви. Из-за отсутствия любви люди и начинают разрушать себя… и всё вокруг.
Он долго молчит и смотрит на меня. Смотрит и смотрит, будто в моих глазах, на моём лице он отыщет только ему нужные ответы. Наконец, произносит:
– Ты так говоришь, будто любила.
– Любила. И люблю, – отвечаю ему честно. – Я очень сильно любила маму, Майкл. И продолжаю её любить. Всегда буду её любить…
Глаза начинает щипать и по моей щеке скатывается слеза.
В горле вдруг образуется ком. А в груди начинает ворочаться колючая, горькая, но уже ставшая родною боль утраты.
Без лучика света, без моей мамы мне кажется, что я осталась одна в бесконечной беспроглядной тьме…
Майкл отходит от меня, и я тут же вбегаю в спальню, закрываю двери и дышу часто, рвано… Хочется закричать.